Триста шестьдесят пять

      По стенам плясали длинные, жуткие тени, а на столе горела свеча.       Папа-Смурф медленно помешивал содержимое котла, стоявшего на слабом огне. В лаборатории было невероятно жарко, и это при открытом окне. Зельевар повторял одинаковые движения через равные промежутки времени. Два поворота вправо, затем пауза, затем поворот влево, затем пауза, снова два оборота вправо и так далее. Зелье было уже близко к завершению, но сделать нужно было больше, чем хотелось бы.       Полностью сконцентрированный на работе, Папа-Смурф не сразу услышал шум за окном. Это явление привело смурфа в величайшее изумление, потому что было ещё очень темно, а луна проделала всего около двух третьих частей своего пути. Папа-Смурф, крайне разозлённый на смурфиков за то, что те в такой поздний час не были в постелях, и в то же время удивлённый такому массовому, судя по громкости шума, непослушанию, помешал зелье ещё несколько раз, пока оно не приобрело необходимый бледно-голубой оттенок, снял с огня и поставил на подставку на стол, что было не слишком просто ввиду размера котла, чтобы зелье настаивалось в течение необходимых четырёх минут шестнадцати секунд. Папа-Смурф перевернул песочные часы (четыре минуты ровно, но шестнадцать секунд Папа без проблем отсчитает сам) и решил выйти и выяснить причину такого оживления на улице.       Смурф едва успел сделать один шаг в сторону двери, как та распахнулась и в лабораторию вбежал Поэт, в ночной одежде, но ни капельки не сонный. Скорее даже наоборот — чересчур оживлённый.       — Папа-Смурф, Папа-Смурф! — тут же начал кричать он, маша руками, — там… Там…       — Поэт, у меня нет времени! — отрезал Папа-Смурф, невероятно раздражённый тем, что Поэт продолжает беспокоить его своими глупостями в такое время.       — Но там… Там…       От Папы, слишком уставшего и рассерженного, ускользнуло то, что Поэт выглядел смертельно бледным и вёл себя полностью противоположно своему нормальному поведению. Он полностью потерял своё привычное спокойствие, никогда не исчезавшего полностью, и, казалось, задыхался, неспособный сказать ни слова.       — Поэт, отойди! — сердито сказал Папа-Смурф, всё ещё не замечая странности в его поведении.       Литератор открыл рот, чтобы что-то возразить, но не сумел произнести ровным счётом ничего.       — Поэт! У меня нет времени на твои…       Не дав Папе закончить, в дом ворвался Художник, так же как и Поэт тяжело дышавший и в ночнушке, но босиком и с менее истеричным видом.       — C'est pas comme d’habitude!* — крикнул Художник, — это не ces maudites** цветотьки! Сами посмотг’ите!       Живописец схватил Папу-Смурфа за локоть и потащил к выходу, но, удостоверившись, что глава деревни следует за ним, отпустил. Все трое, включая ещё не успокоившегося Поэта, оказались на улице.       Повсюду стояли смурфики в ночной одежде, испуганно переговаривавшиеся, показывавшие друг другу пальцем или просто неподвижно смотревшие на небо. Папа тут же принялся всматриваться в линию горизонта, куда были устремлены все взгляды, начиная наконец осознавать, что происходит что-то серьёзное. Поначалу он не видел ничего, но вскоре заметил на южной стороне неба едва различимое в темноте поднимавшееся к небу облако дыма. Среди крон деревьев можно было различить далёкое сияние, которое сейчас могло означать только одно.       — Это конец! — послышался голос Поэта, очевидно, вновь обредшего дыхание.       — Мы все умрём? Мы умрём? — паниковал Растяпа.       — Папа-Смурф, что нам делать?! — спросил испуганный Мастер, пробираясь к Папе сквозь толпу.       — Папа-Смурф, Папа-Смурф! — кричал Благоразумник откуда-то издалека, — это ведь пожар, это же пожар? Я говорил им не паниковать, я говорил им, но они меня не слушают, конечно!       Голос Благоразумника потонул во всеобщем гуле.       — Всем успокоиться! — прокричал Папа-Смурф, начиная чувствовать, как усиливается страх и паника внутри него, — ВСЕМ УСПОКОИТЬСЯ!       Но никто не слышал его. Папа осмотрелся по сторонам и, заметив на одной из крыш Гармониуса, обратился к первому попавшемуся смурфику.       — Скажи Гармониусу, чтобы трубил со всей силы! — крикнул Папа-Смурф, стараясь перекрыть шум голосов вокруг.       — Есть! — отозвался смурфик.       Спустя минуту или чуть меньше в воздухе раздался громкий звук трубы и шум практически полностью стих.       — Всем успокоиться! — повторил Папа-Смурф, взбираясь на бочку, стоявшую возле его дома, — никаких криков! Всё в порядке! Огонь ещё далеко, и время есть!       — Но… — попытался перебить его Силач, однако Папа сделал ему знак остановиться.       — Никаких «но»! — продолжал он, — все успокаиваются и возвращаются по домам! Это не обсуждается! Чтобы через минуту здесь была полная тишина! Это не обсуждается! Вперёд!       Папа-Смурф соскочил с бочки и помчался в лабораторию. Быстро захлопнув дверь, он подбежал к котлу и с облегчением заметил, что песок в часах ещё не высыпался до конца.       Зельевар сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться.       Теперь на кону стояло ещё больше.

***

      Смурфики разошлись по домам, однако страх их нисколько не уменьшился. Никто даже не думал возвращаться в постель. Некоторые собрались в домах по несколько, чтобы поболтать о том о сём, хотя все разговоры в итоге сводились к пожару в лесу и гаданиям о том, сколько осталось существовать Смурфидолу. Большинство смурфиков всё же в одиночестве сидели на кроватях в своих домиках-грибах, размышляя о происходящем. И те, и другие сильно переживали и старались надеяться на то, что дождь пойдёт сам или его каким-нибудь образом вызовет Папа-Смурф, но, главное, как можно скорее.       Папа-Смурф, тем временем, пытаясь не отвлекаться на посторонние мысли, добавлял сок тухлых груш (и такие ингредиенты бывают) в зелье. Это был последний шаг в приготовлении зелья, и после этого нужно было высушить его при высокой температуре до состояния порошка.       Добавив сок, Папа заглянул в книгу и затем осмотрел содержимое котла. Оно идеально подходило под определение бледно-голубой, слегка густоватой жидкости с лёгким перламутровым блеском и запахом воздуха ранним утром. Как-никак, Папа-Смурф занимался зельеварением сотни лет и потому особых трудностей с этим ремеслом обычно не испытывал. Иногда он даже мог предположить ингредиенты и способ приготовления, а также их альтернативы. Смурф нередко готовил и по своим собственным рецептам.       Папа-Смурф водрузил тяжёлый котёл на огонь, в который предварительно бросил крайне много дров, чтобы зелье как можно быстрее превратилось в порошок. В комнате, и без того душной, стало ещё жарче из-за огня в камине и густого пара, исходившего от содержимого котла. Не в силах более стоять возле этой парилки, Смурф отошёл к открытому окну.       Воздух на улице был в разы приятнее спёртого воздуха лаборатории, пахнувшего всевозможными ингредиентами зелий, хотя и был не таким свежим, как хотелось бы. Папа-Смурф, не отходя от спасительного окна, начал размышлять вслух. Говорить с самим собой иногда помогало собраться с мыслями и побороть нежелательные эмоции.       — Со всей этой засухой совсем нет времени разобраться, что происходит в деревне. Отстаю от графика, — грустно усмехнулся он, — ещё столько всего надо сделать…       Папа-Смурф уставился в темноту, только сейчас замечая, что в окошках тут и там светились неяркие огоньки. Глупо было бы обвинять смурфиков за волнение. Они, как-никак, уже не маленькие и прекрасно понимают, в какой ситуации находятся.       — Смогут ли они однажды сами бороться с подобным? — спросил у пустоты Папа и, не желая думать об ответе на вопрос, подошёл к дымившемуся котлу и заглянул внутрь.       Зелью было ещё далеко до состояния порошка.       Папа-Смурф направился к книжному шкафу и, порывшись в нём, вытащил толстую книгу и достал из неё карту.       — Та-а-ак… Посмотрим, — пробормотал Папа, разложив на поверхности стола карту, — гора… Гора… Хм…       Он остановился на снежной горе, на вершине которой рос долго считавшийся единственным снежноцвет. Она была самой высокой в округе, что было очень удобно, хотя дорога до неё занимала весьма порядочное время.       Смурф хорошо помнил дорогу, потому сложил карту и положил её обратно в книгу, которую убрал в шкаф. Затем Папа-Смурф вновь окинул взглядом содержимое котла.       — Ну же, — пробормотал Папа, — поторопись.       Папу-Смурфа жутко раздражало то, что сейчас он не может сделать совсем ничего для ускорения процесса, а время тянуть нельзя.       В скором времени находиться в лаборатории стало совсем невыносимо и зельевар был вынужден выйти на улицу, если в его планы не входило задохнуться (а оно не входило).       Казалось, ни в одном доме не спали. Повсюду через открытые окна проглядывал свет и иногда можно было видеть, как чёрные силуэты сновали туда-сюда. И тем не менее, в деревне было неестественно тихо, так тихо, будто на километры вокруг всё вымерло.       Около двадцати минут спустя зелье наконец полностью превратилось в порошок, и Папа-Смурф пересыпал его весь, а получилось очень и очень много (тем лучше), в мешочек, который убрал в сумку. Туда же направилась и книга с закладкой на нужной странице.       Папа не стал писать записку, считая, что это лишь займёт лишнее время, а смурфики и сами догадаются, что глава деревни ушёл спасать мир. «А вдруг случится пожар, смурфикам понадобится моя помощь, а меня не будет?» — подумал смурф и остановился посреди дороги. В итоге он решил понадеяться на удачу и поскорее отправиться в путь, а путь предстоял неблизкий.

***

      Когда на востоке заалело небо, лесной пожар к югу от деревни и поднимавшийся от него дым стали много лучше различимы. Огонь приближался к деревне, благо, не слишком быстро, в силу полного безветрия.       Смурфики, неспособные оставаться в домиках одни от страха, другие от любопытства, все до одного высыпали на улицу, так и оставаясь в ночной одежде. Теперь никто не перешёптывался и не обменивался теориями; в деревне царили смертельный страх и мёртвая тишина.       Птицы не пели рассвет, то ли распуганные огнём, то ли чувствовавшие близость конца. В любой другой день это показалось бы жутким, но сегодня никто даже не обращал на это внимания. Все были слишком поглощены страхом и безнадёжностью, чтобы замечать такие мелочи.       Где-то раздался хлопок, даже не заставивший встрепенуться кого-нибудь из сидевших иди бродивших неподалёку. Затем ещё один. И ещё. Это Хохмач открывал свои взрывающиеся коробки, по-странному тихие и вялые, будто жара сказалась и на них. Это занятие не приносило смурфику ровно никакой радости; он хотел просто занять чем-то руки, чтобы время не текло так мучительно.       Благоразумник быстрым шагом шёл к лаборатории Папы-Смурфа, сложив руки за спиной и бормоча что-то про помощь Папе. Смурфик в очках был единственным во всей деревне, переодевшимся в повседневную одежду.       Благоразумник добрался до лаборатории и постучал в дверь. Никакого ответа.       — Папа-Смурф! — позвал он.       Снова тишина.       — Папа-Смурф! — повторил Благоразумник громче и постучал ещё раз.       Удостоверившись в том, что его совсем не слышат, смурфик в очках слегка приоткрыл дверь и заглянул внутрь.       Папы-Смурфа, к его огромнейшему удивлению, не было. Но ещё больше Благоразумника потрясло наличие на столе банок, коробочек и прочего. Пройдя в комнату, он обнаружил ещё и грязный котёл. Оставлять в лаборатории беспорядок и потом пропадать было совсем не в характере Папы-Смурфа, поэтому Благоразумник был крайне удивлён и даже начал слегка волноваться.       Он решил оповестить всех о случившемся и вышел из дома.       Найти слушателей было несложно: смурфики были тут и там.       — У меня есть новости! — сообщил Благоразумник, но никто даже не повернулся в его сторону, — эй! У меня есть новости!       — И? — мрачно ответил Мастер, сидевший на лавочке в тени столовой.       — Папа-Смурф ушёл! — объявил очкастый, однако на других это не произвело того впечатления, которого он ожидал.       — Ну и? — отозвался Лентяй из ведра в колодце, в котором ему нравилось спать, хотя сейчас ему это совсем не удавалось, — он постоянно уходит, разве нет?       — Да, но он не оставил записку! Даже не сказал! И не убрался в лаборатории!       — Я вообще у себя не убираюсь, — меланхолично произнёс Лентяй.       Беседа, к сожалению для Благоразумника, на этом завершилась. Он хотел было сообщить известие ещё кому-нибудь, но, поразмыслив, решил, что ему абсолютно не хочется этого делать. Поэтому смурфик, как бы заодно бросив взгляд на поднимавшийся из-за леса дым, отправился к дому Растяпы. Может, камни проявят больший интерес, чем эти недоумки?..       Впрочем, вряд ли.

***

      Папа-Смурф добрался до подножия снежной горы и поднял глаза, прикидывая, сколько времени займёт подъём. Не слишком мало, но, в любом случае, бóльшая часть пути уже проделана. Смурф, не останавливаясь для отдыха, отважно двинулся вперёд.       Поначалу идти было слегка труднее, чем по лесу, однако вскоре подъём начал становиться всё более и более крутым. Папе пришлось замедлить шаг, потому что дыхания не хватало, а ноги молили об отдыхе. «Счастье, — подумал смурф, — что ветра нет. Иначе было бы ещё хуже».       Путь продолжал становиться круче и принялся сужаться. В двух или трёх местах дорога даже угрожала обвалиться, но Папе посчастливилось, и он преодолел эти опасные зоны. Ещё через несколько метров смурфа встретила будто специально поджидавшая его куча камней, закрывавшая проход дальше, так что Папа-Смурф вынужден был остановиться.       — Где бы обойти? — спросил он у самого себя, глядя по сторонам. Альтернативы не виднелось.       Зато очень хорошо виднелся горевший лес. Огнём была охвачена достаточно обширная территория, и пламя приближалось к деревне. Конечно, у деревни были все шансы остаться невредимыми, но как насчёт всех этих несчастных животных, оставшихся без дома, потерявших свою семью или просто-напросто не проснувшихся этим утром?       Не видя других вариантов, Папа-Смурф принял смелое и в то же время нелепое решение попробовать взобраться, нет, взобраться на преграду, а затем спуститься на дорогу и спокойно идти дальше.       Карабкаться по камням было действительно сложно, и Папа несколько раз начинал сначала после не слишком приятных падений. Сумка в руке только всё портила, но выпускать её из руки смурф не решался, ведь чуть что — и всё пропало. Когда он оказался на вершине, его лицо и штаны было уже изрядно испачканы, а ладони были поцарапаны. Дальше, как Папа-Смурф и предполагал, путь был свободен. Но только он сделал первый шаг, как камень под его ногой выскользнул из щелки, где находился, и Папа поехал вниз, сопровождаемый крушением кучи камней.       Едва его ноги коснулись земли, он принялся бежать, что есть мочи. Когда наконец грохот камней стих, Папа-Смурф позволил себе остановиться и обернуться.       — Вот это удача, — сказал он, пытаясь перевести дыхание.       Он продолжил подниматься по горе, встречаясь с разнообразными препятствиями, однако без подобных приключений. И слава Смурфу.       Через некоторое время на дороге начали появляться следы воды, свидетельствовавшие только об одном. И действительно: на более-менее ровной площадке лежал снег, и это значило, что Папа-Смурф уже был близок к цели. Дальше снег встречался почти повсюду, и потом голый камень стал полностью укрыт бескрайним белым полотном. Идти по весьма глубокому и, к тому же, мокрому снегу было неудобно, зато в плане температуры было весьма комфортно: жарко не было от слова совсем, а бодрый темп ходьбы спасал от холода.       Чем ближе Папа был к вершине, тем чаще ему приходилось делать небольшие остановки, чтобы отдышаться. В какой-то момент смурф даже рискнул съесть немного снега («Хорошо, что моих маленьких смурфиков тут нет и некому подавать плохой пример»), чтобы избавиться от жажды. Пить всё ещё хотелось, но желания слечь с простудой не было совсем, поэтому Папа продолжил.       И вот она — вершина, откуда открывается вид на порядочную часть леса. В снегу рос маленький хрупкий снежноцвет, наверняка единственный живой цветок во всей округе.       Папа-Смурф слегка притоптал снег на вершине, чтобы было удобнее стоять, оставив небольшое возвышение, и достал из сумки книгу и мешочек, полный Порошка Сухих Слёз.       Смурф окинул взглядом лес. Сердце быстро стучало от волнения, и Папа сделал несколько глубоких вздохов.       — Кхм-кхм, — он открыл книгу на нужной странице и положил на своеобразный снежный пюпитр.       Папа-Смурф засунул руку в мешочек и, вынув целую горсть нежно-голубого порошка, сверкавшего на солнце, начал произносить волшебные слова.

A septentrione, occidente, meridie, oriente Venite vos, pluviae, tempestates, venti, Ut fleat caelo, ut silva revisceat Et vita denuo in mundo floreat!

      Две горсти на север, затем — две на запад, две на юг и, наконец, две на восток.       Заклинание стихло, и в воздухе вновь воцарилась полная тишина.       Некоторое время Папа-Смурф продолжал стоять с мешочком в левой руке, повернувшись лицом на восток, не в силах ни пошевелиться, ни произнести что-нибудь.       «Теперь, — подумал он, — остаётся самая сложная часть дела — ждать».

***

      — Что происходит?       — Неужели?..       — Нет… Не может быть…       Толпы смурфиков смотрели на небо, широко распахнув глаза. Небо заволакивали тучи, настоящие дождевые тучи. В воздухе повеяло свежестью. Сухие листья на деревьях зашуршали на ветру.       — Неужели?..       Удивлённые голоса смолкли в напряжённом ожидании.       Сначала ничего не происходило.

А потом произошло.

      Прямо на нос сидевшего на жёлтой траве Крошки упала капля.       Смурфлёнок радостно вскрикнул, и через секунду капли дождя стучали по листве, крышам, ударялись о беспорядочно разбросанные вёдра и лейки, отдаваясь эхом, с каждой секундой всё чаще и громче, и концерт дождя, будто кто-то уже кричал ему «Бис!», старался изо всех сил обрадовать своих зрителей.       — Ура! — кричали смурфики в унисон, не жалея голоса, бегая и прыгая под дождём и громко смеясь, и в лесу снова были звуки, была радость, и в лесу как будто снова поселилась Жизнь.       Деревня наполнилась радостным хаосом: все кричали и прыгали по лужам, ловили в ладони капли дождя, ложились на траву. И всем было всё равно, что они в ночнушках, всё равно, что сейчас ливень, всё равно, что будет дальше.       Потому что это не было важно.       Важно было то, что сейчас шёл дождь.