***
Гармониус, с того самого момента, как начался дождь, заставил себя пробежать мимо нескольких домиков и постучаться не в какой попало, а в определённый. Это был его хитрый план, разработанный его мозгом мгновенно. Так что сейчас Гармониус находился в жилище Ударника, причём не с одним Ударником, а со смурфоркестром в полном составе. Трубач знал, что оркестр репетировал, и поэтому ему удалось оказаться вместе с пятью самыми важными для него, всегда мечтавшего стать частью этого коллектива, смурфиками. Те, однако, были не слишком довольны присутствием Гармониуса: он постоянно раздражал их своими просьбами. Но выгонять его на улицу в такой ливень было бы слишком жестоко, и смурфоркестр, хоть и не совсем по доброй воле, позволил трубачу остаться. Ударник жил в жёлтом домике с зелёной крышей, окружённом заросшим садом, за которым он когда-то начал ухаживать, но уже давно забросил и который выглядел как скопление абсолютно случайных трав, цветов, камней и плюща, который полз по северной стене вверх. На первом этаже было крайне много пустого места, поскольку большинство репетиций смурфоркестра проходило именно там. Зато на втором этаже, куда вела верёвочная лестница — опять же в целях экономии пространства, — был настоящий бардак: стол, кровать, шкаф, тумба, табуретка, большая вечно закрытая коробка с непонятным хламом внутри и несколько барабанов, тарелок и барабанных палочек, раскиданных по всей комнате. Все предметы мебели здесь были разного цвета, как и занавески на окнах: левая была жёлтая, точь-в-точь как стены внутри и снаружи, а правая — красная в белый горошек. На одной из стен, наполовину спрятанная за шкафом, висело небольшое изображение всех членов смурфоркестра, подаренная Художником на то ли трёх-, то ли на пятилетие существования группы. Смурфоркестр, называемый так несколько несправедливо ввиду столь малого количества входящих в него музыкантов, был сформирован уже пятнадцать лет назад, правда состоял из четырёх смурфиков. Пятый же присоединился два года спустя: его, скромного и застенчивого, убедил вступить Пианист, и никто не пожалел: впятером они звучали ещё лучше. Первым членом команды, её, можно сказать, организатором, был Ударник, шумный, но вполне собранный и серьёзный смурфик, мастер игры на барабанах, которой увлекался с раннего детства. Он не умел поддерживать порядок, хотя и отрицал это, называя то, что царило у него в спальне, «организованный хаос», хотя, как отмечали остальные, организованности там и следа не было, а вот с хаосом — это в яблочко. Вторым музыкантом в оркестре, правой рукой Ударника и его лучшим другом, был Виолончелист, нервный и с очень низким голосом, настоящий трудоголик. Другой член смурфоркестра — Пианист, знавший наизусть чуть ли не все произведения, которые когда-либо играл, любитель шоколада и обниматься со всеми, кто этого хочет, да и не хочет тоже. Был и Скрипач, испытывавший некоторую неприязнь к Виолончелисту то ли за его чрезмерное трудолюбие, то ли за схожесть инструментов. Впрочем, эта неприязнь не мешала им уживаться в одном коллективе вот уже пятнадцать лет. Скрипач потратил немало времени на то, чтобы найти свой талант, и, когда ему это наконец удалось, не расставался со своей скрипкой ни на минуту. Скрипача было легко вывести из себя, но у него была неприятная привычка всегда просить прощения первым, даже если вина не его и даже если он не раскаивается. Наконец пятого музыканта, которого уговорил присоединиться Пианист, звали Флейта. Он был очень застенчив и необщителен и первое время боялся выступать на публике, но очень хорошо владел духовыми инструментами, в особенности флейтой — именно по этой причине его так и прозвали. Когда смурфоркестр впустил Гармониуса в дом, Ударник поставил гостю условие: он ни в коем случае не должен мешать им. Гармониус согласился и, притащив со второго этажа табуретку, сидел тише воды, ниже травы, наслаждаясь прекрасной музыкой, хотя и не лишённой некоторых недостатков и даже коротких пепепалок. Но вот смурфоркестр закончил свою репетицию, и все решили пойти наверх, чтобы посидеть там: на первом этаже и сидеть-то было негде. — Ты тоже можешь идти с нами, — сказал Гармониусу Скрипач и махнул рукой, приглашая. Гармониус мгновенно подорвался с места и, забрав заодно и табуретку, поднялся с остальными. Пока что всё шло как нельзя лучше: подумать только, сами члены смурфоркестра (хотя у них были все основания этого не делать ввиду того, как часто Гармониус раздражал их своими просьбами) предлагают ему провести время с ним. Они были, в какой-то степени, его кумирами, с которыми он однажды хотел бы выступать на равных. Все расположились среди беспорядка так, чтобы удобно было каждому: Ударник и Виолончелист уселись на криво застеленной кровати, Пианист плюхнулся на подушку, по неизвестной причине валявшуюся у окна, Скрипач устроился на ящике, Флейта прислонился к стене недалеко от Пианиста, а Гармониус поставил свою табуретку чуть в стороне от остальных. Пятёрка непринуждённо болтала о том о сём, и Гармониус обдумывал, как бы влезть в разговор. Ведь он не просто так пришёл сюда, ещё и со своей трубой — о нет, он хотел во что бы то ни стало стать шестым в оркестре, и сегодня был тот самый день, когда его мечта станет реальностью. После удачной шутки Ударника о медведе, которому наступили на ухо, Гармониус решил, что пришёл час. — Кстати об ушах медведя, — начал он, пытаясь звучать как можно более непринуждённо, — что насчёт вступительного экзамена? Быть может, мои уши теперь будут соответствовать вашим требованиям? Все мгновенно умолкли. Единственным звуком, слышимым в комнате, стал стук пальцев Скрипача о ящик. — Послушай, ты просишь об этом уже стотысячный раз, — ответил Ударник, — тебе не кажется, что хватит уже? — Ничему тебя жизнь не учит, — согласился Виолончелист. На помощь Гармониусу поспешил прийти Пианист. — Да ладно вам, ребят. Что, сложно что ли? Все с удивлением посмотрели на Пианиста, и тот поспешил объясниться, активно при этом жестикулируя. — Я имею ввиду, пусть играет, раз всё равно заняться нечем. — Ну-у… — задумчиво протянул Скрипач. — В принципе, можно и разрешить, — слегка неуверенно пробормртал Флейта. — Ладно, значит, разрешаем, — заключил Ударник, — а ты, — он повернулся к Гармониусу, — не ной, если что. Так-то мы уже знаем, чем это кончится, верно? Все закивали, соглашаясь с принятым решением. Члены смурфоркестра, к огромной радости Гармониуса, согласились дать ему ещё один шанс, хотя и знали, что у смурфика нет никаких шансов стать музыкантом. Гармониус же считал совсем по-другому. Несмотря на многочисленные провалы, он продолжал свято верить в то, что он добьётся своего. Гармониус поднялся с табуретки, вертя в руках свою трубу. — Только давай сначала обговорим условия, — остановил его Ударник, — что по условиям? Как в предыдущий раз? — Ага, как в предыдущий, — согласился Виолончелист, — и в предпредыдущий. И во все остальные. — Так вот, напоминаю, если забыл, — продолжил барабанщик, — во-первых, у тебя одна попытка. Во-вторых, тебя оценивают по всем параметрам: сложность произведения, приятность звучания, попадание в ноты и всё остальное. В-третьих, эксперты — это мы, значит, мы лучше знаем. Ясно? Гармониуса не слишком устраивал последний пункт, но он всё же кивнул в знак согласия. Смурфик поднял трубу к губам, сделал глубокий вздох и начал играть. Первые пару секунд смурфоркестр держался, но дальше их лица сморщились, а ещё немного погодя стало необходимым заткнуть уши руками. Было очевидно: с последнего раза игра Гармониуса не стала ни на йоту лучше. Ну, быть может, совсем на чуточку. Музыка была похожа не на музыку, а на вой раненого в грудь животного, которое не может дышать без пронзительного свиста. Для тонкого слуха членов смурфоркестра это было настоящей пыткой. — Хватит! Всё! — скомандовал Виолончелист во всё горло, силясь перекричать звуки, издаваемые трубой. Те мгновенно стихли. Гармониус опустил трубу и виновато оглядел находившихся в комнате. Он не смотрел на них во время игры, но по скорченным лицам и закрытым ушам, а также столь короткому времени, отведённому его игре, можно было понять, что экзамен он не прошёл. Музыканты, внутренне радуясь тому, что кошмарный шум стих, освободили уши и переглянулись, пытаясь решить, чья на этот раз очередь разрушить мечты Гармониуса. Должно быть, они решали слишком долго, потому что слово взял Виолончелист, слишком раздражительный и нервный и совсем не подходящий для подбора нужных слов. — Хило, — сказал он, — мы не можем тебя взять. Предупреждали. На Гармониуса, как и каждый раз в такой ситуации, накатила волна злости и обиды, которую он обычно выплёскивал играя со всей дури где-нибудь вдали от деревни. Однако сейчас у него не было возможности уйти дальше, чем на первый этаж, и смурфик попытался взять себя в руки, чтобы не закричать и не расплакаться. Ему это почти удалось, если не считать бешеной скорости, с которой он начал крутить свой инструмент в руках. — Но это было лучше, чем в предыдущий раз, — поспешил добавить Ударник. — Наверное, — прошептал Виолончелист, за что получил лёгкую оплеуху от Ударника. Гармониус продолжал стоять на ногах, по-прежнему нервно вертя трубу. Он чувствовал себя не в своей тарелке, совсем не в своей тарелке, и больше всего на свете хотел уйти или, если другого выбора не было, провалиться сквозь землю. Быть может, ему стоит перестать пытаться? Или играть вообще? Или основать свою собственную группу и выступать независимо от этих идиотов? Или уйти из деревни и жить отшельником? Или наплевать на эту пятёрку и разнести весь этот дом к смурфовой матери? Или… — Не переживай, — раздался тихий голос Флейты, — ты ещё найдёшь своё… м-м… Флейта сам толком не знал, как он собирался успокоить Гармониуса. Он даже не до конца понимал, зачем это делает, когда трубач — жуткий надоеда, никогда не учится на своих ошибках и упрямый, как осёл. Пианиста начала напрягать установившаяся тишина, и он решил как-то исправить ситуацию, причём ему даже пришла идея, не очень хорошая, но всё же. — Эй, помните, Благоразумник заходил? Может попробуем подумать об этом новом занятии для Дня радуги? Все, кроме Скрипача, поначалу не понявшего, зачем Пианист предложил эту бредовую идею, высказали согласие. Когда до Скрипача тоже дошло, смурфоркестр начал высказывать самые глупые мысли и предлагать самые странные идеи. То, что остальные, казалось, забыли о существовании Гармониуса, помогло ему вернуться на землю, и он, воспользовавшись успехом плана Пианиста, снова сел на табуретку, отодвинув её вплотную к стене, и устремил полупустой взгляд на падающие капли по ту сторону окна. Музыканты то ли были очень увлечены разговором, то ли специально не обращали на Гармониуса внимания, но он был благодарен им за то, что они оставили его наедине с самим собой. Было немножко одиноко в этой комнате, полной смурфиков, равным которым он так долго, но безуспешно стремится стать. Станет ли он когда-то как они? Лучше них? Или хотя бы почти как они? Гармониус не знал этого. Но что-то, спрятанное в глубине его души, тихо шептало ему, что однажды это случится. Быть может, не сегодня. Возможно, даже и не завтра. Но ведь когда-то этот день придёт, так?Серый день - серые мысли
5 июня 2021 г. в 14:40
Небо было затянуто бескрайними серыми тучами. Крупные капли беспрерывно стучали по листьям и крышам, заставляли лужи на земле покрываться пузырями. Верхушки деревьев наклонялись в сторону из-за сильного ветра. Начиная часов с одиннадцати утра выйти на улицу было невозможно: ступить, не погружаясь по щиколотку в воду, было некуда, бесконечный поток капель с неба мешал видеть, а порывы срывали с головы колпаки. Глядя на эту погоду, невозможно было представить, что приближается День радуги. А ведь до него оставалось всего десять дней.
Смурфики сидели в своих домиках: кто по одному, кто по двое, а кто целыми группами из-за того, что не успели добраться до собственных жилищ и были вынуждены укрыться от ливня в первом попавшемся доме. Делать было особенно нечего. Лентяй рад был спать в любую погоду и, похоже, был единственным во всей деревне, кто знал на все сто, как он проведёт этот день. Остальные же начинали немного скучать.
Правда Папа-Смурф придумал им занятие. Когда после полудня дождь стал чуть послабее, Папа послал Благоразумника, с которым находился в лаборатории, передать другим, чтобы они подумали о том, что нового можно устроить на День радуги, а то из года в год приходилось повторять одно и то же. Вот только Папа-Смурф наказал Благоразумнику в случае усиления дождя остаться в том доме, ближе к которому он будет, и не выходить оттуда, но спустя почти час, в самый разгар ливня, очкастый вновь пришёл к лаборатории, вымокший до нитки, но передавший просьбу Папы-Смурфа абсолютно всем.
— Ну, я же не мог оставить дело на половине, — объяснил он свой поступок, дрожа от холода.
Папа не знал, что делать: восторгаться его настойчивости или ужасаться его безрассудству. Пока Благоразумник, завернувшись в старый клетчатый плед, грелся возле камина, Папа-Смурф заключил, что, хотя упрямство и настойчивость нужно уметь держать под контролем, смурфик в очках демонстрировал настоящуюю преданность, если не Папе, то своим принципам.
Смурфики, однако, не были слишком рады полученному заданию и принялись выдумывать новые занятия для Дня радуги лишь по той простой причине, что больше делать было нечего. Это было непросто, потому что День радуги уже имел кучу интересных вещей: семицветные декорации, радуга в небе, семиэтажный торт с глазурью всех цветов, конкурсы и состязания в парах и ещё много чего весёлого.
— Что вообще можно придумать? — жаловался Портной, зашивая один из своих колпаков, — у нас и так всё есть!
— Можно придумать конкурс «Кто первый покрасит Азраэля во все цвета радуги»! Победителю будет разрешено распрощаться с жизнью.
— Хохмач, если ты не замолчишь прямо сейчас, я выставлю тебя за дверь!
Портному крупно не повезло: у него в доме укрылось от дождя целых три смурфика, среди которых и Хохмач, первое время веселивший всех, но вскоре жутко надоевший.
— Можно устроить охоту на золото, — вяло предложил Красавчик, — знаете, то, которое прячет Лепрекон в котле на конце радуги.
— Кто-то забыль, что Лепг’екон нам вообсе-то помог паг’у лет назад, — вставил Художник, — это было бы гг’убо.
— Это ты нам говоришь, что было бы грубо? — усмехнулся Хохмач.
— Oh, tais-toi! *
- Короче, так и скажем Папе-Смурфу: "Идей нет", - заключил Портной и случайно укололся иглой, - вот смурф!
Художник, насупившийся и сидевший на полу, скрестив ноги, усмехнулся.
- Ты снатяла Благог'азумнику докажи, что думаль, а не дуг'ака валяль - кто знает, может он тебя к Папе-Смуг'фу вообсе не пустит.
Подобная ситуация была и у других смурфиков. Например, в доме Растяпы, где помимо него находилась только Смурфетта, идей было не больше.
— Я совсем ничего не могу придумать, — развёл руками неуклюжий смурфик, — я даже не понимаю, зачем что-то менять.
— Если честно, я тоже. Но если Папа-Смурф считает, что это нужно… значит, наверное, это нужно.
Ворчун, находившийся, на своё счастье, абсолютно один в своём угрюмом жилище, размышлял над заданием минуты три и затем сказал себе: «Ненавижу думать» и продолжил заниматься своими делами, то есть бесцельно таращиться в окно. Многие другие смурфики действовали по тому же самому принципу, находя вещи более интересные и полезные, чем тщетные попытки придумать новый вид деятельности для праздника. Мастер, оказавшийся в домике Фермера с ним и Мечтателем, начал с того, что принялся рассказывать им идеи насчёт праздника, но отклонился от темы и в итоге забрёл в такие дебри, что его собеседники ничего уже не понимали, а только сидели за столом и смотрели на него, думая о своём. Лентяй, разбуженный Благоразумником лишь из-за того, что тот колотил в дверь со всей силы добрых пять минут пока соня не открыл ему, вообще посчитал, что до Дня радуги ещё предостаточно времени и у него будет ещё не одна возможность подумать об этом позже, и со спокойной совестью лёг спать.
Но был и смурфик, который вообще ни секунды не подумал о просьбе Папы. Это был Сластёна. На самом деле он пропустил всю речь Благоразумника мимо ушей и последний не заметил этого лишь потому что Сластёна попрощался в подходящий момент, хотя и сделал это совершенно наугад. Сластёна сидел в кафе, поедая ягодное желе, приготовленное для клиентов ещё вчера. Настроение у смурфика было такое же серое и мрачное, как и погода за окном. Он продолжал стараться и с рвением работал в кафе, но последнее время посетителей почти не было. То какие-то проблемы, то куча дел после их устранения, то праздник (а в праздники и у самого Сластёны времени на кафе не было, и другим смурфикам это заведение не нужно было). Сегодня вообще льёт как из ведра. Сластёна старается, тратит много времени и сил, а никто не приходит. Обидно. И как-то немножко одиноко.
Сластёна вообще, хоть и жадничал иногда в отношении еды, любил находиться с другими смурфиками и делиться с ними хоть чем-нибудь. И в кафе он работал именно из-за того, что горел желанием готовить сладости, которые потом сможет взять и съесть кто угодно и когда угодно. А теперь, когда у смурфиков нет то времени, то возможности, то желания, то всего вместе взятого, Сластёна вынужден сидеть в кафе в одиночку и жевать вчерашнюю и позавчерашнюю еду.
— Ещё и Фермер заявляется только раз в бесконечность, — пробормотал пекарь себе под нос просто чтобы начать хоть какой-то разговор (хотя общаться с самим собой было отнюдь не так уж и интересно), — и то не больше, чем на двадцать минут. Хотя он вчера мне помогал с подготовкой к празднику. Ну как, помогал… скорее уж под ногами путался…
Сластёна слизал с блюдца остатки желе и бросил взгляд на одну из картин, висевших на стене. Теперь в комнате их было целых пять, и все без исключения написаны Художником, что, впрочем, нисколько не удивительно. Сладкоежка смотрел на красочный натюрморт с обилием ягод и цветов и маленькой белой бабочкой, спрятавшейся между ними.
— …по крайней мере, спасибо, что вообще пришёл, — смурфик закончил мысль и поднялся со стула.
Сластёна подошёл к полупустой витрине, взял кусок шоколадного кекса и собирался вернуться обратно за стол, но передумал и начал есть прямо так, стоя.
— Правило про не свинячить действует, когда у Сластёны много дел, — успокаивал он свою совесть, жуя кекс без особого интереса, — и когда он не может тратить ни секунды на уборку. А когда Сластёне нечем заняться и у него нет возможности выйти из абсолютно пустого кафе, тогда свинячить очень даже можно. Тем более я и не свинячу — подумаешь, пару крошек на полу…
Сластёна доел кекс, почти пихая его в себя насильно. Когда ему было грустно, он либо ел и ел, пока еда не закончится, либо терял аппетит. Сейчас, пожалуй, события развивались по второму сценарию. Если не считать того, что в животе смурфика уже находилось порядка двух банок желе и полпирога.
Примечания:
* Ой, да заткнись ты!