Town and gown

Густую, пропитанную солёным туманом тишину провинциальной ночи разрезало рычание внедорожника. Моника нехотя откинула тяжёлое лохматое одеяло. Мерное звучание праздничных колокольчиков, Бенгальский залив, отдававший своё тепло бурым зыбким пескам, иссиня-чёрный шнурок на голубой рубашке – всё это осталось во сне. Всё – кроме мягких плеч того, кто после выматывающих поездок по деревням в Аракане стал называть её муфточкой и греться с ней под пледом за новым романом Макларрина. Сначала это напоминало неуклюжий школьный спектакль – слишком много стыда было в профессоре, чей пик карьеры пришёлся на пуританскую осторожность к разного рода неравным союзам – в особенности между преподавателями и студентами. Монике стоило немалых трудов убедить Портера в его праве любить - не на основании того, что она теперь была равной ему (подобную самоуверенную дерзость доктор Геркулани считала уделом «белгравийских выскочек»), а по той причине, что после Тихоокеанской кампании и эпидемии Нипаха теплота близких отношений стала цениться выше холодной, как араканские горы, беспристрастности, обязанной способствовать равенству. - Ты ведь прогрессист, Гершик. А значит, должен принимать прогресс и в социальных отношениях тоже, ведь так? Внедорожник за окном нетерпеливо просигналил. За ним задребезжал на весь первый этаж дверной звонок. Моника раздражённо поворочалась, пока, наконец, желание прервать какофонию не пересилило стремление остаться в тёплой постели. Вынырнув в зябкий воздух спальни, она торопливо завернулась в покрывало и засеменила вниз, к входной двери. - Кто там? – требовательно буркнула она, когда звонок издал очередную визгливую трель. - Управление Верховного Комиссара ООН по гуманитарной эвакуации, - не менее требовательно рявкнул за дверью недавно сломавшийся мужской голос. – Нам нужен профессор Портер! - Управление Комиссара?! – возмутилась Моника. – В два ночи?! Вы за кого меня принимаете? - Да я сейчас дверь вы… - Я сейчас в полицию позвоню! - Тревор, угомонись! – отчаянный возглас Белланжер заглушил и визг звонка, и крик Моники. – Доктор Геркулани, это вы? - Как видите, не Верховный Комиссар по эвакуации, - съязвила Моника. - Муфточка, что за шум? – вырос за её спиной зевающий профессор Портер. – Медколледж опять допился до потери пульса и буянит под окнами? - Простите за беспокойство, - выдавила Белланжер за дверью. – Профессор, мне срочно нужна ваша помощь. Прямо сейчас, это не требует никаких отлагательств! - К-конечно, До…доктор Белланжер, - под хмурым взглядом Моники Портер принялся открывать дверь. – Вот только что, собственно, произошло? - Вы сейчас серьёзно? – недоверчиво поднял лохматую рыжую бровь Тревор, сердито колотивший носком армейского ботинка по порогу. - Тревор, fy annwyl , не надо. Профессор сейчас в таком же расстроенном недоумении, как и мы, - положила Белланжер обветренную руку на плечо волонтёра. Вид её заставил Монику вздрогнуть не то сочувственно, не то пренебрежительно – тонкие мокасины натёрли босые ноги до крови, от блузы были оторваны две верхние пуговицы, а клетчатый берет превратился в плоский пыльный блин. - В недоумении по поводу...? – уши профессора Портера вспыхнули алым. - По поводу публикации моего рекомендательного письма, - прикусила губу Белланжер. – Кобанского рекомендательного письма. В Chirp-Tweet. - С подписью «В Аберистауне преподают террористы. Немного напугана, но не удивлена», - отрезал Тревор. - Что?! – в глазах профессора мелькнуло осознание. Затем, тяжело вздохнув, он обратился к Монике: - Муф… Минни, тебя не затруднит поставить кофе доктору Белланжер и молодому человеку? Мне нужно найти в кабинете кое-что, это займёт время. - Я пойду с вами! – порывисто переступила Белланжер через порог, но Моника, плотнее закутавшись в покрывало, преградила ей путь и прошептала торопливо: - Мне кажется, вы забываетесь, юная леди, гости себя так не ведут, тем более ночные и незваные. - Дол… доктор Белланжер пойдёт со мной – нам нужно обсудить некоторые, гм, конфиденциальные моменты, - взял Монику под локоть профессор. – Это очень серьёзно, от этого зависит моя и, возможно, твоя научная карьера. - Поэтому ты даже не собираешься обсудить их со мной? – оскалилась та. - Мы всё обсудим, милая, - поцеловал он Монику в лоб. – А пока нам нужно найти одну вещь – быстро и тихо. Пожалуйста, будь умницей и позаботься о госте. Я всё расскажу, обещаю. Моника поёжилась, но противиться не стала – скупым жестом пригласила Тревора в дом, подозрительным взглядом проводила Портера и Белланжер на второй этаж и, прошлёпав на кухню, размашисто насыпала молотый кофе в турку. Волонтёр Комиссариата тем временем измученно опустился на стул. «Неужели сильные эмоции сморили Мильбренда-младшего? И надолго ли?» - промелькнуло в мыслях у Моники. - Как дела в лагере? – спросила она, делая вид, будто не было ни угроз выломать дверь, ни попыток не пустить их с Белланжер в дом. - Полный дурдом, - уронил Тревор на руки взъерошенную голову. – Позавчера из Кобании прибыло ещё сто пятьдесят человек. Долли еле оформила документы этой ораве – вот только через полгода им снова заполнять анкеты, а по-английски они не понимают, да и учить их некому. И не только учить - размещать их негде, кормить тоже нечем, потому что Комиссариат спустил все резервные деньги на Аракан. Как будто кобанцы – эвакуанты второго сорта… - В Аракане более опасная ситуация, чем в Кобании, - протянула Моника настороженно, словно пытаясь пройти по зыбучим пескам. – Комиссариат не хочет ещё одной Тихоокеанской войны, и он… Тревор не ответил – лишь протёр красные от усталости глаза. «Пора», - решила Моника. - Последишь за кофе? Мне нужно отойти припудрить носик. Волонтёр Комиссариата механически кивнул. Притушив огонь, Моника прокралась из кухни на лестницу и на цыпочках поднялась к кабинету профессора Портера. На стеклянной матовой поверхности двери мелькали расплывчатые тени, которые не мог рассеять скупой свет довоенной энергосберегающей лампы. - …мне чертовски повезло вновь заняться Кобанией в компаративистском разрезе и запросить ваши записки у БГРР ещё в Аракане. Вот она. Пароль я вам скажу. - Благодарю, док, но…, - путано лепетала Белланжер, как будто держа на языке облатку, - если попробовать выстроить другую линию защиты? Не связанную с записками? Там ведь указаны имена людей, которым не так повезло, как мне – многие, кто писал для Кабинета БГРР, остались в Кобании. А значит, если до нашего нового правительства, - последнее слово было процежено с брезгливостью, - дойдут их имена, оно не посмотрит на то, кем они стали теперь – академиками, депутатами или главами округов. Их уничтожат. - Долли, начнём с того, что мировое сообщество не позволит Кобании это сделать. Оно заблокирует счета, созовёт международный трибунал, снова объявит белгравией страну, где репрессируют за помощь ООН в восстановлении процветания и демократии… - Ни заблокированные счета, ни иск Германии, ни объявление белгравией второго класса не помешали людям полковника Рузова расстрелять Милицу Хаевич. А она не сотрудничала с «оккупантами», а просто вывела жителей столицы на митинг против нарушений на выборах. - Хорошо, если вы не верите БГРР и ООН, поверьте хотя бы университету! У него нет никакого резона публиковать аналитические записки о Кобании, тем более девятилетней давности! - Зато есть резон публиковать моё рекомендательное письмо аккурат в момент разглашения списка 93! Письмо, которое, если разобраться, виновато уж тем, что откровенно лжёт – даром, что в Германии на него молчаливо кивнули, увидев подпись советницы Либке, а декану Пауэлл хватило сдержанности, чтобы не задавать лишних вопросов. Если я покажу ваши… то есть, мои записки, на них увидят гриф БГРР и выгонят за подлог. И тогда я не устроюсь ни в один университет в этой стране! - А если не покажете, вас выгонят за пособничество организации, которую почти признали террористической. И будет хорошо, если после этого вы не окажетесь за решёткой. И вот тогда вам точно придётся предъявить записки как доказательство своей невиновности. Так, может, лучше сделать это сейчас, покаявшись за ложь во спасение? Так вы хотя бы свободной окажитесь. БГРР пока не террористы. Белланжер истерически рассмеялась, отчего по спине Моники пробежал колючий холодок. - Вы мне сейчас угрожаете? В эту ложь я оказалась и по вашей вине тоже. Вы, советник со степенью по экономике, которому для спасения кобанской экономики понадобились студенты-волонтёры… - Мне нужно было обработать огромный объём информации и дать вам социальный лифт, я не знал, что на вашу помощь родина ответит чёрной неблагодарностью насилия. - …который не нашёл ничего лучше, чем выдать мне рекомендательное письмо от партийного центра, со скрипом аффилированного с Университетами ООН ради подготовки советников в год той стажировки… - Я сделал так, чтобы в Германии, о которой вы так грезили, эту несчастную бумажку восприняли всерьёз! - …который два месяца тянул с документом и чуть не оставил меня без академической магистратуры. - Потому что вы вообще не должны были требовать от нас рекомендаций! Вы выполняли секретное задание. - К тому моменту, как его засекретили, добрая половина работы была выполнена абсолютно в открытую! Четыре из восьми моих записок точно. И да – вы серьёзно ожидали, что молодые люди, всю свою жизнь наблюдавшие на родине хроническую безработицу и тяжёлый грошовый труд, ежедневно слышащие насмешки и пророчества о том, что их отличным дипломам предстоит пылиться на полках, пока их обладатели будут вылизывать полы в австрийских гостиницах, ничего от вас не потребуют ради хоть каких-то гарантий будущего? - Вообще-то отсутствие документов и секретность и были попыткой спасти ваши жизни от настоящих кобанских террористов! БГРР всеми силами пыталось скрыть ваши личности после того покушения… - И потому сначала воспользовалось нашим трудом, посулив поощрение, а потом пошло на попятную, при этом сохранив имена авторов? Очень благородно. - С вами бесполезно разговаривать. Я думал, вы умны, а вы не хотите решать проблему и до сих пор меряете мир политики каким-то благородством, - подошёл Портер к двери. Моника рванулась к стене. - Вы закончили? – с безразличным спокойствием отчеканила Белланжер. Тень Портера повисла в воздухе, и у Моники отлегло от сердца. - Пусть я не умна и наивна, но я приехала сюда за конкретными решением и стратегией. Иначе я бы не стала поднимать вас ночью и требовать от вас носитель с записками. - Я вам своё решение предложил – у вас есть альтернатива? - Есть. Я не стану отрицать сотрудничества с СИПК – наоборот, я буду утверждать, что я занималась там чисто аналитической работой. Затем я пойду в контрнаступление – сначала намекну, что заведение, допустившее слив конфиденциального документа, едва ли заслуживает доверия большего, чем СИПК, а после напомню, что список 93 всё ещё лишь рекомендация, по которой пока не издано ни билля, ни министерского указа – а значит, что, если университет хочет меня уволить за сотрудничество с ним девять лет назад, он всего лишь ищет для этого благовидный предлог. - Вы понимаете, что, если рабочие демократы протащат этот закон весной, ваша позиция вас не спасёт, а похоронит? - Понимаю. Поэтому прошу вас как бывшего советника БГРР попросить у ООН помощи для остальных членов той аналитической группы. Эвакуации из Кобании, международного иммунитета, работы в заграничном представительстве – чего угодно. - Я… я не могу, Долли, - прошипел Портер возбуждённо. - Что не можете? - Я не могу просить что-то у БГРР. Такое – тем более. Я просто… я не в праве. Вы, конечно, думаете, я прожжённый политикан, раз обвёл вокруг пальца студентиков из нищей страны. Вот только я тоже барахтался на неоплачиваемых стажировках и вкушал горечь неблагодарности. Винил я себя за то, что не добился рекомендаций для всех? Да. До сих пор. Мог ли я поступить иначе? Мог. Я мог осадить премьер-советницу Либке с её идеей «восточноевропейского Фулбрайта», вылететь из кабинета и прозябать в бесконечно провинциальных университетах до выхода на пенсию – потому что кому нужен экономист-теоретик, наспех переученный из мирполитолога-либерала? Но я не был способен на самопожертвование. Я поступил как эгоист… - Вы поступили как человек, воспитанный в культе преуспевания любой ценой и в слепой вере в справедливость этого мира. Это не совсем эгоизм, если учитывать культурный контекст, - покачала головой Белланжер. - Вы меня оправдываете? – усмехнулся Портер. - Я пытаюсь помочь вам простить себя. Иногда это стоит сделать, чтобы обрести силы для покаяния перед другими. Вы перестаёте отпираться и яростно защищать каждый свой шаг. Вы становитесь объективнее, как… - Как учёный? – еле уловила эти слова Моника. - Если так можно выразиться. Мне тоже предстоит заставить себя добиться у самой себя прощения. - И за что же, Долли? - За наивность. Меня в ней столько раз говорили, что я наивная и глупая, что я в это поверила – и поступила наивно и глупо девять лет назад, на излёте бакалавриата. И за ложь, под грузом которой я живу эти девять лет. - Утешьте себя тем, что лгали и лжёте во спасение. Не своё спасение. - Слабое утешение, но я постараюсь. Мы пройдём это вместе. Вместе легче. Только прошу – заставьте исчезнуть из университета эти записки – до того, как рабочие демократы твёрдо объявят СИПК террористами. Если кто-то сделает тайное явным – как с рекомендательным письмом – я навряд ли смогу простить это себе. Мне тогда будет просто не за что бороться. - Я всё сделаю, моя хорошая, - погладил её Портер по мягким растрёпанным волосам. – А теперь идём. Нам нужно как-то объяснить это Монике. Надеюсь, теперь это не пробудит в ней дух соперничества с тобой. «Ты прав, Гершик, не пробудит нисколечко. Добивать противника, который уже лежит на лопатках и жалобно скулит перед этической комиссией и сам себя топит, слишком мерзко. Но протягивать ему руку помощи… в конце концов, когда-то я даже делала её кем-то вроде кумира. Неужели потому, что она умнее, сильнее и целеустремлённее меня?». Монику прошиб холодный пот – вот Портер защищает Белланжер перед комиссией, вот она с победой возвращается к исследованиям, получает продление контракта, теснит её на исследовательском треке – просто потому что у неё больше опыта в этой сфере, отнимает у неё её студентов, её темы, её Гершика… «Окей, я не буду её добивать. Я просто не дам ей подняться». Моника крадучись добралась до спальни, нырнула под одеяло и притворилась давно и крепко спящей. На первом этаже похлопали дверями, погремели туркой, позевали в ответ на прощания. Наконец профессор Портер вернулся в спальню. - Гершик? – потянулась лениво Моника. – Ой, я совсем забыла про Тревора и заснула. Здесь так тепло и спокойно. - Ничего страшного – Тревор взрослый и справился сам. А вот доктор Белланжер… Она, скорее всего, предстанет перед этической комиссией. Я должен ей помочь. Я должен быть в этой комиссии. - Ты такой благородный, - коснулась Моника его щеки. – Вот только… комиссия не будет против наших с тобой отношений? Жизнь изменилась, но комиссия – это так страшно. Обещай, что защитишь прежде всего себя! - Против наших отношений? – встрепенулся Портер. – Не будь глупышкой, Муфточка. Это было актуально лет двадцать назад – до того, как у человечества появились проблемы вроде Тихоокеанской, Второй депрессии и Нипаха. Да даже и тогда мы формально оставались бы чистыми, как горлицы – ты взрослая и самодостаточная, я не влиятельный работник администрации, а твоё подчинение мне в рамках гранта… с этим должна разбираться БГРР, но, полагаю, ей не до того. - Формально, - задумчиво бросила Моника. – Формально миссис Белланжер тоже не террористка, или я чего-то не знаю? - Формально она даже не член организации, которую наш парламент ещё даже не признал террористической. Моника с облегчением вздохнула. - Спасибо, ты меня успокоил. А то я подумала на пару мгновений, что такая милая и добрая женщина может быть опасной террористкой. Хотя в список 93 просто так не вносят. Если закон примут, то быть беде – тебе могут припомнить тесную работу с ней. А ты не заслужил этих мытарств, Гершик. Будь осторожен. - Конечно, Милли, - поцеловал её в лоб Портер и устроился рядом с ней под одеялом. «Не заслужил этих мытарств. А каких я тогда заслужил, Муфточка?».