***
— Что-то не замечал я в тебе раньше этой склонности к меланхолии, — мягко заметил Эскель, когда Геральт закончил рассказ о первом убитом чудовище — лысом разбойнике, пытавшемся «показать мужика» стянутой с воза крестьянской девочке. — Стареешь, — добавил он, пытаясь разрядить ставшую неожиданно мрачной атмосферу. Геральт хмыкнул, крутя в руках пивную кружку, до краев полную яблочного сидра. На более крепкие напитки ведьмаки обычно переходили с началом зимы, когда устанавливались обычные в Синих горах лютые морозы. Они сидели за дальним краем главного стола в большом зале. Взбудораженная и обрадованная появлением Геральта компания давно распалась на отдельные группки, поглощенные каждая своим разговором. Весемир так вообще потихоньку дремал, откинувшись на спинку высокого стула и сложив на груди руки. Совсем маленьких детей — сейчас в крепости было всего двое — давно отправили спать. Отроки, которых не проредило пока Испытание Травами, предстоящее весной, тоже волей-неволей разошлись — им всегда находилась в крепости посильная работа. Юноши постарше, которые Испытание выдержали и теперь проходили, возможно, самый интенсивный курс подготовки на Континенте, задержались, прислушиваясь к разговорам старших и жадно мечтая повидать дальние края, о которых те рассказывали, сразиться с невообразимыми чудовищами, которых сами знали пока лишь по книгам, в отличие от утопцев и троллей, что в избытке водились в разных уголках долины Каэр Морхен и служили своеобразным тренировочным материалом. — Ты всегда искал в нашем призвании что-то больше простой охоты за чудовищами, мой друг, — сказал Эскель, прерывая молчание. — Разбой на дорогах — совсем не наше дело. Геральт тяжело вздохнул. — Можно подумать, ты проехал бы мимо, — буркнул он, сверля взглядом дно кружки. — Не проехал бы, — кивнул Эскель, подливая им обоим. — Но и нарочно рыскать по трактам, спасая страждущих направо и налево, тоже бы не стал. Как и корить себя за подобное решение, — добавил он с нажимом, глядя на помрачневшее лицо Геральта, который еще несколько секунд упрямо играл желваками, а потом наконец издал долгий вздох и разом ополовинил кружку. Взгляд его, когда он поднял глаза на Эскеля, был снова почти совсем спокоен. — Хорошо снова видеть тебя, дружище, — сказал Геральт с улыбкой, и на миг на лице Эскеля промелькнуло и исчезло то полузабытое, до странности мягкое, нежное почти выражение. — Специально для тебя я сохранил уши, — подмигнул Эскель, рассеивая наваждение, и Геральт фыркнул, едва не поперхнувшись хлынувшим через нос сидром. Конечно же, засиделись допоздна и расходились далеко за полночь, спотыкаясь и цепляясь за стены под ворчание Весемира о том, какой пример они подают отрокам, хотя те, собственно, давно уже отправились сами или были отправлены по спальням. В комнате Геральта успели затопить камин, но как, и большая часть крепости она редко прогревалась по-настоящему. Геральт со стоном стянул сапоги и расшнуровал куртку. Хмель постепенно выветривался, но зато усталость после долгого трудного пути давала о себе знать все сильнее. Шкуры на постели частично заменили стегаными одеялами — возможно, кто-то из пропустивших эту зиму ведьмаков привез их раньше для себя, а может, позаботились Юлек или Кадор, которым не впервой было заниматься закупками, заботясь о нуждах многочисленных обитателей большой крепости. Геральт накрылся с головой. Запах был знакомый и убаюкивал даже лучше яблочного сидра и сознания того, что он снова дома. Кокон одеял постепенно согревался. С улыбкой Геральт припомнил, сколько ночей он и Эскель провели, ради тепла прижавшись друг к другу спинами или лбами. Ну, во всяком случае, после того, как перестали яростно желать вцепиться друг другу в глотки. Геральт хмыкнул или только подумал чтобы хмыкнуть — налившееся свинцовой тяжестью тело уплывало в сон. Уже на самой грани забытья искрой мелькнуло воспоминание — яркие глаза Эскеля совсем рядом, жар его пальцев на щеке. Мы были юны, подумал Геральт, юны и взбудоражены близостью выхода на большак. Сейчас все по-другому… Вот только что именно изменилось — да и изменилось ли? — провалившись в сон, додумать он так и не успел.***
Зимы в Каэр Морхен лишь на первый взгляд были долгими и скучными. На деле же всегда находилось занятие, и куда чаще находилось их невпроворот. Большая крепость постоянно требовала внимания. От сырости и холода перекашивало петли на окнах, прогнивали доски в нужниках, забивались дымоходы, на верхнем уровне крошилась кладка, нижний двор стараниями зимы превращался в настоящий каток. Котлы, противни и вертелы большой крепостной кухни требовали регулярной чистки, тяжеленные переплетенные в кожу тома библиотеки — заботы и внимания, и это не говоря уже об оружейной. Да, часть забот брали на себя чародеи, но мелким ремонтом всегда занимались взрослые. Не считая ведьмаков и полутора дюжин мальчиков, ожидавших Испытания Травами, в крепости было десять учеников разных возрастов, от только прошедших трансмутации до тех, которые с закрытыми глазами темной ночью могли одолеть вившуюся по долине Каэр Морхен тренировочную тропу, Мучильню, и готовились к последнему испытанию, чтобы получить и активировать медальон. И всю эту ораву нужно было кормить, тренировать, обучать и поддерживать в постоянно занятом состоянии. Порой вечерами и Эскель и Геральт валились с ног, как после долгой изматывающей охоты на какого-нибудь особо мерзкого представителя вида гигаскорпионов. Ячменная водка была как никогда кстати.***
Утро ранней весны, когда Эскель и Геральт прощались на тракте, выдалось ясным и солнечным. Они постояли немного, положив руки на плечи друг другу — Геральт ощущал ладонями острые шипы, нашитые Эскелем на новый доспех. — Мы не можем спасти всех, Волк, — сказал тот, глядя ему в глаза. — Мы не для этого созданы. Помни об этом, когда поедешь мимо очередного разграбленного обоза, ладно? Геральт стиснул зубы так, что резче обозначились скулы, и коротко кивнул. — Береги уши, — буркнул он, крепко хлопая Эскеля по плечу, и тот тихо рассмеялся. Оставшиеся на ладони Геральта ранки от шипов к вечеру бесследно затянулись.***
— А это откуда? — жадно сверкая уже золотыми, а не васильково-синими глазами, спросил двадцатилетний Ладко, показывая на вспухшие рубцы на правом предплечье Эскеля. — А оттуда, что он дурак, — ответил Геральт, подходя к ним сзади и хватая Эскеля в захват, из которого тот, впрочем, без труда выкрутился. — Сто раз говорил — носи наручи, балда! — На морду свою посмотри, Волк, — хмыкнул, Эскель, не оставшись в долгу. Геральт поморщился и скривился от боли — лоб еще ничего, а вот левую щеку здорово дергало. Эскель закатил глаза, даже не пытаясь спрятать ухмылку. — Пошли выпьем, — предложил он и тут же осадил просиявшего было Ладко: — Не ты. Ты давай на гребенку, пока еще не стемнело, если хочешь весной получить медальон. Юноша сник, впрочем, тут же взбодрился и, легко разбежавшись, явно красуясь, взлетел на снаряд. — Болит? — вполголоса поинтересовался Эскель, наблюдая за пируэтами Ладко. Геральт вздохнул. — Болит. — Выпьем, — заключил Эскель и, закинув руку ему на шею, потащил в большой зал под свист поднимающегося ветра.***
«Воистину, нет ничего более отвратного, нежели монстры оные, натуре противные, ведьмаками именуемые, ибо суть они плоды мерзопакостного волшебства и диавольства. Это есть мерзавцы без достоинства, совести и чести, истинные исчадия адовы, токмо к убиениям приспособленные. Нет таким, како оне, места меж людьми почтенными. А их Каэр Морхен, где оные бесчестники гнездятся, где мерзкие свои дела обделывают, стерт должен быть с лона земли и след по нему солью и селитрой посыпан». Геральт перечитал дважды, и руки у него задрожали. Плотва, которую он, остановившись у столба с объявлениями на росстани********, держал в поводу, почувствовав напряжение хозяина, беспокойно переступила ногами и фыркнула. По окружавшим перекресток осинкам зашелестел дождь. Геральт, медленно стиснув памфлет в кулаке, поднял глаза на столб. «Срочно требуется ведьмак» — гласил следующий пергамент, достаточно новый, совсем чуть захлестанный с уголка дождями. «Чудище окаянное по ночам добрых жителей славного града Малый Лог умыкает и гибели безвременной предает». Геральт, почувствовав, что его трясет, тяжело оперся о столб рукой. Добрых жителей, подумал он, ощущая поднимающуюся откуда-то изнутри дикую бесконечную горечь. Добрых жителей, которые хорошо если потом не закидают камнями ради потехи, как делает одно лишь животное на свете. Плотва толкнула его в плечо, но он не заметил. Кикимора, думал он, может, гуль или жряк. Что бы это ни было, пусть оно умыкнет всех добрых жителей треклятого Малого Лога, сколько их ни на есть, да и Большого, если такой имеется, тоже. Он усмехнулся — криво, страшно — так, что любой увидевший его сейчас потянулся бы за оружием или, что верней, развернулся и побежал, сверкая пятками, куда глаза глядят. А я, думал Геральт, не замечая, как хрустит и крошится под пальцами дерево, я — монстр без достоинства, чести и совести — поеду прочь и… И… Перед глазами неожиданно всплыло лицо Эскеля с хмурой складкой как-то незаметно появившейся меж темных бровей. «Мы не можем спасти всех, Волк, — услышал Геральт словно наяву сказанное при их последнем расставании. — Но тех, кого можем — должны. Такая уж у нас работа». Геральт постоял еще немного, с сожалением поглядел на раскрошенный козырек, прикрывавший вывешенные объявления от непогоды. Задрал голову, позволяя дождю намочить волосы и лицо, и снял пергамент с объявлением с доски.***
Обступившие стол ведьмаки молчали. Памфлет «Монструм, или Ведьмака описание» помимо Геральта этой зимой в Каэр Морхен привезли Михаль и Финн. Один из Темерии, другой с границ Туссента. — Что ж… — медленно сказал тяжело опирающийся о стол Весемир. — У нас все еще есть работа, — неожиданно вмешался высокий темноволосый чародей, которого Геральт помнил по своему Испытанию и трансмутации. Шурша длинным кафтаном, чародей направился в сторону лабораторий. Никто из ведьмаков ему не возразил.***
Настроение этой зимой в крепости было донельзя мрачным, и по весне никто не торопился уезжать, хотя снег с перевалов сошел неожиданно рано. Все что-то тянули, откладывали, хотя все же к концу апреля те, кто обычно уезжал, по двое, по одному, но покинули крепость, возвращаясь на казавшийся совсем враждебным теперь большак. Все лето и осень, слоняясь по дорогам, Геральт маялся от безотчетной тревоги. Злился на себя, на людей, на тварей, которых доводилось убивать, и к концу октября, изведясь вконец, плюнул и повернул Плотвичку обратно к Синим горам. К дому. Осень выдалась на редкость славной. Солнце щедро украсило леса багрянцем и золотом. Дождей почти не было, и уже в первых числах ноября Геральт, ведя кобылу в поводу, отыскал неприметную узкую расселину, постепенно превратившуюся в длинный высокий тоннель с почти сходившимися высоко над головой замшелыми скалами. Плотва даже с закрытыми краем попоны глазами тревожно фыркала, когда седельные сумки то с одной, то с другой стороны задевали каменные стены, заставляя мелкие камушки со стуком осыпаться им под ноги. Геральт, не оборачиваясь, успокоил ее, сложив пальцы знаком «Аксий». Когда спустя почти час пути стены тоннеля наконец раздались в стороны, долина Каэр Морхен была подернута легкими вечерними тенями. На севере, там, где поблескивала поверхность большого озера, виднелся силуэт самой крепости. Геральт снова вернулся в седло. Плотва шагала теперь уверенней и легче, хотя дорога по-прежнему была не самой простой. Они как раз заслышали шум гремящей на перекатах Гвенллех, когда от стволов впереди, преграждая путь, неожиданно отделилась темная фигура. — Волк, — тихо сказал Эскель, без нужды, ведь Геральт уже узнал его, и в голосе его и на лице читалась беда. Они пошли дальше бок о бок, то и дело соприкасаясь плечами. Перешли вброд Гвенллех, не замечая набиравшейся в сапоги ледяной воды. И, когда деревья наконец расступились, открывая стены крепости, Геральт впервые за всю свою долгую трудную жизнь, тяжело опустившись на колени, завыл.***
— Бьерн, — перечислял Весемир мертвым голосом, — Юлек. Лёх. Саян. Штефан — вдруг вернулся дня за три до… Он умолк. Да и объяснять нужды не было: от останков напавших на Каэр Морхен фанатиков во рву еще поднималась вонь. — Дети? — тихо спросил Эскель, и Геральт зажмурился, ожидая ответа, как удара под дых. И тот последовал. — Все. Все четыре десятка. Челюсти у Геральта свело, но он все же сумел прохрипеть: — Чародеи? Весемир молча указал головой на обугленные и обрушенные у ворот башни. Все еще не расседланная, уставшая Плотва коротко всхрапнула, напоминая о себе. Из дальней части конюшен — та, что была ближе к воротам, обгорела и обвалилась — донеслось одинокое ржание. — Я устрою ее с Васильком, его тоже расседлать надо, — тихо сказал Эскель, и Геральт машинально кивнул. — Внутри еще остались кое-какие припасы. Ну, сами увидите… — Махнув рукой, Весемир стал медленно подниматься по ступеням к кое-как подвешенной на оплавленные петли двери. Геральт отстраненно подумал, что впервые в жизни старый ведьмак выглядит на свой настоящий возраст. Пили много и молча. Ячменная водка обжигала горло и почти — самую малость — приглушала боль. В какой-то момент Весемира больше не оказалось рядом. Геральт, целенаправленно пытаясь надраться до полного забытья, не заметил, когда тот ушел. — Все, — сказал Эскель. Его лицо расплывалось перед глазами. — Все, Волк, все. Геральт мотнул тяжелой головой, но оплетенная бутыль уже исчезла, а рядом, прямо перед камином в большом зале, на полу обнаружилась груда шкур. Это оказалось удачно, потому что Геральт вовсе не был уверен, что сумеет подняться даже на четвереньки. Он упал на шкуры, непослушными пальцами безуспешно пытаясь натянуть одну на себя. Эскель снова помог: лег рядом, спиной к дверям, положив мечи в головах импровизированной постели, — и укрыл их обоих. Стало тепло и темно, хоть и не для ведьмачьих глаз, но в этой темноте уже можно было не стыдиться горячих отчаянных слез. Они катились по переносице, впитывались в мех под щекой и волосы. Эскель пошевелился, мозолистые пальцы коснулись скулы Геральта, виска, надежная широкая ладонь обхватила голову, и они, совсем как в щенячьем своем детстве, соприкоснулись лбами. — Это очень плохой день, Волк, — тихо сказал Эскель. Они лежали так близко, что Геральт чувствовал на губах тепло его дыхания. — Но будут еще и хорошие дни. — И, немного помолчав, он добавил с нажимом, может быть, уговаривая не только Геральта, но и себя самого: — Обязательно будут. Геральт закрыл глаза и изо всех сил попытался ему поверить.