Любовь без милости и милость без любви

      Земляные решили устроить отходную. У водяницы. Тесс особо возражать не стала, так что с утра закипела работа: резали свинокур, шипело над углями мясо, булькала похлебка, в печи стояли пироги… Водяная достала бутыль самогона — а был он у нее чистым, как слеза, потому как умела она отделять спирт от сивухи, земляные притащили несчитано кувшинов с вином, деревенские подогнали пива, зелени и несколько кругов жирного домашнего сыра… Во дворе солдаты вперемешку с деревенскими мужиками сколачивали на скорую руку лавки да столы.       Тесса всем этим безобразием сначала пыталась командовать, а потом махнула рукой. И проскользнула в сарай.       Огненный посмотрел на нее тревожно. — Держи. — Ведьма сунула ему в руку небольшую бутылочку. — Что это? — То, что надо. Яд. Выпьешь, и быстро откинешься, минут за пять. Не то, чтобы совсем легко, но уж… Сам понимаешь, легче, чем… — Понимаю, — кивнул Таро. — Только… не раньше, чем они все упьются. Ясно? — Ясно. Я вас не подведу. Тесс кивнула. — Об этом особо не беспокойся.       Они посидели молча. — Не удалось… договориться? — всё-таки спросил Таро. Тесс покачала головой. — Это мы еще посмотрим, — протянула она. — Я слышал насчет этой девочки… вашей воспитанницы. — Приблуды? — Ну да. Приблуды. Юби… Так ведь ее зовут? И капитана Гуана. — Ну? — Только не надо устраивать обмен. Она еще совсем ребенок… Тесса зашипела, как кошка. — Ты что это о себе возомнил?! — она подхватилась и вылетела из сарая.       Приблуда меж тем тоже времени не теряла, и, улучив момент, потянула за собой Гуан Вэя в баню, прихлопнула и заложила дверь. Масляно блестели во влажной темноте ее большие глаза, а когда она кинулась капитану на грудь, его аж обожгло сладким девичьим дыханием. Приблуда-Юби горячо шептала ему на ухо всякие глупости, и то, что любит, и что кроме него никого ей не надо, и что сбежит, и пойдет за ним и в огонь, и в воду, и в царство духов… Вей зарывался носом в ее упругие, приятно пахнущие какими-то сладкими цветами кудри, слизывал пот с горячей кожи, чувствовал, как сквозь тонкую ткань рубахи прижимается к нему отвердевшими сосками высокая девичья грудь. Рука его непроизвольно сжала бедро Юби, потянула вверх подол… — Я сбегу, — тяжело дышала девица, — клянусь всем, сбегу, или упрошу ведьму, она отпустит, она добрая…       Голова у Гуан Вея совсем пошла кругом, и он тоже стал в ответ шептать какие-то горячечные обещания…       Тесс весь этот суматошный день маялась, носилась по двору, орала на всех, выходила за околицу курить, возвращалась и снова на всех орала, а то и раздавала затрещины направо и налево, не разбирая, кто там перед ней, Приблуда, солдат или деревенский староста, потом пропадала в доме, залезала в погреб, звенела там какими-то склянками, зачем-то бродила по огороду, меряя его шагами, лазила в бочку с дождевой водой, взбалтывала осевшую в ней муть, потом снова наворачивала круги по двору, чуть ли не час сидела в сортире, огрызаясь на любого, осмелившегося подергать за дверь…       Но к вечеру успокоилась, и за столом сидела приодетая, с убранными волосами, веселая, сверкала глазами, благосклонно принимала восхваления своему дару, сыпавшиеся со всех сторон, подарки от военных и от деревенских, обрадованных тем, что солдатня наконец-то свалит… Если бы кто обратил вдруг внимания, то мог бы заметить, что пила при этом ведьма совсем немного, а ведь всегда была горазда за воротник заложить. Но заметить было некому, Приблуда носилась туда-сюда, подавая кушанья, и на нее тоже никто не обращал внимания: ни на лихорадочный блеск глаз, ни на то, что девица то краснела, то бледнела…       Почти никто. Солдат Ли поймал-таки Приблуду на кухне, и, запинаясь, начал что-то такое было ей говорить, о том, что, дескать, пришлась она ему по нраву, и, если, скажем, подождет она, пока война кончится, а война-то вот-вот кончится, то, может, приедут они с тетушкой Тессой к ним, познакомиться с матушкой, а вот скажем, приданого ему даже никакого и не надо…       Приблуда только заливисто рассмеялась, даже немного надрывно как-то, истерически, и сказала, что с Ли они скоро, очень скоро увидятся…       Что простоватый солдат Ли расценил как хороший знак. И, умиротворенный, пошел к дровяному сараю. Праздник приближался к концу, и настало время возвращаться в лагерь. Им всем возвращаться. — Эй, огарок, спишь, что ли? На, пожрать тебе принес. Готовься, ща запрягаем уже, в лагерь поедем… Эй? — Ли потряс огненного за плечо.       Огненный приподнялся на локте. Потер лицо руками. — Все? Пора? — Да. Жри давай, и оправься по быстрому, я вынесу. А потом будем в телегу загружаться. Да не дрейфь ты так. Никто тебя больше не тронет… особо. Командир велел не баловать. Сказал, что пригодишься. — Понятно, — огненный кивнул. Подвинул к себе миску, куда без разбора было навалено всего. Брезгливо отложил в сторону обкусанный со всех сторон кусок лепешки. — Ну, в общем, зайду скоро, — сказал Ли. — Костыли твои брать? — Ясно. Потом, я попробую на них пойти… — Да я тебя так отнесу, давай, возьму что ли… — Ли подхватил палки, и, насвистывая, пошел к телеге.       Когда он вернулся, огненный лежал навзничь на лежанке, закатив глаза, и на губах у него пузырилась белая пена. — Командир! Капитан! Я… — Ли протискивался к прощающемуся с водяницей и деревенским старостой Гуан Вэю. — Простите, командир! Виноват! Не уследил! Огарок-то этот… лекарь огненный… Отравился! — Насмерть? — ахнул Гуан Вей. — Насмерть! Почти! Еле дышит! — Откуда ж вдруг у него отрава… — пробормотал мрачный земляной, помощник командира, и недобро глянул на Тессу. Та только молча ухмыльнулась.— Глянешь, мать-водяная? Может еще… вернем недобитка? — Ну пойдемте, глянем, — щуря глаза, сказала Тесс. Гуан Вэй посмотрел на нее странно, с какой-то не то жалостью, не то страхом. — Мертвых я не воскрешаю, — брезгливо сказала водяница, разгибаясь, и сбрасывая погасшую воду на пол. — Готов. Закопайте его тут, а то по жаре такой завоняет уже к утру. Вам ничего не стоит, а мне возиться. — Сделаем, — кивнул, хмуря брови, сержант-земляной. — Где яму рыть? — Да на огороде. Пойдем, покажу, — лихо заявила водяная. — Ну так где? — А вон там, ближе к компостной куче. Да куда такую глубокую! Помельче, вот настолько, — водяная показала от земли примерно полметра. — Да плотно не трамбуйте! Я там по весне перекопаю, компоста подсыплю, да кабачки посажу, — почти пропела она, — кабачки на мертвечине хорошо растут, ого-го какие выходят! Только корни у них неглубокие, так что вот настолько выбирайте, не больше, чтобы дотянулись…       Провинившийся Ли меж тем притащил огненного и кулем сбросил его в сотворенную сержантом яму. Тесса наклонилась, а потом и вовсе стала у ямы на колени, и, что-то шепча, выровняла тело, завалила голову огненному на бок, сложила ему руки над головой локтями вверх в каком-то странном жесте… — Что-то она творит непотребное… — пробормотал сержант Гуан Вэю. Тот кривил губы и смотрел на это все с брезгливым ужасом. — Оставь, — довольно резко сказал он, — не твое дело! — Не нравится мне… — Оставь, сказал! — Вроде он дернулся… — Тебе что сказано! — Засыпай, — Тесс встала на ноги, и лицо ее в лунном свете всем собравшимся показалось просто страшным, темнели провалами глаза, резко обозначились скулы, а распущенные волосы разве что не шевелились сами по себе… но это, наверное, просто ночной ветерок поднялся. Ну или так самогон подействовал.       Сержант топнул, сжал кулаки, поднял в воздух кучу земли, и обрушил сверху на могилу. — Разровняй! — страшным голосом велела Тесс. Сержант оглянулся на командира, тот кивнул, и сам сделал несколько пассов. Свежая рыхлая земля легла темным прямоугольником.       Водяная вывела из огородной бочки засветившуюся каким-то доселе невиданным, лиловатым светом воду и обрушила сверху на рыхлую землю. — Ну вот, — все так же не своим, скрипучим голосом, сказала она, — теперь урожай взойдет… — и, не обращая больше ни на кого внимания, пошла в дом.       Резко протрезвевшие солдаты и деревенские в молчании потянулись к воротам, а потом и скорее прочь, подальше от страшного ведьминского хутора, где овощи наливаются соками на мертвечине…       Тесса меж тем дождалась, пока последний из них не уберется восвояси, и заперла ворота на чудной, городской работы замок, а ключ от него сунула в карман. Потом поймала притихшую Приблуду, и прямо за косу, не слушая ни ее мольбы, ни криков, отволокла в баню, и приперла за ней дверь. Потом залпом выпила всё, что было у нее во фляге, висевшей на поясе, и чуть ли не бегом бросилась к огороду… но на пол-пути вдруг споткнулась, потом завихляла, сделала еще несколько шагов, попыталась ползти… и, еще пытаясь вывести, вытянуть у себя из горла мутную струю, захрипела, просипела «Девка… мерзавка…» и растянулась лицом вниз на земле.       Зареванная Приблуда мышкой сидела в бане, пока всё не стихло, а потом подлезла к окошку, вывернула из него заблаговременно расшатанную раму, разделась до рубахи, а потом, наплевав, и догола, и ужом протиснулась в узкое окошко, с трудом пропихнув сначала грудь, а потом, еле-еле, обдирая кожу и сажая занозы, и бедра.       Она забежала в дом, схватила заранее собранный заплечный мешок. Залезла в шкатулку, где водяница держала деньги на хозяйство, и вытряхнула всё, что там было. Переоделась в припасенную заранее мужскую одежду. Потом нашла сипло дышащую в беспамятстве водяную, вытащила у нее из кармана тяжелый фигурный ключ, с трудом отперла мощные ворота, и была такова.