Скорбящий

Другой день, Другая вечеринка, Другой тост, Я хлопну рюмку, И я едва не падаю, И безумие готово сдавить мою глотку. Bottle's Nest

Сейчас *** — Я понимаю, что тебе сейчас нельзя пить даже энергетик, — Зоран Бихач, полный мужчина с моложавым лицом и совершенно белыми волосами, говорил таким виноватым тоном, будто был повинен во всех страданиях Петера, — но мы хотя бы просто поговорим. Тебе удалось что-нибудь вспомнить?       Петер лениво перевёл взгляд со стакана безалкогольного мохито на беспокойное, как всегда, широкое лицо Зорана, но тёмные глаза под сенью мощных надбровных дуг остались пустыми и мёртвыми. Мохито по вкусу был похож на дешёвую зубную пасту, и пить его не хотелось. Себастьян всё ещё не разрешал ему не только пить спиртное, но и развлекаться. Однако с Зораном им удалось встретиться в маленьком ресторанчике неподалёку от дома Петера. Здесь можно было курить, и Петер, давно не державший сигарет, задыхался, вспоминая, что как будто в другой жизни водил сюда Себастьяна — в "Аристократе" подавали чудесное ананасовое мороженое. — Я не помню, спрашивал ли ты, говорил ли Тилль что-то о самоубийстве, — начал он сонным голосом, — но после того, как я прочитал его рассказ "Выходи за меня", мне показалось, что он ужасно боялся оказаться похороненным заживо. — И при каких обстоятельствах это произошло? — осторожно спросил Зоран, но Петер насторожился, увидев, как тот нервно обхватил пухлыми пальцами ножку бокала.       Петер тяжело вздохнул, не готовый пересказывать самый позорный случай в своей жизни. Пусть вспоминать вторую встречу с Тиллем было безумно стыдно, мужчина хотел пережить её вновь. Пять лет и неделю спустя ***       Стоя под фонарём, чей скупой свет выхватывал из густого осеннего мрака желтое окно дома напротив и кусок заплеванного асфальта, Петер всё сильнее сомневался, правильный ли адрес назвал ему Тилль. Несмотря на взаимную неприязнь, они каким-то образом смогли договориться о встрече. Место назначал Тилль, ведь он, родившийся в этом городе, знал множество мест, где они могли отлично провести время. И, может быть, даже поладить.       Итальянский ресторанчик, куда Линдеманн приглашал Петера, находился в центре города. Однако то, что предстало глазам Петера, как только он пришёл по указанному адресу, производило впечатление какой-то беспросветной задницы. Глава этого гнусного райончика предпочёл потратить деньги на себя, а не на фонари — тьма стояла такая, что страшно взглянуть под ноги. Порой из подворотни доносился пьяный вопль или испуганный женский вскрик, а то и истерическое хихиканье продавца гелиевых шариков. Похоже, дурью Линдеманн закупался именно здесь.       Надевать костюм для прогулки в таком месте было верхом безрассудства, поэтому Петер с огромным удовольствием облачился в рваные джинсы, футболку фаната Sabaton и распустил волосы, надёжно укрывшие щёки и плечи. Привычный прикид дарил восхитительное ощущение безопасности, и проститутка, сидевшая у подсвеченной розовым витрины, проводила Петера безразличным взглядом. Приняла его за местного. Тут все были "фриканутые". Петер каждый раз морщился, вспоминая это слово, а худая задница боязливо поджималась. Он не мог перестать думать, что Линдеманн не упустит возможности поставить недожурналиста в коленно-локтевую позицию и отомстить за неуважение к своему творчеству анально. Петер чувствовал в нём извращенца. Но слов, которыми бы смог объяснить Аннет порванную задницу, ещё не находил. Пока девушка знала только, что Петер отправился снова брать у кого-то интервью. Интервью, как же. Врал Петер очень хорошо.       На углу улицы шумно толпились подростки и курили что-то ужасно вонючее. Дым, источавший ядовитый запах плавленых проводов, напомнил Петеру зловоние пасти Тилля. Будь Петер моложе лет так на пятнадцать, с удовольствием бы здесь потусил в компании таких же накуренных наркоманов, как Тилль, но сейчас опасливо жался к стенам домов и поражался невиданному количеству баров. Неоновые вывески питейных заведений заманчиво светились из каждой подвальной двери. Иные двери были широко распахнуты — из них вырывались облака синего света и музыка, такая громкая, что дрожали стекла в верхних этажах. Жить здесь показалось Петеру сущим наказанием, отчего он сочел вполне разумным предположение, что все помещения над барами заняты клубами, игорными притонами и публичными домами. Да, пожалуй именно здесь Линдеманн черпал вдохновение. Ни одного из его произведений Петер до сих пор не прочитал, хотя интервью скандального известного писателя — правды в нём не было ни грамма — давно разошлось по газетам. Любители авангардной литературы хлынули на автограф-сессию Линдеманна как мотыльки на свет лампы. Это был успех. Впрочем, на успех Петер всегда плевал с самой высокой колокольни. Его куда больше радовали деньги, уплаченные Бьёхлином за ложь, которую публика с удовольствием схавала. Сейчас в карманах куртки, где Петер жестом человека, смертельно боящегося карманников, держал руки, денег было столько, что мужчина мог позволить себе все развлечения, которые предлагал этот злачный район. Привычки сорить деньгами у Петера не было — странность, неожиданная для богемной натуры. Но оглядывая людные улицы, мужчина успокаивал себя, что обязательно компенсирует моральные страдания, которые он пережил, добираясь к ресторану, и никогда больше не покажется в этой жопе. Уже подходя к расставленным на улице столам подле пропахшего скисшими макаронами подъезда, Петер пообещал себе надраться в говно. Желательно, за счёт Линдеманна. Он не заслужил того, чтобы ещё и платить за эту лужу нечистот, которую Тилль описывал бассейном с джакузи.       Да, это точно был итальянский ресторан — судя по тому, что из динамиков у входа разносился мотив песни Далиды, такой энергичной, будто это был не рес-то-ран, где люди едят мед-лен-но, а заведениебыстрогопитания. Для столиков на улице было уже холодновато, отчего Петер прошёл внутрь. Внутри никаким рестораном и не пахло — так, какая-то тошниловка, где дают макароны. Будь Линдеманн солидным господином, каким его посчитал Петер на первой встрече, он бы выбрал для "деловых переговоров" место менее сомнительное. Но почему-то Петер был совсем не удивлён. Он вообще редко удивлялся. И на случай, если вдруг Тилля придётся ждать, обдумывал, какое пиво закажет. Петер решил начать с небольшого градуса.       Чтобы найти Тилля, Петеру даже не пришлось просить загнанную горбоносую официанку — он узнал писателя сразу. Раскинув руки по засаленному дермантину спинки дивана в знакомом Петеру жесте, Тилль сидел в альковчике у окна и задумчиво смотрел в окно. Очков на нем не было. Были глаза — большие, жирно подведенные чёрным, как у старой дешёвой шлюхи. Но если в гостинице Тилль больше напоминал принарядившегося гопника, то сейчас его одежда показалась Петеру неуместно роскошной. Надо быть тем ещё фриком, чтобы для похода в насквозь пропахший марихуаной ресторан надевать такой пафосный жакет. Чем он там расшит? Серебром? М-да. В серебряной мухе Петер не видел больше ничего удивительного.       Но вместо того, чтобы сверкать недовольной физиономией при виде разряженного писателя, Петер довольно уверенно для лгуна произнёс: — Привет. Выглядишь круто для такой... такого подозрительного места. — Ты тоже, — низкий голос Линдеманна, казалось, шёл из глубины грозно урчащего желудка, — я тебя даже не узнал. Мне так больше нравится. Классные татухи, кстати.       Петер приготовился считать пошлые намёки в адрес своей несчастной задницы. Первый пошёл. — Да я так-то всегда так хожу, — безразлично пожал он узкими плечами, снимая куртку. В ресторане было тепло. И ужасно воняло горелой травой. Петер не понимал, как здесь можно есть. Ведь перебить этот ужасный запах могло только какое-нибудь обжигающее пойло.       Он бросил куртку на протертое сиденье и плюхнулся напротив Тилля в такую же развязную позу. Организм требовал возмещения ущерба. — Будешь что-нибудь? — о, как же он ждал этого предложения! Только не в таком вежливом тоне, господи. Он же не дама! А хотя... Женщины ведь всегда едят за чужой счёт, так что можно немного пошутить. — Чего-нибудь, кроме этих их полусладких сиропов, — Петер кокетливо откинул с лица прядь волос. — Я чуть в штаны не наложил, пока шёл сюда. Хочу расслабиться после долгого пути.       В центре зала раздался недовольный вопль носатой официантки — кто-то из подвыпивших посетителей ухватил её за ягодицу. Петер до такого опускаться не собирался, но заранее насторожился. Мало ли что взбредет в голову этому писаке, который так ехидно поглядывал на него, обдумывая заказ. Официантка подлетела к Тиллю с лёгкостью бабочки, но лицо у неё было столь же замученное, как у Петера на следующее утро после большой пьянки. Чёрный локон обвивался вокруг смуглого уха. Наверное, настоящая итальянка. — Чего желаете? — гортанно выдохнула она, доставая потрепанный блокнот из кармана фартука, когда-то белого, но застиранного до состояния половой тряпки. — Мой товарищ желает пива, а я... —Тилль продиктовал список блюд, от которого Петеру захотелось схватиться за волосы. Насколько он был наслышан об итальянской кухне, Тилль заказал всё самое сытное. Вот только куда в него могло столько влезть? Петер даже и считать не пытался, сколько в итоге официанка записала всех этих оссобуко, аньолони и ризотто. Либо Тилль был ужасным обжорой, хотя по подтянутой — деталей Петер не рассмотрел — фигуре так и не скажешь, либо... Либо это симптом, что он прокурил уже всё, что только можно. Перед тем, как идти на встречу, Петер проштрудировал несколько сайтов, посвящённых любителям марихуаны. Тилль не то что бы точно попадал под описание человека с расширенными зрачками, невнятной речью и дёргаными движениями, но было в нем что-то, заставляющее насторожиться. — Впечатлен, да? — хохотнул Тилль, увидев, как изумленно расширились тёмные глаза Петера. — Ты-то наверное одним пивом питаешься.       Улыбка, даже такая зловещая, Линдеманну очень шла — если смотреть с эстетической точки, физиономия у него была приятная. Слишком грубая, если сравнивать с точеными чертами Петера, но не лишенная своеобразной красоты. Высокий лоб — волосы он сегодня зачесал назад, большие глаза — в темноте зала не разглядеть, какого цвета, но точно не голубые, широкий нос и тяжёлый подбородок. Правда, очень тонкие губы не слишком сочетались с массивными чертами, но так как Петер не считал себя красавцем, то и к чужой внешности придираться не стал. Он считал себя великолепным. А Линдеманн — здоровый мужик, который много жрёт и наверняка любит грубо трахаться. Такие люди, как правило, ужасно громко жуют и глотают. Петеру вдруг резко стало противно. Он ненавидел наблюдать, как люди едят, а от совместного принятия пищи с людьми вроде Тилля ему делалось дурно. В детстве, на семейном празднике, маленького Петера вырвало прямо за столом от того, с каким громким звуком его сосед по столу проглотил свою ложку супа. Мать обожала припоминать Петеру этот случай. Стоило приготовиться к тому, что желанный бухич будет безвозвратно испорчен. — А ты, смотрю, любишь пожрать, — ядовито ответил он, заприметив официантку, опасно балансировавшую тяжёлым подносом. Рядом с грудой тарелок в высоком стакане плескалось пиво. Аппетит, если то, что Петер испытывал к алкоголю, можно было так назвать, мигом улетучился. Стакан, который официанка грубо грохнула на деревянный стол, показался мужчине целым аквариумом. Конечно, он мог заглушить отвратительные звуки, начав громко болтать, но от вида того, что итальянка поспешно расставляла перед Тиллем, у Петера коченел язык. Сил хватало только на то, чтобы слушать, смотреть и чувствовать, как пустой желудок пытается вылезти через рот от омерзения. — Не то слово, как люблю, — Тилль принялся разрезать мясо в одной из тарелок. Нож с громким скрежетом царапал глиняную тарелку. От этого звука Петера невольно потряхивало, а глаза сами собой закатывались куда-то в мозг. Пытаясь себя контролировать, он судорожно обхватил мокрый стакан обеими руками и прижал губы к стеклу так, будто это могло отсрочить ужасный момент. Пиво живительным ручьём потекло внутрь, не сильно, но приятно обжигая язык. Тилль же наколол на вилку кусочек мяса — это была отбивная — и за доли секунды поднёс к губам. Петер в панике зажмурился, забыв сглотнуть. Сейчас. Сейчас.       Мясо затрещало под натиском мощных челюстей, заскрипели зубы, распотрошенный кусочек спустился в пищевод, Тилль взял следующий. Петер, боясь показаться невежливым, приоткрыл глаза. Сделать вид, что пиво попалось паленое, труда не составило — рожи у него всегда хорошо получались. Медленно потягивать пиво, не сводя глаз с Тилля, оказалось гораздо сложнее. Вдобавок, Тилль заказал себе такой же напиток. Петер вздрогнул, представляя, с каким наслаждением он будет вздыхать после каждого глотка. Действительно, Тилль с удовольствием отпил и медленно выдохнул, отставляя стакан. Пиво прокатилось по его глотке с шумом, сравнимым с водопадом. Петера уже корежило. Ему хотелось располосовать себе спину ногтями, лишь бы переключиться на другое ощущение. А Тилль продолжал есть. Так неспешно, с таким упоением и так неряшливо, что это казалось сексуальным. Неприязненно разглядывая его широкие плечи и налитую шею, Петер догадался, что Тилль должен быть очень сильным человеком. Несомненно, вся эта еда должна была поддерживать мощь, переполнявшую огромное тело, но Петер ещё в прошлый раз заметил у Тилля небольшое брюшко. Ему вдруг стало интересно увидеть, как выглядел бы Тилль, если продолжал бы так есть каждый день — разжиревший, сонный и настолько ленивый, что не нашёл бы сил даже на маленький рассказик. Странными показались Петеру эти мысли. Не об этом он должен думать, глядя на едва знакомого человека, к тому же мужчину. Говорят, мужчина, который ест банан, выглядит гадко, но Петер так уже не считал. Он смотрел, чувствуя, как вместе с тошнотой поперёк горла встаёт возбуждение, и продолжал пить. Пиво закончилось, Петер заказал бутылку граппы — самое крепкое, что здесь продавали, а Тилль продолжал анатомировать варёный рис в зелёном соусе, похожий на рвоту. Было это всё мерзко, но чем упорнее Петер вглядывался, превозмогая себя, тем больше приятного находил в виде жрущего писателя. Именно жрущего. Другое слово тут попросту не подходило.       Тилль громко обсасывал косточки ягнёнка, облизывал оставшийся на губах соус и выплевывал хвостики вяленых помидоров. Когда в тарелке печенки по-венециански, последней тарелке — брал он только мясо (действительно, что ещё едят такого вида мужики) показалось дно, Тилль устало откинулся на спинку дивана. Петер, в полном одиночестве разделывавшийся со своей граппой, в ожидании уставился на Тилля. Ждал, чтобы тот расстегнул жакет, почему-то показавшийся Петеру более тесным, чем в начале трапезы. — Как-то недалеко ты продвинулся, — Тилль хотел добавить что-то ещё, но мучительная отрыжка прервала его самым бесцеремонным образом.       Петер снова закатил глаза — настолько этот звук был прекрасен в своей отвратительности. — Ну, пить тяжелее, чем есть, — попытался оправдаться он и смущённо икнул. — Особенно без закуски.       Оба рассмеялись так непринуждённо, словно были добрыми друзьями. Между ними напряжение постепенно спадало, а в штанах Петера — нет. Как назло, джинсы свободные, и если он приподнимется, всё станет видно. Петер нервно поёрзал, крепко сдвинув ноги, но сделалось только хуже. А Тилль, видно, желая его довести, расстегнул жакет.       Под жакетом оказалась простая чёрная рубашка, но от вида того, как плотно она сидела на упитанном животе Тилля, у Петера резко пересохло в горле. Из-за стола было не очень хорошо видно, но ему хватило и того, как натянулись пуговицы на груди. Осоловевший от тепла и сытной острой еды взгляд Тилля его не беспокоил. Петер был уже слишком пьян для того, чтобы задаваться вопросом, почему его так влечёт к человеку, которого он видит лишь второй раз и который объелся до такого состояния, что вот-вот уснёт. Да, Тилль сонно прикрыл помутневшие глаза, сложил на животе широкие ладони и произнёс: — Пожалуй, я закажу ещё что-нибудь. — А я отлучусь на минутку, — Петер выпустил футболку из джинсов, чтобы никто ничего не заподозрил, и вылез из-за стола. Надо было срочно узнать, где здесь кабинет задумчивости. Пока Тилль раздумывает, что бы ещё такое съесть, Петеру должно было хватить времени, чтобы посидеть в тишине и успокоиться.       Официанка указала ему на идущую в подвал лестницу позади барной стойки, и Петер, на всякий случай хлопнув коньяка, неуверенно направился вниз. В логичности своих действий он уже начал сомневаться, значит, до стадии "в говно" оставалось не так много. Может, ещё одна небольшая бутылка этой граппы. В голову она хорошо ударяла. А голова Петера под натиском алкоголя сдавалась последней. Его уже приятно мутило, а отяжелевшие конечности казались мягкими и безвольными, как вата. Только член был напряжен, как никогда.       В туалете клубная музыка гремела, словно на дискотеке. Но это не помешало Петеру расположиться на кишащем микробами стульчаке. В соседней кабинке кого-то тошнило. За тонкой стеной человек захлебывался удушливым кашлем, плевался и тяжело дышал, выблёвывая свой ужин на фаянсовые стенки. Хлипкая щеколда еле придерживала дверь закрытой. Восхитительно. В такой обстановке он ещё не дрочил. Да и вообще, с тех пор, как он познакомился с Аннет, удовлетворять себя самому не приходилось. Уже два года как, страшно подумать. Петер так напился, что вожделеть едва знакомого человека даже изменой ему не казалось. Он вспомнил, как Тилль расстегивал жакет, и решительно сжал член в дрожащей руке. Того оказалось не нужно много ласкать. Нужно было думать о Тилле. О Тилле, который ел. Петеру вдруг захотелось снова услышать, как тот рыгает, нисколько не смущаясь омерзительности этого звука. Звука, который больше не отвращал Петера. Он хотел увидеть Тилля, обожравшегося до невозможности сдвинуться с места, а затем трахнуть его прямо на вонючем дермантине дивана, на глазах носатой официантки.       Кровь приливала к члену, и Петер, с упоением, близким к экстазу, чувствовал, как под напором спермы раскрываются шлюзы. Возбуждение сносило ему голову — не будь Петер пьян, ему бы хватило сил себя контролировать. Но сейчас он плевал на соседа, который в промежутках между приступами рвоты слушал тихие хриплые вздохи за стенкой и ухмылялся. Стало жарко, конечности сводило судорогой. Разрядка была совсем близко.       Излившись себе в руку и заодно закапав джинсы и кафельный пол, Петер глухо застонал, вытягивая дрожащие ноги. Тип в соседней кабинке хихикнул, прекрасно догадываясь, что Петер пришёл сюда не по нужде, но тошнота вновь заставила его скрючиться над унитазом. Оба они испытывали одинаковое облегчение. Тип со слабым желудком напоследок плюнул в сток, спустил воду и вышел. Петер решил ещё немного подождать, чтобы не столкнуться с ним. А Тилль подождёт.       Он долго оттирал руки под холодной струёй ржавой воды. Сперма плохо оттиралась, а её едкий запах намертво въедался в кожу. Кое-где остались белые пятнышки. Оставалось надеяться, что Тилль не настолько внимателен, чтобы заметить их. Но в глубине души Петер надеялся — Тилль заметит. Заметит и поймёт, чего от него хотят.       По пути к столику Петер собирался взять в баре ещё что-нибудь. Такое событие надо было обмыть. О том, что застегнуть брюки он забыл, Петер вспомнил лишь у барной стойки. Такое случалось с ним не в первый раз, но сейчас это показалось мужчине знаком судьбы. Подмигнув бармену, который, похоже, умудрился запомнить нового посетителя, Петер оставил пустой стакан и вернулся к столику. — Ты торчал в сортире десять минут, — предъявил Тилль, перед которым уже стояла внушительная керамическая посудина с макаронами и пицца размером чуть поменьше велосипедного колеса. Одна мысль о том, что Тилль собирается сожрать это огромное количество еды, ужасала и возбуждала одновременно. Снова захотелось вернуться в уборную. И подрочить ещё раз, пока член не отвалится. — Какая точность, — раздражённо закатил глаза Петер. Выпив, он, обычно разговорчивый, становился очень кратким. А Тилля, наоборот, пробивало на разговоры. — Офисный клерк за это время успевает подрочить, — факт бесполезный, но Тилль был своими знаниями очень доволен. Глядя, как Петер садится, одновременно пытаясь прикрыть ладонью ширинку, он намотал на вилку макароны в сливочном соусе и с хлюпающим присвистыванием втянул их. — Похоже, все немцы и вправду очень точные, — глядя на Тилля поверх стакана, Петер вернулся к своему пиву. Или что там было, неважно уже. Главное чтоб вставляло. А вставляло хорошо. Связывать немецкие слова друг с другом становилось все труднее. — А ты разве не немец? — Тилль, похоже, перебрал, потому что макароны не хотели накручиваться на вилку с первого раза. — А что, похож, что ли? — Петер от выпивки делался агрессивным, но вместе с этим спать ему хотелось ужасно. — Не сказал бы. Ты слишком мелкий для немца и крупный для француза. Акцент у тебя забавный. Ты откуда-то из Скандинавии? — Моя фамилия тебе ничего не говорит? — Петер пренебрежительно усмехнулся. Выпивка кончалась. — А ещё писатель. И да, в туалет меня погнало острое кишечное расстройство, если ты такой дотошный.       Тилль поперхнулся. А Петер заказал ещё бутылку. Он должен напиться так, чтобы никакие приличия не помешали ему сказать: "я хочу трахнуть тебя" и воплотить это в действие. О последствиях он не задумывался.       Сколько длилась эта трапеза, Петер сказать не мог. За окном стало совершенно темно, словно кто-то налил на стекла чернил, но одно было ясно — столько еды даже Тиллю не под силу. Пока Линдеманн отдувался, дожидаясь, когда в забитом под завязку желудке освободится хоть немного места, Петер стащил несколько кусочков. Пиццу он не любил, но надо было чем-то закусывать, чтобы в решающий момент не утерять ясность забродивших мозгов. Однако даже резиновое тесто, щедро политое топлёным сыром, к которому липли зубы, не помогло избавиться от ощущения, что внушительная фигура Линдеманна начинает двоиться. Желудок, обожженный спиртным, жалобно урчал — пицца была лишней. Петер был готов к тому, что утром его вывернет наизнанку. Мысли всё чаще возвращались к нужнику — Петера тянуло туда уже по естественным причинам. Но он терпел, не в силах оторваться от восхитительного зрелища. Тилль через силу доедал пиццу. Она действительно была слишком вкусной, чтобы бросить её недоеденной.       Когда на подносе остался один кусок, Тилль потянулся руками куда-то вниз, под стол. Петер, буравивший пиццу остекленевшими глазами, краем уха уловил тихое бряцанье. Тилль расстегнул ремень. Ха, надеялся, будто это волшебным образом освободит его желудок. Петер хихикнул над его уставшим взглядом, бродившим по пицце, как вдруг дёрнулся, чтобы подняться и сесть рядом с Тиллем. Получилось это далеко не с первой попытки — состояние "в говно" было успешно достигнуто. Ноги подкашивались, голова гудела, а по крови бежало приятное тепло, будто он выпил стакан глинтвейна после прогулки по морозу. Раскрывать рот, дабы объяснить причину столь внезапного перемещения, было бесполезно — всё равно вырвалось бы только бессвязное мычание. Весь немецкий, который Петер учил столько лет, вылетел у него из головы. Английский он почему-то помнил. Почему бы не обратиться к Тиллю по-английски? Это будет забавно. — Ай лав... Нет, ми... Ай лайк, — запинаясь на каждом слове, начал он, взяв тот самый кусочек, и поднёс его к лицу Тилля, словно дразнил, — лайк лук, тьфу ты, вотч..       That? For? So? Что из этого огромного количества союзов нужно выбрать для простого "как"? Петер остановился на "that". Тилль удивлённо посмотрел на него — глаза у него зелёные, надо запомнить — так, будто не понял ни одного слова. А Петер нежно оглядел редко вздымающийся живот Тилля, на котором рубашка опасно натягивалась, что между едва державшихся пуговиц было видно бледную плоть, и продолжал терзать писателя своим восхитительным английским: — Ай лайк ту вотч, зэт ю иат, бикоз ай... Ай вилл ю иат ит.       На человеческом английском фраза Петера «мне нравится смотреть, как ты ешь, поэтому я хочу, чтобы ты это съел» звучала совсем иначе, но мужчина был слишком пьян, чтобы помнить все тонкости грамматики. Тилль его понял, а больше Петеру ничего было не надо. Он полными любви глазами смотрел, как Тилль, морщаясь от боли, всё же взял кусок. На то, что руки Петера по-прежнему пахли спермой, никто не обратил внимания. Тилль терпеливо жевал, машинально потирая ноющее от обжорства брюхо — хлипкие пуговицы вот-вот грозились сорваться — с такой сосредоточенностью, будто это могло ускорить процесс. Но ел он безумно медленно, давая Петеру насладиться каждой секундой, невыносимо длинной оттого, что возбуждение никак не помогало ровно сидеть. Петер, уже ничего не стесняясь, крепко прижался к нему. Тилль вроде бы и не возражал. Но стоило Петеру уложить руку ему на живот, как тот шлепнул ладонью по неловким пальцам. Довольно больно. — Пожалуй, хватит, — язык у него заплетался не меньше. Острые соусы итальянских блюд окружили оранжевым пятном его лоснящиеся губы. Петеру захотелось их поцеловать. Здравого смысла хватало, чтобы терпеть и молча любоваться Тиллем, который мученически возвел глаза к грязному потолку. — Я до дома не доеду, — какой-то там шлепок не остановил Петера, и он любовно почесал жирную шею писателя. Пальцы укололо щетиной. Бритье — для слабаков. — Я тоже, — жалобно запыхтел Тилль, засовывая руку в карман. Официанка ожидающе смотрела на них чёрными кнопками глаз. Наверняка выставила счёт больше, чем за всю историю ресторанчика.       Расплатившись — разумеется, Петер не потратил ни цента — мужчины, скребя локтями по потным бокам любителей ночного отдыха, протиснулись на улицу. После тёплого помещения Петер затрясся, пусть и умудрился не забыть куртку. Его и без этого шатало из стороны в сторону, как маятник. Идти получалось только зигзагами, отчего Тиллю, который плелся за ним, путь к машине, стоявшей одним колесом на тротуаре, показался нескончаемо длинным. Владелец серебристого автомобиля стоял, прислонившись к капоту, и мрачно курил. Такая сумрачность могла быть вызвана только тем, что молодой брюнет, заросший щетиной до самых глаз, единственный остался трезвым на этом празднике жизни. А услуга "трезвый водитель" в этих местах — неслыханная роскошь. — Послушай, приятель, — Петер великодушно взял на себя переговоры, хотя выглядел куда более подозрительно, чем Тилль. У Тилля хватало сил только судорожно дышать и держаться за живот. Немудрено, что парень взглянул на них с опаской. — Не подвезешь нас? — Петер с трудом цеплял слова друг за другом, словно нанизывал бисеринки на нитку без иголки. — Высадишь у гостиницы — Тилль, как там она называется? — вот, у неё, а мы доберёмся.       Парень нерешительно кивнул. — Только едь осторожно, если не хочешь, чтобы мы обблевали тебе всю машину, — заключил Петер, по-свойски открыв дверь, и завалился на заднее сиденье. Когда рядом с ним плюхнулся Тилль, машина даже заскрипела. Немного напуганный, парень действительно осторожно вырулил с тротуара и покинул нехорошую улицу. За тонированными стеклами появились знакомые вычурные фасады — спокойные и прекрасные, словно на соседней улице не было никаких притонов. Машина ехала медленно, хотя водителю хотелось прокатиться с ветерком, под орущий по радио рэпчик, но сейчас его внимание занимали пассажиры. Один из них, худощавый, с длинными спутавшимися волосами, несвязно говорил что-то на ухо приятелю, занявшему своей массивной тушей почти всё заднее сиденье. Туша страдальчески пыхтела, поддерживая обтянутое чёрной рубашкой брюхо. Пряжка расстегнутого ремня звякала на каждой трещине в асфальте. Худощавый застегнул на джинсах только пуговицу, а про молнию забыл. Ни Тилль, ни Петер не задумывались о том, что выглядят так, будто уже успели потрахаться.       Возбуждение, смешанное с острым желанием справить нужду, не давало Петеру сидеть на месте. Он ерзал, то пытаясь сдвинуть Тилля подальше, то укладывал голову ему на плечо. И вообще вёл себя так, будто в задницу ему воткнули шило. Машина была старая, ехала неровно. Не поездка, а одно мучение. Петер чувствовал, как в ритм с тряской машины плещется содержимое его желудка. В салоне воняло бензином, а от запаха бензина Петера мутило ещё сильнее. Он бы и не попытался себя сдерживать, если бы его стошнило прямо здесь. Тилль, похоже, думал так же. Лицо Линдеманна, и без того бледное, совсем позеленело, а румяные щёки Петера приобрели землистый оттенок. Водитель невольно прибавил скорость. Отмывать машину ему не хотелось. — Вы хоть потерпите, — вздохнул недо-таксист, краем глаза замечая, как рука длинноволосого подкрадывается к молнии брюк соседа.       Тилль чувствовал себя слишком плохо, чтобы хоть как-то ответить на эти домогательства, но стоило Петеру попытаться просунуть руку под свисающий через пояс живот, не выдержал и заехал назойливому ухажеру в нос. Он вовсе не собирался калечить Петера, нет — просто немного вразумить, но не рассчитал силу. А силы в нём было хоть отбавляй — Петер понял это, когда кровь алой струёй брызнула из разбитых ноздрей. Водитель, вздрогнувший от этой сцены, ожидал криков или хоть какой-то реакции от худого — тот некоторое время тупо смотрел, как солёные струйки оставляют красные дорожки на его парадной футболке, капают на вонючее сиденье. Осторожно утеревшись, он взглянул, на вымазанную в крови руку, но не стал ни на йоту трезвее. Даже то, что Петер очень гордился своим аккуратным узким носом, не могло заставить его хоть что-то предпринять. А вот в Тилле проснулось сострадание. — Блять, да у тебя кровь на лице... — прошептал он поражённо, не совсем осознавая ужас кровавого зрелища, и внезапно схватил Петера за волосы. Тот невольно запрокинул голову назад, но ненадолго. Увидев поджатые губы, из-за которых доносилось сдавленное бульканье, Тилль отпустил его и отодвинулся к окну. О том, как лечить разбитый нос в полевых условиях, ни он, ни Петер не имели ни малейшего понятия. — Ладно, само пройдёт, — с пьяной беспечностью пробормотал Петер по-шведски, зажимая нос двумя пальцами. Вонять бензином тут же перестало. Да и нос оказался цел. Вроде бы. А футболка с Sabaton — нет. От такого и Петеру захотелось материться. Остатками пьяного в стельку сознания мужчина понимал, что в метро в таком виде его точно не пустят. Значит, надо переконтоваться у Тилля до утра. Если он не лишён человечности, то не откажет. Петера начало подташнивать. Кровь закупорила нос, он задыхался. Тилль с виноватым видом молчал, не зная, как помочь — да и как, если у водителя с собой даже воды не было?       Гостиница ещё была открыта — часы на башне соседнего здания пробили полночь — а за рецепшеном сидела уже другая девушка, абсолютно равнодушная к виду ввалившихся в холл Тилля и Петера. Тилль едва передвигал ноги, Петер низко опустил голову, надеясь скрыть за волосами обезображенное лицо. Кровь остановилась, но перед этим успела залить подбородок, солёной коркой засохла на губах. Тилль ничего ему не сказал — Петер растолковал молчание в свою пользу. Девушка была такая сонная, что отдала Тиллю ключи, даже не посмотрев на его спутника. Наверное, спутала Петера с женщиной — в холле стоял приятный полумрак, размывавший все контуры. А раз спутала, то в том, чтобы всякие писатели приводили к себе в номера шлюх, не было ничего предосудительного.       В лифте — Петеру наконец-то удалось на нём прокатиться — оказалось зеркало. Петер обожал зеркала, и пока Тилль дремал у входа, не упустил возможности на себя полюбоваться. Вид окровавленной физиономии с расквашенным носом нисколько его не испугал. После такого количества спиртного Петера уже ничего не пугало. А вот Тилль, трусишка, испугался вида крови — отвернулся, не хотел смотреть. Освещение в лифте было яркое до беспощадности. Петер осторожно коснулся кончика носа — тот был по-прежнему острым. Да, просто лопнули сосуды. Но видок был всё равно жуткий.       Так же молча Тилль запустил его в номер и плюхнулся на кровать, оставив Петера самостоятельно решать свои проблемы. Тот кинул вожделеющий взгляд на распростертое по кровати тело и отправился в ванную. Прежде чем лезть к Тиллю, надо было привести себя в порядок.       Умывание нисколько не прояснило мыслей, зато в мини-баре нашёлся коньяк. Петер беззастенчиво тяпнул хорошую порцию, и пока Тилль в бессознательном состоянии лежал на кровати, решил заняться первой помощью. А именно — употребил коньяк внутрь и наружно. Щипался он не хуже капель, а бутылочка после холодильника жгла пальцы ледяным холодом. — Могу ли я чем-то от... побла... отблагодарить тебя, вот? — сделав на всякий случай ещё глоток, гнусаво спросил Петер, проходя в спальню, где было темно, как в середине ночи. Никакой лунный свет не освещал поэтично Тилля — небо густо заволокло тучами. Оно и хорошо — Петер ненавидел романтику. — Можешь мне отсосать, но я ничего тебе не дам, — ответило бесчувственное тело, даже не думавшее раздеться. Ничего страшного, Петер сам снимет с него брюки.       Он сел между широко разведенных ног Тилля и расстегнул брюки, готовые треснуть по швам на его сочных бёдрах. Опьянение отбило все остатки застенчивости, но от неё Петер и в трезвом состоянии не страдал. А вот от того, чтобы стащить с Тилля брюки, очень даже. Эта сонная от пережора туша весила, наверное, под сотню, хотя Тилль не выглядел даже полноватым. Петер, час назад мечтавший о сексе с ним, представил, как это громадное тело прижимает его к кровати своим весом, и содрогнулся. Нет, если уж они и потрахаются когда-нибудь, то Тилль обязательно будет снизу. В целях безопасности.       Чуть припустив с Тилля брюки — тот, неблагодарный, не делал ничего, чтобы облегчить эту задачу — Петер наклонился и романтично выдохнул ему в лицо. Тот сразу проснулся, учуяв исходящее от Петера амбре. — Да я лучше член в сточных водах прополощу, чем у тебя во рту, — да он ещё и брезгливый, приехали. — От тебя воняет, как из помойки. — Зато я не какая-нибудь триперная шлюха, — за такие слова Петер имел полное право разбить ему нос, так, ради равновесия, но миролюбиво произнёс: — Уже поздно. — рука легко опустилась на промежность, ощупывая простор для действий. Петера пробрало на смех: — Я думал, что у самца вроде тебя должно быть побольше. — Не болтай, займись своей благодарностью, — буркнул Тилль, явно обиженный.       Петер деловито заправил волосы за уши и без возражений принялся за дело, и то, что он никогда таким не занимался, его не остановило. Облизнуть, взять в рот, аккуратно, чтобы не прикусить, помочь руками, если не захочет подниматься. Какие могут быть сложности, тут и ежу всё понятно! А то, что на вкус немного мерзко, так это можно потерпеть. Петер даже не ожидал, что втянется. И Тиллю, похоже, его неумелые, осторожные действия нравились. Петер, у которого от неудобной позы начала болеть спина, вдруг почувствовал, как член, плотно зажатый его губами, радостно воспаряет. Надо же, это заняло не так много времени. Процесс Петеру понравился, хотя он никогда не любил что-то делать для других даже в сексе. Но ощущать, как чужая плоть постепенно затвердевает, бороться с подступающей тошнотой, проходиться языком по складкам кожи, такой интересной на ощупь, задыхаться от удушливого запаха мужчины, которого он так долго желал — коктейль ощущений оказался необыкновенен. Петер пожалел, что не может сделать минет самому себе — это стало бы апофеозом его нарциссизма.       Увлеченный новыми ощущениями, Петер постепенно трезвел, но не задумывался, что Тилль, начавший страстно сопеть и дёргаться, может кончить ему в рот. Такого Петер даже не предполагал — предчувствующий разрядку Тилль хрипло рассмеялся, увидев его выпученные глаза. Сперма хлынула Петеру в рот с силой пены, рвущейся из пожарного брандсбойта на горящий дом. Петер рефлекторно сглотнул — крупное движение кадыка заставило Тилля изумленно вытаращиться в ответ. Но насладиться послевкусием Петер не успел — тошнота предательски скрутила желудок, который не выдержал издевательства в виде гадко пахнущей спермы. В одно мгновение Петер скатился с кровати и сгорбился, хватаясь за живот парализованными руками. Под ногами оказался пушистый ковёр, но Петеру было уже всё равно. Он не мог сдерживаться. — Только не на ковёр, Петер, — просипел Тилль, услышав липкий, какой-то заржавелый звук, с которым все содержимое этого вечера поползло вверх по пищеводу Петера.— Петер, блять.       Петера рвало. Тиллю хотелось присоединиться к нему. — И кто только стелит ковры в гостиничном номере? — краем глаза посмотрев на едко смердящую лужу, Петер сплюнул и завалился Тиллю под бок. Изо рта у него запахло ещё хуже, но Тилль почему-то не возражал. — Это очень нехорошие люди, Петер, — трезвеющему шведу показалось, что его имя Тилль выговаривает с особенным удовольствием, почти с нежностью. — Завтра они всё уберут. — Спокойной ночи, — растягивая слова в зевке, пробормотал Петер и отключился, ткнувшись носом в подмышку Тилля. Весь вечер насквозь пропитали самые противные запахи, но Петер уже принюхался. Засыпая, он ощутил, как Тилль поглаживает его по волосам, и улыбнулся.       Петеру было трудно восстановить в памяти все события вчерашнего вечера — похмельный синдром ударил по голове чугунной кувалдой, разбитый нос опасно закладывало, как при начинающейся простуде, во рту стояла мерзкая горечь. Будь он дома, ни за что не вылез бы из кровати. Может быть, позвал бы умирающим голосом Себастьяна, чтобы тот принёс стакан холодной воды и выполнил наконец свои сыновние обязанности. Но кровать была чужой. Гораздо шире и мягче, чем дома. И Петер лежал на ней поверх одеяла — судя по тому, как ныл пережатый ремнём живот, одежду он так и не снял. Весело же он вчера проводил время! Только с кем? С Тиллем? А почему его тогда нет в кровати? Петер глухо застонал и провел рукой по лицу. От рук чуть уловимо пахло спермой. Похоже, вчера он тусил по-чёрному.       Едва он успел об этом подумать, как дверь номера раскрылась с тихим щелчком. В холле заворочался большой тёмный силуэт — утро было пасмурное, отчего все цвета казались сероватыми и какими-то дохлыми. В Тилле, неспешно подошедшем к кровати с подносом в руках, Петер не заметил ничего экстравагантного. Чёрные джинсы, серая футболка, опухшее сонное лицо — если бы не странная причёска с длинными волосами спереди, Тилля можно было бы принять за самого обыкновенного человека. Только обыкновенные так не стригутся. Петер с подозрением взглянул сначала на него, затем на поднос. — Завтрак в постель, как романтично, — он раздражённо закатил глаза, заткнув Тилля прежде, чем тот успел придумать оправдание, которое бы не испортило Петеру настроение окончательно. На одолженном из столовой подносе громоздилось столпотворение блюдечек с тостами, сыром, ветчиной и слоёными булочками. Завершали натюрморт две чашки с таким ароматным кофе, что Петер даже забыл о своём ритуале прополаскивать горло после похмелья чем-нибудь покрепче. — Я думал, после вчерашнего тебе нужно поесть поплотнее, — виновато произнёс Тилль, не скрывавший огорчения — такой неприветливости он не ждал — и сел рядом. — А мне кажется, это извинение за вчерашнее, — прогнусил Петер, красноречиво задирая покалеченный нос. Никакой угрозы для красоты больше не было, так, несколько ссадин. Но при виде этого увечья Тилль покраснел, как нос пьяницы. — Да, извиниться за твой нос я тоже хотел, — произнёс он тихо, сосредоточенно собирая в складки тонкую ткань пододеяльника. — У тебя красивое лицо, —на этих словах глаза польщенного Петера широко распахнулись в ожидании комплиментов, — и мне не хотелось его портить. Просто я не знал, как по-другому остановить твоё либидо. Ты от граппы вчера так разбушевался? — прибавил он добродушно. — А, — дерущая горло бурда из событий вчерашнего вечера начала медленно расслаиваиться в обратном порядке, превращаясь в чёткие слои только что смешанного коктейля. — Помню.       Вид глядящих исподлобья зелёных глаз — тушь Тилль успел смыть — заставил шведа вздохнуть и сделать одолжение. Он взял кусочек жирной ветчины и неохотно прожевал его, даже не думая садиться. Лёжа тоже хорошо было есть. — И что нам теперь делать? — обеспокоенно спросил Тилль, даже не посмотревший на еду. — Мы же, получается, переспали, и ты, — взгляд его метнулся к засохшей на ковре луже, — помнишь же, чем мы тут занимались? — Ничего не делать, — Петер с равнодушным лицом потянулся к следующему кусочку. Ветчина пробудила в нем голод. Тёмные глаза с почти чёрными радужками, только что бывшие пустыми и злобными, вдруг подобрели и оказались необыкновенно приятного цвета, как спелые каштаны. Такие же круглые, с тёплым солнечным блеском. Правда, набрякшие мешки нижних век портили их так же, как и самоуверенное выражение лица Петера с плотно сжатыми губами. Казалось, Петер никогда не ужасался, видя себя в зеркале по утрам. Настала очередь Тилля с любовью смотреть, как другой человек принимает пищу. Но Петер всегда ел быстро, бесшумно и аккуратно — никакого удовольствия, сплошные приличия. А ещё он терпеть не мог, когда во время еды на него так пристально смотрели. — Как это — ничего? — Тилль проследил, как Петер смял тонко нарезанную ветчину комком и забросил в рот. — Ты говоришь это так, будто каждую ночь спишь с кем-то новым. И так, будто в том, чтобы заниматься сексом с мужчиной, для тебя нет ничего необычного. — Ты боишься произнести слово "шлюха", как мило, — Петер облизнул пальцы, мысленно содрогаясь от того, как противно это должно выглядеть, — а на самом деле у меня девушка есть. — Хорошенькая? — вяло поинтересовался Тилль, не поднимая на Петера глаз. Тот даже и не думал, что знаменитость может оказаться настолько ранимой. Или это вино ещё говорило у Тилля в голове, делая его до противного сентиментальным. Способность немцев расчувствоваться на пустом месте крайне его раздражала. — Да, но с тобой ей не сравниться, — Петер не вкладывал в свои слова ни толики серьёзности, но по тому, с какой надеждой взглянул на него Тилль, понял, что звучал совершенно искренне. Надо было просто отшутиться... — Я даже как-то не думал, что ты можешь с кем-то встречаться, — пробормотал Тилль, вновь отворачивая голову. — Выглядишь очень самодостаточным. Такие, как ты, обычно не любят никого, кроме себя. Вернее, никого, кроме себя, не могут полюбить.       Петер даже уронил маслянистый хлеб на колени, поражённо раскрыв рот. Тилль попал, как говорят, в яблочко. В то самое яблочко, что было нарисовано у Петера на горшке, когда он ходил в детский сад. — Чёрт, очень точно сказано, — Петер машинально поправил спутавшиеся волосы, пока в другой, вялой руке, лежал ещё тёплый кусок хлеба. — Хотя, — прибавил он безразлично, — писатель должен быть проницательным. Да, с женщинами у меня напряжённые отношения — нынешняя невзлюбила моего сына.       Он скрипнул зубами, пожалев, что подался в откровения, но то, как ради любви к нему терпели друг друга Аннет и Себастьян, не замечать было нельзя. — Так разойдись с ней, раз так, — предложил Тилль, которого весьма расстроила преграда в виде какой-то девушки. И неприязнь к ней, возникшую с самого первого упоминания, Тилль не мог побороть. — Сын-то маленький у тебя? — Студент, — любовно произнёс Петер и улыбнулся. Тилль только сейчас заметил, как забавно у него выдаются вперёд крупные резцы. До этого Петер улыбался только губами, словно улыбка могла его изуродовать. — Большой, выше меня на голову. — Такой точно не будет переживать, если ты уйдёшь от неё. — Но он будет переживать, что меня всю ночь нет дома. — глухо возразил Петер, стремительно мрачнея. Даже его щёки, никогда не терявшие яркого румянца, вдруг потускнели. — Мне пора идти.       Он уже видел себя бодрым, стремительно встающим с кровати и гордо уходящим, бросив небрежное "прощай", но не нашёл сил даже поднять голову с подушки. А Тилль снова принял его слова за чистую монету. — Уходишь... А, может, мы ещё увидимся? Так хорошо провели время. Не хотелось бы, чтобы наше общение так быстро закончилось. — протрезвевший Тилль вернулся к своей обычной немногословности. Неуклюжие руки с толстыми короткими пальцами, нервно подрагивая, продолжали изучать пододеяльник. — Да помню я, как ты в первую встречу сказал, что я тебе нравлюсь. Господи, да зови меня, когда хочешь и куда хочешь. Только не с таким видом прыщавого парня, который на медляке приглашает одноклассницу на танец, — холодно предостерёг его Петер, с удовольствием отпивая кофе. Теперь утро казалось вполне сносным, и голова не так болела. — Я думал, ты уверенный в себе самец, которому похер, с кем он спит и кто ему сосёт. А ты ведёшь себя, как пубертатная школьница. Ты бы ещё бантики надел, для завершения образа.       Тилль сдавленно фыркнул: — У меня кстати была небольшая повесть про школьницу из плохого района, которую изнасиловал её школьный учитель математики. И да, мне действительно похер. Я гей. — Мм, — Петер не любил сыр, отчего решил съесть его вместе с тостом, аппетитно хрустевшим на зубах. Новость об ориентации Тилля почему-то нисколько его не удивила. Такую громадину невозможно представить рядом с женщиной. — А что у тебя ещё есть? Твои скелеты в шкафу меня не интересуют. Ты же сам сказал, что я люблю только себя.       Петер прекрасно видел, что Тилль хочет поговорить об их дальнейшей жизни, но только не своих произведениях, однако сдался. — Мне сегодня ночью плохо спалось — я всегда плохо сплю после обжорства, — пояснил Тилль, доставая из кармана телефон, — и вот, наваял кое-что. Хотел спросить твоего совета, если ты не торопишься уходить.       Не отдавая телефон любопытно наклонившемуся Петеру, он открыл самые простые заметки — так вот, оказывается, где творятся шедевры — и, выбрав одну из цветных полосок, развернул заметку. — Правда, оно сырое ещё, — замялся Тилль, пока Петер сосредоточенно бегал глазами по экрану. Он даже бутерброд отложил. Ведь нечто, набросанное Тиллем посреди ночи, было действительно достойно внимания. Как и всё, что пишется ночью, рассказ "Выходи за меня", где всего-навсего описывался секс жениха и его покойницы-невесты, было написано легко и непринуждённо. Автор не хотел подвергать свои мысли критике. Автор хотел спать, и это чувствовалось. Хотя слог у Линдеманна был хороший, только слишком интеллигентный. Полуразложившийся труп он описывал так, будто это была картина Рембрандта. Но самой большой проблемой Тилля был крошечный словарный запас — "почти", "уже", "пока", "казалось" повторялись чуть ли не в каждом предложении. Выглядело это это ужасно. А диалоги... Господи, да ведь ни один нормальный человек не будет говорить связными предложениями по три строчки длиной!       Петер театрально закрыл лицо одной рукой — этому жесту, в котором даже самый тупой человек должен был распознать, что другой устал от бесполезного разговора, научил его Себастьян. Но Тилль был на несколько лет старше Петера, судя по всему, бездетен, и о современных способах выражения чувств не знал ничего. — Что, впечатлён? — хохотнул он, забирая телефон. Похоже, Тилль любил свои произведения так же слепо, как Петер — себя.       Петер наконец отнял от лица руку и буркнул с явным возмущением: — Я сделал бы лучше! Раз это такая приходово-эротическая вещица, то почему бы не сделать её ещё более сумасшедшей? Твои герои трахаются под луной, и честно скажу, это выглядит по-идиотски для такого знаменитого автора, каким ты себя считаешь. Убери этот лунный свет, он смотрится здесь неуместно. Я бы лично добавил восстание зомби!       Как-то давно Петер написал повесть про невероятно харизматичного вампира, который питался человеческой энергией, превращая молодых людей в стариков, и очень любил эту вещь. Так же сильно, как зомби-апокалипсис и межпланетные путешествия. Разумеется, прототипом главного героя, Петтери — действие происходило в Финляндии — стал автор. — Ну, например, я могу добавить, — немного растерянно выдавил Тилль, удивлённый такой реакцией на своё произведение, — что дно гроба за секунды истлевает, а через мокрую землю прорываются гнилые руки и утаскивают героя в царство похоти и удушья, потому что до определённого момента ему надо будет дышать. — Воздуха в толще земли нет, — грубовато прервал его Петер. — Ты ещё уточни, сколько времени прошло со свадьбы героев. А то невеста как-то очень быстро прогнила. — Значит будет эротическая асфиксия, — развёл руками Тилль. Вдобавок ко всему, когда стало нужно обсудить сюжет, ключ его бурной фантазии быстро иссяк. — Я бы на твоём месте придумал что-то не настолько безумное, — Петер откинул одеяло, показывая на белый свет окровавленную футболку и голые колени в прорезях джинсов. — Тогда будь добр делать это подходящим к тексту тоном, — улыбка расползалась по бледному лицу Тилля всё шире и шире. — Это будет происходить тоже в гробу?       Петер недоуменно приподнял тонкую бровь, но, догадавшись, что это за "подходящий тон" произнёс томно, как актриса порнофильма: — Предлагаю обычное восстание мертвецов на фоне. Секс при посторонних эффектно смотрится.       Петеру понравилось, как внимательно стал смотреть на него Тилль, но под конец абсолютно неэротично шмыгнул носом — нормальное дыхание начало к нему возвращаться. — Обычное восстание? — Тилль задумчиво поскреб подбородок. — А ты разве не собирался переделать всё в более обычную эротику, раз ты такой консерватор? — Хорошо, пусть с ожившим мертвецом, но не в земле, окей? — вошедшему в кураж Петеру не понравился взгляд, с которым Тилль внимательно следил за каждым его словом. Словно вместо обсуждения хотел завалить его на подушки, воняющие, как некастрированный хряк, и как следует трахнуть. Но Петер непоколебимо сдвинул брови: — Пусть она умрёт в этом гробу, вылезет, и пристанет к кому-то, кто на подольше у её могилы задержался, но только не в земле! В твоём описании секс под землёй выглядит смешно и мерзко. Я не знаю, как ты это пишешь, — вздохнул он, устало взмахнув рукой, и подполз к краю кровати. Вся эта пантомима и сексуально озабоченный автор порядком ему надоели. Автор, не желая разбираться, играет ли Петер или вправду так на него смотрит, уверенно взял того за щёки. Понимая, к чему всё идёт, Петер попытался вырваться, но шершавые губы Тилля коснулись его губ прежде, чем швед успел разорвать объятия. — Ты просто неправильно читаешь мои рассказы. — выдохнул он ничего не понимающему Петеру в нос перегаром и зубной пастой, и с новой силой впился в его губы. Будь они парой в мелодраме, Петер скривился бы от отвращения. Он ненавидел крупные планы с поцелуями, а переплетающиеся языки актёров казались ему спаривающимися слизняками. Но целоваться с Тиллем ему понравилось. Это было совсем другое, чем целовать тонкие мягкие губы Аннет, от которой всегда хорошо пахло. Это было сильно и страстно. Петер чувствовал, что силы равны. И было это круто. — Вдохновения тебе, — прошептал он, сползая с кровати. Он боялся задерживаться, но не потому, что дома ждал его Себастьян. Петер не знал, чего ожидать от Тилля, который вдруг подошёл к шкафу. Через широкую кровать грозовой тучей пролетела какая-то одежда — Петер на лету поймал чёрную толстовку. С черепами. — Возьми, — прислонившись спиной к шкафу, тихо произнёс Тилль, пока Петер удивлённо разглядывал толстовку, казавшуюся огромной. — А то у сына будут вопросы, когда ты снимешь куртку. Вернёшь, когда встретимся. Мы же встретимся? — взволнованно прибавил он, подходя к Петеру. — Да, — выпалил Петер, вскинув подбородок. И слова его были правдой.