Трещина на белом

Квинт вздрогнул, когда раздалось: — Дзинь! Подвешенный над дверью колокольчик возвестил, что кто-то пришёл. Если раньше Квинт стоял либо за прилавком, либо находился на кухне и всё слышал, то теперь, увы, вынужден проводить немало времени наверху, и спускаться время от времени. Покупатель явился не вовремя. Пока Квинт отвлёкся, Нурелион оттолкнул ложку с куриным бульоном. Тёплое содержимое пролилось на грудь и покоившуюся на ней неподвижную руку, расплылось по полотенцу. Опять капризы… Квинт отставил миску, но промолчал. Если бы не пришли, он бы начал упрашивать — опять бесплодно. Нурелион отказывался от еды, с трудом удавалось запихнуть в него пару ложек. — Ну что мне с вами делать? — вздохнул Квинт и убрал перепачканное полотенце. Пока следовало уделить время тому, кто пришёл. Как знать? Может, сиделка откликнулась на объявление. Постороннему, разумеется, боязно довериться, но иного выхода Квинт не видел. Он очень мало спал и из-за этого не с улыбкой, как раньше, встречал покупателей, а с надеждой, что те вскоре покинут «Белый флакон». Его лицо осунулось, серые глаза ввалились. Только нос выделялся. И рубашки болтались. Если бы Нурелион с завидным упорством не отказывался от подпитки! Но он отталкивал руку и плотно сжимал губы. Что-то пытался сказать, но слов не разобрать. Ничего от красивого голоса с певучим альтмерским акцентом не осталось. Лекарь разрешил поворачивать Нурелиона на бок — и Квинт это делал, разгонял застоявшуюся кровь, чтобы не появились пролежни, после — втирать в кожу мазь. Вспомнив, что его ждут, тот выбросил мысли из головы и покинул спальню. Квинт отдавал себе отчёт, что чем больше покупателей, тем больше прибыль и тем больше он накопит денег; укажет в объявлении бо́льшую сумму, а не крохи, что предлагал раньше. За увесистый мешочек септимов, глядишь, появится кто-нибудь. Но мотания туда-назад невыносимы, особенно если приходилось отрываться от стирки простыней, наспех вытирать руки, после — доставать с полок то, что просили, и искать замену тому, чего в наличии не было или обещать сварить в самое короткое время. Смутная радость от получения возможной прибыли испарилась, когда Квинт увидел, кто пришёл. Эта посетительница никогда ничего не покупала. В последний раз появилась после убийства Фригги Расколотый Щит лишь затем, чтобы вручить листовку. Если тогда Квинт смолчал, то Нурелион, на её беду оказавшийся за прилавком, в привычной высокомерной манере ответил, что здесь охотно принимают травы и некоторые части тел животных, а не дворовые сплетни. Виола Джордано — так звали эту женщину — тогда фыркнула, презрительно скривила малокровное, далёкое от юности лицо и удалилась. После не приходила… …до сегодняшнего дня. Она прознала, что Нурелион недвижим и не сможет поставить её на место? Квинт расплылся в улыбке, с какой всегда встречал покупателей. — Доброго дня. Позвольте помочь с выбором. — Доброго. — Виоле не к лицу нордская одежда, отметил Квинт. Да, здесь все утеплялись, как могли, потому что снега за ночь падало столько, что приходилось выходить и разбрасывать его, чтобы проложить дорожку к «Белому флакону». Однако всё равно лучше бы Виола надела платье в сиродильском стиле, а не нордский красный сарафан. — Охотно приму предложение. Моя дочка приехала, поэтому я здесь. — Так вы выбираете зелье для вашей дочери, так? — Квинт сразу уловил связь между младшей Джордано и появлением Виолы в «Белом флаконе». — Вы проницательны, молодой человек! — Та улыбнулась одними губами. У неё проблемы с зубами? — Я предлагала Кассии, дочке моей, прийти и выбрать самой, но она, бедняжка, так мёрзнет здесь… — Вам зелье сопротивления холоду, — догадался Квинт, затем подвинул табурет и взобрался на него. Сняв несколько пузырьков, спустился. — Смотрите: это самое дорогое, флакон маленький, но хватит всего две капли, чтобы согреться. Можно в питьё, можно сразу в рот. Этот больше, — ткнул он во флакон с высоким горлом, — но гораздо менее концентрирован. Видите ли, не все переносят крепкие зелья, приходится стараться для них. Этот… — Какой вы посоветуете? Я не разбираюсь в них. Квинту стало неуютно от взгляда выцветших глаз. Он не знал, что посоветовать женщине, которую никогда не видел, но знал, как продать. — Советую взять оба. Начать с зелья меньшей концентрации, затем, когда ваша дочь к нему привыкнет, перейти на это, — ткнул он в маленький флакончик. — В таком случае привыкание пройдёт безболезненно. Оно и так должно пройти безболезненно, потому что он готовил в точности по записям Нурелиона. Но Виоле знать об этом незачем. Та покачала головой. — Ох, молодой человек, — улыбнулась. Квинт ошибся: зубы у неё неплохи для её возраста. — Понимаю ваше желание продать, однако мне голову, пожалуйста, не морочьте. — Она расплатилась за большой флакон, но не поторопилась покинуть лавку. — Почему-то все, кто морочит мне́ голову, считают, что морочу голову я. Взять хотя бы случай с Мясником! Я пыталась донести страже, кто убийца. Всё же видно как на ладони. Но меня отсылали! «Не морочьте голову! Не морочьте голову!» Ну конечно! Кто он — ярлов чародей, и кто я — простая женщина, вдова, имперка к тому же? Что в итоге? Я оказалась права! — Виола вздохнула и, не позволив Квинту вставить хоть слово, продолжила: — Как хорошо, что этот… Неживой в тюрьме. Я запретила дочке приезжать, пока он разгуливал на свободе. Вот как, значит… Мясник пойман, а Квинт об этом ничего не слышал. Наверняка разговорчики ходили… Он застрял в «Белом флаконе», что неудивительно: рынок совсем рядом, а на нём — доска объявлений. Ни с одним покупателем беседа не длилась столько, сколько с Виолой Джордано. — Неужели отыскался тот, для кого это открытие? — искренне удивилась та. Покачав головой и даже не забоявшись растрепать причёску, Виола добавила: — Значит, не врут люди: Нурелион настолько плох? — Квинт не собирался отвечать на столь личный вопрос. — Ох, жаль, конечно, однако это не повод запираться ото всех, молодой человек. Совсем наоборот. Я, когда мой муж слёг, выходила в люди, пока он спал. Благодаря этому не сошла с ума. Ещё бы! Любящей сплетни Виоле засесть в четырёх стенах — смерти подобно. — Прошу прощения, но у меня много дел. Пора процедить… — предпринял попытку Квинт её выпроводить. — …так что приходите. Как сородич к сородичам. Из-за этого расиста Ульфрика нас, имперцев, не любят в Виндхельме. Однако не дождутся: я не покину город только по этой причине. Считаю, что нам нужно держаться вместе. Поэтому приходите в гости! Последние слова Виола выкрикнула с улицы. Колокольчик громко зазвенел, когда Квинт хлопнул дверью. Причина прихода сплетницы так же отчётлива, как и трещина на белом флаконе, так и не выброшенном, а припрятанном в ларь. Виола Джордано пыталась познакомить свою дочь с Квинтом Навалом, прикрывалась лжезаботой о нём и лжесочувствием. Тот не горел желанием знакомиться с Кассией Джордано, даже если бы нашёл время. Выздоровление Нурелиона — вот цель, но оно наступало слишком медленно. Лекарь увидел улучшение, Квинт — нет. Тот вернул концентрат на место и поторопился наверх. Похлёбка остыла. Проклятая Виола своей болтовнёй отняла время. Впрочем, Нурелион спал, и Квинт не решился его будить, только подоткнул одеяло, чтобы не замёрз. Не хватало ко всему прочему воспаления лёгких — спутника паралича. И не удержался, погладил прядь тёмного золота. Волосы спутались, отметил он, засалились. Надо бы их вымыть, но как? Квинт протирал Нурелиона влажной тряпицей — и на этом всё. Можно, само собой, обрить голову наголо, но… Жаль красивые, немного завивавшиеся волосы. Хватит коротко постриженной бороды. Квинт вздохнул, когда Нурелион выпростал руку, которой мог шевелить, из-под одеяла. — Уйди, — разобрал он сквозь мычание. Он начал различать слова. И где напевность? Куда делась? Лекарь заметил улучшение, потому что видел Нурелиона не каждый день. Потому Квинту казалось по-другому, что дневал и ночевал у постели. А когда каждый день, каждое мгновение сидеть рядом с больным, выздоровление наступает крайне медленно. — Простите, но нет. — Квинт сглотнул подступивший к горлу комок, когда заметил в янтарных глазах злой блеск. Угол рта опустился. Нурелион заметно ненавидел его — за враньё, за беспомощность. Наверняка и себя — за зависимость от постороннего человека. Помимо ужасной усталости и постоянного желания упасть на постель и забыться беспробудным сном, Квинт вынужден терпеть упрямство — детское, по-другому не назвать — от Нурелиона и ненависть; тяжёлый взгляд и оскорбление, одно из первых, что он разобрал: — Лгун. Вернуть хотя бы расположение — уже полдела. Хорошо бы Нурелион поверил в своё выздоровление и делал всё, чтобы оно наступило. Пусть ненавидит сколько угодно, только бы поел, выпил молока и перестал откидывать одеяло. Пусть ненавидит, когда встанет на ноги. Только бы жил. — Говорил, нет? — Квинт поправил одеяло. — Спрашивают, не осталось ли чего от того, что изготовили вы, — решился он подбодрить Нурелиона. — Они доверяют вашим зельям, а не моим. Он почти не солгал. Пришлось выдать изготовленные им эликсиры за зелья Нурелиона, но деньги ой как нужны: за те «крохи», как выразилась одна из женщин, просиживать у лежачего больного она не собиралась. Иных взять негде. Квинт предпочёл умолчать и об обмане, и о том, что никто не заметил подмены. Он сомневался, что так же хорош, как Нурелион, склонялся к мысли, что покупателям важно́ только имя алхимика. Ему было стыдно — за то, что не изменился, когда ложью почти убил Нурелиона, а теперь вынужден ухаживать, кормить, менять простыни… и терпеть унижения и обвинения. Лекарь говорил, что характер становится скверным у таких больных от ощущения бессилия и зависимости от посторонних. Квинт не решился ему рассказать причину, лежавшую камнем вины на груди. Он хотел кричать, когда у прилавка создавалась пусть небольшая, но очередь: «Что вам всем понадобилось именно сейчас?» Квинт был готов вытурить привередливого покупателя, не решившего, чего хотелось, за дверь со словами: «Определитесь и только потом приходите». Паре-тройке явившихся поглазеть и ничего не купившим он в лицо заявил: «Здесь не музей». Квинт понимал, что грубость — не помощник, однако ему было плевать. Лишь бы не отвлекали, когда наступало время покормить Нурелиона, или сменить ночную рубашку, или поменять изгаженную простыню, или… …или когда уставший Квинт находил время просто прилечь и подремать. Но приходилось вымучивать улыбку, как можно скорее заканчивать торги и провожать покупателя. Звон возвестил, заодно и напомнил, что мысли материальны. Квинт, урвавший то самое редкое мгновение и расслабленно сидевший, с трудом, будто враз состарился, поднялся и поплёлся к лестнице, спустился и… никого не застал. Как так? Неужели из-за усталости показалось? Скорее всего, так и было. Проклятье, и без этого отдыха нет, ещё и галлюцинации начались. Скамп, если Квинт свихнётся, Нурелион умрёт медленной голодной смертью. Тот и так умирал. Внизу пахло морозом. Свежестью, а не… Чем? Квинт заметил, что с той поры, как Нурелион слёг, в спальне стало пахнуть по-другому, противно, тяжело. Так смердела болезнь. Пусть воняет. Это означает одно — Квинт отчётливо различал запахи, а вот соображал гораздо медленнее. Вкусный морозец дал понять, что не показалось, кто-то действительно открыл дверь — и сразу закрыл с обратной стороны. Зачем? Недоброе чутьё подсказало — в «Белый флакон» мог забраться вор. Этим ублюдкам плевать на беспомощного Нурелиона и прикованного к нему ученика. Первым делом Квинт заглянул за стойку, под которой стоял сейф. И не прогадал: спрятавшийся за ней мальчишка съёжился и задрожал. — Так-так… — Квинт взял его за руку и дёрнул. — Где твои роди?.. Он осёкся, когда мальчик выпрямился, и он смог рассмотреть черты смуглого лица, более резкие, взрослые, чем те, что врезались в память. В карих глазах — испуг. — Пожалуйста, не сдавайте меня страже. — И голос хрипловат. Суров-таки Истмарк к имперцам, даже рождённым здесь. Или всего лишь начал ломаться? — Они меня отправят обратно. Ничего удивительного: мальчик заметно вытянулся с тех пор, как Квинт видел его в последний раз. Он вытянулся, а вещи — нет. Меховая курточка — уж точно. Штаны той длины, какой надо, но уж больно истрёпаны. Благородный сиротский приют, что в Рифтене, беден. — Авентус, — вспомнилось имя. — Ты как?.. Тебя забрали? Квинт прикусил язык. Вряд ли Авентус Аретино просил бы не выдавать, если бы законно вернулся домой. Сбежал, скорее всего. Наверняка услышал, что «Белый флакон» всегда открыт, а за прилавком никто не следит, и решил поживиться. Хуже всего, что его в этом винить нельзя, судя по заметно прохудившимся сапогам, короткой куртёнке и истрёпанных донельзя штанам. Если бы Квинт в своё время пожалел его мать, ничего этого могло не быть. — Пожалуйста, ничего не спрашивайте! — В уже взрослых, а не детских, глазах сверкнули слёзы. Авентус ухватился за запястье ледяной рукой — рукавиц у него, похоже, нет. — Прошу, не выдавайте! Он крепко обнял Квинта. Ребёнок ещё. Повзрослевший, но боязливый. Квинт погладил его спину, стёр растаявшие снежинки… …и проводил на кухню. Подогрел бульон, сваренный для Нурелиона, повытаскивал лучшие куски курятины и налил молока. Авентус жадно поел, взял с собой кусок вяленого мяса, хлеб и кувшинчик молока, заявив при этом, что вернётся в приют, когда всё закончится, и уточнил, есть ли паслён. Паслён в «Белом флаконе» водился всегда. Сушёный, но Авентус Аретино согласился и на такой. Квинта просьба удивила. Он даже полез за коробом и якобы невзначай уточнил зачем. Авентус сделал вид, что не услышал. Квинт обмозговал странную просьбу, но ничего ему не пришло в голову. Из паслёна он варил яды. Случалось, резал пальцы по неосторожности, и отрава попадала в рану, после чего та воспалялась и долго не заживала. Но зачем он Авентусу? Тот собрался кого-то отравить? Того, на кого обижен? Квинт посмотрел в лицо Авентуса. Взгляд тяжёлый, губы крепко сжаты. Повзрослел мальчишка, понюхал жизнь, повёрнутую к нему жопой, а не лицом… отчасти из-за Квинта Навала. Если бы тот дал в своё время в долг его матери зелье, предотвращавшее зачатие, той не пришлось бы вытравливать плод и умирать от кровотечения. Квинт вынул несколько хрустких сухих цветов и завернул в тряпицу. Раз виноват, нужно хоть как-то сгладить острые углы — выполнить то, что просят. Судя по тому, как бережно Авентус спрятал подарок за пазухой, паслён ему и правда нужен… Квинт вышел на вечернюю тёмную — сумерки наступали рано — улицу, поозирался и, убедившись, что патруля нет, вывел Авентуса Аретино, после вернулся и заперся, рассудив, что вряд ли кто-то придёт в это время в «Белый флакон». Последний посетитель, ничего не купивший, напротив, немного разоривший лавку, разбавил однообразные в последнее время дни, всколыхнул застоявшиеся мысли. Авентус Аретино сбежал из приюта, нищего, но там ему не приходилось думать, где бы взять поесть и во что одеться: вещи на нём худые, но по размеру; где наверняка у него появились друзья. Он голоден — Квинт заметил, как жадно он ел, будто не мог насытиться. Тем не менее, Авентус собрался завершить какое-то дело, после которого вернётся в Рифтен. Какое именно и как оно связано с паслёном, Квинт ума не смог приложить. Да, отдал цветы, потому что захотел хоть частично, но искупить вину, однако… Авентус Аретино поставил перед собой цель — и пошёл к ней. Предпочёл холод, голод и необходимость прятаться от стражи, однако упорно двигался вперёд. А ведь он — ребёнок. Да, взрослеющий — почти отрок, однако гораздо младше Квинта Навала… …который загнал Нурелиона в постель. Да, ухаживал, стискивал зубы, чтобы не сорваться на крик отчаяния, когда тот отказывался есть и раскрывался, однако ничего не сделал, чтобы поднять на ноги. Квинт на слабых — не от усталости, а от растерянности — ногах направился на кухню. Надо бы сварить кашу — молока благо много, сегодня на рынок приехали фермеры. Кашу, которую Нурелион выплюнет; которую обманом и ухищрениями придётся запихивать в него. Хоть бы пяток ложек съел! Ничего, однажды сядет — и начнёт ложку за ложкой отправлять в рот. Возможно, будет презрительно кривить золотистое лицо. Ну и пусть: Квинт переживёт. Но только как это сделать? Содержимое белого флакона напитывалось чарами и целило не только благодаря нужным веществам, но и магии. Квинт понёсся наверх, после открыл сундук, вынул ларь и достал белый флакон, покрутил и уставился на трещину. Зелье выльется — уж слишком та большая. Если бы хоть немного не доставала до донышка, стоило бы попытаться. Квинт бы каждый день перегонял по каплям, поил ими Нурелиона, но… Надежда треснула, будто белый флакон, что он держал в руках. Ничего, увы, не поделать… Квинт вздрогнул и повернул голову. Нурелион смотрел в потолок. Глаз со стороны тела, что парализована, слезился. Или он плакал? Невыносимо — видеть того, с кем не успели зародиться чувства, беспомощным, мучившимся самому и мучившему своего ученика. Квинт отвернулся и уставился на треклятую трещину… …которую должен быть способ залатать, раз подобных Куралмилу мастеров нет и больше никогда не будет. Почти никогда: Нурелион, его потомок, должен что-то знать, тот очень долго выискивал по крупицам всё. «Записи!» — осенило Квинта. Кроме тетради с рецептами, в иные документы Нурелиона он, увы, не углублялся. Он и так крайне мало спал, потому что старался воспроизвести всё — до самой мелочи. Первоначально это сработало — зелья, якобы оставшиеся от Нурелиона, продавались вдва- и даже втридорога. После пришлось довериться торговому чутью и прекратить обманывать покупателей, потому что те рано или поздно, но поняли бы, что запас, может, и велик, но не бесконечен. Гораздо труднее — доказать, что у Квинта Навала зелья ничуть не хуже, потому что он неспроста считался учеником Нурелиона. Для этого приходилось тщательно взвешивать, подсыпа́ть и отсыпа́ть перемолотую в порошок траву на весы. Восемь, упаси, если одна чаша чуть выше или чуть ниже. Крохи имели значение — и Квинт это понял. А ещё он научился краем глаза следить за песочными часами. Не сразу получилось, как у Нурелиона, но в конечном итоге Квинт добился своего. Добился, однако до мастерства наставника ему как до Массера и Секунды, потому что смешивать, как тот учил, чтобы противоположные ненужные действия нейтрализовались, не получалось. Разработанные Нурелионом смеси получались прекрасно, им самим — увы. Квинт будет пробовать, попросит мастера помочь, когда тот встанет на ноги, а пока… Он вздрогнул, потому что почувствовал на себе взгляд, когда перебирал записи. Свитки, тетради. Одна, самая толстая, судя по датам, дневник — наблюдений или личный. Много документов. Отыскать нужный будет сложно. Надо рассказать Нурелиону о затее, чтобы тот не думал, что Квинт в очередной раз затеял то, причинит ему страдания, сведёт в могилу в конце концов. Тот подошёл, сел на краешек кровати и сморщился, учуяв неприятный запах. Однако это потом. Важные слова не займут много времени. — Мастер, — Квинт сжал золотистую руку. Здоровую, которую, к удивлению, Нурелион не попытался выдрать, но и не сжал, — я вот о чём подумал: как-то же можно залатать проклятущую трещину. Хотя бы попробовать — хуже уже не сделать. — Это верно: время, отведённое лекарем, истекло. Раз разбитые параличом конечности не зашевелились, значит, и не задвигаются. — Совершенно не представляю, как я это сделаю. Поэтому мне нужны все ваши заметки о белом флаконе. Подскажете, в какой из тетрадей вы их вели? Нурелион уставился в потолок. Не промычал ни «Да», ни «Нет». Однако то, что он сжал в ответ руку, дало понять Квинту: то хороший знак.