Selfdestruction

      Когда Антон наконец приезжает домой - Леши, естественно, по-прежнему нет. Да и следов того, чтобы он приезжал и куда-то уехал тоже. Дверной замок с звонком молчат и днём, и вечером. Старший видимо сдерживает обещание вернуться к воскресенью - только и с утра за вещами никто не заходит.       Хотя, на самом деле, Лёша хочет. Сначала хочет вернуться в субботу, потом в воскресенье, чтобы хотя бы поехать на базу вместе - пусть да, толком не разговаривать, но хоть не расстраивать перед тренировкой. Но Соня стоит на своём - виснет на шее, стоит ему заговорить о брате, целует настойчиво, заглушая любые попытки сказать об отъезде, в волосы пальчики тонкие запускает и на ухо горячо шепчет просьбы остаться. В субботу днём шепчет. В субботу вечером шепчет. В воскресенье утром просто залезает верхом на толком не проснувшегося старшего Миранчука. А потом он и сам не понимает, как оказывается с ней в одной машине и вместе едет на тренировку.       Антон, в целом, может с этим жить. Да, ему больно, но иначе быть просто не могло, он понимал это еще тогда, когда чувства к старшему брату только начали зарождаться, вставая комком поперек горла. Леша никогда бы не ответил ему взаимностью, это факт. Антон твердит это себе весь вечер выходного дня, утопает в своих тягостных раздумьях, но не пьет больше — ему хватило. Вряд ли он притронется к бутылке в ближайшее время. Ну и хорошо, так даже лучше — он все еще спортсмен, как-никак.       Эту боль можно стерпеть — продолжает верить он. И у него даже получается, пока он, к собственному несчастью, не натыкается взглядом на эту сладкую парочку по приезде на тренировку.       Сука, Леша ее теперь еще и сюда возить будет? Какого черта она тут забыла? Совсем заняться нечем, что ли? А ведь раньше, до ее появления, они с братом вот так приезжали на одной машине, и всю дорогу слушали любимую музыку — одну на двоих. А теперь на месте младшего Миранчука она. Антону очень больно.       Лёша откровенно сам не понимает, какого хрена он возит свою не слишком уж любимую даму прямо на тренировочную базу. Но он проебался где-то в тот момент, когда она хватала его под локоть по дороге к машине, что-то щебетала - видимо о том как хотела бы посмотреть на их занятия, а он это как-то проебал, а потом оп, картинка - Соня уже сидит на пассажирском и переключает папки на флэшке, на которой откуда-то вместо привычного американского рэпа оказывается папка с какой-то русской попсой. Оп, еще картинка - он вынимает из багажника сумку со шмотками для тренировки, а она уже царапает свежесделанным маникюром его плечико и тянется к губам, обхватывая ладонями лицо, разворачивая к себе и даже не давая заметить, как на стоянку заруливает до боли родной Шевроле Тахо.       Антон едва ли не вдавливает педаль газа до упора, стоит ему только увидеть знакомые силуэты, увлеченные поцелуем прямо посреди парковки. Нет, ну это просто какое-то издевательство, блять. Антон и взгляда от них оторвать не в силах: смотрит с мазохистским удовольствием на то, как эта разукрашенная кукла будто бы пытается засосать несчастного Лешу своими губищами, как пылесос жалкую крошку хлеба на ковре. «Вы еще потрахайтесь тут» — мысленно возмущается Антон и, проводив влюбленных взглядом, полным отвращения, паркуется по-человечески и утыкается лбом в руль. Хочется заорать. Во весь голос, как в детстве, когда маленькие близнецы голосили на всю детскую площадку, стоило только Антоше упасть с качелей. Он орал от боли и страха, а Леха — просто за компанию, видимо.       Почему всё это происходит? Ну почему? Это всё походит на какое-то издевательство. Антон ведь не железный, ему больно так, словно сердце вот-вот функционировать перестанет.       Лёша все равно чувствует на каком-то глубоко ментальном уровне присутствие брата - отстраняется от губ, облизывается машинально - и по сторонам взглядом шарит. Только когда находит родной серебристый внедорожник - рукой машет, как ни в чем не бывало, совсем как раньше, когда один выходил с тренировки раньше и машину грел, а потом второй взглядом искал ибо никогда не помнил где они вместе запарковались. А Соня как назло, будто издевается - виснет у старшего на шее, улыбается во все 64 и тоже ручкой своей наманикюренной машет. А потом присасывается губами к длинной Лёшиной шее, оставляя на ней прямо таки какое-то показательное красноватое пятно - не то от пошло красной помады, не от от ебучего пылесосного засоса.       Это все какой-то пиздец — справедливо решает Антон, не найдя в себе сил помахать и улыбнуться в ответ. Даже оскал не вышел, губы задрожали позорно, отказываясь растягиваться в натянутой улыбке. Никак не отреагировав, он берет свою сумку и двигается в нужную сторону, мимо этих голубков. Младший Миранчук обижен на весь мир, а в частности, конечно, на брата-предателя, променявшего его на эту... Дырку для ебли. Более лестного слова у него на Соню не находится.       Антон чертовски обижен, а потому с братом даже не здоровается. У Леши наверняка появятся к нему вопросы — к тому моменту Антон успеет придумать оправдание своему поведению, но сейчас он выдавить из себя банальное "привет" без слёз не сможет. Ну уж нет, так унижаться он не планировал.       Следующим, кого Антон встречает на своем пути, оказывается Смолов. Нет, ну это точно издевательство. Просто кошмар. Наверное, Антон в аду.       А Смолов все видит - он вышел из машины всего на минуту раньше Антона, припарковавшись немного в стороне, за клубным минивэном, оставаясь незаметным для обоих близнецов. Но всю немую сцену видит более чем - и картина если не проясняется полностью, то хотя бы становится чуть более понятной. У Леши действительно есть девушка, и судя по всему он уделяет ей слишком много внимания, которого теперь не хватает младшему брату. Но настолько не хватает чтобы набухиваться до голубых соплей и давать в задницу в туалете ночного клуба? Видимо в этом уравнении есть ещё переменные, которых он пока не знает. Но в целом это вполне себе любопытно - особенно когда у самого в жизни ничего кроме тянущей депрессивной чернухи ничего не происходит. Но подходить и спрашивать напрямую уж точно не в правилах Феди, поэтому когда он пересекается с младшим близнецом в коридоре у раздевалки, он просто подмигивает - вроде красноречиво, а вроде как ни в чем не бывало и заходит первым, сверкая из-под растянутой фирмовой майки всеми своими татуировками.       Антону хочется развернуться и уехать, лишь бы не видеть этих раздражающих до трясучки лиц. Просто забить на всё, сесть в машину и исчезнуть. Но такой его уход незамеченным не останется, к нему однозначно появятся вопросы, на которые он отвечать не готов. Проблем в жизни ему и так хватает, без нравоучений Семина и косых взглядов товарищей.       В раздевалке он зажимается в угол в обнимку с телефоном и ни на кого не реагирует — разве что, безучастно пожимает руку Тарасову и снова утыкается в ленту инстаграма. Сонечка уже успела выложить пару сторис со своим драгоценным бойфрендом, и Антон с ужасом пролистывает их, чтобы не сосредотачивать свое внимание на этом. Нет, этот день его все же добьет. Вот бы на тренировке упасть и свернуть себе шею, это решило бы столько неприятностей разом... Он ловит на себе изредка взгляды Смолова и каждый раз показательно закатывает глаза, как бы говоря: «Как же ты меня заебал».       А тот только каждый раз усмехается все ярче, умиляясь этой по-прежнему такой наивной и детской реакции, совсем как в субботу утром - это уже даже походит на какой-то челлендж, найти ту грань, когда Антоша выбесится настолько, чтобы прийти выяснять отношения. Он и так весь на взводе - судя по тому как в телефон нервно поглядывает - та легкомысленная мадам, что крутится вокруг старшего близнеца, заливает свой инстаграм сердечками поверх фоточек Миранчука со скоростью конвейера. А Лёша вообще где-то глубоко в себе - настолько что Антона не видит от слова совсем, вообще какой-то гипноз поймал - будто не понимает как здесь оказался, что здесь происходит и на каких-то ватных ногах ползет мимо всех на поле, очень стараясь не смотреть на небольшие трибуны, где уже сидит первопричина его заебавшегося до аутичной неадекватности состояния.       Антон выполняет упражнения на автомате, совсем не стараясь, из-за чего его имя срывается с уст тренера в два раза чаще повседневной нормы. Он бы и рад приложить усилия, да только взгляд то и дело на Лешку падает, и Антону остается только вздыхать горестно, опуская взгляд и возвращаясь мыслями к тренировке — ненадолго, правда. Немного проще становится, когда у ног оказывается мяч. Младший Миранчук хреначит по нему со всей дури, вымещая скопившуюся агрессию, и позволяет себе представить пару раз, будто на месте несчастного мячика голова Сонечки. Удары получаются как никогда четкими и мощными.       Только единожды он, забывшись в своих мыслях, сталкивается со Смоловым, и вот на месте мяча в его фантазиях уже эта рожа, ухмыляющаяся по поводу и без. Феде он втащил бы с большим удовольствием, поэтому за столкновение ему почти не стыдно. Более того, он не упускает возможности «случайно» наступить мужчине на ногу — за потравмированную жопу нужно мстить.       Тут даже кто-то из команды оборачивается и присвистывает недоуменно - в матче это вполне бы потянуло минимум на желтую, ибо Антон практически целенаправленно прыгает шипами бутсы на ногу нападающего. Ладно когда это соперник, но на тренировке такое вообще не принято - даже на двусторонке. Но Федя почему то только коротко отмахивается - мол, бывает и снова бежит на ворота импровизированного соперника, только прихрамывает немного, но на лице не дрожит ни один мускул. А на трибунах Сонечке явно не до чьих то травм - она все так и ловит момент, когда Лёша пробежит поближе, чтобы послать воздушный поцелуй, сделать своими пальчиками сердечко или запилить очередную фоточку для Инстаграма. А Лёша сам только улыбается как-то неловко и краснеет, хотя на самом деле тупо не знает куда себя деть и как тупо провалиться под газон, прямо здесь и сейчас.       Антон выдыхает лишь в душе, когда струи почти что ледяной воды остужают голову и смывают с уставшего тела пот. Ему бы порадоваться, что все, наконец, на сегодня закончилось, да только дома лучше не станет — мучительные мысли его просто так не отпустят. Провести вечер в одиночестве хочется меньше всего. Напроситься в гости к Тарасову что ли?...       В раздевалке, собираясь, он поглядывает почему-то на Смолова. За выходку на поле ему стыдно — Федору же наверняка было больно, он впрочем и не виноват в том, что младший Миранчук сегодня сам не свой (как и все предыдущие дни или даже месяцы). Совесть у Антона на месте, поэтому после нескольких минут раздумий он все же решается подойти к мужчине. — За это извини, — он взглядом стреляет в область пострадавшей ноги. — Переборщил, признаю. Не сильно придавил?       Смолов оборачивается на знакомый голос с... ну если не удивлением, то по крайней мере недоумением. Он ещё только вышел из душа и стоит в одном нижнем белье - совсем как тогда, в субботу утром на своей кухне, и с легкой усмешкой оглядывает свою стопу, на которой расцветает синеватым несколько пятен под ссаженными участками кожи. А потом поднимает взгляд и абсолютно спокойно - не надменно, а именно что спокойно пожимает плечами. - Да нет, всякое бывает. - и кажется даже немного улыбается. Не показательно так во все 32 как привык на камеры во времена пика медийной активности, с вымученным взглядом, а так, типа - да реально ничего не произошло, все норм. Хотя кто-то из тренерского даже предлагал сходить показаться врачу, проверить не нужны ли охлаждающие мази/компрессы, но Федя только отмахнулся со свойственным похуизмом к себе не очень любимому.       Антон ожидает подколов и тычков со стороны Феди, и поэтому, услышав его ответ, немножко удивляется: оказывается, мужчина может быть даже приятным в общении. Это для Миранчука самая настоящая новость, ведь начали общение они ну явно не с того. — Ну.. Ладно, в общем. Прости еще раз. Эм.. — он мнется, как неуверенный в себе подросток, и не знает, что делать дальше: отойти? Или он еще недостаточно извинился? — Ну я пошел, — неловко говорит он и возвращается к своей сумке. К Тарасову обращаться почему-то не хочется, все равно он не сможет его понять. Да и никто не сможет, Антон же конченый извращенец! Узнав о нем правду, никто не станет продолжать с ним общение. Поэтому единственный выход — носить это все в себе, засыпать и просыпаться в одиночестве и надеяться, что когда-нибудь эти чувства пройдут, и станет полегче.       А Федя прям чувствует какую-то недосказанность. Он не торопясь одевается, морщась, когда следом за джинсами нужно натягивать кроссовки, а шнуровка отдаётся болью во всех ссадинах на стопе, и с облегчением выдыхая, когда процесс заканчивается и остаётся только натянуть футболку и модный пиджак с рукавом три четверти. А Антон все мнётся у своего шкафчика, топчется, с ноги на ногу переминается, а не идёт. Хотя Лёша уже ушел - ну как ушел. Он вроде хотел задержаться, подойти к брату, поговорить о чем то, но потом звенит мобильный - и он закатив глаза торопится из раздевалки. Ага. Та размалеванная кукла, что сидела на трибунах и посылала воздушные поцелуйчики все тренировку. Что ж, в таком случае Антон ждёт не его. Но кого ещё? Может Тарасова? - но тот тоже уже вроде собирается уходить, плечом телефон зажимает и со своей женщиной общается, что то о вечере обсуждает. Федя конечно может предположить, но догадка кажется немного странной. Впрочем, за спрос денег не берут, и он закидывает сумку на плечо, тормозя возле шкафчиков Миранчуков: - Тебя подбросить? - и только потом понимает, насколько вопрос дебилен, с учетом что он прекрасно видел Тахо младшего близнеца. Зато по крайней мере вышло нейтрально и тактично, да и Антон не знает что тот видел его машину.       В этот момент Антон чувствует себя маленьким ребёнком, потерявшимся в огромном торговом центре. Ему давно пора идти, но мысль об одиночестве в квартире так сильно удручает, что с места сдвинуться он не может. Проще провести лишний десяток минут в раздевалке, чем садиться за руль и ехать к себе.       Вопрос Смолова еще больше сбивает с толку. Антон поднимает на него глаза и нервно облизывает губы, медля с ответом. Что так странно для него самого — внимание Федора ему не сдалось, достаточно просто сказать "нет" и распрощаться. — Нет, я... Да сам. Как-нибудь, — неловко, спотыкаясь на каждом слове, говорит он, но с места не сдвигается. Сейчас Федя уйдёт, и он останется один. Совсем один. — Хотя нет, подожди, — он не даёт мужчине уйти, едва ли не цепляется за его плечо, но вовремя сдерживается. — Ты.. Предлагал вчера, ну... Это в силе еще? — и смотрит котёнком грустным, на улицу выброшенным.       А вот тут у Феди реально челюсть падает с ментальным грохотом и катится по полу, кажется, до самого газона. Это же каково должно быть отчаяние, чтобы ещё час назад от злости на ногу шипами прыгать, а сейчас добровольно в гости проситься - ещё и к тому кто только вчера... Пиздец. Конечно, вживую то челюсть не падает, но наверное впервые Федя показывает хоть какую-то эмоцию в форме широко распахнувшихся глаз, даже молчит какое то время - будто переваривает информацию. А потом снова включает свое лицо-кирпич и спокойно кивает, пожимая плечами. - Если ты про коллекционный вискарь, то он все ещё стоит. Так что в итоге с подбросить? — Если тебе не трудно, — Антон опускает голову, чувствуя себя чересчур навязчивым. Может, у Феди были планы на вечер? Но тогда он бы не стал, наверное, предлагать подвезти его. Или это было чисто из вежливости? Ну да, конечно. Антон поторопился конечно с предложениями. Но оставаться одному так отчаянно не хочется! — Прости, я как-то резко, не знаю. Если у тебя другие планы, я пойму и вообще, — он чувствует себя неловкой восьмиклассницей. Но сейчас он слишком разбит, поцелуй Лешки с Соней не выходит из головы, и хочется заглушить эту картину перед глазами хоть как-то. Он берет свою сумку, крепко сжав лямку, и молчит, ожидая ответа. Может, еще не поздно дать заднюю? - Блять, ты даже здесь как школьница себя ведёшь, Миранчук. - не удерживается таки от подколки Смолов, но от греха подталкивает его чисто дружеским шлепком в спину, чтобы не успел обидеться и слинять. Так и контролирует, идёт слегка позади, пока не доводит до своей машины, с усмешкой в упор не замечая стоящую вполне себе неподалёку Антохину. И дальше заговаривает только когда захлопывает (сам! Джентельмен же все таки) за ним дверь и сам садится на водительское кресло. - Тебя предложение в прямом смысле интересовало, в смысле конкретно та бутылка конкретно у меня, или ты куда-то ещё хотел? Мне похуй, у меня планов не было. - все таки не всякий случай уточняет Федя сразу, чтобы предотвратить хотя бы половину предстоящих бабских ломаний.       Антон безвольно пожимает плечами. Его настигает такая апатия, что, наверное, даже если бы Федор завез его в лес, изнасиловал, убил и закопал, он в целом был бы не против. Все равно ему по жизни не везёт.       Ему так грустно, что он молчит всю поездку, в окно глядит лишь, провожая взглядом смутно знакомые московские улицы.       А Леша сейчас, наверное, проводит вечер со своей куклой. Потягивает отвратительное полусладкое вино, обменивается с ней поцелуями, может, даже втрахивает ее в матрас. Забыв о существовании младшего близнеца. От этих мыслей так обидно, что хочется по-детски уткнуться в мамино плечо и разрыдаться. Но рядом лишь плечо Феди, и с ним Антон не может себе такого позволить. По крайней мере, не сейчас — для начала нужно хотя бы выпить. Завидев уже знакомый подъезд, он хмыкает. А ведь он зарекался никогда не возвращаться сюда.       А Федя конечно вполне себе мог позволить короткие но горячие мысли о том, что когда-нибудь было бы неплохо повторить - но в то, что тот сам напросится к нему домой - практически по отбитому бесстрашно, в свете последних событий, да еще и на следующий день практически после всего - это прямо таки мощно. Может еще в когда-нибудь, через пару недель, так же встретившись где-то на нейтральной территории Смолов еще мог поверить, но чтоб так...       Но что уж там, гулять так гулять. И Смолов галантно распахивает сначала дверь подъезда, пропикав кодовым замком, а затем и квартиры, пропуская сокомандника внутрь. - Пожрать заказать что-нибудь, или ты так, без закуси сразу? - Федя все еще помнит, как бесстрашно Антон закидывался бухлом в клубе, и снова не упускает возможности подъебать, хотя сам уже листает в своем телефоне закладки с наиболее удобоваримыми доставками более-менее съедобной еды, преимущественно из ближайших районов, чтобы не сидеть сложа ручки ближайший час, за который Миранчук три раза передумает и десять раз попытается свалить. — Очень смешно, — ворчит Антон, скромно присаживаясь на краешек дивана. Ему в целом есть совсем не хочется, однако в грязь лицом он уже нападался. Особенно на глазах у Федора. Сегодня самый что ни на есть подходящий день для того, чтобы попробовать подружиться снова. И с Федей, и с алкоголем. — Только не сильно калорийное что-нибудь возьми, а то Семин, если узнает, до смерти по стадиону загоняет, — невесело хмыкает он и от нечего делать утыкается в собственный смартфон. В глубине души он надеется увидеть весточку от брата, будь то пропущенный звонок или коротенькое сообщение, но ни того, ни другого он не обнаруживает. Ну и ладно. Пусть развлекается дальше со своей Сонечкой. Авось вспомнит однажды о существовании брата. Вот тогда и явится.       Хочется пожаловаться маме, да только та очень рада, что близнецы перестали друг за другом хвостиком бегать. Возможно, она просто начинала подозревать что-то, считала чувства, которые Антон испытал к близнецу. Без его любви всем было бы лучше, и осознавать это очень неприятно. - Хватит в телефон пялиться. - не удерживается Смолов, даже не поднимая взгляда от своего смартфона, в котором он в отличие от мелкого занимается делом - набирает какую-то до боли банальную японскую жрачку - скучно, обыденно, но зато руками брать удобно, на случай разной кондиции, и чем дальше, тем явно важнее будет подобная опция. - Если ты ещё три раза эту тёлочку в сторис увидишь, то одной бутылки будет мало. Он даже не сомневается в своей правоте, поэтому даже бровью не ведёт - заканчивает с заказом, набирая понемногу всего, от суши до каких-то непонятных онигири, и не дожидаясь, пока заказ привезут, вынимает из холодильника подготовленный лёд, накидывая его в классические стаканы для виски, по которым уже плачет с полки та самая, по прежнему почти полная - за вычетом выпитого в субботу писярика- бутылка коллекционного шотландского. — О, — понятливо окает Антон и идет против собственной системы: послушно откладывает телефон в сторону экраном вниз, предварительно вырубив звук, и складывает руки на коленях, как примерный мальчик. Его еще в детском саду так учили. — Неужто появились новые зацепки, а, Шерлок недоделанный? — он позволяет себе совсем немного расслабиться, и этого хватает для того, чтобы начать общаться в привычной для себя манере, без неловкостей и запинок. Почему-то уже не страшно. Даже если Федя обо всем догадался, то... Ну и? И что с того? Главное, чтобы рот держал на замке, а его мнение по поводу этого Антона не очень волнует, честно говоря. Смолов и сам тот еще извращенец, как выяснилось. Они оба такие, видимо, поэтому и сошлись, хоть кажется, что неосознанно и по ошибке.       Голодным взглядом он провожает бутылку, которая перемещается с одной поверхности на другую, и ему не терпится почувствовать на языке прохладу напитка. - А вчера ещё говорил что никогда больше пить не будешь, особенно со мной...- усмехается Федя, с сочным характерным бульканием наполняя оба бокала аристократично - на половину. Садится на то же самое место - в самом углу барной стойки. Второй бокал изящным скольжением отправляет к противоположному краю - к негласному месту для Антона. - Я может и не Шерлок, но не дебил. Ты вчера от меня шарахался и клялся что ко мне близко не подойдёшь, сегодня ещё пару часов назад мне ногу продырявить пытался, а теперь сам в гости напросился. А что изменилось? Исключительно концентрация девичьих флюидов вокруг твоего старшего братика. Даже на тренировку ее привёз - мощно однако.       Антон принимает стакан, благодарит мужчину кивком головы и на пробу делает первый глоток. Помолчав немного, все же говорит, сам не до конца понимая, зачем он сваливает все это на Федора. Но он же сам предложил выговориться в прошлый раз, да? К тому же, сам Миранчук страшно устал держать все это в себе, никому не рассказывая. — Она им вертит, как ей хочется, а он ведется на все, как загипнотизированный. Я вообще в шоке, что он такую стерву себе подцепил. Всегда говорил: ищет добрую, хорошую, настоящую, а разве в ней хоть что-то из этого списка есть? Только вареники вместо губ и километровые когти, — он делает еще один глоток и морщится. — Мы с ним практически не общаемся теперь. А мне его просто, блять, не хватает. Я как будто части себя лишился. Всю жизнь были рядом друг с другом, я просто... Не привык. Вот так, — о своей совсем не братской любви говорить страшно, поэтому эту тему он обходит стороной. — Он мне сказал, что мне просто тоже нужно найти себе девушку. Как будто мне просто скучно без него. Но это не так.       Он замолкает и мысленно выдаёт себе порцию подзатыльников: вот зачем он все это сказал? Смол ведь теперь наверняка просто посмеется над ним.       Но Смолов вообще ни разу не смеется - смотрит серьезно, спрятав пухлые губы за полупрозрачным стеклом стакана для виски, осушая его одним глотком на половину, в глаза практически заглядывает, щурится только слегка...и будто сканирует, до чешущегося ощущения где-то в мозгах. - Ты же прекрасно понимаешь, что в твоем рассказе все немного не складывается, да? - он все-таки решает не дожидаться доставку и лениво поднимается, чтобы вытащить из холодильника тарелку с какой-то сырокопченой нарезкой, и крутит в пальцах тонкий, почти полупрозрачный ломтик. - Во-первых, он слишком милый и нэжный мальчик, чтобы вестись на такую хуйню. А значит или она им конкретно манипулирует на грани гипноза, приворотов, хуё моё, я не знаю как у этих баб там делается, но она выглядит ну слишком тупой пиздой для этого. Пиздец, если честно, у меня бы даже не встал, бедный Лёха. - Федю реально передергивает и он допивает стакан до конца вторым залпом. - Значит он не по большому желанию с ней. Ищи причину. Может ему тупо от чего-то отвлечься надо, а чем тупее и площе тем лучше? А во-вторых, сам не пизди, когда "просто блять не хватает", люди могут побухать лишнюю бутылочку пиваса, ну может поопрокидывать недельку-другую-месяцок по стаканчику вискаря на душу, чтобы расслабиться. А не в задницу почти первому попавшемуся себя трахнуть дают. Значит и ты что-то не договариваешь.       Антон будто бы впервые смотрит на ситуацию совершенно под другим углом: а ведь и правда, может, все намного сложнее, чем кажется на самом деле? Может, Антон просто чего-то не знает, поскольку Леша ему ничего не говорит? Не то чтоб эта мысль вселяет надежду, просто... Миранчук чувствует себя максимально тупым и недогадливым. Почему Федя, который никакого отношения к их семье не имеет, узнаёт больше, чем сам Антон? — Да ты и правда не так плох, как показалось сначала, — язвит Антон, чтобы хоть немного сгладить ситуацию. Говорить о своих чувствах по-прежнему не хочется. — Раз уж ты такой умный, попробуй сам догадаться, чего я не договорил. Мне даже интересно послушать твои гипотезы, — алкоголь с пары глотков буквально смягчает нервы, и Антон чувствует себя более расслабленным, чем десять минут назад. - Да я вообще охуенен и пиздат, если на меня глазами смотреть, а не сразу третьим... оком. - фыркает Смолов, подливая в оба стакана ещё по полной соточке грамм. - Ну и какие гипотезы я могу тебе выдвинуть? Если ты по поводу Леши, то либо его напрягает твое поведение, и он в отличие от тебя просто не бухает, а трахает какую-то губастую шалаву. Смотреть на тебя не хочет и ушёл в свою личную жизнь с концами. Или его тоже изначально что-то гложет, но я тебе блять не крестный, чтобы всю твою биографию знать. А что до тебя... ну ка скажи мне, как на духу. - Федя крутит в пальцах стакан, закручивая в вискаре переливающуюся воронку. - Чего ж ты действительно себе бабу не найдёшь, вместо того чтобы по разовым связям скакать?       Антон закусывает внутреннюю сторону щеки и мучительно долго молчит. Быть искренним до конца — большой риск, но почему-то сейчас хочется огорошить Смолова ещё больше, показать, что до самой сути он так и не смог добраться, не догадался. Антон верит, что это вполне себе трезвое решение, ведь он сделал всего несколько глотков. — Хочешь правду знать? Ну так получай, — он усмехается и залпом выпивает целых три глотка, пока не жжет горло. — Я его люблю. Леху, брата-близнеца моего, понимаешь? — истерический смех так и рвется из груди. — Люблю всю свою сознательную жизнь, и совсем не как брата. И все было спокойно, я держал свои чувства в узде и просто довольствовался тем, что есть, пока не появилась эта шалава. Ну и как тебе такая правда? Не ожидал, да? Ухмылка едва держится на тонких дрожащих губах, словно изо всех сил пытаясь не превратиться в болезненный оскал. Правда, сказанная вслух, ранит даже больше, чем тот комок неприятностей, который он долгое время носил в себе.       А Смолов не падает в обморок. Не выпучивает глаза, не роняет челюсть. Да, услышать это вслух... ну как-то режет немного, но на самом деле в глубине души что-то подобное он и ожидал услышать - потому что так пазл действительно складывается и вся картинка наконец выглядит полноценной. А вместо того чтобы что-то всплёскивать руками или не дай бог троллить и издеваться, Федя только тянется, чтобы налить близнецу на этот раз полный стакан до краев, а потом пересаживается ближе, на соседний стул, и сгребает его в некое подобие дружеских объятий - за противоположное плечо к себе прижимая. - Я в юности как то хотел с двоюродной сестрой своей переспать. Но конечно это не брат-близнец. Это мощно. - и пододвигает полный стакан заодно перехватывая свой и снова раскручивая вороночку. - За это надо выпить.       Антон дергается, почувствовав на своих плечах чужую горячую руку, и хохлится, как замерзший воробей, не зная, как реагировать. Даже странно, что такого больного ублюдка, как он, не выгнали взашей и с позором из квартиры, а то и из окна многоэтажки. Или Федя просто прикалывается? Что вообще происходит? А после слов Смолова он, наконец, осознает, что он только что вступил в клуб больных ублюдков. И не то чтоб его это сильно радует, но жизнь, по крайней мере, немножко облегчает — ему даже никто по роже не дал. А Федя действительно хорош. Он с готовностью поднимает стакан вверх и, не чокаясь (он же тут вроде как собственную любовь хоронит), делает очередной глоток, по неосторожности закашлявшись. Несмотря на легкое опьянение, он слишком нервничает. — Только не говори никому, — молит он, боясь, что у Феди окажется слишком длинный язык. — Меня ж сразу отовсюду попрут, если узнают. Это же пиздец. - Блять, конечно, я никому не сказал что мы с тобой трахались, но то что ты хочешь-любишь Леху распизжу всем подряд. - только и фыркает Смолов, делая пару гораздо более мягких, вкушающих в полной мере коллекционный вискарь глотков, заодно хлопая неаккуратного мальчишку по спине. - Хуй его знает, попрут, не попрут... мне такое непонятно. Да даже если бы вы таки нашли друг друга и трахались на каждом шагу, чьё это блять собачье дело? Пока вы ни в чьи не желающие этого трусы не лезете, делайте вы что угодно, хоть плетками друг друга по очереди хуярьте, хоть перед зеркалом в раздевалке трахайтесь для полной концентрации инцестной атмосферы. - Федя задумчиво усмехается и скользит уже немного прихмелевшим взглядом по бликам света в стакане. - А это было бы... прямо таки горячо ... — Ну ты точно извращенец, — Антон невесело усмехается и впервые, наверное, смотрит на Федю с искренней благодарностью в глазах. — Спасибо на самом деле, что выслушал и не осудил. Я так заебался от того, что приходится все это скрывать, держать в себе. Никто ведь не поймет. Леха бы и вовсе от меня отказался, узнав, — он вздыхает и пьёт. — Я постоянно чувствую себя ошибкой природы какой-то. Леша вот нормальный вышел — и на поле способнее меня, и девушку себе нашёл, пусть и херовую. Может, женится скоро, детей наделает, маму порадует. А я что? В футболе не везёт в последнее время, одинокий, тупой и вообще ебанутый. Леша, блять, даже симпатичнее, хотя мы близнецы!       Он быстро затухает, не найдя больше слов, и сдувается. Все, что так хотелось сказать, высказано, теперь можно вновь нажраться до потери пульса. Интересно, сколько ему нужно выпить, чтобы подохнуть от передоза и никому больше не портить жизнь? - Ну во-первых, не извращенец, а человек свободных сексуальных нравов. Во-вторых, это звучит как тост. - Смолов слегкаааа слегка одурманенно подмигивает и касается своим стаканом стакана Антона и отпивает ещё треть, медленно, со вкусом, но планомерно набирая свою дозу. - А в-третьих, это он для тебя симпатичнее, потому что ты его хочешь. Это субъективное, а не объективное мнение. А девушку ты сам найти можешь, только плюнь, но кому-то портить жизнь токсичными отношениями ты не хочешь, а просто чтобы потрахаться на баб уже особо не стоит, м?- единственный факт, в котором Федя не до конца уверен, это именно последний, поэтому только тут он слегка переходит в вопросительную, хоть и по прежнему победно-надменную интонацию. — А че сразу не стоит? — для Антона этот полувопрос звучит более чем оскорбительно, хотя доля правды в словах Смола на самом деле есть. Девушки его не привлекают, особенно такие, как Соня, и искать он себе подавно никого среди них не хочет. Ему вообще кроме Лешки своего никто не нужен и, наверное, это нормально, когда ты безнадежно влюблен. — Ладно, допустим, во многом ты прав, — все же признает он, пересилив себя, и снова пьёт, с грустью глядя на бутылку, в которой спиртного остается все меньше и меньше. Не то чтоб ему нужна добавка — в голову ударило порядочно, тем более при том, что Антон почти ничего не съел. Однако доставка должна явиться с минуты на минуту, и он непременно скоро заполнит пустоту в желудке. А если и дальше так пойдёт, то и в заднице — в прошлый раз Феде удалось ненадолго отвлечь его от проблем насущных таким образом.       Она как раз и звонит в дверь - и Федя буквально стекает со своего стула кошачьей походкой, не преминув по дороге успеть плеснуть в стакан мальчишки ещё немного. Ещё бы он был не прав. Ну во-первых, эта Лешина телка настолько мерзкая, что у него бы реально не встал. А если так, более абстрактно... то реально хорошим девушкам, женщинам в таком состоянии обычно действительно просто не хочется портить жизнь - поэтому и он сейчас один, собственно говоря. А эти куклы размалеванные... да это как то уже не модно, что ли. Ну или Федя уже перерос это в свой период гламурных тусовок. И вообще есть прекрасная присказка про лучше и товарища, с которой, в общем то, трудно не согласиться на фоне таких блядей.       Смолов быстро расплачивается и наконец водружает контейнеры с едой на длинную барную столешницу, пододвигая основную массу к Антону. - Налетай. А то вырубишься раньше чем... чем расслабишься нормально. — Спасибо, — бурчит Антон, без особого желания принимаясь за еду. Вкуса у нее будто бы и нет, но поесть хоть чуть-чуть — это его священный долг. А то будет неловко, если он заблюет Феде все ковры в квартире. — А у тебя... Ну. Как дела? — зачем-то спрашивает он, лениво пережевывая и делая очередной глоток алкоголя. Ему почему-то неудобно от того, что он нагрузил Смолова своими проблемами. У того ведь и своих наверняка по горло.       В какой-то момент он зависает, пропадая в запутанных лабиринтах собственных мыслей, и бездумно опускает взгляд на пухлые губы мужчины, по которым то и дело проезжается кончик влажного языка. Они такие большие — будто бы больше, чем у Сонечки, но уродливо это не выглядит. Красиво даже.       Федя замечает этот взгляд краем глаза - и на автомате повторяет ещё раз, на этот раз медленнее, чтобы тот мог разглядеть жест во всей дразнящей красоте. Хотя сам вообще виду не подаёт, только прикусывает кусочек лосося и задумчиво протягивает: - А что я... я свободен как ветер, блять. С меня пока хватит этих губастых женщин, у которых течёт не на тебя, а на твой кошелёк. Считай, что у меня период отходняка от предыдущего периода - глубокого самоуничтожения. Ну а искать какую-то приличную ... да видимо как у Леши твоего, нахуй человеку жизнь портить, пока сам не готов дать что-то нормальное. Пока у меня есть вон - лучший друг. - Смолов красноречиво покачивает стаканом с золотистым напитком и допивает очередную порцию. — Не, я не это имею в виду, — Антон заливается краской и прячет взгляд. Ну кто его просил открывать рот! Вечно говорит быстрее, чем думает. Но ему правда интересно узнать. — Я о том, что, ну... Ты неважно выглядел, когда перешел сюда. После всего этого периода и прочего... Семин поэтому, наверное, тебя сейчас особо не трогает. У тебя по моральному состоянию, ну, как?       Возможно, он лезет не в свое дело, совсем не в свое. Но язык уже слегка заплетается, хотя выпил он, по его собственному мнению, не так уж и много. По крайней мере, готов он выпить ещё столько же, а то и больше. Да и закуски у них предостаточно — Федя расщедрился, экономить не стал. Если он каждый раз, выпивая, столько жрет, появляется вопрос: сколько же ему приходится бегать, чтобы не набирать вес. - Ну вот так и есть. - Федя еще раз кивает на стакан, потрясывая оставшимися на дне ледышками, которые явно просят, чтобы их снова отправили в долгое плавание, чем Смолов тут же и занимается, не упуская момент, чтобы медленно и вдумчиво прикусить нижнюю губу, зализывая укус кончиком языка. - Раньше было хуже. Ну ту историю с разбитой тачкой и всеми этими телками ты знаешь. Сейчас, как видишь, остепенился - пью не под камерами и без лишних сисек рядом. Как-то... - он задумчиво тянется и всасывает губами длинный ломтик рыбы. - Так оказывается даже приятнее. Развлекать тупых кур выматывает еще больше, чем самоуничижительное одиночество. — Зря ты так загнался, я считаю, — Антон пожимает плечами, но на губы чужие залипать продолжает почему-то. — Ничего сильно страшного не произошло тогда, на чемпионате, а ты будто... Будто у тебя какой-то блок появился, и дальше все пошло-поехало, как снежный ком. Мы обменивались тут новостями о тебе, — он допивает до дна и ставит пустой стакан чуть поближе к мужчине, как бы намекая, что он совсем не против продолжить пьянствовать. — Никто, правда, не ожидал, что ты в итоге в Локо окажешься. Пиздец у тебя лето несчастливое, но, я надеюсь, сейчас ты оклемался, — он уже немного путается в мыслях и, замолчав, чувствует себя редкостным идиотом. Он просто хотел Федю поддержать, но из-за неумения выражать свои мысли грамотно и доходчиво опять наговорил какой-то херни. — И вообще, ты ж два года лучшим был. А промахиваются в жизни все. Не понимаю, че на тебя так накинулись.       Федя только и рад - себе подлил и мелкому подливает, пока вдруг ни с того ни с сего беседа задушевная так хорошо клеиться начинает. - Да блять, ты не представляешь как это давить начинает. Вы ж такие хорошие, такие замечательные, золотой пизды колпаки. Не в обиду, брат. - Смолов тут же осекается и хлопает мальчишку по плечу. - Вас в интернете все так любят, комплиментами осыпают. А у меня реально как снежный ком пошел. Ну обосрался. Ну расстроился. И накосячил блять. Вообще не на поле - чье собачье дело, казалось бы. Ан нет, всем же так интересно, сколько у меня тачка стоит, кого я трахаю, где квартиру снимаю. Ну и все. Мудак, хуевый, да чтоб в аду сгорел, да лучше б то, да лучше б се...умные ж самые все дохуя. А когда так вокруг все давит - мяч под ноги не попадает. И опять - да он играть вообще не может, в ногах в своих заплетается, и ты еще больше с поля приходишь, бухаешь чтоб забыться и еще больше хуйню в реале творить начинаешь. Я вообще хер знает, как я из этого пони бегает по кругу вылез. Ну или по крайней мере...начал вылезать. — Да потому что болельщики — мудаки, которые переобуваются за секунду, блять, — вспыхивает Антон. Сколько раз его обижало до глубины души отношение фанатов к их игре? По пальцам уж точно не пересчитать. Их то превозносят на Олимп, то втаптывают в грязь, и, что самое смешное, и то, и другое может произойти в рамках одного и того же, блять, матча. Закрывать на это глаза не получается, сколько бы он ни старался. Злость и обида прошибает с новой силой по мере появления каждого негативного комментария в сети.       И это при том, что так масштабно, как Федя, Антон не обсирался. А того до сих пор ненавидят всей страной, и Миранчук просто не понимает, если честно, как тот вообще живёт спокойно под таким давлением. — Никогда им, блять, не угодишь. Что бы ни делал, все равно останешься для них кривоногим, мазилой и еще чего похлеще. Да пошли они нахуй.       А он спокойно и не живет. Спокойные футболисты не глушат вискарь практически ежевечерне, чтобы залить накрывающую депрессию от всего окружающего мира. Но уже настолько к этому привык, что машет рукой и подвигается еще ближе, хотя они и так уже сидят на соседних стульях, и протягивает свой стакан с намеком: - И это звучит как тост. Да выпьем за это. - Федя чокается, за такие красивые слова пьет разом - до дна, а дальше как истинный джентльмен сначала вкушает секунд десять послевкусие коллекционного напитка, и только потом опускает в рот кусочек маринованного гребешка. А потом думает еще немного - и повторяет то же самое с мелким, поднося морепродукт палочками прямо к его губам.       Антон к собственному удивлению обнаруживает, что с Федей рядом ему комфортно. Смол ведь и правда хороший человек, просто вчера они как-то... Не с того начали. Они ведь могли бы стать едва ли не лучшими друзьями, конечно, если бы Федя с разбегу не засадил ему в задницу свой член.       Он ловит зубами палочку и едва не роняет ее, потому что хочется нелепо и пьяно рассмеяться, хотя и поводов особо нет. Еще вчера Антон крыл его последними ругательствами, не желая видеть этого человека ближайшую вечность. Да что уж там, еще сегодня он от души потоптался шипами по его ноге, пытаясь отомстить. А теперь они сидят вдвоём, пьют и жрут какие-то морепродукты, пытаясь помочь друг другу справиться с пиздецом в душе. Жизнь у Миранчука однозначно полна неожиданностей, ничего не скажешь.       Особенно смущают татуированные пальцы, которые мельтешат прямо перед носом, пытаясь накормить Антона. Он косит глаза и все же не выдерживает глупого смешка, едва не подавившись закуской. Странно на него сегодня алкоголь влияет. — Надеюсь, ты мне в стакан ничего не подмешал, — хихикает он. Федя только фыркает и смеется в ответ - так же ярко, сверкая своей белозубой улыбкой. - Еще как подмешал. Коллекционный шотландский напиток и кристально чистую, артезианскую блять воду в твердом агрегатном состоянии. Скажи ам. - Смолова тоже ведет, он как раз в том идеальном состоянии, когда еще не уводит в эти глубокие самокопательные депрессии, и когда еще не хочется тупо рухнуть на кровать мордой в подушку, а когда легко, весело и хочется приключений. И он себе эти приключения организовывает, протягивая палочки с зажатым кусочком рыбы прямо к шлепающим рыбкой губам одноклубника, который сейчас кажется таким легким, таким расслабленным, веселым, простым... близким, понятным, и даже уютным, что ли. Когда можно отключиться и от мыслей, и от каких-то приличий и просто творить то, что хочется в эту конкретную секунду.       Антону это кажется странным, но почему-то останавливаться не хочется. В конце концов, они же просто валяют дурака. Он ловит губами кусок рыбы, чуть не утащив вслед за ней еще и палочки, и улыбается, щурится, лениво пережевывает пищу. У Феди не только губы, но и улыбка красивая, и это Антон принимает скорее как факт, нежели комплимент мужчине. Не просто так он самовлюблен: как минимум со внешностью ему повезло. Странно, что он футболист, а не какая-нибудь модель. Стоп. Почему Антон вообще об этом думает? Нет, ну Федя точно ему что-то подмешал. — Я у тебя на ночь останусь, ты же не против? — на всякий случай уточняет он. Ехать домой не хочется — там одиноко, и все напоминает о Леше. Да и поздно уже, а он пьян и останавливаться не планирует. Пока ему хорошо, даже слишком. — Но жопу мою не трожь, понял? — это должно звучать угрожающе, но выходит смешливо, даже кокетливо в каком-то роде. Еще пара стаканов — и о сохранности своей задницы Миранчук уж точно позабудет. - Да я собственно и не сомневался. Нахуй тебя в таком виде отпускать, я слишком хорошо знаю что ты в нем хуйню творить начинаешь. - Федя беззлобно смеется и показывает мальчишке кончик языка, который совсем мимолетным движением проходится не то по сияюще белым зубам, не то по пухлой верхней губе. Которой тут же вновь касается гладко отшлифованный краешек стакана. - Уф уф, боюсь боюсь. Между прочим, я в прошлый раз никого не насиловал, и чья-то жопа мне сама в руки прыгнула. Еще и очень торопливо и настойчиво с меня штаны снимала. Интересно, чья это такая за жопа была. - он снова примеривается палочками к лососю... а потом плюет и подхватывает его кончиками пальцев, потому что палочки начинают становиться слишком сложным квестом для его состояния, и подносит к чужим губам уже так, без лишних... побочных звеньев.       Будь Антон хотя бы чуточку трезвее, он бы непременно залился краской со стыда. Может, попытался бы даже поспорить с мужчиной, перевести все стрелки в его сторону, потому что тот воспользовался его пьяным, совсем невменяемым состоянием. И, возможно, это привело бы к очередной ссоре между ними. Нет, этот вечер слишком хорош, чтобы так его испоганить. - Считай, что я просто споткнулся и упал жопой на твой член, - посмеивается он, не желая возвращаться к обсуждению этого происшествия. Что было, то было, а задница уже не болит все равно, грех жаловаться.       То, что Федя кормит его с рук, как ни странно, тоже кажется забавным, поэтому Антон подыгрывает ему, не пытается отстраниться, только ойкает удрученно, когда кончиком языка случайно касается подушечки его пальца. - Если ты всегда с таким огоньком в глазах и чужими штанами в руках спотыкаешься, я при входе ступеньку сделаю специально для тебя. - вообще не задумываясь присвистывает Смолов, даже не думая отстраняться от такого интимного прикосновения - даже наоборот, залипает на пару лишних секунд, проскальзывая кончиками пальцев по пересохшей, шероховатой губе, и наконец убирает их не без сожаления - но только для того чтобы повторить трюк, на этот раз с гораздо меньшим по размерам шариком моцареллы. В этом есть свой коварный план, потому что для того чтобы его съесть, нужно либо высунуть язык, либо открыть рот пошире и пустить сразу целиком, и при любом раскладе... это будет интересно. — Это всё как-то странно, но ладно, — преувеличенно весело комментирует Антон и пялится на шарик сыра, пытаясь понять, как бы съесть его без особых потерь, ведь Смолов смотрит из-под ресниц по-лисьи хитро совсем, значит, точно что-то задумал. Он тянется языком для начала, но быстро передумывает и захлапывает рот, аж зубами клацнув, прямо настоящая мышеловка. Делает глоток и пробует снова, но теперь язык, наоборот, прячет, размыкая губы пошире. Не успеет же Федя за считанные секунды его замешательства член за щеку засунуть, верно? А ко всему остальному Антон в целом очень даже готов.       Ему остаётся надеяться, что наутро он все так же помнить ничего не будет совершенно, чтобы не стыдиться этой нелепой кормежкой. Подумать только, ест с рук! Докатился.       Но Федя не торопится, как и в субботу. Во первых, никогда нельзя дергать рыбку с первой поклёвки - нужно дать приклеваться, вызвать доверие. А вт вторых он вообще не на рыбалке, он кайфует и получает удовольствие от текущего момента, данной конкретной секунды. А в эту конкретную секунду ему хочется медленно опустить белый шарик прямо на язык мальчишки, а затем... даже не торопится убирать пальцы, внаглую проскальзывая их кончиками даже не по губам, а прямо по языку. Но ненадолго, а на губах задерживается дольше чем в предыдущий раз, уже внаглую скользя большим пальцем по всей длине нижней губы.       Антон смотрит на Федора маслянным, затуманенным совсем взглядом, прокусывает мягкий шарик и медленно его пережевывает, не опуская глаз. Ему становится душно, из-за чего с алкоголя развозит еще сильнее, и он с трудом подавляет в себе порыв обхватить губами длинные пальцы, поласкав подушечки языком. Федя ведь этого только и ждет, да? Смолов в его глазах становится все более привлекательным буквально с каждым новым глотком. И нет, сам он, конечно же, не меняется, да и Антон не слепнет, только красота и ничем не прикрытая сексуальность мужчины становится все очевиднее и очевиднее. И губы эти пухлые поцеловать хочется чисто из интереса — они наверняка горячие очень, мягкие. Только решиться на это сложно даже под градусом.       Да, Смолов именно этого и ждет. Намеренно провоцирует на эту по сути оральную фиксацию - а сам до сих пор помнит тот щенячий взгляд, с которым Антон смотрел снизу вверх в тот момент, когда его губ касались...совсем не пальцы, и от этого в паху резко накатывает какой-то обжигающей волной. Но он не торопится - только на этот раз действует уже гораздо откровеннее, потому что вместо кусочка очередной закуски в ход идут уже напрямую пальцы - для приличия обмакнутые в густой ореховый соус, привезенный специально для морепродуктов. Скользкие, перемазанные чем-то нежно молочным пальцы касаются губ, но даже не толкаются внутрь - выжидают. А взгляд горит снова совсем не по дружески, совсем как в ту ночь, когда Федя буквально пожирал близнеца взглядом за этой самой пресловутой текилой.       Антон снова чувствует пальцы у своих губ, теперь перемазанные в соусе, и это уже никакой не намёк, очевидно. Пока Федор ждет чего-то, Миранчук мучительно раздумывает: оттолкнуть или поддаться? Он тяжело сглатывает загустевшую слюну и губы плотнее сжимает непроизвольно, будто закрываясь, однако принятое решение для него самого оказывается неожиданным и совсем чуть чуть ебанутым.       Он смотрит четко Феде в глаза и плавно насаживается ртом на пальцы, не понимая до конца, что именно он сейчас творит. Его куда больше интересует пожар, полыхающий в глазах напротив — он так опасен, но при этом так привлекателен! Он плотнее обхватывает пальцы губами и неумело, но старательно проходится по ним языком, слизывая остатки соуса, после чего выпускает их изо рта с пошлым чпоком.       И в тот момент, когда губы смыкаются вокруг его пальцах, складывается впечатление, что в то пламя, которое уже разгоралось в его глазах, кто-то плеснул конкретную такую канистру бензина. И в ту секунду, в которую раздается этот...наипошлейший звук в исполнении младшего Миранчука, у Смолова рвет тормоза. Все. В один момент, в одно мгновение. Он сам даже сообразить не успевает, в какой момент отталкивается ладонью от столешницы и буквально сносит близняшку со стула, впечатываясь во влажные губы с таким напором, что буквально вбивает его спиной в стену позади, остервенело...почти что вгрызаясь в припухшие губы и без особых прелюдий проталкивая язык в этот пошлый и, кажется, только придуривающийся неумелым рот.       Антон не успевает разобраться, что происходит, потому что его реакция благодаря выпитому оставляет желать лучшего. Сил оттолкнуть от себя сорвавшегося с цепи Федора, аки разъяренного зверя, не хватает, да и желания это сделать нет. Он сам заводится с пол-оборота, как самая настоящая спермотоксикозная малолетка, не сопротивляется, когда Смолов трахает языком его рот, и лишь несдержанно стонет, когда чужие зубы цепляют нижнюю губу.       Ему хорошо. Думать о моральной стороне этих действий он в ближайшее время не собирается. Он Федю за затылок хватает, прижимая его к себе ближе, и надеется, что он не грохнется прямо сейчас. Во всяком случае, Смол подстрахует. Любовник-то он, в целом, прекрасный.       А какие тут к черту моральные стороны действий. Тут есть только похоть и адское, затапливающее мозг неконтролируемое желание, с которым Смолов просто перестает бороться. Просто переступает эту маленькую, едва ощутимую грань... и все. Пальцы сжимают судорожно дергающуюся глотку, вжимая в стену прямо за нее, оставляя возможность дышать, но так - надрывно, со срывающимися с губ хрипами. Зубы то и дело прихватывают уже раскрасневшиеся и опухшие губы партнера, а язык, кажется, творит гораздо большие непотребства, чем даже в прошлый раз его собственный член. Тот самый, который сейчас без капли смущения вжимается в бедро Антона, прижатый лишь грубоватой тканью фирменных джинс.       Когда чужие пальцы смыкаются на его шее, Антон ощущает мазохистское, извращенное наслаждение. Воздух поступает в легкие проблематично, и он хрипит задушенно в чужие губы, но не вырывается — ему нравится. Нравится опасный огонек в карих, почти черных глазах напротив, нравится роль нижнего, ведомого. В идеале, конечно, на месте Смолова должен быть Лешка, но затуманенному алкоголем сознанию это уже не так принципиально.       Он касается пальцами чужих ладоней на своей шее, но не пытается отодрать их от себя, а лишь обхватывает невесомо, затылком упирается в стену и, зажмурившись, пылко отвечает на глубокие поцелуи. Его совсем немного мутит, но, наверное, после такого количества выпитого так и должно быть. - Ты такой...- хрипит одними губами Федя в то короткое мгновение, когда отстраняется от губ мальчишки - но только для того, чтобы перейти на его шею, без лишних мыслей о том, что тот завтра снова будет делать с оставленными следами, вгрызаясь в нежную, несмотря на алкоголь пахнущую чем-то мягким, нежным, словно молочным или даже какой-то выпечкой шею, проходясь зубами прямо вдоль пульсирующей венки. - Лёша конченый дебил, если тебя не хочет... - шипит себе под нос Федя, уже наглее просовывая ладони под задравшуюся на животе футболку. Блядь, гребаный Миранчук везде настолько нежный, гладкий, настолько весь будто вибрирующий от желания, что его хочется буквально разорвать, его хочется драть так, чтобы тот не сел ещё неделю, при этом оставляя везде, на виду, даже на лбу эти собственнические метки, мол, все смотрите, кто трахает этого охуенного мальчишку. — Не называй его так, — тихо вступается Антон. Даже в таком состоянии он не может не защитить честь и достоинство брата. Лешка его не хочет, потому что он п р а в и л ь н ы й, нормальный. Его девушки привлекают, а не собственный, блять, брат-близнец. А вот они с Федей — те еще извращенцы, конечно.       Антон ластится к чужим рукам, несмотря на его страсть и грубость. Сам младшенький — скорее котенок, нуждающийся в тепле и ласке, но он рад и такому проявлению чувств. Хотя о каких чувствах вообще может идти речь? Он сам готов сползти на пол, растечься бесформенной лужицей и сделать все, что потребуется, лишь бы услышать похвалу и ощутить ласку. Ему этого так сильно, черт возьми, не хватает.       Он ослабевшими пальцами дёргает ремень Федора, пытаясь расстегнуть его, однако руки трясутся, совершенно не слушаются. Он мычит что-то в поцелуй, но отстраниться не пытается. Здесь и сейчас его хоть немножечко если не любят, то хотя бы хотят. - Ой все, все, не трогаю я твоего... зеркального... - фыркает Смолов куда-то в ключицу близнеца,а потом просто дергает за ребра куда-то вверх и подсаживает прямо на столешницу, оказываясь между машинально раздвинутых бедер. Теперь до его джинс добраться достаточно сложно, а вот пах младшего прямо перед ним, и это прекрасная возможность для того, чтобы не отрываясь губами от ускоряющейся пульсации на сонной артерии, просунуть руки под пояс мягких тренировочных штанов Миранчука, без особых трудностей стягивая их вниз, только лишь успевая отвесить звонкого шлепка по ляжкам, чтобы тот вовремя приподнялся.       Антон рвано стонет и послушно приподнимается, не видя никакого смысла сопротивляться. Ему тяжело дышать, хотя за горло уже никто не держит, ему страшно душно и хочется поскорее раздеться. Пальцы подрагивают от желания, и он цепляется ими за чужие плечи, сжимая ткань одежды, воет тихонько, чувствуя, как татуированные руки по-хозяйски совсем уже исследуют тело. Перехватывать инициативу не возникает даже и мысли — Федя слишком папочка, и пьяное сознание Миранчука ему полностью доверяет. Он осмеливается лишь попросить его ускориться, потому что сил терпеть почти болезненное возбуждение уже нет. Главное — не думать о Леше, не представлять его перед собой. Иначе он точно кончит раньше времени. - Куда торопишься? - шепчет Смолов прямо ему в ухо, сдёргивая разом мягкие брюки и белье, но на этом же и притормаживая процесс. Он же не школьник, в конце концов, чтобы торопиться как можно быстрее куда нибудь присунуть чтобы получить долгожданный оргазм. Он уже в том возрасте, когда участие, так сказать, важнее победы, и намного интереснее процесс, которым хочется насладиться от и до. Руки снова скользят под одежду - на этот раз под единственное, что осталось на Миранчуке - под лёгкую футболку оверсайз, и через минуту-другую, с перерывом на вдумчивое ощупывание ключиц, впалых рёбер, сосков она отправляется следом ко всей одежде. Вот он - идеальный контраст. На Антоне нет ничего, а Федя даже не снял пиджак. Но он бы ещё и пальто сверху надел, лишь бы насладиться в полной мере тем смущением, которое сквозит от мальчишки при такой разнице положений.       Антон краснеет до кончиков ушей и опускает глаза, чтобы не видеть, каким голодным взглядом смотрит на него мужчина. Он чувствует себя загнанным в ловушку зверьком, которому уже ни за что не избежать своей участи. Впрочем, так оно и есть — вряд ли Федор сейчас весело рассмеется, щелкнет Антона по носу и скажет, что пошутил. И на что он только что подписался...       Сидеть голым перед полностью одетым мужчиной не то чтоб неприятно, просто неловко. Поэтому Антон полувопросительно дёргает его за ремень, надеясь, что прямо сейчас Федя перестанет над ним издеваться и приступит уже к делу. На секунду ему кажется, будто он вмиг протрезвел из-за переполняющих его эмоций, но это, конечно, не так.       Но можно подумать, что Антон сам не хотел этого всего. В конце концов, он абсолютно взрослый мальчик, и когда соглашался на приглашение домой к человеку который только вчера качественно и со вкусом оттрахал его задницу, причем с конкретной целью - набухаться крепкоалкогольными напитками, то вполне мог себе представить, что они под градусом не в нарды играть сядут. Поэтому Смолов не испытывает ни капли зазрения совести, когда, позволив себе оставить на молочной коже еще пару отметин от агрессивных укусов - на ключице, возле соска и прямо на солнечном сплетении, он наконец подхватывает его под бедра и сажает на свою талию, чтобы сменить дислокацию на более удобную - перетрахаться на всех горизонтальных поверхностях - это конечно приятная перспектива, но после тесной туалетной кабинки для разнообразия можно начать и с комфортной и огромной двуспальной кровати.       Засосы и следы от укусов ощущаются на теле приятной, совсем ненавязчивой и едва ощутимой болью. Антон не возражает, когда его снимают со столешницы, как надоевшего наглого кота, полюбившего сидеть на ноутбуке хозяина, только крепче обхватывает плечи мужчины, чтобы не упасть (было бы, конечно, неловко), и зажмуривает глаза, только догадываясь, куда его несут. Быть уложенным на кровать более чем приятно, ведь после секса на столешнице жопа болела бы не только из-за того, что кто-то в нее вторгся. Антон трепещет, глядя на нависшего сверху Федю, но никаких действий не совершает, выжидая несколько мгновений, позволяя Смолову налюбоваться собой. А потом приподнимается всеми силами и слепо тычется в его губы, промахивается слегка, клюет в подбородок.       Федя матерится у себя в мыслях - потому что это невыносимо. Потому что этот дурной мальчишка настолько... домашний, уютный, мягкий и нежный как котенок, что его хочется вот просто оставить у себя и любить. Так, как он этого заслуживает. А не...а не вот это вот все. Но... это ведь все лишь иллюзия. И кого любить у Антона есть - пусть и безответно. А он - всего лишь удобный член, на котором можно отвлечься от неразделенной извращенной инцестом любви. И значит давать он должен именно то что просят. И не распыляться на нежности, которые могут развезти и без того нетрезвый мозг на совсем ненужные никому эмоции. И он, от греха подальше, сжимает в кулаки волосы мальчишки и на секунду сползает с него - но лишь для того, чтобы перевернуть на живот, почти сразу же вновь оказываясь сверху.       Антон лицом утыкается в простыни и втягивает в себя запах мужчины, сохранившийся на них. Он знает, что будет происходить дальше, поэтому взволнованно затихает, не ерзая. Должно быть больно, но это только сначала - это нужно перетерпеть. Вряд ли Смол будет неторопливо подготавливать его к своим размерам, вероятнее, просто возьмет грубо, жадно, присваивая себе. И Антон готов: он с болью давно не на "Вы", а член в заднице, оказывается, может даже доставить удовольствие.       Он кидает быстрый взгляд через плечо, после чего комкает в судорожно сжатых кулаках ткань простыни и жмурится. После додумывается приподнять задницу, чтобы не лежать просто так бревном, и совсем слегка покачивает бедрами, устраиваясь поудобнее. На Федю он больше не смотрит.       Судя по тому, как Антон нервно вжал голову в плечи и вообще напряг практически каждую мышцу тела - он опять ждет, что ему сейчас засадят быстро, сходу и с размаху на всю длину. Но Федя по прежнему твердо стоит на своем, и это абсолютно не его методы. А вот опуститься сверху, вжать всем телом в прохладные простыни и прикусить зубами за загривок, оставляя очередную красную метку - вот это да. Раздвинуть коленом бедра и просунуть туда ладонь, поглаживая большим пальцем снова девственно зажатое отверстие - более чем да. А еще очень неплохо запустить нос в самое основание роста волос, вдохнуть этот нежный, еще будто детский запах и потянуться ниже, прикусывая, всасывая кожу над каждым позвонком по очереди.       Антон невольно зажимается еще больше, когда чувствует зубы на загривке, но честно пытается расслабиться, когда пальцы оглаживают сжавшуюся дырочку. Федя не спешит, что Антона, на самом деле, удивляет — и чего он не торопится? Есть ведь риск, что Миранчук протрезвеет и передумает. Ну ладно, самому себе Антон готов признаться, что останавливаться не намерен ни при каких обстоятельствах, но Смолову-то откуда знать о его планах?       Он глупо хихикает (это нервное?), но немедленно затихает, горячим лбом потеревшись о простыни. Ждёт, когда Федя приступит к основной части, и слабо постанывает от незамысловатых ласк, боясь самому себе признаться, насколько ему сейчас хорошо. Он пару раз решается посмотреть из-за плеча на мужчину, чтобы просто понять: собирается он сегодня, черт возьми, раздеваться, или нет?       Но Смолов то как раз в себе уверен. Алкоголь - это так, прелюдия. А теперь его задача сделать так, чтобы тот захотел настолько, что не ушёл бы даже полностью трезвым. Чтобы кайфовал от всего этого, чтобы сам просил больше, чтобы подставлял задницу, чтобы сам захотел взять в рот... чтобы захотел вернуться снова и снова. И губы скользят все ниже, зубы вгрызаются в кожу вдоль позвонков, руки грубо сжимают ягодицы, расцарапывая нежную кожу. А потом они касаются... там. В самом интимном, в самом сокровенном месте, о чем Миранчук вряд ли мог даже подумать, какое развитие событий он точно не мог предположить, особенно с учетом того, как он жутко стеснялся сам взять в рот член вчера ночью.       Антон широко раскрывает рот в немом крике и выгибается, на секунду охуев от жизни. Ему хочется в истерике воскликнуть: "Что ты делаешь?!", потому что для него это все слишком. Слишком странно, слишком приятно, и, кажется, он вот-вот кончит, поэтому приходится немедленно потянуться рукой вниз, чтобы пережать член у основания. Он сдавленно охает и бедрами подается назад. Как же хорошо. Достаточно прикрыть глаза, и вот уже кажется, будто это Лешка ласкает его, шарит руками по телу, оставляет метки, доставляет удовольствие. Эта картинка, появившаяся под веками благодаря бурной фантазии, кажется такой реальной, такой яркой, что Миранчук боится, как бы не ляпнуть совсем не Федино имя вслух нечаянно. Хотя Смолу-то без разницы, наверное. Какая разница, кого там любит тело, лежащее под нем? Какая разница, что он чувствует? Антон не удивился бы даже, узнав, что Смолов сам не до конца понимает, с каким из братьев он развлекается. Впрочем, сейчас это особенно неважно.       Феде может конечно это и задело бы самолюбие, но в целом он свое место знает, теперь полностью понимая правду о младшем близнеце от и до. Хотя возможно именно поэтому в его действиях помимо простой неконтролируемой грубости и присутствует эта нотка... нежности, что ли. И нет, это не жалость, это слишком неприятное слово, скорее какое-то сопереживание на грани соболезнования. Поэтому грубые сжатия пальцев на бёдрах, от которых наверняка останутся синяки, чередуются с влажными, пошлыми, но такими приятными прикосновениями языка в настолько интимном месте, что Федя поставил бы все состояние на то, что с Миранчуком этого до него не делал никто. И эти прикосновения начинают намеренно дразнить ещё больше, когда они уже не мягко скользят вокруг, а когда руки наконец властно раздвигают ягодицы до предела и язык в прямом смысле толкается внутрь, сквозь нервно сжатые мышцы.       Антон совсем уж жалобно хнычет, подается назад, самостоятельно насаживаясь на чужой горячий язык, с ума сходя от смеси страшного смущения и крышесносного возбуждения. Под веками у него играет какое-то порно, где Леша, крепко держа его за бедра, ласкает языком отверстие, и от этой сумасшедшей фантазии Антон тоненько, тихонько тянет: «Лё-ё-ё...», но вовремя спохватывается и аж рот ладонью зажимает, настолько ему стыдно. Остается надеяться, что Федя ничего не услышал, а даже если и услышал, то ничего не понял. Ну, а если понял — забил, потому что какое ему вообще до этого дело. Антон плавно надрачивает самому себе, и возможность позорно кончить прямо сейчас, заляпав спермой простыни (в отместку за одежду!) кажется до боли в паху соблазнительной.       Федя все слышит. И коротко, даже кажется немного... едва заметно грустно... или все же показалось?.. усмехается и выпрямляется, вдруг, снова на своём любимом контрасте, отвешивая звонкий шлёпок по податливо отставленной заднице, с невероятным, животным моральным удовлетворением наблюдая за тем, как кожа в миг начинает алеть, едва он убирает ладонь. И снова пальцы скользят по уже влажному, растянутому языком отверстию, щекочат, дразнят... и снова хлёсткий звук - на этот раз по другой ягодице. И следом внутрь погружается палец - одним плавным движением, но сразу до основания, чтобы царапнуть ногтем чувствительное место внутри.       Антон мычит что-то невнятное, вскрикивает в моменты ударов, но сам под них же подставляется — ему нравится. Еще два дня назад он и подумать не мог о том, что позволит кому-то так относиться к себе, но сейчас он ловит такой нереальный кайф, что удары по заднице кажутся терпким, острым дополнением к тому, что Федя с ним и так вытворяет. В их второй раз он гораздо менее раскрепощен, гораздо более готов пробовать новое. Наверное, потому, что дыра в груди с каждым днем становится все больше, и заполнять ее как-то надо. Любые средства хороши. Хотя какой в этом толк, если Антон все равно, блять, думает о Леше? Он грязный и неправильный. И каждый из этих ударов он заслужил.       Это что-то сродни дрессуре - сделал больно - сделал приятно. Это то самое, чего добивается Смолов. Тупо дрессирует под себя - а что, видимо и это не последний раз... акта обоюдного грехопадения и самоуничижения. Тогда чего мелочиться? Рвать барьеры, так по полной. Свободная рука наконец добирается до ремня на джинсах - но совсем не для того, чтобы раздеться. Расстегивать и вытаскивать его из шлевок одной рукой не слишком удобно - но что поделать, Федя делает это хоть и медленно, но мастерски, пока вторая рука ни на секунду не прекращает массировать чувствительную точку внутри. А потом раздается щелчок - такой острый, пронзающий воздух, и на спине мелкого расцветает длинная алая полоса - аккурат в то же мгновение, когда палец надавливает прицельно и в разы сильнее. Антон замирает, прислушиваясь, и сжимается весь, услышав негромкий лязг пряжки ремня. Наверное, Смолов просто раздевается, наконец, но предчувствие почему-то совершенно иное. Он не смеет более выглянуть из-за плеча, да и напряжённое ожидание неизвестно чего подогревает интерес.       А потом младший чувствует боль. И вместе с тем на точку внутри давят все сильнее, из-за чего его выгибает то ли от боли, то ли от удовольствия. Физическая боль перекрывает поток мыслей, и Антон на секунду чувствует себя животным, потому что рассудок его покидает.       Он вскрикивает и напрягается сильнее, но быстро обмякает, пытаясь проанализировать собственные ощущения. Место удара горит, словно на него пролили кипяток. Он ужасается, когда приходит к выводу, что ему хочется еще.       Смолов чувствует все - как мышцы сжимаются, когда ремень касается загорающейся алым кожи, как расслабляются через пару мгновений, когда первое обжигающее ощущение отпускает, и наконец как все внутри начинает пульсировать от новой накатывающей волны явно непривычного почти невинному мальчишке животного возбуждения. - Тебе нравится, я знаю...- раздаётся низкий, грудной шёпот где-то прямо у Антона над ухом - дыхание щекочет волосы, обжигает вдруг ставшую в разы чувствительнее кожу шеи, и тут же исчезает, словно мираж. А ещё через пару секунд воздух разрывает следующий щелчок, опускаясь на спину в то же мгновение, когда внутрь проскальзывает второй палец. Антон вслушивается в шепот, отдающийся возле уха глухим рычанием, и дышит тяжело в ответ, не соглашаясь, но и не отрицая. Да, ему нравится, насколько бы неправильно это ни было. Рамки этого "неправильного" будто размываются, стираются, теряется их смысл, когда тебя безжалостно хлестают ремнем.       Вместе с новым ударом он скулит и выгибается, как кошка, а когда в задницу впихивают еще один палец, он сжимается и вперед подается непроизвольно, но быстро берет себя в руки. Ему больно. Ему хорошо. Все так, как нужно. Феде его жалеть не стоит. Пусть бьет со всей силы, оставляя на коже следы, Антону уже ничего не страшно. Даже интересно - сколько еще он выдержит?       И он оставляет - третий, хлёсткий, ещё более ощутимый и болезненный - поперёк двух предыдущих, поперёк поясницы, а следом склоняется и медленно, протяжно ведёт языком вдоль позвоночника, прямо по горящим шрамам, тут же задувая влажные следы прохладой - и снова, и снова продолжая играть на контрасте. Пальцы в это время правда вообще не замирают но не секунду - двигаются то внутрь и наружу, то раздвигаются ножницами - в конце концов, он не железный, и член уже требует если не разрядки, то хотя бы внимания, поэтому звук медленно расстегивающейся ширинки тоже не заставляет себя долго ждать.       Антон протяжно воет, когда ремень третьим ударом опускается на его спину, и поскуливает, когда чужие пухлые губы исследуют потревожненную кожу. Это больно, это горячо, обжигающе, и Миранчук сдерживать стоны не может, хотя молчать старается, зубы стискивает, губы поджимает и дышать пытается через нос, хотя воздуха чрезвычайно мало, один сип получается. Пальцы в заднице сводят с ума, а собственные член ласкают с такой скоростью, что он вот-вот не сдержится и кончит. Кончить сейчас хочется больше всего на свете, кажется, если этого не случится в ближайшие секунды, он непременно весь взорвется от перенапряжения, стучащее страшно быстро сердце остановит свой ход, и Антон умрет прямо здесь, на этой кровати. Он уже не слышит звук расстегивающейся ширинки — ему бы просто кончить.       А Федя чувствует это - по тому как быстро сокращаются мышцы вокруг его пальцев. Но позволять ему кончить раньше времени - точно не вариант. И рука тянется вниз, грубо сжимает член мальчишки у основания, буквально отпихивая его руку, а пальцы так же покидают тело, сменяясь снова этим шепотом, горячим, пошлым, возбуждающим каждый рецептор в организме раскрытого для него Миранчука. - Хочешь? Хочешь его? Хочешь мой член внутри себя? Шёпот пронизывает, скользит волной мурашек, которую подхватывают влажные от пота руки, почти невесомо пробегающие по горящей от ударов коже, дразня, не давая успокоиться, поддерживая тот градус, который кипит в крови, и совсем не только от алкоголя.       Антон утыкается разгоряченным лбом в простыни и судорожно всхлипывает, виляя тазом, пытаясь избавиться от руки, что сжимает его изнывающий член. Удары ремнем стерпеть еще можно, а вот невозможность кончить пережить спокойно не получается. Федя просто какой-то садист! Еще и на ухо шепчет что-то, и Антону вслушиваться приходится, хотя ему уши закладывает, и в голове сплошной белый шум. — Пожалуйста, — умоляет, взвыв, он и вздрагивает крупной дрожью, когда тот тревожит длинные полосы ударов. Эта пытка длится, кажется, целую вечность, и Миранчук сам не знает, хочет он, чтобы она закончилась немедленно, или нет. Ему кажется, что Смол знает его тело намного лучше него самого, ведь каждое действие мужчины заставляет младшенького сходить с ума. Такого у него раньше не было. - Скажи...- шепчет тем же пронизывающим все тело шепотом нападающий. - Скажи, что именно ты хочешь... - пальцы скользят по спине, ногти чувствительно, нарочито медленно царапают красные полосы, до сих пор влажные от его слюны, а взгляд то и дело цепляется за отставленную задницу, за ложбинку между ягодиц, где мелкий так раскрыт, так пульсирует, что Феде стоит очень больших усилий, чтобы просто не рвануться вперёд и не засадить, сходу и по самые яйца, а от таких мыслей становится ещё тяжелее - настолько, что приходится перехватить уже собственный член у основания, чтобы не кончить прямо так, как малолетка, куда-то на бедро младшего Миранчука. — Кончить я хочу, прикинь, — странно даже, что в таком положении Антону хватает наглости огрызаться. Однако он мальчик вовсе неглупый, и поэтому быстро осознает, что ничего не случится, пока Фёдор не услышит то, что он хочет слышать. Поэтому Миранчук собирается с мыслями и заставляет себя сказать: — Я хочу, чтобы ты меня трахнул, — его лицо немедленно заливается румянцем, потому что произносить такое вслух он явно не планировал. Тем более Смолову. Но кто ж теперь спрашивает его мнения?       Он опять тянется к своему члену, но, наткнувшись на чужую руку, разочарованно стонет. Ну как так можно издеваться?! Федя за такие пытки попадёт в ад без очереди. — Ну пожалуйста, — хнычет он, пытаясь переключиться на чувство боли, что разрывает кожу на спине. Это притупляет желание поскорее кончить. - А если будешь скалить зубки, будешь ещё полчаса учиться их правильно прятать...- хрипло усмехается где-то за его ухом Смолов. Он был бы более чем не против и хорошего, пусть и неумелого минета, но с учетом накаленности всех нервных окончаний, на этом может все и закончиться, причём достаточно быстро, а это точно не в его планах. Он хочет услышать больше - ещё больше пошлостей, ещё больше прямого текста, что-то про его член в себе, но... пока он дождётся - конфуз точно может приключиться, а на подобную дрессуру у него ещё будет время и возможность. Почему-то теперь он в этом вообще не сомневается. И в следующее мгновение, не выпуская пережатый у основания член, он отпускает себя. И его собственный туго, плотно, невыносимо жарко проскальзывает внутрь мальчишки.       Антон тушуется под властным тоном мужчины, чуть виновато опускает взгляд, надеясь, что Федя мучить его сегодня не будет — Миранчук плохо помнит, как ему в рот пихали член, но приятного в этом очевидно мало, поэтому слова Смолова звучат как настоящая угроза. Он носом утыкается в простыни и ждёт.       Когда в него проникает нечто большее, чем пальцы, он протяжно воет и подается вперед — ему больно, пусть он и растянут, и эта боль не сравнится с той, что тревожит его при ударах ремня. Он матерится сквозь зубы и глядит через плечо, отводит взгляд немедленно, смутившись, и терпит. Терпит, пока не становится приятно. Рука снова тянется к члену, и он ласкает себя с оттяжкой, поймав волну удовольствия. Спешить больше не хочется, поэтому в моменты приближения оргазма он самостоятельно пережимает член. Наверное, он просто с ума сходит на почве страдания по брату, вот и все.       Это даже немного обидно - что Миранчук настолько быстро затихает и тушуется при упоминании минета. Но в целом... и это поправимо, просто нужно время. Смолов более чем уверен в своих силах и в том, что он еще заставит этого любящего подерзить мальчишку полюбить чужой член во рту. Но потом. Когда его собственный не будет в заднице младшего близнеца, в такой обжигающей тесноте, которая сжимает, пульсирует, сводит с ума, срывает все контроли, сразу переводя плавные толчки в грубые, резкие, балансирующие на грани рвущейся плоти, все четкие как один - точно в чувствительную точку, по которой из раза в раз проходится головка. Еще и подкрепленные такими любимыми укусами, испещряющими шею, загривок стелящегося под ним мальчишки иссиня-алыми пятнами.       Антон забывается. Его стоны превращаются в непрерывный скулеж, который слышно, наверное, по всей округе. Он слышит собстенный голос и не узнает его. Кажется, он вообще теряет контроль над происходящим, в особенности над собой, поэтому очень скоро все его тело крупно содрогается в оргазме, и он окончательно теряет связь с этим миром. Под зажмуренными веками миллиарды звёзд, в задницу, кажется, продолжают вколачиваться (или нет?), во всяком случае, ноет она знатно. В этот раз болью отдается не только задница, и Миранчук ощущает себя использованной оболочкой, которую можно выбросить, не пожалев.       Он весь липкий от чужой слюны, спермы и пота, и от этого хочется поскорее отмыться, но мысль о том, что до душа нужно добраться самостоятельно, своими усилиями, удручает. Вряд ли он сможет подняться с кровати в ближайшую вечность.       Смолов мучает младшего близнеца не так долго - в конце концов он реально не железный, к основному процессу подошёл заведённым до предела, с мокрым от смазки нижним бельём и пульсирующим низом живота. И когда мышцы начинают туго сжиматься вокруг его члена, сигнализируя о мощном оргазме, в котором бьется мальчишка, ему хватает ещё буквально минуты, для того чтобы кончить самому - с животным рыком, зубами на загривке, и снова прямо внутрь, без всякой защиты и заботливых вытаскиваний за секунду до. И он падает - благо не сверху, а на бок, рядом, прямо так, даже не потрудившись вынуть плавно опадающую плоть и собственнически забрасывая потяжелевшую руку на талию Миранчука.       Веки тяжелеют, и Антон оказывается уже не в состоянии открыть глаза. И вот он снова засыпает на этой постели после того, как его отымели, уже второй день подряд. Потрясающе. Миранчук на своих ошибках вообще не учится и расхаживает по граблям, как будто ему это в удовольствие. Хотя удовольствие он сегодня, конечно, тоже получил, и теперь лежит в луже своей спермы, ощущая, как из задницы вытекает еще и чужая.