Октябрьское выгорание

      Чем же была написана эта книга, кем, когда, почему? Записи, найденные в заброшенной хижине в лесу, принесли много бед не одной ведьме. Та изба была далеко не простой, и если бы по тропе вслед за девочками пошел кто-нибудь не из колдовского мира, то ничего бы не нашел, кроме деревьев да высохшей травы. Даже когда Паша попыталась вернуться туда, то не смогла сориентироваться и по самым точным указателям. Шелест ветра исполосовал осунувшиеся за бессонные ночи щеки, и кожа превратилась в наждачку за какие-то часы.       Дом показывался не всем и не всегда. Ему захотелось вспыхнуть во сне Динары, захотелось привести к себе и вручить роковой подарок. Но возвратиться дом не позволял. Не позволял он возвратить и проклятую книжку. Жаль, никто не понимал, с чем связался. Даже сами страницы не сразу разгадали новую хозяйку — наверное, потому и сыпали без разбора энергию, заключенную в себе.       В конце концов Паша так и не разгадала тексты лично, потому что они сами заговорили. Не как удачно зачарованные куклы позже, нет. Странные символы являлись повсюду — сначала Костомарова не обращала на них внимание, а позже заметила чудные совпадения вдруг покореженной таблички расписания автобусов с очертаниями неизвестной вещицы. И каждый день знаки обнаруживались все чаще, единственный глаз стал наметан выискивать знакомые контуры. Сперва казалось, все эти намеки — всего лишь бестолковые случайные сходства. Так было до тех пор, пока полуслепица не выучилась подмечать и что-нибудь дальше, глубже, темнее.       Колбы в кладовке химии скрывали за собой кем-то оставленную записку, по адресу на ней нашлось одинокое деревце с надорванной корой, за которой прятался бессмысленный на первый взгляд набор цифр, высеченный в стволе на вид кем-то очень давно. Вышедшая прогуляться старушка из местной пятиэтажки замахала кулаком и прокричала обвинения в наркомании.       — Прикоп три сантиметра, ага, — пробурчала Паша и закурила сигарету. Эти ваши магические хреновины меня раньше по два-два-восемь посадят, чем я подохну в танце с какой-нибудь заблудшей душой или самим дьяволом.       Позднее загадочная вереница цифр здорово подошла запутанному блокноту, что старая колдунья дала с собой на прощание. Паша наконец поняла, почему же ни одна кукла не слушалась. И обряд заклятия болванки приобрел намного больше смысла и логики вместе с новым порядком.       — Че еще расскажешь? — часто спрашивала Костомарова у таинственных записок из леса, а те едва слышно посмеивались на кончиках ушей.       Игра на фортепиано день ото дня становилась дерганой, уже не такой аккуратной и вдумчивой, нежели в свое время. Вот не видела этого Эльмира Вячеславовна! Она бы точно по рукам треснула указкой и брызжа слюной проворчала:       — Очнись, чертова кукла! — так она говорила, когда Паша играла совсем деревянно и «эспрессиво» даже не пахло.       Так бездушно били пальцы по клавишам и теперь, едва слушаясь и соскальзывая на полутона, дерущие уши разгромом гармонии. Мелодия сыпалась, динамика скатывалась то с резким диминуэндо во что-то до невозможности тихое, порой беззвучное, то разгонялась вмиг обратно в фортиссимо, оглушающее саму музыкантшу. Локти не кружили плавно в воздухе, как раньше, а ноги сумасбродно жали педали невпопад.       — Тебе так удобно? Зачем голову-то навернула, — заметил отец дочку в порыве быстро летящего этюда. Она и правда зачем-то склонила голову к плечу так сильно, что лежала она почти перпендикулярно полу. Руки сбились в сотый раз, но Паша продолжила самозабвенно избивать инструмент своей паршивой песней (ибо то больше не был этюд Шопена «Зимний ветер»), но вскоре соизволила обратить на папашу внимание.       Голова неестественно прокрутилась дальше и застыла с привычной широкой улыбкой.       — Очень хорошо! Правда, холодно что-то.