Октябрьское выгорание

      Когда все кончилось, Паша оставила родной город с первым же рейсом по горящему билету. В кармане оставалось меньше четырех тысяч, но гораздо важнее было другое. Побег ли это? Отчаянно хотелось думать, что это начало новой жизни и все такое, но в итоге отречение от прошлого по-настоящему случилось на словах и лживых обещаниях самой себе.       Обещании перестать искать маму там, где нетрудно потерять и себя. Обещании оставить в покое тех, кому так навредила. Обещании стать немножечко человечнее.       Лука бы запросто переместил беглянку туда, куда нужно, и не пришлось бы тратить накопленные сбережения. Но Паша хотела бросить все с концами. Только папе сообщение написала, а затем собрала рюкзак с исключительно необходимым, надела фамильный кулон с александритом и покинула дом навсегда.       Пап, не жди меня сегодня. И вообще не жди.Я хочу отдохнуть от школы. Не знаю, куда меня все это заведет. Буду присылать тебе фотки отовсюду.Со мной все будет в порядке! Ладно-ладно, может, вернусь…       Я уеду, как мама, но не буду молчать, как она. Все-таки в разные места мы отправились.              Пожелай мне удачи в бою!              Отец не стал ругать единственную дочь за ее решение, ведь он знал: она не шутит. И десятки раз вторенное невзначай «Па, я кое-куда махну после школы» звучало так бесхитростно. Па знал, раз Паша решила так, то так и будет. И если она говорит, что все будет в порядке, то так и будет. Так и будет.       Она никогда не взмывала в небо — разве что гладила туман на самых верхних этажах. Вот и машины, здания оборачиваются мириадами оранжевых огоньков, леса — темными покрывалами, реки сужаются до ниточек. Скопище пепельной ваты берет в свой плен и неохотно выпускает. Здесь и состоится встреча с краем света, где неуемная звезда разливается так, будто ей есть еще, что сказать. У них с одинокой странницей общего в разы больше, чем могло показаться на первый взгляд. Спешат заявить о себе перед главным выступлением, долгожданным взрывом. По клочкам выдают все хлеще, заставляя всех вокруг думать, что это их максимум. А потом поддают жару и…       — Вода, сок, чай, кофе, газировка?       — А есть фанта?       Ну и стаканчик! Я че, так похожа на лилипута? Во мне целых сто пятьдесят семь, за кого меня держите!       — Сэндвич с курицей или сыром?       А если я веган?!       — С курицей, пожалуйста.       Эх, сейчас бы лавашик с яичницей.       В наушниках переливался заавтотюненный вокал какого-то непонятного певца, чей альбом Паша скачала вслепую накануне. Иллюминаторы жглись холодом покруче домашней морозилки, а ребенок в хвосту самолета умудрялся орать так, чтобы и до 7F долетало. Уши на посадке заложило, а от тормозов еле удалось удержаться на месте и с ремнем безопасности.       Пальцы зажали ноздри, и давление воздуха перекинулось на перепонки. Слух восстановился наполовину.       В едва проснувшемся столичном Шереметьево мельтешили ожидающие багаж новоприбывшие гости, снаружи зоны прилета толпились таксисты и мужчины с охапками цветов. Зрячий глаз нехило округлился от ценника на миринду. До другого конца Москвы, где располагалось Внуково, предстояло добраться желательно за три часа. Оттуда в половину первого дня намечался рейс до Стамбула. Карты привели к автобусу, где цена за билет вылетала двойная в сравнении с пермской, а дороги тянулись так долго, что за время пути до метро (и то, крайней станции) плеер успел проиграть весь репертуар рандомной инди-команды из рекомендаций.       Оглядываться по сторонам было некогда, и все безумное пространство, так непохожее на родное, успело лишь налипнуть смрадом тел в толкучке метро да короткими восхищениями беглого осмотра невообразимых ранее высоких сводов станций внутри и собрания всех масок России снаружи. От хрущевок до башен эдак из две тыщи сорок девятого, от помпезных колонн и аттиков до нелепых лужковских уродов (аналоги которым умудришься найти даже в захудалом поселке), от тесных улочек до просторных бульваров.       На Площади Революции, куда Паша по ошибке перешла с Театральной (а надо было вообще на Охотный Ряд), внимание на секунды захватила одна незнакомка. Она неслась так быстро, что прямо-таки резала толпу, юрко проскакивая сквозь тесные ряды. Из-под короткой стрижки торчала татуировка в виде штрихкода на шее, невольно вызвавшая улыбку. Ведьма прищурилась и покачала головой: таких разбитых людей она чуяла за версту. Они не просто торопятся — разваливаются на ходу, оставляя следы разочарований, присыпленные зияющей болью, обидой и бесконтрольным помешательством.       Вот только что за секреты таила именно она — этого уж узнать нельзя. Хотя Паша считала, что все людские проблемы в своем роде одинаковы. Да и какая разница, если исход всегда один и тот же, да? А что там после этого исхода — вот и настоящий каверзный вопрос, (пока) неподвластный юной колдунье с Урала.       Почему Стамбул, если Истанбул?       Покоренный Константинополь, кроме штампа в загранпаспорте, подарил желание вернуться сюда как-нибудь после Индии. Жалкие часы до финального шестичасового перелета в Дели не позволили толком разгуляться в окрестностях гигантского аэропорта. Вездесущие вывески дьюти-фри, светильники аки обрывки гирлянд с такими громадными лампочками, скорее несуразные попытки связать восточные мотивы с нынешними течениями в этих светлых глянцевых конструкциях. Будто по космическому кораблю бродишь, который принарядили к Курбан-байраму. И времени все поразглядывать здесь и сейчас ничтожно мало — фоткаешь до талого, все равно карта памяти резиновая.       Па больше не ругается и советует взять хоть пачку лукума. Досылает денег. Паша недовольно закусывает губу, но пересиливает себя, чтоб не влепить обратный перевод.       Вот в этом месте люди уже оборачиваются на нее, совсем как дома. Непонятно, тоже ли потому, что один глаз с выбеленным мутным зрачком. Паша привыкла к вопрошающим взглядам, а в ответ любила уставиться с жутким равнодушным выражением на лице. Люди тотчас пугались и уходили восвояси, а ведьма праздновала свою очередную победу.       Ты понимаешь, что ты в Москве, когда тебя пихают со всех сторон спешащие куда-то люди, а пространство вокруг начинаешь ощущать как что-то значимое.       Ты понимаешь, что ты в Стамбуле, когда… а я там и не была!       Ты понимаешь, что ты в Дели, когда в носу одновременно свербит от резкой смеси пряных масел и пота, отягчает затхлость полежавших фруктов и манит их сладость, и легкие пашут наизнос от выхлопных газов и редких едва свежих глоточков воздуха. Наконец берешься рассчитывать остаток зарядки на телефоне и павербанке после суток взлетов и падений. Тщетно пытаешься сориентироваться по карте. Плюешь на возню с общественным транспортом и по-богачесски ловишь такси — драндулет почумовее Динариной тачки. На ломаном английском насилу объясняешь, куда тебя везти и сотни раз путаешься в банковских приложениях с переводом. Но-таки даешь себе передышку, когда с деньгами покончено, а впереди невесть какая долгая дорога до вокзала (дай Кришна, если привезут, куда нужно), потому что светофоры и прочие атрибуты правил движения на колесах здесь не писаны. Пыль пристает к небу, кудрявые кроны кажутся совсем осенними на рассвете. Асфальт такой ровный-ровный, но не везде. Черно-белые бордюры сливаются в серый. Вылизанные строения по пути от аэропорта до самого города вскоре сменяет беспорядочное нагромождение разношерстных панелек, хотя на горизонте маячат приличные отели. Смешные микроавтобусы (даже будто откололи часть от него и так пустили) забивают свободные от машин и скутеров островки. Кондиционер еле дует, спасает взятый из самолета буклет и открытые окна, из которых доносятся утренние перепалки водителей, гудки и чье-то писклявое горлодерство, и все замешивается с неразборчивым лепетом по радио. За щеками тает рахат-лукум, захваченный в Стамбуле, а заливает все это странноватая на вкус фанта из местного автомата.       Пап, я в Дели. Скоро буду в Матхуре. Тина меня встретит.Помнишь, я про нее говорила? Мы с ней познакомились зимой.Поживу у нее, потом с ней и ее друзьями поедем куда-то, забыла название. Как будет вайфай фотки скину!!              Пожелай мне удачи!