𝐌𝐔𝐓𝐓𝐄𝐑

«Я столь страстно вас ненавижу, что порой чудится мне будто люблю!» Из переписки Темного лорда и Гермионы Грейнджер. 11 августа 2004 года Что есть ненависть, друзья?! А в чем тогда заключена любовь? Лорд Волан-де-Морт, к примеру, говорил: — Любовь, моя милая девочка, всего-навсего забвение. Действенный способ забыться, утопая в розовом плену собственных сентиментальных желаний и безбожной похоти. В мире, сотканном из порока, она — единственное избавление и отдушина для ничтожных слабаков, оправдание безрассудных поступков и собственной глупости. Любовь, Mein Mädchen, сродни ненависти, — чувство воистину губительное, они точно две стороны одной медали, вот только порой границы меж ними безбожно стираются, в конечном итоге представляя собой взрывоопасное месиво. Однако, ежели желаешь достичь истинного величия, познать прелести безграничной власти, нужно позабыть обо всех чувствах и в особенности — об этих двух. — А как же мы? — я была до омерзения наивна — пережитки беззаботного детства. Он хрипло рассмеялся, откинув голову на спинку трона своего. — Наша связь с тобою, — восхищенно шептал отец, — в разы крепче глупых слов, наша с тобою связь — союз крови, скреплённый узами нерушимой привязанности. В жилах моих ещё и кровь грязнокровки течёт, — подумалось тогда мне, — искрится гриффиндорским своим пылом, но я, годами давившая и сковывавшая жар львиного своего сердца, о том совсем позабыла. В моих жилах текла кровь Гермионы Грейнджер — единственной средь помилованных. Знаете, друзья, я сама не уверена в том, о чем собираюсь ведать, однако эта история, пожалуй, наиболее приближена к грязной реальной. Гермиона Грейнджер — вечная пленница лорда Волан-де-Морта, безвозвратно потерявшая свободу свою 2 мая 1998 года. Девочка, которая проиграла. — Твой отец был достаточно великодушен, чтобы помиловать меня, — язвительно выплевывала мать. — Милорд оставил её в подземельях Малфоев, — шептал Рабастан, — а спустя год госпожа стала помогать новому зельевару. Я часто задавалась волнующим меня до глубины души вопросом. Как?! Как мой отец, будучи самым ярым маглоненавистником, являясь воплощением тьмы и ужаса во плоти, каким образом он мог увлечься моей грязнокровной матушкой?! Впрочем, события былых лет значения более не имели, однако все же я считаю важным поведать вам ход тех событий: она была помилована, а после — безвольной куклой затащена в постель.

***

Огонь пылал в разинутой пасти камина, Луна ярко светила сквозь едва раскрытые шторы: Темный лорд свет не любил, а бархат всегда выбирал чёрный. Она смотрела на огонь, он же целовал дрожащие ее плечи. Она смотрела на огонь, глядела на пламя, в котором сгорала её честь, плавилась её невинность. — Грязнокровка, — не целует, а скорее впивается в медовые губы, точно изголодавшийся дементор, вгрызается в плоть шелковую, точно оборотень во время полнолуния, — моя отвратная грязнокровка! У Темного лорда алые очи горят зверской похотью, а она зубы до скрипа сжимает, губы свои яростно прокусывает, грязную-грязную свою кровь смакует на кончике языка, смакует, сжимает, кусает, дабы не стонать, а он всё слышал, в траурном безмолвии страстных ночей он слышал её стоны, извечно полнящиеся неумолкающей болью. Милорд Леди Гермиону не любил, но был до умопомрачения влюблён в невыносимую боль её, в беззвучные вопли, кои молитвенно издавала она под ним, а ещё в эстетику Круциатуса, наложенного на свою любимую грязнокровку. — Умоляю! — шептала девица, растеряв по пути в ненавистные покои остатки гордости своей, но Волан-де-Морт в ответ лишь смеялся. Смех этот, точно кинжал Беллатрикс, безжалостно вспарывал кожу, вонзался глубже, нежели возможно, резал на мельчайшие кусочки и без того вымученную её душу, она молила, что есть мочи, но он в ответ лишь смеялся.

***

Что бы случилось, мои милые друзья, будь простая грязнокровка несколько благоразумнее, выбери она Когтевран?! Мальчик-который-выжил априори должен был умереть. Наивность — ужаснейший грех, апогей глупости, причина рек крови в 98-м. У меня матери не было, однако в дальнем шкафчике туалетного моего столика, рядом с жемчужными бусами хранилась толстая стопка пожелтевших от времени писем. В них размашистые буквы складывались в слова, а слова в горькие предложения. В них чернила расплывались под давлением грязных-грязных слёз. В них размашистым почерком писала моя мать, а ещё писали ей. «Леди Гермионе» — подписывались отправители, какая ирония, друзья, совсем недавно грязнокровная подружка Поттера, а после Леди! И лишь послания одного единственного человека подписаны были неизменно: «Грязнокровке», а изредка, будто бы ласково — «Грязнокровочке». Чернила пожелтевших писем этих были кроваво-красными, почерк до головной боли путанным, паучьим, а читать имя отправителя не представлялось обязательным, ибо после рождения Диаваля на всем свете белом лишь один существовал колдун, коему дозволялось так кличать Гермиону Джин Грейнджер. «Лорду Волан-де-Морту» — бесстрашно, размашистым почерком, пролитыми слезами, чёрными чернилами писала в ответ Леди Гермиона. Леди Гермиона помогала зельевару, а после легла под Тёмного лорда, было бы воистину смешно, если б не так печально. Мне была отвратна мать моя, но всё же порой, редкими вечерами, преисполненными женской тоской, я позволяла себя минутную слабость, позволяла себе понять её, понять и простить. Я прощала её одинокими вечерами, дабы люто ненавидеть жаркими днями.