***
Как долго он кричал? Должно быть не меньше десяти минут. Какой-то безликий болван высунул голову из двери штаба примерно через две минуты, бросил на него быстрый взгляд и снова закрыл дверь; он остался предоставлен самому себе. Ну ладно. Он может продолжать весь день. Ну или достаточно долго, чтобы всех чертовки достать. Ему не раз говорили, что он хорош в этом. Жалко, что он не привел с собой Шинпачи — он мог бы просто сказать пацану, что кто-то по ту сторону стены домогался до его драгоценной Отсуу-чан, и тот бы орал достаточно долго и громко, чтобы все в Шинсенгуми пали на колени. Время тянется. Крики не стихают. Гинтоки уже не обращает внимания, что он кричит — что-то о сестринских комплексах и мальчиках, которые слишком много балуются со своими мечами, что, наверное, не очень хорошо, но, черт возьми, тогда казалось нужным — поэтому ему нужна минута, чтобы понять, что дверь на территорию снова открылась. ...О, это Кондо. Не тот, кого он искал, но и не самый плохой вариант. У Кондо на лице выражение Обеспокоенного Большого Брата; он умиротворяюще поднимает руки, и, как ни странно, это работает. Гинтоки немного успокаивается — достаточно, чтобы он перестал ругаться — и заставляет себя сделать несколько глубоких вдохов. Если кто и знает, как бороться с гаденышем, так это Кондо. Гинтоки не пытается понять как — Кондо, мягко говоря, тупой, как пробка, — но, черт возьми, он может держать Сого в узде, когда хочет. Гинтоки также не может себе представить, чтобы Кондо втянули в ужасный маленький бизнес Сого. Ну вот никак. — Привет, Йорозуя, — Кондо чешет затылок; его смех почти даже искренний. — Как дела? Похоже, тебе нужно выговориться. Как горилла может быть таким спокойным, когда один из его людей провел последние несколько недель, посягая на телесную автономию несчастного Гин-сана? Наверное, и Хиджикаты тоже, но если Кондо не наказывает малолетнего садиста за регулярные покушения на жизнь своего зама, тогда Хиджикате почти просто не повезло, если дело доходит всего до легкой сексуальной эксплуатации. Гинтоки понимает, что совершенно не знает, что сказать. Он был готов вывалить все, что думает о нем, Сого лично, но, когда вместо этого он лицом к лицу с Кондо, весь гнев улетучился. Это все равно что орать на щенка. Того самого, с печальными глазами, которого напечатали в календаре, запихнув в нелепый костюм. Ну не может он этого сделать. Невозможно ругаться в таких условиях. Да и противна даже мысль о том, чтобы обсудить все то, что он повидал за последние пару дней. Привет, Кондо-сан! Я тут пришел избить в биток твоего подчиненного, потому что он снял какое-то жуткое порно про меня и твоего лучшего друга, а теперь купается в огромной куче денег, превышающей ВВП некоторых стран. Ах да, еще, кажется, у меня писька скоро отвалится. Ни в коем случае. Тем не менее, нужно что-то делать. Может быть, удастся узнать местонахождение маленького гада так, чтобы Кондо не понял. — Как дела, спрашиваешь? — Он пытается казаться равнодушным; может быть, у него сейчас не его обычный дохлый рыбий взгляд, но хоть на душевнобольного не смахивает. — Эм, не знаю. Потихоньку. А по поводу дела с DVD, что было — то прошло, да? — А? DVD? Кондо, кажется, в самом деле не знает, и это ставит Гинтоки в тупик — этот мужик самый отвратительно искренний человек, которого он когда-либо встречал. Было бы странно, если бы он претворялся неосведомленным, чтобы выгородить подчиненного. С другой стороны, он также худший тугодум из всех, кого Гинтоки когда-либо встречал, так что, возможно, винтики в его голове все еще скрипят. Гинтоки пожимает плечами. — Ну, знаешь. Эти DVD Окиты-куна. Они причинили мне немного неудобств, но скоро все будет нормально, — Гинтоки немного выпрямляется, на лице — фальшивое удивление. — Ой! Ты, случаем, не знаешь, где он? Неплохо было бы пересечься, поговорить. Кондо медленно моргает. Наступает тишина, которая длится всего пару секунд, но, кажется, уходит в бесконечность. — А? Аа, ты же работал в видеопрокате в том месяце? Неужели Сого снова забыл вернуть “120 дней Блодома”? — Кондо качает головой и — это искреннее сожаление? — Я поговорил с ним об этом, и он обещал разобраться. Извини, Йорозуя, я сейчас же займусь этим... Он все еще говорит, но Гинтоки этого не слышит. У него дергается веко. Он... он не знает? Об этом? Он не заметил, как один из его офицеров стал миллионером, продавая порнуху о другом его офицере? Он думает, что я о просроченной кассете?! Это... Гинтоки даже не знает, что это. Неужели он только что наткнулся на единственного человека во всем Эдо, который не думает, что Гин-сан решил радикально сменить вид деятельности? На того, кто не ждет от него несуществующих денег? Можно просто переехать к Кондо и провести с ним остаток жизни, в безопасности, вдали от — откровенно ужасного — внешнего мира? Он до сих пор не может поверить в то, что Кондо не замечает откровенные махинации, развернувшиеся прямо у него под носом... но, может, не стоит удивляться вообще. Чего еще можно ожидать от парня, любое действие которого, кажется, предполагает снятие штанов? Кондо продолжает распинаться, превознося достоинства творчества Педоро — как будто я того не знал! — и у Гинтоки не остается ничего, кроме как перекричать его. — Ага, да, мне просто нужно забрать у него этот странный порно-диск, — говорит он с самой обаятельной улыбкой. — Если ты скажешь мне, где он, я тут же от тебя отстану. Он это и имеет в виду. Ему скоро не суждено будет и на милю приблизится к городу. Может быть, ему удастся найти где-нибудь пещеру и познать все прелести жизни отшельника. Конечно, хуже этого быть не может. Кондо явно сомневается, его врожденное стремление помочь борется с долгом не выдавать своих людей кадрам, которые орут непристойности и угрозы под воротами. Пора вытащить крупную артиллерию, думает Гинтоки. Он наклоняется ближе, поманивая Кондо пальцем. — Понимаешь, босс из проката видео очень расстроен из-за пропавших дисков, — бормочет он. — Мне было бы все равно, если бы это бы страдал от этого только я, но он на нас троих отдувается. Сестра Шинпачи сильно переживает. Ей не нравится, когда младшего брата унижает жестокий менеджер, — он чешет переносицу. — Если бы Окита-кун просто вернул тот диск, мы бы со всем быстро разобрались, и Отаэ могла бы спокойно отдыхать, зная, что командующий Шинсенгуми вмешался и помог ее младшему брату в момент нужды. Кондо тут же просиял, и Гинтоки почти почувствовал вину. — О! Конечно! Но если дело такое срочное, тогда я сам схожу. Сого не ослушается прямого приказа начальства. Откровенная ложь — есть по крайней мере один старший по званию, которого Сого ни разу в жизни не слушал, — но сейчас не об этом. — Не-не-не, не стоит. Я ценю предложение и все такое, но ты должен быть со своими людьми на случай всяких ЧП. Мне не стоит беспокоить Шинсенгуми своими мелкими проблемами. — Да разве это проблема! Мне не сложно... — Отаэ узнает, кто стоит за этой операцией, я позабочусь, — он заговорщицки улыбается. — Лучше мне замолвить за тебя словечко, да? Кондо выглядит почти комично обнадеженным, и Гинтоки снова приходится отключать ту часть мозга, где кроется совесть — если Кондо хотел любви Отаэ, надо было думать раньше и не рождаться гориллой. Как бы там ни было, Кондо пишет что-то на листике и протягивает его Гинтоки, подмигнув. Там адрес в самой мажорной части Эдо. Он как-то раз был там по работе, когда одному богатому придурку нужно было отполировать золотые слитки, а люди, обычно занимающиеся этим, слишком зажрались. — Он сказал, что обнаружил следы деятельности Джой в этом доме. Он думает, что владелец тайно финансирует их деятельность, — шепчет Кондо. — Сого занимается этим уже три дня. Он так усердствовал. Я хотел послать Ямазаки, но он настоял на том, чтобы поехать самому. Гинтоки спрашивает себя, что произойдет, если он расскажет Кондо, чем на самом деле занимается Сого в течение последних трех дней, но отказывается от затеи. Кондо ему все равно не поверит. Да, честно, Гинтоки и не хотел бы, чтобы поверил. Намек на отцовскую гордость в голосе Кондо зашкаливает, когда он говорит о мнимом прилежании Сого. В мире должно быть место неизмеримо глупому оптимизму, верно? А по поводу расследования, Гинтоки ни на секунду не поверит, что Сого им занимается — он, скорее всего, участвует в какой-то отвратительной вакханалии для людей, которые снимаются в программах вроде “Тридцати предпринимателей моложе тридцати” и считают себя лучше остальных, потому что они молоды, красивы и сказочно богаты. К черту их! Нет в этом ничего такого! Гинтоки засовывает адрес куда-то в юкату и разворачивается, неопределенно махая Кондо, когда горилла кричит: — Не забудь сказать Отаэ-сан! Он давненько что-то не портил никому праздника. Гинтоки почти с нетерпением этого ждет.***
Поиск адреса, который дал Кондо, больше похож на испытание, но это неважно. Он преисполнился в своем познании и вышел за рамки голода, истощения или низменной нужды; он достиг совершенного состояния, питаясь энергией от слепой ярости. Она движет его вперед, когда он переходит на бег, расталкивая прохожих на улицах. Гинтоки быстро находит нужный дом, сворачивая не туда всего пару раз. Он тяжело дышит, сверяя адрес на бумаге. В яблочко. Хотя можно было и догадаться, учитывая колонны, башни, зубцы и балконы, из которых полностью состоит этот чудовищный особняк. Тот, кто дружит с Сого, обязательно выбрал бы настолько безвкусное адское жилище. Ни кали не похож на изысканный, стильный особняк, который приобрел бы Гин-сан, если б мог. Нет, это место выглядит как больное дитя Роппонги Хиллз и средневекового собора, и Гинтоки не выдержит этого. Впрочем, здесь нигде не видно Сого, что говорит о многом. Гинтоки просто рискнет, войдет в логово чудовища, и выколупает оттуда уродца, заставив нести ответственность за свои поступки. Он подходит к входной двери и звонит; звонок похож на звук проклятого органа, эхом разносящийся в недрах преступления против архитектуры. Он ждет добрых двадцать секунд, но ничего не происходит. Гинтоки звонит снова, и снова, и снова, и снова, и снова, пока его палец не болит, а в ушах не звенит. Он только открывает рот, чтобы начать кричать — в конце концов, до сих пор было результативно, — когда массивная арочная дверь с грохотом распахивается. Ебалда в фут толщиной, не меньше. За ней, скучающий и слегка раздраженный, стоит Окита Нахуй Сого. Вот оно. То, к чему он стремился. Он выяснил, кто превратил его жизнь в сплошной кошмар, выследил его, и теперь добьется возмездия. Он мог прямо сейчас протянуть руку и выжать из Окиты всю жизнь. Сого моргает, глядя на него из-за своих ужасных очков. — Достаточно долго, данна. Именно в этот момент Гинтоки понимает, что все еще дышит с присвистом — эй, он долго бежал, ага? — и что Сого застал его с широко открытым ртом ровно перед криком. Гин-сан представляет, какое у него сейчас лицо и как он пахнет после небольшого пребывания в Интернет-кафе, и понимает, что в данный момент, кажется, не на высоте. Похуй! Кому какая разница? Сого забрал у него заработок, имидж и невинность, и теперь должен поплатиться! Кроме того, у засранца на толстовке его же лицо, поэтому он не имеет никакого права критиковать чей-то внешний вид или запах. Гинтоки пытается придумать какое-то остроумное оскорбление — такое, чтобы уничтожило чрезмерно раздутое ЧСВ Сого прямо на месте, — но мысли опережают одна другую, и единственное, что, собственно, получается — какой-то гнусавый гудок. Сого выжидающе на него смотрит, но по прошествии нескольких секунд он, видимо, решает, что возлагал неоправданно большие надежды, и тихо разочарованно вздыхает. — Даже не ударите? Я ожидал большего, данна, — Окита морщит нос. — Когда вы в последний раз мылись? — Не твое собачье дело! — рявкает Гинтоки, и вот так-то лучше, по крайней мере, речь вернулась к нему. Конечно, Сого ударить хотелось, тем более что засранец напрашивался, но момент был упущен. Может быть. Или можно ударить сейчас, когда он не ожидает? Существует ли вообще неподходящее время, чтобы бить Сого? Стоп. Зачем я здесь? Соберись, Гин-сан. — Мои деньги! — Вспоминает он. — Отдай их сейчас же, уродец, или, клянусь, я тебя заживо освежую и сошью из твоей шкуры моднявых вещичек, за которыми твои мажорные товарищи выстроятся в очередь. Сого пожимает плечами, и Гинтоки неохотно восхищается тем, насколько раздражающе у него выходит даже это. По крайней мере, в этом направлении Сого действует на уровне, намного превосходящем всё, на что Гинтоки может надеяться. — Думаю, у меня нет выбора, кроме как заплатить вам, — говорит Сого со вздохом, и… что, правда? Он собирается платить? Проблемы Гин-сана наконец закончились? Только подумай, сколько можно сыграть в пачинко, а сколько можно купить парфе! Да я смогу выплатить аренду! Никогда бы не стал таким заниматься, но мог бы! Он моргает, когда что-то мелькает перед глазами. Прищуривается, когда предмет появляется снова, и... Г-гаденыш. Сого лениво звенит монетами на триста иен перед лицом Гинтоки, и все, что он может сделать — это подавить безусловный рефлекс схватить деньги. Гинтоки скрипит зубами и краснеет от унижения, когда у него дергается рука. Молчание Гин-сана не купить задешево, черт возьми! Очень обидно. Он сердито смотрит на Сого, упорно не беря деньги, пока тот, наконец, не понимает. — О, так данна играет по-крупному, да? О, именно так. Гинтоки не знает почему, но что-то в идее требования справедливой зарплаты — где он “играет по-крупному” — истребляет его последние нервные клетки. Он наклоняется, сжимая кулаки, и его голос не отличается от яростного шипения. — Ты действительно хочешь испытывать меня, Окита-кун? У меня полный мочевой пузырь, а терпение почти на нуле. Я нассу на тебя, засранец. На мгновение Гинтоки видит легкий блеск в глазах Сого, но затем тот просто снова пожимает плечами. — Ладно, данна. Подловили. Сколько с меня тогда? Гинтоки вдруг с паникой понимает, что не готов был зайти так далеко. Не было конкретной цифры, он пришел сюда с мыслью, что ему должны. И, честно говоря, он ожидал, что Сого будет больше ломаться. Так вот, что происходит, когда у тебя столько денег, что они просто теряют свою значимость? Черт. Сколько ему просить? Надо ли начать с суммы повыше, чтобы потом сторговаться? Или нужно занизить, попробовав сыграть на чувстве справедливости Сого? Блин, у Ог*ри С*на таких вопросов бы не возникло. Сого смотрит на часы. — Как бы мне ни хотелось весь день здесь развлекаться, мне нужно идти... — В этом доме есть подземелье? — перебивает его Гинтоки. Сого моргает за своими дурацкими очками. — ...Да, но занято сегодня с семи вечера до полудня завтра. Прямо сейчас мне нужно подписать кое-какие бумаги, так что давай побыстрее. — А? Бумаги? — Да, данна, это такие штуки, на них писать можно. — Да знаю я... — Гинтоки хочется разорвать себе лицо от отчаяния. Он медленно выдыхает и начинает заново. — Какие бумаги тебе нужно подписать и почему так важно, чтобы ты это сделал прямо сейчас? — Это часть взрослой жизни. Вам не понять. — Рука Гинтоки дергается к его мечу, и Сого смягчается — Гинтоки подозревает, скорее от получения желаемой реакции, чем из страха. — Мне нужно закончить оформление документов на покупку этого дома. Это место лакомый кусочек; скорее всего, Тамо-сан как раз висит на телефоне, пытаясь перебить мою ставку, пока мы говорим, так что мне нужно действовать быстро. — Ты..? Д-дом...? — Он не знает, смеяться ему или плакать. Естественно, уродец покупает дом на нечестно нажитые деньги. Естественно, это самый ужасный дом, который только можно представить. Гин-сан не хочет так понтоваться! Он просто хочет маленький домик где-нибудь, где можно отдохнуть. Может, кухню немного больше средней. Три холодильника — четыре, максимум. Футон, достаточно большой, чтобы занять всю спальню — нет, чтобы устелить весь дом. Дворецкий, приносящий еду по звону колокольчика, и красивая женщина, массирующая ему ноги. Вот — скромные желания смиренного человека. Следующие две с половиной секунды Гинтоки задается вопросом, хорошо ли Хиджиката растирает ступни, понимает, что ответ — решительное “нет”, и признает, что ему повезет, если после такой просьбы у него останутся ноги, прежде чем он — быстро и без сожалений — предает эту мысль забвению. — Кстати, — беспечно продолжает Сого, — я в самом деле хотел вас искать. Если я собираюсь купить дом, нужно будет выплатить ипотеку. Я хотел обсудить, что вы можете сделать, чтобы продажи не падали, потому что дом сам себя не окупит. Ах, наконец. То, что Гинтоки может использовать. —Ага, щас! Давай без этого вот, — кричит он, привлекая взгляды зажиточных прохожих. — Я хочу увидеть контракт, прежде чем мы продолжим, — он хрустит костяшками пальцев, корча страшную физиономию (по крайней мере, надеется на это — он так устал, что едва ли может контролировать свои лицевые мышцы). — Или я и пальцем больше не трону Хиджикату. И тогда удачи расплатиться с этим всем. Сого смотрит скептически, но хотя бы делает вид, что думает над сказанным. — Отлично. Мои люди свяжутся с вашими. З-засранец! Ты же знаешь, что мои люди — Кагура и Шинпачи в костюмах! — А пока мы можем обсудить, как сделать шоу пикантнее. Все, что мы имеем, устарело. Нам нужно что-то новое, чтоб обеспечить приток зрителей. — Пикантнее...? — Гинтоки даже знать не хочет, чем это обернется. Он видел, как люди пытаются сделать его не-отношения с Хиджикатой пикантнее, и в этом нет ничего хорошего. Как можно такое провернуть, сохранив при этом достоинство и одежду? Вся надежда на Хиджикату... но где, черт возьми, ему найти такого большого и распутного осьминога? — Знаете, покажите больше кожи. Попробуйте новые позиции. Сделайте зрителей счастливыми, — Сого потирает пальцы в универсальном знаке, обозначающем “деньги”, и этого почти достаточно, чтобы заманить Гинтоки русалочьей песней, но... нет. Он должен быть сильным. Хотя бы попытаться. — Ой, — он чешет затылок. Кожа головы зудит и такая неприятная, что просто хочется умереть. — Разве я не стану от этого... как бы сказать-то... проституткой? — Всякий труд — это проституция, — равнодушно заявляет Сого. — Так что да, разве что мы все на самом деле — проститутки нерабочих классов. Кажется, Гинтоки нужно о многом спросить после таких заявлений, но Сого уже отворачивается, прежде чем возникнут еще вопросы. — Ой, — говорит Окита, как будто что-то вспомнив. — Вот, пока что возьмите это, — он протягивает Гинтоки пачку денег из кармана толстовки, — на такси до дома. — Он слегка морщится. — И помойтесь. Я буду на связи. Массивная плита двери захлопывается перед лицом Гинтоки. Он не двигается, зависнув на беспристрастной поверхности, пытаясь разобраться в том, что только что произошло. За неимением лучшей альтернативы он смотрит на скомканные банкноты, которые Сого бесцеремонно вложил ему в руку, и пересчитывает их. 2.000, 6.000, 8.000, 10.000... 20.000 иен?? Это явно не всё, что заработал Гинтоки, но этого все же достаточно, чтобы произвести впечатление. Понятно, что сумма станет менее внушительной, если он действительно возьмет такси домой. Драгоценные деньги на ветер, когда их можно потратить на парфе! Что еще важней, если он вызовет такси, то, получается, послушает Сого. Как будто он позволит напыщенному маленькому садисту командовать им. Так, теперь самое важное. Он долго облегчается под домом, аж колени дрожат. Гинтоки видит, как на другой стороне улицы поспешно опускается занавеска, и впервые за бог знает сколько времени искренне улыбается — было бы замечательно, если бы из-за него снизилась стоимость мажорской собственности. Хотя желательно, чтобы этого произошло уже после того, как Сого заплатит кругленькую сумму за все те ужасные вещи. Он медленно бредет в правильном, как он надеется, направлении, мысленно похлопывая себя по спине за проделанную работу. Теперь, когда появился некоторый прогресс, начинает ощущаться усталость. Это не самое утомительное занятие из всех, но чертовски близко к этому... и это удручает, учитывая все обстоятельства. Но все же. Битва за честь Гин-сана, может, и не попадет в учебники истории, но от этого она не менее важна, чем другие сражения, в которых он участвовал! Может, он бредит. Он бы даже не удивился такому раскладу. Теперь, когда он справил нужду, можно сначала поспать, потом искупаться, затем поесть, а потом — еще поспать. Больше как-то ни о чем не думается. Даже когда в голове мысли только о том, чтобы пойти домой и вжаться лицом в футон, что-то все равно гложет его, да так, что не даст покоя, пока он не разберется. Живот скручивает боль, которую он может легко опознать после стольких лет, как бы не хотелось признавать: раздражающие, резкие уколы вины. Стиснув зубы, Гинтоки признает, что, может быть, он должен найти Хиджикату и посвятить его в происходящее. Не хочется называть эту боль приступом совести как таковой, но он немного сожалеет о... ну, обо всем этом. Он мог бы получше справиться с некоторыми пунктами в этой ситуации. Оглядываясь назад, Гинтоки признает, что драться с человеком, кричать ему про адвоката, а затем потратить несколько дней на сбор порнушных доказательств для возбуждения дела, вместо этого неудачно возбуждаясь самому — наверное, не самый зрелый и продуктивный способ решения проблем. Есть также проблема — он, кажется, согласился вести себя непристойно в каждую встречу с Хиджикатой на людях. Не то чтобы он прямо соглашался на что-то подобное — Сого просто пихнул ему деньги и захлопнул (уродливую-уродливую) дверь перед носом. Даже контракт не составили, так что ему вообще не нужно что-то делать. Остановившись посреди тротуара, Гинтоки вздохнул. Может, ему просто стоит вернуться и бросить деньги паршивцу прямо в кислую рожу. Может, нужно уничтожить все копии DVD, которые возможно достать. Может, следует пойти и рассказать Хиджикате, что, черт возьми, происходит — в общем, поступить как любой разумный взрослый. ...Ладно. Он поговорит с Хиджикатой. В качестве жеста доброй воли он даже притворится, что слушает все крики и вопли целые десять секунд. Гин-сан сейчас великодушен. Он чуть не налетает на поручень, который какой-то невежа поставил прямо на пути, и готовится выразить свое недовольство, когда его уставший мозг догоняет то, что пытаются сказать глаза: поручень соединен с лестницей, а лестница ведет к его дому. Хорошо. Во всяком случае, кажется, в самом деле так. Похоже на правду, но трудно сказать наверняка из-за слез облегчения, стоящих в глазах. Больше не важно, как будут смотреть в его сторону Отосе, Катерина, Шинпачи или Кагура — внешний мир и все в нем могут катиться в ад, вот честно. Он поднимается по лестнице, осиливая по ступеньке за шаг. Как только он заваливается внутрь, Гинтоки понимает, что никуда не встанет, по крайней мере, тридцать шесть часов, но объяснение Хиджикате следует предоставить в ближайшие два. Гинтоки стонет — он не может сейчас пойти в штаб Шинсенгуми. Он физически не может. Все из-за усталости, из-за которой он едва может встать, и из-за того, что такой разговор нужно вести в наиболее отдохнувшем и наименее ароматном виде. Есть еще одна мелочь — для этого, скорее всего, придется смотреть Хиджикате в глаза, и Гинтоки совершенно не уверен, что готов сейчас это сделать. Было бы хорошо, если бы он мог просто лениво смотреть через плечо Хиджикаты или что-то в этом роде. Но нет, у него есть ужасное предчувствие, что его глаза, вопреки установкам и здравому смыслу, отвлекутся куда-то еще от лица Хиджикаты. Он видел слишком много за последние пару дней, и это никак не развидеть. Гинтоки нужно минимум несколько часов спокойствия между Хиджикатами, сохраненными в Интернет-кафе, и реальной живой действительностью. Он не пойдет туда, пока не отдохнет и не убедится, что взгляд останется там, где хочет он. То есть — абсолютно точно — на дурном Хиджикатином лице. Может, просто... отправить ему записку? В округе найдется хотя бы один стервятник, желающий склевать его почти труп. Он может отправить такого с доставкой, пообещав пару иен. Гинтоки понятия не имеет, что напишет, кроме того, что им нужно поговорить; зная Хиджикату, тот либо закричит что-нибудь о том, что он не у Гинтоки на побегушках, и совсем проигнорирует, либо будет здесь через тридцать секунд, выбивая дверь и требуя знать, какой херней Гинтоки страдает, строча ему записки. В любом случае, Гинтоки знает, что лучше ковать железо, пока горячо. То есть: записка, потом сон. Все остальное можно отложить на потом.