Трещина на белом

Квинт Навал всегда считал, что бесполезную правду лучше скрывать. Нурелиону его чувства не нужны — он не ошибся. Однако стало легче, будто он сбросил дырявую, изношенную донельзя накидку, которая ничуть не согревала в мороз, только попусту давила на плечи. — Я знал! — Нурелион, как оказалось, даже не «догадывался», а «знал». — Мне лет гораздо больше, чем тебе. И актёр из тебя никуда не годится. Знал — и молчал. Ни разу не бросил упрёк. Его всё устраивало. Хотя Квинт признался в тех вещах, о которых не принято говорить вслух — пришло же в голову рассказать о том, что дрочил в отхожем месте, — однако твёрдо знал: «Белый флакон» не покинет даже на короткое время, потому что лавка принадлежит ему. Выставить Нурелиона право имел, однако у него даже язык не повернулся бы заявить что-то подобное. Поэтому осталось ужиться с этой правдой. Утро седьмого числа Начала морозов выдалось насыщенным — не потому, что погода, и до этого плохая, вконец испортилась: ночью взвыла вьюга, к утру стихла, но снег сыпался крупными хлопьями. Покупатели, казалось, едва дождались, когда откроется «Белый флакон». Эликсир от кашля, отвар, чтобы снять лихорадку — даже крепких нордов одолевала простуда. Выручка за утро получилась хорошей, поэтому Квинт вернулся с рынка не только с зайчатиной. В детстве он был пухлым, круглощёким и с выпиравшим животом и толстым задком, потому что не привык жаловаться на то, что Аделина, сестрица, раздавала подзатыльники из-за ревности к матери, поэтому заедал обиду сладостями — тянучкой, леденцами и сдобой. У него были плохие зубы. Когда ему было пять лет, один из лекарей наказал матери убрать всё сладкое. Сначала было плохо: Квинт, подобно зависимому от скумы, первое время искал хоть ложку мёда; научился хитрить и выпрашивать у соседей, но те по наставлению мамы прекратили «жалеть» его. Спустя год он научился не только сносить тычки от сестры, но и давать сдачи. И обходиться без сладостей. Благодаря этому Квинт вытянулся и постройнел, брюшко пропало. Гнилые молочные зубы сменились хорошими постоянными, а отвар трав помогал им не портиться. Но сейчас привычка, казалось, вернулась. Квинт не выдержал, увидев на прилавке нанизанные на палочку орехи в медовой глазури. Рот наполнился слюной. Ещё и ребёнок, оказавшийся рядом, заныл и потянул мать за руку — совсем как Квинт Лукрецию, когда был маленьким. Позабылось, что уже давно настала взрослая жизнь с её хлопотами, напрочь. Квинт сперва выпотрошил тушку, после — сбегал от алхимического стола к очагу, проследил, чтобы запекавшийся на вертеле заяц не подгорел. И получил замечание от Нурелиона — тот не терпел, когда зажжённую горелку оставляли без присмотра хотя бы мгновение. — Я добрую четверть века потратил, чтобы собрать всё это, — тот указал на колбу в штативе, подвешенную над пламенем, — а ты хочешь уничтожить всё одним махом! Ничего не изменилось: Квинт и раньше получал нагоняи. Хотя гордился, что успевал следить за всем разом, однако… Если бы это были иные дела, например, готовка и мытьё пола, или стирка, или хотя бы чтение, мастер Нурелион бы стерпел. Но если тот видел, что алхимический стол оставлен без присмотра, приходил в ярость, потому что искренне считал, что алхимии следовало либо отдаваться полностью, либо не лезть в неё вовсе. Квинт не стал спорить, что готовил простенький настой из чабреца от кашля для ребёнка одной из подошедших на рынке женщин. Даже перегонять не надо — только залить, но не крутым кипятком, после процедить сквозь сито. Позднее — растопить мёд и смешать с настоем, чтобы получился сироп. Нурелион никогда не хотел слушать оправданий. Вероятно, единственной уважительной причиной, почему ученик отошёл, оказалась бы смерть, но и то сомнительно: встал за алхимический стол — будь добр, проследи за процессом до конца, а после смей умирать. Квинт, молодой мужчина, в Этериус, разумеется, не собирался. А вот услышать: «Оставь, горе горькое. Остальное доделаю сам», — не ожидал. Нурелион брался за сложные зелья. Простые, но раскупаемые, вверял ученику. А тут на тебе, отогнал от алхимического стола. Квинт растерялся, не зная, как к этому отнестись. Он настолько ничтожен, низменно похотливый короткоживущий нед, недостойный касаться заветных реторт, кальцинаторов и ступок с пестиками? Орехи в меду, лежавшие в глиняной тарелке, манили. Хотелось ими заесть дурные мысли, но Квинт сдержался, пообещав себе, что возьмёт сладкое только после того, как поест мяса. …Оно получилось жёстким, очевидно, охотник поймал немолодого зайца. И это испортило впечатление, хотя приправил и посолил Квинт в меру. Если бы не эта мелочь, блюдо получилось бы отменным. Вторую тушку лучше всего вымочить. Благо неудачное, перебродившее до уксуса вино, бесполезное для пьяниц, алхимикам пригождалось. Если уксуса нет, можно замариновать мясо в эле. Квинт размышлял об этом и вяло жевал, когда появился Нурелион. Пришлось подняться и захлопотать. Квинт даже не успел открыть рот, чтобы предупредить, что мясо жёсткое не по его вине, когда услышал: — Недурственно. — Верно, пахнет хорошо, но… — Микстура от кашля не отличается от той, что готовлю я: и концентрация та же, и мёд не в избытке, как любят некоторые косорукие и безмозглые горе-алхимики, не понимая, что «как можно слаще» не равнозначно «эффективно». — Нурелион посмотрел так пристально, что Квинт стушевался. — Да, дети такой сироп пьют охотнее, но это всего лишь бесполезная сладость. Он только что похвалил. В первый раз за всё время. Квинт никогда не слышал брани от наставника. Тот ни разу не сказал, что он ничтожество, бездарь. Делал замечания, сердился, когда считал, что отношение к инструментам небрежное или что ингредиенты израсходованы попусту. Да, Квинт, когда появился, взял на себя часть хлопот по дому и целиком взвалил на свои плечи продажу зелий. Позднее, когда мастер Нурелион заметно сдал, и вовсе занялся бытом и оставил тому только алхимический стол, формулы и бесконечные наблюдения за процессами, происходившими после смешивания веществ. Якобы невзначай, само собой, выведывал, когда процеживал через сито из нержавеющего сплава с настолько мелкими, что глазом рассмотреть сложно, дырочками получившийся продукт от осадка, как повзаимодействовали между собой вещества, и запоминал. Запоминал, за счёт чего смеси разных растворов давали осадок, другие — шипели, усваивал-впитывал, потому что записать не всегда позволяло время. Квинт поставил высокую планку. Само собой, мысль, не бросить ли затею с постижением алхимической науки, одолевала, и с каждым днём всё чаще. Времени прибавится на подсчёты прибыли и расходов, остатков ингредиентов и закупки. Однако оставить алхимический стол со звонкой хрупкой посудой не получалось. Квинта тянуло к нему. Тянуло переделать испорченное с учётом тычков-замечаний Нурелиона. Тянуло понаблюдать за процессом, о котором тот рассказал на словах, воочию. И вот — результат. Микстура от кашля, пусть и простенькая, не хуже той, что готовил сам Нурелион. — …а о мясо и правда легко сломать зубы, — вывел тот из раздумий. Квинт не стал ни оправдываться, ни менять тему. Он не знал, как повести себя. Наверное, поблагодарить следовало за похвалу. А может, и нет, принять как само собой разумевшееся, потому что он с мастером Нурелионом прожил не год и не два, а — сколько лет? пять? восемь? десяток, а то и дюжину? Неважно. В любом случае за такой срок хоть одно зелье должно получиться не хуже, чем у наставника. Благодарить не пришлось: пришла та самая данмерка, чей ребёнок кашлял, и принесла обещанные деньги. Квинт было отдал ей микстуру, сваренную Нурелионом, но передумал и перелил во флакончик свою. Через несколько дней уточнит, если встретит эту женщину, помогло или нет. Если кашель пройдёт за короткое время, Квинт Навал не так безнадёжен, как отец… Смятение не умалило, а усилило желание поесть сладкого, несмотря на ощущение сытости. Однако Квинт не захотел возвращаться к столу, за которым остался Нурелион. Как никогда захотелось уединиться, но посреди дня закрывать «Белый флакон» равносильно погибели. Если не станет покупателей — не будет монет на посуду и ингредиенты, а также на оплату тем путешественникам, которые предпочитали звонкие септимы зельям, и для Восточной Имперской компании — за доставку трав, которые в Скайриме не росли. Запираться даже не потребовалось. Давешнее убийство и «прогулка» Квинта Навала до дворца в сопровождении стражи не пошла на благо «Белому флакону». Покупателей — и прибыли соответственно — до обидного мало. Хватило времени и сверить счета, и сравнить их с количеством наличных денег, выручки за вчерашний день. Не хватало всего пятнадцати септимов, и Квинт озадачился почему. Задумался, не взяли ли за зайчатину и орехи больше положенной суммы, однако всё же решил перепроверить. Как выяснилось, это он допустил ошибку в подсчётах. Голова кругом… Квинт потёр виски, затем почесал щеку, отметив, что любимые сиродильцами бакенбарды значительно отросли и их следовало подстричь, иначе в скором времени начнут выглядеть неопрятно. Квинт Навал, конечно, не золотокожий альтмер, гладкий во всех местах, кроме головы, однако, рождённый имперцем, следил за модой, пока не понял, что в привезённых с родины вещах мёрз. В конечном итоге ситцевые рубахи сменились на шерстяные, сохранявшие овечий запах. И Нурелион придерживался того же мнения, что лучше всегда быть в тепле. Он берёг сосуды, частенько воспалявшиеся. Нордская одежда ему, впрочем, шла … Всё, со счетами покончено. Без дела сидеть не хотелось, поэтому Квинт направился в сторону кухни. Следовало вымыть посуду ещё, заодно… Нурелион по-прежнему сидел за столом. Его тарелка осталась полной, но он ел. Откусывал орех, после медленно пережёвывал и так же неспешно сглатывал. …и с такой охотой ел, что Квинт сглотнул слюну. Орехи и мёд — прекрасное сочетание. Этот вкус не забылся. — Кое в чём я, признаюсь, просчитался, — проговорил Нурелион. — Никогда не замечал твою тягу к сладкому. Оказывается, ты обладаешь прекрасной силой воли. Всё-то он подмечал. Странно, что не отыскал белый флакон, хотя и заметил, что с ларем, «отцовским наследством» Квинта Навала, неладно. Силой воли Квинт не обладал, это и доказал: взял палочку с нанизанными на неё орехами. Мёд от близости к очагу подтаял и потянулся тонкими нитями, но это не помешало надкусить. Вкусно — настолько, что в блаженстве Квинт закрыл глаза. Орех пропитался ровно настолько, насколько нужно. Его вкус не перебился приторной сладостью. Квинт, прожевав, заговорил. Рассказал, как в детстве сверстники обзывали его жирным, как было больно, когда вырывали сгнивший из-за обилия сладостей зуб… …и как боялся, вытянувшись, сникать славу толстяка. Квинт отвык от сладкого, но ему хотелось и выпечки, и ягод в меду, и тянучки, и леденцов. Он позволял себе ложку мёда в день, не более. Он рассказывал, хотя сомневался, что Нурелиону это интересно. Однако тот не перебил, потому что альтмер, а представители этой расы, как правило, прекрасно воспитаны. Квинт замолчал, когда входная дверь хлопнула. Кто-то пришёл, чем порадовал — не возможным десятком септимов, а необходимостью отложить орехи и покинуть кухню. Уходя, он остановился, потому что Нурелион взглядом сверлил затылок, и это ощущалось очень чётко. Квинт боролся с собой, чтобы не обернуться. Но он уже дал понять, что его сила воли гораздо слабее, чем надумал Нурелион, поэтому остановился и посмотрел через плечо. В раскосых янтарных глазах плясали тёплые золотистые искорки.

***

Неприятно, когда дурные слухи отражаются на торговле. Раньше Квинту понадобилось время, чтобы её наладить, потому что факт его рождения имперцем не играл на руку. Сейчас снова придётся сжать руки в кулаки и стиснуть зубы. Набраться терпения — вот что важно. Позднее всё наладится, а пока нужно потерпеть. Только… хочется прятать в сейф один тугой мешочек за другим, а не жалкие крохи. Квинт, как выяснилось, зря оторвался от медовой сладости и пошёл к прилавку. Один из горожан, чьё имя запамятовалось, а круглое лицо, напротив, запомнилось, явно перепутал «Белый флакон» с захудалой таверной, а целительный концентрат — с дешёвым элем. Квинт Навал не настолько низко пал, чтобы согласиться продать дорогое зелье за такие деньги. — Но там всего три капли, — брызгая слюной, начал спорить норд, — а цена как за бочонок. Квинт, как правило, не уставал убеждать, что на то и концентрат, чтобы для восстановления требовалось всего несколько капель; что зелье относительно недорогое, потому что приготовлено им, а не Нурелионом. Норд не то не понимал, не то делал вид, потому что желал получить концентрат за бесценок. Ещё бы! Места крохотный флакончик занимал мало, а хватало зелья надолго. Квинт не выдержал и заявил упрямому наглецу, что, поскольку к согласию они не придут, тому следовало покинуть лавку. Ещё один убыток к доброму имени «Белого флакона». «Угораздило купить треклятую бутылку! — обругал себя Квинт. — Она — не иначе — приносит несчастья!» Лучше бы прогнал того наглеца. Неспроста тот подсунул белый флакон именно Квинту. Знал, что за испорченную вещицу Нурелион не заплатит. Пахло сладко, но тяжеловато. На языке, ближе к корню, ощущалась горечь. Нурелион работал с ядовитым колокольчиком, этот запах Квинт знал хорошо. А ещё — он занят. А раз занят, то… Квинт подавил желание броситься наверх и избавиться от белого флакона, разбить вдребезги. Но, вспомнив то, что читал о нём, передумал. И дело не в том, что раздастся звон, в этом случае можно оправдаться, дескать, столкнул одну из бутылочек. Нурелион, конечно, пожурит за косорукость, если услышит, потому что стекло стоило денег. Белый флакон не мог разбиться. За тысячелетия он всего лишь треснул. Почему так, на этот вопрос смог бы ответить Нурелион, если бы Квинт задал его. Теперь точно не задаст. Лучше эту тему не поднимать, утопить белый флакон… …и нарваться на вопросы, почему Квинту Навалу вздумалось шляться ночью. Тот и так под подозрением. Незадача… Квинт оставил прилавок и подошёл к алхимическому столу. Нурелион бросил на него беглый взгляд и кивнул в сторону чаши с настоем. Ясно: следовало процедить. Квинт осмотрелся: судя по горшочку с неприятно пахнущим жиром тролля, мастер готовил мазь, а это означало, что морскую губку, чтобы вобрала яд, опускать в раствор не следовало. То, что для других отрава, для Нурелиона — спасение. Яд колокольчика растворял тромбы, из-за которых порой воспалялись сосуды, золотистая кожа припухала, краснела и… Наверняка Нурелион испытывал сильную боль, но молчал, терпел. Боль находила выход в раздражительности, однако он себя не жалел. Он никогда не соединял два ингредиента, чьи основные свойства — одинаковы. Напротив: экспериментировал с противоположностями: например, толчёную белянку, из которой изготавливали яд, дарящий уязвимость к морозу, и чертополох, наоборот, дающий сопротивление холоду. Когда основные свойства нейтрализовались, раскрывались второстепенные. Осадок, само собой, процеживался… И без малого получалось зелье, придающее сил носить тяжёлую броню. Оставалось тщательно очистить, чтобы, помимо радости ощущения себя в доспехах, будто в лёгкой одежде, не терялись магические силы. Это занимало немало времени, а цену, увы, не раз приходилось убавлять, чтобы купили и от бездействия зелье не превратилось в воду. Процедив несколько раз настой из ядовитых колокольчиков и посмотрев на просвет, чтобы не осталось никаких примесей, Квинт взялся за жир тролля. Вот его-то и следовало растопить так, чтобы вскипел. Тролли устойчивы к ядам, к счастью, уязвимы к огню и жару. Их жир терял это свойство при сильном нагревании и превращался в обычную основу для мазей и… Квинт закусил губу: из-за того, что давно не случалось постельных утех, ему иногда приходилось ласкать себя собственными пальцами. Со смазкой их ввести в анус легче. С ней они лучше скользят, когда он нащупывает предстательную железу, ощущает, как та набухает… Проклятье… По счастью, у алхимического стола жарко: жир тролля требовал самого большого огня. Этим можно объяснить, почему щёки красные. Только мастеру Нурелиону объяснения не нужны: тот уже всё знал… Тот не отходил, пока Квинт помешивал жир, остывавший слишком медленно и требовавший постоянного внимания, будто капризный любовник. Главное — однородная консистенция. И Квинт добился её, а после тонкой струйкой, быстро помешивая — так, что пришлось превозмогать усталость и боль в запястье, влил отвар ядовитого колокольчика. У Нурелиона он научился соединять, казалось бы, то, что соединить невозможно — жир и воду. …и узнал, что такая смесь называется эмульсией. Квинт глубоко вздохнул. Готово, только он забыл, что Нурелион готовил эмульсию для себя, а то, что тот делал для себя, другим не доверял. Более того, тот не ушёл, как выяснилось. Не зря ощущался пристальный взгляд янтарных глаз на руках. — Простите. Но, по крайней мере, ядовитый колокольчик распространён в Скайриме, — вяло оправдался Квинт. — Жир тролля тоже есть. Эмульсию он продаст немолодой женщине, на чьих ногах уродливые венозные узлы. Она не пропадёт зря. — Это хорошо, что не даёшь повод для беспокойства, найдётся нужное на другой раз или нет, — удивительно спокойно ответил Нурелион. Квинт повернулся к нему и вздёрнул подбородок так, что в шее треснуло. Ничего удивительного, что альтмеры напыщенные. Если смотреть на всех с высоты семи футов, невольно почувствуешь себя тем, кто превосходит других во всех делах. — То есть вас устраивает, что почти всё сделано мной! — Квинт растерялся. Нурелион начал ему доверять? С каких пор? — Если всё правильно сделано, то почему не должно устраивать? — Но вчерашнее зелье… — Ты его толком варить не научился. Лаванду не жалеешь, хочешь, чтобы её запах преобладал. А так нельзя: она должна пахнуть как вода, то есть чесночный дух должен полностью вытеснить аромат. Вот оно что: Квинт боялся превратить отвар в воду, оказалось, он неправ. — Я всегда считал это зелье простым. — Он опустил голову и уставился на свежее пятно на просторном халате Нурелиона: тот берёг одежду. Пахло смесью трав — настолько сильно впитала одежда — или сам мастер — ароматы. Квинт стоял слишком близко, поэтому ощутил этот запах. …впервые настолько близко. Он с трудом поборол желание облизать пересохшие от волнения губы. Это неприлично — выставлять чувства напоказ. — Распространённая ошибка — считать, что в простых вещах нет тонкостей, — заметил Нурелион. Квинт ощутил его дыхание, отчего-то медовое. Ах, да, орехи… Он наслаждался невольной близостью, поэтому пообещал: — На будущее учту ваше замечание, — улыбнулся он. — Ну, а куда ты денешься? — Нурелион фыркнул. — Захочешь стать не просто хорошим, а одним из лучших алхимиков — учтёшь и впредь будешь учитывать, как и раньше, даже чаще. Даже не «посредственный», а «хороший». Вероятно, Квинт слышал то, что ему хотелось, и принял замечание за похвалу. Ещё и планка до «лучшего» повысилась. Всё могло быть по-другому. Квинта хотя и манил алхимический стол, однако Нурелиона он не выставил только потому, что тот — пусть тоненькая, но всё же золотая жила среди серого каменного массива. Ужились они на диво хорошо… …пока Квинт не решился попробовать сварить зелье, решив, что уничтожит все следы до возвращения Нурелиона. Тот, тогда к несчастью, а теперь ясно, что это вовсе не так, явился раньше, чем ожидалось — не потому, что непунктуален, а потому что Квинт не рассчитал время и не подумал, что подготовка ингредиентов к перегонке займёт много времени. Получилась непрозрачная жижа. Квинт ждал ссоры — Нурелион же был слишком хорошо воспитан, чтобы до неё опуститься. «То, что учитываешь совместимость ингредиентов, уже неплохо — совсем безнадёжные и до этого не додумываются, — всё, что получил он — сомнительную похвалу, что не безнадёжен, — но этого крайне мало. Знаешь, что бывает, если переесть икры рыбы-убийцы?» Отравление, это Квинт знал. «Учти, что если растение, плод — да что угодно — проявляло себя нежелательно слабенько, то концентрат — на то и концентрат, что во стократ возрастает вероятность нежелательного побочного действия. Поэтому либо учитывай, либо завязывай: славу кустарной лаборатории «Белый флакон» не снискал и никогда не будет!» — пояснил тогда Нурелион. В другой раз он учёл замечания. Квинт понимал: если бы благодаря ему тогда, лет — сколько? пять? восемь? десяток, а то и дюжину? — назад не наладилась торговля, Нурелион не позволил бы портить ингредиенты и пачкать алхимическую посуду. В итоге он не просто «не безнадёжен», а «хороший», имеющий шанс стать «одним из лучших». На звание «самого лучшего», «гениального» и «уникального» Квинт не претендовал — то прерогатива Нурелиона. — Мне, имперцу, очень лестно это слышать от вас. — Он попытался сделать шаг в сторону, но тот преградил путь. Пора заняться ужином. Тем лучше, что возня заняла столько времени. Наступил вечер — даже ночь, если учесть, что в месяце Начала морозов темнело уже рано. Сгладилось неприятное чувство от не принёсшего прибыли дня. Но уйти так и не смог. — То есть, родись ты не имперцем, а кем-то иным, было бы нелестно, — съязвил тот. Проклятье, что творится? Почему Квинт в последние сутки такой косноязыкий? — Я не это хотел сказать… — За выжившего из ума старика, надеюсь, ты меня не принял! — Нурелион бесцеремонно перебил. — Если так, то ты ошибся. — Он развернулся и направился к лестнице. Остановившись, добавил: — А вот я в тебе — нет. Вы считаете, что представители нашей расы настолько гордецы, что не замечают никого, кроме барра — надеюсь, не надо пояснять, что это значит. А что, если барра — один из тех самых безнадёжных? Почему я должен прощать бездарность только за то, кем он рождён?! Всего одна неудачная оговорка, а прояснилось немало. Нурелион не принизил Квинта Навала, урождённого имперца, за то, кем тот рождён. Это очень много значило… и дарило надежду. …напрасную. …или нет? Эмульсия остыла ровно настолько, что можно взять баночку в руку и не обжечься. Квинт плотно пригнал пробку и бросился вдогонку Нурелиону. Тот медленно, натужно поднимался, и он протиснулся между ним и стеной и встал ступенькой выше — так, что не пришлось задирать голову, чтобы заглянуть в золотистое лицо. «Забыли!» — Квинт не стал так глупо оправдываться и крепко сжал баночку. Нурелион знал о его чувствах, поэтому нужды лгать не возникло. Да, порыв. Да, облегчение оттого, что он оценил старания, а не то, кем рождён Квинт Навал. Даже то, что тот порой поддаётся зову похоти, не испортило отношения. Говорить вообще ничего не пришлось. Квинт не сдержал себя в руках, поддался порыву, а Нурелион его не оттолкнул. Если раньше он воображал мягкость бороды и усов оттенка старого золота, то теперь ощутил и убедился, что не ошибся. Губы в меру твёрдые, не омерзительно-мокрые. Они сохранили медовый привкус. Не перебил сладость даже резкий аромат ядовитого колокольчика, и поэтому Квинт упивался поцелуем, жадно терзал губы Нурелиона своими. Тот не воспротивился. Квинт даже ощутил руку на пояснице. Да, место неудачное. Да, свободна всего одна рука, ею он изучал золотистую скулу, затем — висок… Квинт оборвал поцелуй, почувствовав под пальцами вену, извитую и слишком твёрдую. Вероятно, Нурелиону больно. Он не стал ни извиняться, ни оправдываться, просто удалился в спальню и оставил на прикроватном столике Нурелиона баночку. — Если хотите — помогу перед сном нанести на те места, куда вы не дотянетесь, — предложил он. — Пока займусь ужином и запру лав… «Белый флакон». Думаю, вы не против каши. Нурелион не против, он это знал, особенно если сдобрить розмарином и сунуть несколько листьев эльфийских ушей — меры это растение называли по-другому. …а вот когда Квинт называл «Белый флакон» — алхимическую лабораторию — лавкой, терпеть не мог.