KINK-tober

      От вязкой, неоднородной жидкости идет едва уловимый терпкий аромат, который чувствуется ярче, стоит лишь немного наклонить голову. И Палач бездумно поддается этому порыву, чтобы уже через мгновение осторожно коснуться самым кончиком языка до капель на прозрачной кромке стакана и провести тем по тонкой стеклянной границе. Знакомый вкус отдается в перенапряженном мозгу, вызывая те воспоминания, что сладкой судорогой отзываются в мускулистом теле, еще сохранявшем в себе ощущение недавней близости. Память услужливо подкидывает картинки, где его собственная дрожащая рука быстро скользила по бледному стволу собрата, едва ли не выдавливая желаемое в эту самую емкость. Или же, что будет более точным сравнением, выдаивая. До последней капли.       С каких пор их единение достигло такого…уровня?       Вкусно, но мало. Язык скользит ниже, погружаясь почти наполовину в густую влагу, и жадно черпает, словно боясь потерять и каплю неординарного лакомства. От терпкой жидкости остаются белесые разводы, когда несколько мельчайших капель все же падают на подбородок морпеха, стекая обратно в прозрачный сосуд. И это ощущение испачканности, грязи на собственном лице заставляет прищурить глаза в довольном жесте, вспоминая как еще несколькими часами ранее горячая влага обильно заливала скулы и рот, пока сам он покорно стоял на коленях, держа язык далеко высунутым так, как хотели его рогатые братья. Ненасытность чередуется с похотью, оставляя такие же темные пятна на непогрешимой репутации священного воина, как и расплывались лиловые синяки на беспощадно сжатой груди, в которую отчаянно цеплялся, стараясь хотя бы отголосками смутной боли оттянуть неизбежную разрядку. Попавшие на ресницы капли заставляют те неприятно слипнуться, но перепачканные в сперме губы все так же широко растянуты в безумной, жадной улыбке, что лучше всяких слов говорила о наслаждении, получаемом самим Палачом. Вот так стоять в унизительной позе с послушно открытым ртом, работать сразу обеими руками, чтобы получить еще немного вязкой жидкости, жмуриться от грубых комментариев в свой адрес, внутренне соглашаясь с каждым. Единение с семьей, такое грязное, порочное, по всем факторам противоестественное, однако к которому все шестеро тянулись, чередуя нездоровую привязанность с несвойственной им нежностью, в ходе которой нет-нет, а вместо ожидаемого сжатия когтистые пальцы осторожно проведут по лицу, убирая мокрые прядки волос за ухо. Унизительные обращения время от времени прерываются ласковой похвалой, и от этого хотелось жаться к чужим ногам, едва ли не виляя метафорическим хвостом подобно бездомной псине. Их любовь обречена носить клеймо неправильности, однако именно она приносила падшим существам долгожданный внутренний покой и робкое, скрытое от посторонних глаз счастье.       Природная алчность говорит за себя - хотелось запрокинуть голову и одним глотком осушить до самого дна, но человек стойко терпит, с характерным упрямством сдерживая себя от опрометчивых поступков, что не позволили бы растянуть неожиданное, прекрасное в своей извращенности удовольствие. Взгляд изучает вязкую поверхность содержимого, а несколько капель все же вытекают из края губ, сползая по подбородку вниз. В прочем, так ему нравилось даже больше. Грязная шлюха, не сумевшая удержать во рту чужое семя. Его ждет наказание, верно? Лишь бы это безумие никогда не прекращалось.       - Не знал, что ты любишь кефир. Или что это?       Бывший морпех вздрагивает и недовольно морщится, оторванный от приятных размышлений резким, полным привычного скептицизма механическим голосом. В прочем, меньше всего хотелось о том, чтобы проницательный киборг догадался об истинном происхождении его напитка, а потому, старательно подавив нарастающее раздражение, Солдат все же отвечает, прежде чем в несколько глотков допить белесую жидкость и отставить стакан в сторону.       - Кефир.