Трещина на белом

Квинт крепко зажмурился и резко открыл глаза. Он не сразу сфокусировал зрение на мешочке. Трудно вообразить, как добыт толчёный бивень мамонта. Невозможно представить, как великаны его перетирали в порошок. — Вот тебе и примитивный разум! — Квинт завязал шнурок. Полотняный мешочек оказался увесистым. Запас, если что-то пойдёт не так, останется. Теперь можно воспроизвести смесь в точности по рецепту Нурелиона и восстановить кусок стенки. По счастью, требовалось немного толчёного бивня, чтобы заполнить трещину. Если бы не треклятая ошибка! Желудочный сок, призванный размягчить порошок до гибкой массы, казалось, не растворит то, что придавало такую твёрдость бивню. Каждый день рассматривая осадок, Квинт подавлял желание слить раствор и попытаться ещё. Останавливало только то, что сам Нурелион своей рукой записал этот рецепт деминерализации бивня мамонта. Однако даже наставник мог ошибиться, Квинт допускал такую мысль. Только страх всё испортить и надежда — вдруг всё получится! — остановили его от попыток попробовать залить порошок не разбавленным желудочным соком, а чистым. Он понял, что принял правильное решение, когда увидел, что порошок превратился-таки в однородную мягкую массу. Именно тогда, когда, казалось, ничего не выйдет; когда Нурелион с надеждой глядел, а Квинту ничего не оставалось, кроме как мямлить и разводить руками. Надежды и ожидание оправдались, но появились новые трудности: края трещины не сцепливались, расходились — и всё тут. Квинт нашёл выход — перевязал горлышко полосками кожи и опустил флакон в крепкий отвар дубовой коры. Руки никогда так не уставали и не болели, хотя Квинт Навал — не неженка-аристократ. Он привык много работать. С самого детства он усвоил: чтобы в таверне не перевелись посетители, нужно не просто содержать её в чистоте, но и никогда не срывать злость на них. Много раз хотелось отправить привереду поискать лучшее место — как в Сиродиле, так и позднее — здесь, но Квинт брал себя в руки и с улыбкой предлагал что-нибудь другое. Странно — или закономерно, — но Нурелион вёл себя тихо, когда он работал. Молча наблюдал из кресла или из кровати. Когда начало казаться, что никогда не получится (в самом деле — Квинту далеко до мастерства того же Нурелиона, а о Куралмиле и говорить нечего), словно открылось второе дыхание. Когда Квинт снял полоски кожи, не поверил глазам. Казалось, края разойдутся. Но когда понял, что масса из бивня мамонта затвердела, возликовал. «Шов», само собой, был заметен. Он пропитался дубильным раствором, поэтому выделялся на белом. Квинт осторожно отшлифовал его шкуркой. Странно, но сам флакон сохранил белизну. Грязь слезла, и он стал ещё белее, чем до этого. — Вот, потрогайте. — Квинт подошёл к креслу, опустился на корточки и вложил флакон в руку Нурелиона. — Физически он цел, а остальное… …это самая сложная часть — для того, кто ни разу не маг. Нурелион сжал горлышко. Квинт положил ладонь поверх его пальцев. Нездоровая, сморщенная рука лежала поверх укрытых одеялом ног. Квинт посмотрел на неё и… Он сделал шаг к выздоровлению Нурелиона. Трудный, но большой. Разбить всегда легко, а вот восстановить невероятно сложно. Разруха всегда приносит горе, а крохотный шаг — большую радость. Квинт вздохнул. Терпения бы набраться, раз сам не мог отправиться за вересковым сердцем. Мелькала мысль написать Ботеле, что из Маркарта, чья её ученица по имени Муири жила одно время в Виндхельме в семье Расколотый щит. Та, насколько знал Квинт, что-то натворила, за что была изгнана. Ботела могла знать, где достать вересковое сердце… Однако, взвесив всё за и против, Квинт отмёл эту мысль. Вересковое сердце ему требовалось именно как источник древней магии, то есть с наложенными ворожеями чарами, а такое Ботела, ричменка по происхождению, вряд ли продаст. Вряд ли ей легко от мысли, что её сородичей режут, чтобы добыть всего одну вещицу. Поэтому осталось набраться терпения… …которого не хватало, потому что ожидание тянулось, несмотря на то, что Квинт много работал и отдыхал только тогда, когда рассказывал Нурелиону, как прошёл день. Миновал месяц Утренней звезды, сменился месяцем Восхода солнца. В это время мели самые сильные метели, приходилось орудовать лопатой каждый день, чтобы расчистить дорогу к «Белому флакону». Тогда и появилось долгожданное вересковое сердце. Помятое за время пути и из-за небрежного обращения — наверняка лежало на дне рюкзака, поэтому Квинт всё же цену сбил. Надежда на очередной большой шаг возродилась с новой силой. Квинт слишком долго ждал, поэтому не верил, что искомое в его руках. Если раньше он соскребал воск с поверхности, то теперь с крайней осторожностью протёр вересковое сердце. Одну-единственную вещицу хотелось уберечь, но в то же время не терпелось продолжить работу. Квинт уложил драгоценность в просторный короб, после отправился наверх. Нурелион встретил его тяжёлым обречённым взглядом и откинул голову. Не порадовало его и известие. Складывалось ощущение, будто он понимал, что Квинт делал что-то не так, но сказать не мог. Не откликнулся он и на просьбу сжать руку как ответ на вопрос: «Как извлечь чистую магию из верескового сердца?» Ему стало хуже, хотя поел он неплохо. Прошёл обед, состоявший из перетёртого картофеля и мяса — Квинт привык к такой еде и сам. Неплохо продались зелья. Осенило, с кем можно посоветоваться, именно во время разговора с одним из воинов, уточнившим про яд из паслёна. Вунферт Неживой — последний, к кому бы Квинт обратился за помощью. Чтобы с ним встретиться, следовало прогуляться до дворца, а этого не хотелось. После того, как вскрылась личность Мясника, имперцев, казалось, в Виндхельме невзлюбили сильнее. Каликсто Корриум, неприметный коллекционер, убивал женщин. Неприятно, что он сородич, однако Квинта новость не удивила: в тихой гавани прячется отряд даэдра. Помогла в расследовании «подсадная утка» в лице Кассии Джордано. Та, в отличие от мамочки, не разбрасывалась голословными обвинениями, а предпочитала факты. Придётся через себя переступить, решился Квинт. Выпроводив покупателя, он взял лист, перо и написал послание для Вунферта, после покинул лавку, чтобы передать гонцу. Он вместе письмом сунул и несколько монет, хотя не чаял, что ответ получит быстро. Вунферт Неживой удивил: гонец принёс письмо от него тем же вечером. Квинт сунул септим и развернул послание. Придворный чародей согласился на встречу. Придётся пораньше закрыть «Белый флакон» и уложить Нурелиона. Квинт не опоздал. Препятствий никто не создал, немало помогло ответное послание, подписанное придворным магом. Пришлось, конечно, потоптаться у тяжёлой двери, поглазеть на каменный, со стягами на стенах, зал и даже на Ульфрика Буревестника, о чём-то спорившего с… Как его правую руку в медвежьей шкуре, закрывавшей голову и плечи, звать? Какая, впрочем, разница? Вернувшаяся служанка, нордка, старая, но с удивительно подвижными суставами, забрала меховую накидку и проводила в покои чародея. Ничего удивительного, что Вунферта Неживого сочли убийцей, сделал вывод Квинт, спускаясь по ступенькам, затем — идя по тёмному, освещаемому только свечой коридору, длинному и узкому, мрачному, отчего складывалось ощущение, что он прогуливался по склепу. Пришёл он в мажьи покои, довольно просторные. Квинт скрежетнул зубами — оттого, что камень душ лежал вместе с сухим горноцветом на серебряной миске. На полке вперемежку стояли и книги, и флаконы, и почему-то резной нордский гребень для расчёсывания бороды, а ещё — череп-подсвечник. Одна из роб висела на спинке стула, кальцинатор и вовсе стоял на столе для зачарований посреди пентаграммы. Вунферт Неживой, может, и не некромант, но то, что жуткий неряха, — однозначно. Квинт бы попросту ничего не смог отыскать в таком беспорядке. Странно, но как раз таки неряхи не могли ничего найти, напротив, нужную вещь из аккуратно расставленных и разложенных по ящикам, полкам. Наверное, швыряли в одно и то же место. — Ну, зачем я понадобился? — раздалось из глубин комнаты. — Ты же просил встречи, а не я, так что выкладывай и не отнимай время. Вунферт Неживой — сама нелюбезность. Квинт не ожидал, что его встретят с распростёртыми объятиями, поэтому не огорчился, только потоптался с ноги на ногу. Прежде бойкий, он с трудом подобрал слова: — Мастер! — Наверное, так правильно обратиться. Он вообще не знал, как назвать придворного чародея. — Я хотел бы узнать, как извлекать магию из предмета. Вунферт недобро поглядел исподлобья, нахмурив кустистые брови. — И зачем тебе, алхимику, это знать? Был один способ вызвать доверие, потому что иные попросту не пришли в голову. Квинт не удосужился придумать объяснение, зачем ему знать о древней магии. Поэтому пришлось поведать-напомнить о Куралмиле: — Мастер Нурелион — его потомок. Он ищет всё о предке. — Хорошо. Но ты-то не его потомок. — Вунферт недоверчиво глядел. — Да и он, насколько мне известно, ничего не ищет. — Я — продолжатель дела Нурелиона. — Слабое оправдание, ой какое слабое. — Он сам… — Знаю, что недвижим. И? — Вунферт развернулся и упёрся ладонями в стол для зачарований так, что пентаграмма, напитанная чарами, исчерченная руническими символами, сверкнула и погасла. — А я Мясник. Был. До тех пор, пока не случилась беда. Смекаешь, к чему приводят ошибки? — Да. — Ну так почему не договариваешь? Для чего тебе, алхимику, знать такие вещи? Претило разговаривать с затылком, но ещё больше претило глядеть в сторону — на беспорядок. Вунферт чётко дал понять, что хотел знать всё. Квинт боялся делиться подробностями… …но пришлось рассказать: о том, что единственный способ излечить наставника — починить белый флакон; о том, что он устал — постоянно ухаживать за лежачим калекой. На это получил: — М-да, юноша, я, конечно, был тщеславным в ваши годы, но ты переплюнул меня! — Вунферт вздохнул и развернулся. — Нынешняя молодёжь совсем другая. Норовят перещеголять наставников, глупцы, а сами при этом идут по проторенному пути, совершенствуют до скрипа уже созданное кем-то другим, а создать что-то своё не хватает ума. Квинт сглотнул вязкую слюну. Хотелось пить. Надо отдать должное слугам, во дворце было тепло, дров явно не жалели. Он молча проглотил обиду. Если Вунферт хотел думать именно так, пусть. Не признаваться же, что Квинт любил Нурелиона — настолько, что чувства не угасли, когда тот слёг. Может, себялюбиво — позволить любимому мучиться ради того, чтобы тот был рядом, однако… Нурелион хотел жить. Он баюкал белый флакон, будто младенца, в тот проклятый день. Квинт не видел смысла находиться здесь и напрасно терять время. Зря только Нурелиона оставил без присмотра. Он поблагодарил придворного мага, хотя тот ему не помог, только пристыдил, и было развернулся, чтобы уйти, когда услышал: — То есть тебе помощь не нужна. Ты попросил о встрече только затем, чтобы поглазеть на меня? Он уточнил откровенную чушь. — Я сказал вам, зачем пришёл. Если вы отказываетесь помочь хотя бы словами, то… — Когда я говорил, что отказывался? — Вунферт пригладил седую бороду. — За разумную цену — сам знаешь какую — помогу. У Нурелиона такой привычки не было. Впрочем, у него борода была гораздо короче, потому что он её стриг. Квинт обрил его лицо, чтобы кусочки пищи не застревали между волосками. Цена известна, это правда. Вунферт Неживой — не сам, а через гонца — покупал вытяжки из паслёна. Что ж, плата за то, что Квинт не испортит вересковое сердце, невысока. Экстракты у него получались чистыми, потому что у него прекрасный учитель. Квинт не любопытствовал, зачем Вунферту Неживому сдались вытяжки. Ходили слухи, что тот силён в магии разрушения, а паслён усиливал заклинания именно этой школы… …но также использовался и как компонент бальзама для предотвращения разложения. Да, выяснилось, что треклятый Мясник — это Каликсто Корриум, однако это вовсе не уменьшало вероятность, что Вунферт Неживой практиковал некромантию. Квинт поймал себя на том, что разглядывал упиравшуюся в изрезанную руническими символами и пентаграммой пятиугольную столешницу широкую, далёкую от изящества морщинистую ладонь. Вунферт стар, его борода почти вся седая. Возрастом намного моложе Нурелиона, но он норд, а не альтмер. И речь грубая, лишённая той певучести, по которой истосковался Квинт Навал. Вунферт мало знал о магии ричменов-даэдрапоклонников, чьи ворожеи, с его слов, с посторонними делились её секретами с посторонними так редко, что это равносильно «никогда». Он к исключениям не относился. Однако знал, как высвободить чистейшую магию из её носителя. — Кстати: ты точно завершил починку? Накладывание чар — это последний этап, — уточнил, заодно — и предупредил он. — Будет лучше, если ты принесёшь мне вещицу. Ощупаю, что на ней за чары. Квинт проследил за движением его пальца. Руна на столе засветилась. Вроде да, но… Чутьё подсказывало — нет. — Хорошо, — пообещал Квинт. — И в любом случае начну экстрагировать паслён. …потому что потребуется недели две на работу. Поблагодарив чародея, Квинт покинул покои. Он принял накидку и покинул дворец. Над Виндхельмом завывала вьюга. Вечер давно наступил, поэтому снег никто не расчищал, и Квинт утопал в нём. В голенища набились комья, промочили штанины. Несмотря на это, настроение поднялось. Нет ничего лучше, чем сдвинувшееся с мёртвой точки дело. Квинт на половине пути. Он, алхимик, научился чувствовать, близко ли к завершению. Не треть, не четверть и не три пятых дела по восстановлению флакона выполнено, а ровнёхонько половина. На пути к «Белому флакону» Квинт на всякий случай обогнул кучку пьяных нордов — мало ли что. Те, впрочем, обнимали девиц и не обращали на него внимания, однако поберечь себя не мешало. Пока Квинт не восстановит белый флакон, рисковать жизнью не станет. Вот поднимет Нурелиона на ноги, а потом… Он даже остановился. Что — потом? И продолжил путь, иначе замёрзнет, чего доброго, насмерть. Когда «потом» наступит, тогда-то и подумает. Первым делом — поставить Нурелиона на ноги, а потом хоть трава не расти. Здесь, в Виндхельме, хорошо, если летом проклёвывался стебелёк. Уж чем, а зеленью город радовал глаз крайне редко, гораздо чаще снежной белизной. Флакон, за которым охотился Нурелион, ему под стать. Виндхельм удручал. Горожане, само собой, расцвечивали его яркими красками, особенно в праздники: вешали ленточки, стяги и надевали яркие наряды, но это случалось не слишком часто. Нурелион спал, причём безмятежно, будто младенец, убедился Квинт, когда вернулся. И это странно, если учесть, что тот маялся бессонницей. Треклятые пролежни болели, хотя Квинт не забывал ни про мазь, ни про ранозаживляющие зелья. Едва успевали затянуться старые, как появлялись новые. «Ничего, скоро вы перестанете мучиться», — пообещал Квинт — мысленно, потому что знал: если разбудит Нурелиона, тот не уснёт, изведёт его стенаниями и попытками привлечь внимание. Хотелось поскорее развязать мешок с паслёном. Тот не должен отсыреть, раньше Квинт за этим тщательно следил — плесень в зельях не шла на славу «Белому флакону». Теперь, увы, время нередко не позволяло перетряхнуть всё. Квинт было удалился вниз, но остановился. Что, если Нурелион умер? Он подошёл и, поднеся руку к носу, убедился, что тот дышал. Можно заняться своими делами. Починка флакона медленно, но верно шла к концу, но одна мысль ела поедом — всё слишком просто, несмотря на то, что необходимое досталось с немалым трудом. Флакон определённо стоило показать Вунферту. Придётся потерпеть беспорядок. Это не самое страшное, что вообще можно вынести. Лежать недвижимым и беспомощным, но живым — гораздо хуже. И осознание, по чьей вине, это случилось, будет терзать всегда. Даже если Нурелион поднимется, то вряд ли отношения останутся прежними. Пережитые муки наверняка встанут стеной. Ну и пусть. Только бы выжил… Нурелион переделает белый флакон — так, что не будет видно шва. Пока что получилось, то получилось, хотя неаккуратная изломанная, будто шрам, линия удручала взгляд того, кто привык к порядку. Успокоив себя, Квинт спустился и наконец занялся паслёном. По счастью, его было много. И он не отсырел, потому что хранился на полке, а не на земле и не на полу. Квинт всё равно перебрал сухие цветки, выбросил те, на которых раньше не заметил изъеденных насекомыми лепестков. Могли остаться яйца или сухие личинки, а их примесь крайне нежелательна. За белый флакон Квинт изготовит чистейший экстракт. Перебрав и оставив лучшее, он занялся приготовлениями ко сну. Остальным займётся утром, на свежую голову. Спать он лёг в штанах и рубашке, чтобы, когда придётся подняться к Нурелиону, полы сорочки не путались в ногах. Квинт давно забыл, что у него была одежда, предназначенная для сна. Старые привычки поменялись, новые — появились. Квинт привык мало спать, хотя — Восемь знают — как сильно хотелось упасть в кровать и беспробудно уснуть. Но страх, что Нурелиону, слишком гордому, чтобы позвать, когда нужно, понадобится помощь, вынуждал открывать глаза. Эта ночь мало отличалась от тех, когда Квинт уделял время сну. Он несколько раз подходил к постели, убеждался, что сон Нурелиона на удивление крепок, возвращался. То, что не понадобилась возня, несомненно, прибавило сил. Квинт рано поднялся, но бодрым. Он успел не только приготовить поесть, накормить и переодеть Нурелиона, но и залить измельчённый паслён экстрагентом. Не терпелось показать флакон Вунферту, поэтому Квинт отправил через гонца послание.

***

Слишком давно в последний раз время тянулось настолько медленно. Вунферт Неживой, как назло, уехал из города. Или спрятался. Но зачем? Усомнился в честности? Но за «Белым флаконом» не водилось славы лавки, где совершались бесчестные сделки. Случалось всякое — и тошнило, и зелья не помогали, но позднее выяснялось, что не сочетаемую с алкоголем микстуру запивали элем, или пили не в должной дозе из экономии, либо… Не всем одно и то же лекарство одинаково помогало. Иные устойчивы к одному — и даже нескольким — компонентам. Иные просили вернуть деньги, кто-то молча проглатывал «обиду» и распускал слух, дескать, в «Белом флаконе» торгуют простой водой. Но лавке эти слухи не «помогли» закрыться: большинству всё же тинктуры, микстуры и эликсиры, изготовленные Нурелионом, нравились. Квинт получил послание, что Вунферт готов его принять, спустя пятнадцать дней после первого разговора. Он не забоялся испортить доброе имя «Белого флакона» внезапным закрытием среди белого дня: Нурелион, к его ужасу, начал лихорадить. Простуда, нестрашная для крепкого и здорового, для него — погибель, несмотря на зелья. Начало месяца Первого зерна в Виндхельме холодное, однако иногда ненадолго теплело. Снег таял, а потом замерзал. Квинт поскользнулся на льду, пока шёл, и едва не выронил драгоценную, жизненно важную ношу в виде ларца с белым флаконом и пузырьком экстракта из паслёна. По счастью, обошлось, но во дворец он вошёл с ухающим сердцем. Он еле успокоился и глядел под ноги, чтобы не грохнуться в узком коридоре. У Вунферта царил прежний беспорядок — пушица на серебряном блюде и камни душ на нём же, мантия на спинке стула… Только кальцинатор на полке, а в середине стола для зачарований лежало ожерелье: норды хотя и презрительно кривили лица и потрясали крепкими кулаками, намекая, что сила первична, а без «магического дерьма» можно обойтись, однако не гнушались носить напоенные чарами вещи. Да и то, что ярлы держали при себе чародеев, говорило о том, что уроженцы Скайрима не так уж и чурались волшебства, как об этом говорили. — Принёс, надеюсь? — Вунферт вместо приветствия перешёл сразу к делу. Он переложил ожерелье почему-то на лежавшую на краю стола книгу. Квинт поставил на стол ларь. Руны разом засветились, будто возмущённые. Вунферт принял пузырёк с экстрактом, раскупорил, затем понюхал и, сморщив и без того морщинистое лицо, отпрянул. — У нас, в «Белом флаконе», экстракты самые концентрированные и чистые, — не забыл похвалить лавку Квинт — и себя заодно: действительно, экстракт из паслёна однородный, без крупиц примесей. — Вижу, что расстарался, — фыркнул Вунферт. — Дай второй. Он принял белый флакон в морщинистые широкие ладони и принялся вертеть. Только бы не уронил, мысленно взмолился Квинт. После того, как флакон побывал в руках Нурелиона, к белой стенке прикасался только он. И привык держать очень нежно и бережно — настолько, что боялся доверить в чужие руки. Вунферт зачем-то прошёлся пальцем по шву, заглянул одним глазом внутрь, понюхал и после всего — сунул палец в горлышко. — Ясно, — заключил он, — сюда запечатали огненные чары, хотя сам флакон снаружи холодный. Предположительно затем, чтобы зелье не замерзало. Или есть ещё догадки? Он пытливо посмотрел на Квинта. Тот поёжился. Если и так, как сказал Вунферт Неживой, то… Зачем тогда нужен снег? Рано запечатывать флакон древними чарами, ой как рано! Лучше посоветоваться, раз пришёл сюда и доверил дорогую сердцу — Нурелиона, а не собственного — вещицу придворному магу, то лучше идти до конца. — Я читал, что оно сделано не только из бивня мамонта, но и из снега, — поделился Квинт догадками. — Снег подтаивает под воздействием чар — и даёт воду. — Снега? — Вунферт нахмурил кустистые брови. — Какой толк от снега? Растает от чар — и всё! Именно. Из того самого, первого, за которым Куралмил полез на Кейзааль, Глотку Мира, потому что Скайрим тогда ещё не был им покрыт. Какого труда ему это стоило, Квинт представлять не хотел. Ему хватало мысли, что хоть один компонент достанется без особого труда. — Болван, — вывел из раздумий Вунферт Неживой. — Вот что получается, когда за дело берётся не урождённый норд. Неужели ты думаешь, что всё так просто? Записи Кулармира датированы? Вот что получается, когда мерское имя взялся выговорить норд. Хорошо, что Нурелион не услышал, иначе бы жутко обозлился. — Может, в первоначальном источнике датированы. В записях моего наставника — нет! — Квинт не стал язвить в ответ. Кроме остроязыкого придворного чародея, помочь некому. — Вот, уже повод задуматься: что, если снег уже лежал повсеместно? — Вунферт пристально уставился выцветшими — у нордов чаще они серые или голубые, чем карие — глазами. — Ладно, подскажу: снег на Глотке Мира не тает. По логике ледяной слой из него не должен истощиться, когда порождает воду. Советую на будущее тщательно изучать легенды тех мест, куда отправляешься. Как видишь, пригождается. Вот она — частица головоломки, которая не давала покоя от мысли, что что-то упущено, что не всё предусмотрено. Вот почему флакон всегда холодный — из-за выстилавшего его стенку нетающего ледка. Вот зачем огненные чары — для того, чтобы не позволять замёрзнуть выделявшейся из ледяного слоя воде, чистейшей, без примесей. Когда, казалось, победа так близка, внезапно выросла стена, гладкая и высокая — не перелезть. Квинт поблагодарил Вунферта и забрал флакон. Хотелось уйти и не терпеть немое презрение: придворный чародей хотя и вёл с ним дело, однако ткнуть, что он урождённый житель Скайрима, а не какой-то чужак-невежда, в лицо не преминул. Ведь ему понадобится экстракт из паслёна и в будущем. Квинт остался — хотя бы для того, чтобы выяснить, как добыть снег из Глотки Мира. Он ожидал ответ с издёвкой: — Влезь на вершину горы и добудь. — Но Вунферт покачал головой и пояснил: — Тут я не помощник. С тех пор как построили Высокий Хротгар, хода к вершине горы нет. Проклятье… Квинт бережно, хотя не имело больше смысла его хранить, уложил белый флакон и распрощался с Вунфертом Неживым, затем развернулся, чтобы уйти. — Обращайтесь. Для вас сделаю хорошую скидку, — бросил он напоследок, взял лежавшую на столе шапку и надел. Вунферт не попрощался и не отвернулся. Его взгляд Квинт чувствовал, пока собирался. Когда он подошёл к двери, донеслось: — То есть даже Довакином не интересуешься. — Это верно: герой нордских легенд, появлению которого, серозадого пройдохи, не обрадовались сами норды, Квинта интересовал мало. — Его призывали Седобородые. Хоть за эту мелочь, надеюсь, зацепишься и сделаешь верные выводы. — Спасибо, — поблагодарил Квинт, хотя не знал, как распорядится этой информацией. Задувавший в лицо ветер охладил чувства. Мысли пришли в порядок. Обитатели Высокого Хротгара — Седобородые, это знал даже далёкий от почитания нордских традиций Квинт Навал. Довакина они призвали, значит, тот мог пойти выше — на Глотку Мира. Вот кого можно попросить об услуге. Запросит, наглец, конечно, немало, однако Квинт найдёт деньги, уцепится за единственную возможность починить белый флакон. В ином случае Нурелион умрёт в муках, а повинен в этом будет его горе-ученик. Найти бы этого Довакина. Знать бы, где тот осел. В Виндхельме тот появлялся иногда, однако не жил постоянно. Впрочем, зацепка уже появилась. Даже неожиданное препятствие не огорчило: без вывода Вунферта Квинт натворил бы дел, испортил то, над чем так долго работал, и, вероятно, окончательно бы испортил без возможности восстановить. Создать новый белый флакон он точно не способен. По счастью, из-за метели прохожих было мало. Никто не ждал у лавки. Квинт открыл её и бросился наверх… Нурелион не спал. Он наверняка голоден, а Квинт задержался. Надо бы позаботиться об обеде, а прежде — сообщить важное. Квинт опустился на колени перед постелью и заговорил: — Я понял, отчего вы так сердились, когда я заговаривал, что снег найти несложно. Оказалось, сложно. Он поднёс золотистую руку к губам и припал к ней. И понял, что прав, когда Нурелион сжал его ладонь.