Selfdestruction

      А Лёша теряет счёт времени. Слёзы сначала кажется вообще брызжут из глаз как из душа. Потом просто текут, сразу, сходу впитываясь в подушку, которая кажется уже мокрая насквозь, не только наволочка, а все три кило пуха. А потом это все начинает походить на состояние некого... анабиоза, что ли. Когда слёзы просто физически заканчиваются, так и не успев накопиться после последней трагедии с матерью, и Лёша сам не понимает и не помнит, в какой момент даже не засыпает, а уходит в какое-то дремотное небытие, из которого его вырывает звонок телефона. И «Тоха» на экране сгоняет весь этот анабиоз в одну секунду. Только... только голос в трубке совсем не тот, который он ожидает услышать. - Тох, где ты?! - Алексей?       И тут все обмирает. Потому что Лёша понимает все раньше чем слышит буквально первые нотки чужого стального голоса. И он просил не садиться за руль. И ведь тот наверняка не послушал. И голос срывается так, что старший близнец просто сипит в трубку едва слышно: - Он... он жив?       Антон не слышит воя сирен скорой помощи, не чувствует, как его бессознательное поломаное тело выкорчевывают из машины, как сотрудники ДПС, прибывшие на место аварии, ищут по карманам документы, чтобы выяснить личность пострадавшего. Пока фельдшеры суетятся над молодым парнем, рядом крутится женщина, ставшая свидетелем аварии и вызвавшая скорую, сбивчиво пересказывает примерный ход событий, причитая, предполагает робко: "Пьяный был, наверное". В обезображенном лице Антона, возможно, кто-то узнает футболиста, и это грозит появлением десятков статей с кричащими заголовками в интернете, только самого Миранчука это больше не волнует. Как же он давно мечтал перестать волноваться - не знал только, какую цену придется за это заплатить. Больничные коридоры в такое время суток привычно молчаливы, и только голос доктора нарушает тишину. Миранчук Антон Андреевич жив - это единственная хорошая новость, которую он сообщает брату пострадавшего вкупе с номером больницы.       И Леше больше ничего не нужно. Жив - и он готов разрыдаться вновь, потому что к горлу подкатывал такой ком, что нервы просто не выдерживают всех этих эмоциональных качелей последних дней. За руль садиться он не рискует уж точно - последовать за братом в том же направлении при трясущихся руках, мутном взгляде, подгибающихся коленях и вообще то и дело сбивающемся дыхании, из за которого просто на ровном месте в случайный момент подкатывают слёзы. Поэтому он в два щелчка вызывает такси, вообще не понимая откуда в голове всплывает адрес больницы, в которой он был единожды , где то в глубокой юности и то как-то случайно с мамой, а уже через двадцать минут влетает в приёмное отделение, крайне удачно пользуясь их... генами - потому что в первое мгновение медсестра бледнеет, видимо видя то же лицо, которое мимо неё увозили в бессознательном состоянии, но достаточно быстро осознаёт кто кому и что и вообще без лишних вопросов указывает направление, в котором увезли ту самую каталку. Судя по шуму в противоположном конце бесконечно длинного коридора - Антон где-то здесь, и Лёша бросается скрестись во все двери, на которых почти повсюду висят таблички «посторонним вход воспрещён».       Обезумевшего от страха Лешку замечает доктор и торопится подойти к нему. Похожесть братьев его не смущает — он не фанат футбола, но пару раз эти лица по телевизору все же видел. Да и не такие уж они и одинаковые, если присмотреться. Как минимум у второго не расквашен нос... — Здравствуйте, Вы, я полагаю, Алексей? Меня зовут Юрий Олегович, я лечащий врач Вашего брата, — у Алексея глаза безумные, опухшие от слез, как будто по дороге сюда он выплакал всю влагу из организма. Он определенно нуждается в успокоении, и потому доктор спешит его утешить. — Не волнуйтесь, Антону Андреевичу повезло: он еще легко отделался.       Он коротко оповещает Лешу о полученных Антоном травмах — и о переломах ребер и ключиц, и о разрыве связок голеностопа, не говоря уже о трех сломанных пальцах на левой руке и многочисленных ушибах. Конечно, даже такие травмы нежелательны, особенно для спортсменов, но всё могло быть гораздо хуже.       Когда Лёша видит выходящего и направляющегося явно к нему врача в голове волей неволей возникают эти страшные картинки из медицинских сериалов - когда неприступный человек в белом халате сначала молчит пару минут, а потом медленно и нарочито холодно выдает что-то вроде "Мне очень жаль, мы сделали все что могли..." и внутри что-то съеживается до состояния черной дыры. Но стоит тому заговорить, и уже на "лечащий врач" старшего близнеца слегка подотпускает, а после "повезло" и "легко отделался" Миранчук и вовсе закрывает лицо ладонями и сползает спиной по стеночке прямо так, на пол, совершенно не думая и не стесняясь чужого человека. Глаза кажется снова намокают... но на полноценное пореветь уже нет сил, поэтому Лёша только кусает уже и без того почти малиновые губы, гладя на врача снизу вверх. - Он... мне можно к нему? Он в сознании? Как он вообще себя чувствует?       Доктор с сочувствием смотрит на Алексея, позволяя ему эту минуту слабости. Парень настолько испуган и болезненно ошарашен, будто он едва не лишился всего самого ценного, что вообще было в его жизни. Хотя это и не удивительно — родственников терять всегда страшно. Только вот врач подумать не может, насколько же братья на самом деле близки. — Сейчас он без сознания, но состояние стабильное. Можете к нему зайти, но ненадолго. И.. — он тупит взгляд, надеясь, что следующие слова не нанесут по Леше еще больший удар. Он вкрадчиво сообщает о том, что помимо этих травм на теле Антона были обнаружены более старые отметины, чья природа врачам осталась неизвестна. В спорте, конечно, несложно нахвататься гематом, но всё же.       И вот тут Лёша невольно бледнеет, сливаясь с белоснежным кафелем больничных стен. Он судорожно прокручивает в голове события прошедшей ночи... и только тогда до него доходит, что полноценно обнаженным брата он так и не видел. Все что происходило в эти моменты было уже при выключенном свете, при мутном сознании и не менее мутном взгляде, и все что он помнит - это темный силуэт в свете уличных фонарей и проезжающих за окном автомобилей. Врачу ему ответить нечего - он даже не представляет, что это за отметины, чтобы хотя бы предположить, откуда это может быть. Но едва врач приглашающе кивает на дверь палаты, он тут же подскакивает, подрывается и влетает внутрь, замирая возле единственной кровати.       Из груди вырывается сдавленный мучительный стон. Да, врач сказал, что ему очень повезло, но... Антон выглядит... ужасно? Страшно? Да, видимо главная проблема в свёрнутом носу, который раздуло на пол лица во всей его пугающей синеве, но... пусть временно, но все же изуродованное лицо, больничная рубашка, испачканная кровью - видимо из того же носа, силиконовые трубки капельниц, от всего этого внутри все сжимается до рвущегося снова болезненного скулежа.       Лёша мнётся, не решаясь никак подойти - хотя они наедине, и Антон без сознания... но что-то держит минуту, другую, пока он наконец не собирается с мыслями и подходит, оглядывая брата внимательнее. И наконец понимает, о чем говорит врач. И понимает, почему все последнее время на тренировках Антон постоянно ходил в водолазках и тайтсах. А он то думал что тот просто опять мерзлявит... вся его шея, ключицы, плечи, грудь испещрены синяками и ссадинами - и что самое страшное, явно разных степеней зрелости, и уж тем более не сегодняшних - одни ещё сизо синие, другие серые, третьи уже желтеющие. Старший дрожащими руками касается больничной рубашки, приоткрывая ее полы - и ещё больше жалеет что это сделал, потому что на боках ссадины гораздо длиннее и ярче, будто его кто-то регулярно и целенаправленно бил. И куда, блять, при таком раскладе он пропадал вечерами? Почему это происходило не один раз, почему он не обратился за помощью и как понять, кто это сделал?       Слишком много вопросов. И слишком громкий гул в голове и тремор в руках, чтобы размышлять трезво и спланированно. Единственное что до него доходит сейчас - это то что нужно хотя бы позвонить Палычу, что он и делает, набирая номер дрожащими пальцами, даже не думая посмотреть на время.       Сёмин берет трубку предсказуемо нескоро. Ночных звонков от одного из Миранчуков он определенно ожидал меньше всего. Конечно, ему хочется старчески поворчать в трубку, возмутившись тем, что сон его нагло прервали, однако за своих подопечных он по-отцовски переживает, да и ночные звонки обычно не сулят ничем хорошим.       На другом конце провода — сбивчивый пересказ последних событий. Лешка явно не в себе, и его понять можно, поэтому Юрий Палыч даже вопросами по типу "Как же так получилось?" мальчишку не грузит. Близнецы, конечно, какой-то магнит для несчастий — сначала смерть мамы, теперь такое... Конечно, всё это отражается непосредственно на репутации клуба, но не это сейчас самое главное. И задача Сёмина сейчас — мальчишку поддержать, успокоить. — Леша, не раскисай, — велит он показательно строго. — Разберемся. Живой же остался, правильно? — в ответ неразборчивое угуканье, и Юрий Палыч представить боится, насколько же сломлен сейчас старший близнец. Вероятно, на поле он ни того, ни другого в ближайшее время не увидит.       Лёша даже немного успокаивается после разговора с Юрпалычем. Все-таки тот всегда воспринимался немного... как родной и строгий, но справедливый дедушка. А сейчас, когда его мама.... больше не с ними, а единственный брат лежит под капельницами без сознания, этот низкий, немного хриплый голос прямо... расслабляет, будто даже немного убаюкивает, потому что пока он рассказывает, что сказал врач и отпрашивается сам на хотя бы какое-то время, пока брату не станет лучше, по крайней мере пока он не придёт в себя, он вдруг... сдувается как воздушный шарик, внезапно отпуская весь адреналин и осознавая, насколько на самом деле устал.       Вот ровно настолько, что когда кладёт трубку, сил не остаётся даже на то, чтобы взять мобильный брата - благо фейс айди реально срабатывает один на двоих, чтобы начать выяснять, что же с ним происходило все это время, и откуда все эти... следы. Алексей просто опускается на эдакий... табурет на колесиках, что стоит возле какого-то столика для инструментов, видимо, и едва подъезжает к брату, берет его жутковато холодную ладонь в свои руки... так и вырубается, буквой зю, носом в укрытый клеенкой и простыней матрас. Он даже не слышит, как через какое-то время дверь в палату открывается, внутрь заходит тот самый врач, что разрешал ему «зайти ненадолго»... и только вздыхает, машет рукой и выходит. Что с них взять, в конце концов? Может им действительно обоим так будет легче, в особенности непосредственно пациенту, который когда-нибудь все же решит очнуться, и рядом с ним окажется видимо самый близкий ему на данный момент человек.       Правда к утру этого так и не происходит - Лёшу будит не шевеление под затёкшими намертво руками, а всего лишь пробивающиеся в палату лучи восходящего солнца. Конечно, на чудо он надеялся зря - Антон за ночь своего положения не сменил и не очнулся. И тут уже вряд ли помогут поцелуи, как в детских сказках. Да и не то чтоб Леша его целовать собирался...       Лазать в чужом телефоне - это омерзительно, гадко и неправильно. А уж читать чужие переписки - и вовсе за гранью понимания. Невзирая на это, Леша снова лезет в мобильник брата, бесцельно листает уведомления из Инстаграма, ожидая и вместе с тем боясь увидеть уведомления от какой-нибудь привлекательной девушки. Лайков на публикациях брата, конечно, уйма, но директ относительно пуст - не считая кучи сообщений от поклонниц, которые Антон не читает уже целые месяцы.       Это даже удивительно. Неужели у брата нет ни одной интрижки за последние недели? В поисках хоть какой-то информации Леша забредает в личные сообщения близнеца. Там тоже относительная тишина - только диалог с Федей Смоловым гордо выделяется среди других. И это, опять же, странно - Антон общий язык с Федором найти не мог, и Леша даже не подозревал, что они общаются.       В переписках Федор обещает разрешить вопрос с Сёминым - речь идет, видимо, о тех горьких, страшных днях, когда братья потеряли самого родного и близкого для них человека. Антон, конечно, говорил о том, что тренер уже и так в курсе, но Леша не знал, что оповестил Сёмина о произошедшем именно Смол. И даже не Дима Тарасов. А сверху еще и так странно обещает быть если что рядом 24/7… Кажется, Леше все же стоило интересоваться личной жизнью Антона побольше. ***       А Федор узнает о произошедшем практически первым. Потому что Антон не выходит на связь с момента, как он высадил его у подъезда их с Лёшей мамы - но вопреки всем самокопанием с "оставь это, он не твой, это все разовая акция" он знает лучше других, до какого числа Семин дает обоим Миранчукам внеплановый отпуск. Он даже не рвется плотно общаться - так, хотя бы увидеть, удостовериться что тот пришел в себя, что все в порядке, что жизнь продолжается, но вся команда уже в сборе и готова выходить на поле, а Миранчуков нет. Обоих. И Смолов сам подходит к главному тренеру, пытаясь спросить максимально ненавязчиво - мол, все в порядке, одинаковые еще пару дней попросили? А в ответ получает лишь чернющее лицо Юрпалыча, почти такое же как у Антона в ту страшную ночь, и что-то коротко брошенное о том, что одного не будет еще долго.       Авария. Буквально одно слово, от которого у Федора холодеют руки и начинают дрожать колени. Да, если бы все закончилось...совсем плачевно - тот бы сказал сразу. Но это "еще долго" не внушает никакого оптимизма. И ему вдруг становится плевать. Это настолько спонтанное и выданное на автомате решение, что его сложно описать словами, он даже сам наверное от себя такого не ожидает - но просто пятится, глядя куда-то сквозь тренера остекленевшим взглядом... и просто рывком, в несколько крупных прыжков исчезает обратно в раздевалке под непонимающие взгляды команды и тренерского состава. Вот просто похуй сейчас что они скажут - не выгонят же его за прогул тренировки, в самом деле. А какие-нибудь штрафные санкции - да плевать, хоть тачку забирайте. В одно это мгновение просто приходит осознание, расставленные приоритеты, что ли. В конце концов бегать на онемевших ногах он тоже умеет только в одном направлении - к разрешению проблемы, коей сейчас является непонимание, незнание, в каком состоянии сейчас находится... Антон. Добавлять какие-то эпитеты к этому имени он по-прежнему пока не готов.       Смолову даже не нужно обзванивать московские больницы - почему-то он не сомневается, что далеко младший Миранчук от дома не уехал. Если он попал в аварию, значит... значит сел за руль, когда не нужно было. Пьяный ли, произошло ли что-то, что выбило его из равновесия настолько, что не смог совладать с управлением - сомнительно что он продержался до другого конца Москвы, а потом... Поэтому он на автомате летит в Иноземцева - и не ошибается, потому что буквально через двадцать минут оказывается на нужном этаже у нужной двери. Благо что персонал уже в курсе, что за пациент поступил к ним ночью и так и не переодетая футболка от формы явно намекает, что это свои. А потом он просто дергает ручку... и встречается взглядом с Лёшей, сидящим у кровати младшего с его же телефоном в руках.       По истории переписки Антона с Федей понять, какие у них отношения, сложно — Леша на самом деле не задумывается даже о том, что Федя теоретически мог затащить его брата в постель. Если уж их и связывает что-то, то, наверное, только дружба, а вернее ее зачатки... Но, опять же, последнее сообщение от мужчины свидетельствует о том, что в ту ночь они были вместе. И вряд ли они в приставку рубились... Леша напрягает извилины, пытаясь сложить два плюс два, но голова соображает катастрофически плохо. Он вымотан донельзя, выжат пережитым стрессом, и ему бы, может, еще поспать, но он глаз сомкнуть не сможет больше, а лишними мыслями только нагонит на себя тревогу.       Когда дверь открывается, Леша, будто почувствовав себя пойманным с поличным, блокирует телефон близнеца и покрепче сжимает его в руке. На пороге Федя, и это совсем уж странно. Откуда он узнал и зачем, главное, вообще приехал? — Привет, — хрипит Миранчук, догадываясь, насколько же плохо он сейчас выглядит. Ну, во всяком случае, уж точно не хуже Антона, на которого Лешке до сих пор смотреть страшно. — А ты как тут?... — он даже не уверен, что ему интересно услышать ответ, но вязкую тишину хочется прервать. — У вас же тренировка?.. — интонация больше вопросительная, нежели утвердительная, потому что Лёшка, лишенный почвы под ногами, уже ни в чем не уверен.       А Федя даже немного опешивает, щурясь и как-то вопросительно поглядывая на старшего Миранчука. Почему-то он был уверен при первом же взгляде на это серое, осунувшееся лицо, что он уже обо всем в курсе - правда каким образом? Если только они поругались именно на той почве, что Лёша узнал о грязных похождениях брата... Но видимо причина ссоры (а в том что это была ссора, после которой Антон сел за руль и...произошло то что произошло он, отчего-то, почти не сомневается) была иной. Поскольку на месте Лёши он бы бил морду сразу и без таких...довольно скромных прелюдий.       И все же он как-то на автомате сохраняет дистанцию - подходит чуть ближе, но по другую сторону от...так бы хотелось сказать своего, но получается просто младшего близнеца, и машинально скрещивает на груди руки, закрываясь от усталого, мнительного, но пока еще не агрессивного взгляда. - Палыч сказал. Про Антона. Я и приехал сразу. Не знаю, может ребята после тренировки тоже приедут, я не спрашивал... — А, — выдавливает из себя старший близнец и этот неловкий диалог не продолжает, вновь погружаясь в свои мысли. Странно, что Смол приехал вот так, сорвавшись с тренировки. Как-то слишком они с Антоном стали близки. А Леша думал, что он достаточно знает о жизни брата...       Он невольно смотрит на мужчину, но, взглядами с ним столкнувшись, голову опускает, за неподвижным братом наблюдая. Сердце сжимается предательски: и это он еще не начал винить в произошедшем себя. Почему он его вообще отпустил, почему не удержал? Видел ведь, в каком состоянии брат находится, знал же, блять, чем это может закончиться. Он же старший, он должен был предпринять хоть что-то!       Он трет лицо подрагивающими ладонями. И как же он беспомощен сейчас. Ему только и остаётся, что сторожить койку, молясь, чтобы брат побыстрее в себя пришёл. Еще и отметины эти... Он собственными руками готов придушить того, кто с Антошкой посмел так обращаться. Только вот кто? Где он вообще проводил ночи? Может, напивался в клубах, вступал в конфликты?.. Но не регулярно же.       Леше так стыдно сейчас становится за то, что он не знал ничего об этом. Да и Антон не рассказывал, они слишком отдалились друг от друга. Слишком.       Присутствие Феди все-таки напрягает. Что же его с Антоном связывает? Исключительно ли крепкая мужская дружба? Да и почему Антон ночевал у него? Единожды ли? Стоп. Подождите-ка. — Так это ты?.. — у Леши даже не получается вопрос сформулировать. Он до конца не верит в собственную догадку, но вскидывается все равно, безумно глядя на Смолова.       Федя прямо таки физически ощущает, как Лёша меняется во взгляде и настроении. Будто в его голове медленно, но верно складываются пазлы и сходятся точки над и. Только до чего именно тот дошёл? До того, что брат с ним общается? Что ночует у него? Или что трахается с ним каждый раз как в последний? Про то, что тот видел отметины и про их заметность в целом Федя сейчас как то не думает. - Что я?       Смолов не косит под дурачка, не придуривается , а реально спрашивает с постепенно, медленно нарастающим врожденным язвительным скепсисом. - Общался с ним все это время? Да. Приезжал он ко мне? Да. Ночевал у меня, пока ты со своей губастой трахался? Да. Отвозил к тебе когда все случилось? Да. Что-то ещё?       Лешу перекашивает. Да как он смеет?.. Самоуверенность мужчины обескураживает и вместе с тем выбешивает так, что даже спокойный рассудительный Лешка подрывается с места, пальцы в кулаки сжимает и на Федора, как на врага, смотрит. Как он мог себе позволить такое?... Кто ему вообще, блять, позволил?! Неужто сам Тошка — своенравный и знающий себе цену? Или Федору хватило ума совершить насилие над Антоном? — Как ты посмел? — Леша шипит, как разозленный кот, наступает на Смолова, в последний момент спохватившись — они находятся в палате его брата. Не здесь нужно заниматься мордобоем. — Сука! — он драться не лезет, хотя очень хочется. Значит, Федя оставил на нем эти следы! Ублюдок, садист! Как он мог?! - В чем дело, Миранчук? - все еще не до конца доходит до Смолова, в чем именно из всего перечисленного причина злости и ненависти от Лёши. Антон укрыт больничной...не то простыней, не то тонким одеялом по самый подбородок, ссаженный об видимо руль, и он физически не может увидеть все оставленные собой ссадины на хотя бы шее и ключицах лежащего без сознания мальчишки. Но в любом случае, повышать голос здесь - плохой вариант, и он подходит ближе, но лишь для того, чтобы схватит старшего-одинакового за плечо и дернуть, как за шкирку, выволакивая из палаты. - Ему плохо, а ты орешь как потерпевший, еблан. Хоть бы постеснялся выяснять отношения при... больном брате. - шипит Федя, уже прикрывая дверь палаты снаружи и слегка оттаскивая аж покрасневшего от злости мальчишку в некое подобие фойе-холла. - Что я посмел? Что конкретно тебя не устраивает? Он не из-за меня в аварию вроде как попал, а все остальное что он делал - он большой мальчик, имеет право ночевать где хочет и делать что хочет.       Леша, конечно, понимает, что Федя прав. Выяснять отношения — последнее, что они должны делать в сложившейся ситуации. Прежде рассудительный и спокойный старший близнец искренне пытается взять себя в руки — в конце концов, ну с чего он вообще взял, что именно Федор — автор этих художеств на теле брата? Леша уже ни в чем не уверен, он просто вымотан, он не может так долго оставаться сильным. Да и слова Федора окончательно выбивают почву из-под ног. «Он не из-за меня в аварию вроде как попал». Конечно, не из-за него. Вина тяжёлым грузом лежит на плечах старшего брата. Он сдувается, уязвленный этим, но, помолчав немного и собравшись с мыслями, теперь спрашивает напрямую. — Это ты его так разукрасил? — говорит тихо, но смотрит исподлобья почти враждебно.       Зато вот тут Смолов наконец понимает, в чем же конкретная причина конфликта. Ну по крайней мере почти точно предполагает, потому что хоть он особо и не приглядывался, но допустить что от его зубов могли остаться следы по всему телу, которые стали заметными в больничной рубашке, в отличие от высоких воротников водолазок вполне себе мог. - Я надеюсь ты понимаешь, что нос ему ломал не я, а руль с приборной панелью. И ребра тоже. - на всякий случай сразу уточняет своим холодно-надменным тоном Федя, щурясь, но глядя прямо старшему близнецу в глаза. - А если ты про шею, плечи, что там ещё - то да, это я. - врать он и не хочет... и по факту не умеет даже, настолько он обычно через хуй клал на чужое мнение, чтобы ещё как-то изворачиваться. - Правда слово «разукрасил» обычно к фингалу под глазом относится, а я лично с ним не дрался, и даже практически не ругался.       Невозмутимость мужчины бесит страшно, просто вымораживает. Конечно, Леша сомневается, что все эти действия были совершены против воли его брата, но... Но Тошка просто дурак, он ведомый, и при желании его можно развести на что угодно, и Федя с этой задачей, судя по всему, справился просто на отлично. Воспользовался грубо, так или иначе причинил боль, а теперь стоит перед Лешей, строит из себя героя-любовника. Да какого черта он вообще явился сюда!       Вечно спокойный Леша взрывается и контроль над собой теряет. Конечно, подраться в коридоре больницы, когда за стеной лежит твой брат без сознания и с кучей переломов — это последнее, что Леша хотел в жизни сделать, но сдержать летящий аккурат в самодовольную рожу Смолова кулак он не смог. - Блять, Миранчук! - нет, Федя конечно ожидал, что старший может начать распускать руки на фоне своего крайнего недовольства, но что вот так просто сходу пропишет с рабочей левой - у него чуть позвонки от неожиданности не вылетают, и Федя не теряет равновесие, но пятится, хватаясь за взвывающую болью челюсть. Кровь - ну конечно, разбил губу, шакалёнок мелкий. Вот ему охуенно теперь объяснять будет команде, почему он сбежал с тренировки в больницу к попавшему в аварию младшему Миранчуку, а вернулся с разбитой рожей. - Я его не насиловал, придурок! - шипит Федя, от греха отходя ещё на пару шагов и зажимая пальцами кровящую губу. - Он сам ко мне приезжал и сам просил. И ему это блять реально нужно было. А если бы ты был чуть менее слепым, даже знал бы почему. А может знаешь? Что там у вас такого случилось что Антоха среди ночи поперся на машине непойми куда, и даже нескольких километров не проехал?       Леше сначала даже неловко становится — он драться не привык и никогда особо этого не делал, поэтому кровь на губах мужчины заставила его напрячься. Странно, что их не выгнали отсюда — благо, никто не стал свидетелем этой короткой драки. Возможно, Леша разошелся бы, будь они в другое время в другом месте. Но сейчас он только бросает на Смолова враждебные взгляды и пальцами шевелит, разминая после удара. Слова Федора задевают. Даже, блять, какой-то левый человек считает нужным попрекнуть его в излишней невнимательности. — Не твоё дело, — бубнит он, не желая делиться с Федей произошедшим. Да и сложно признаться в содеянном. Такое в обществе порицается. После того, как Леша трахнул собственного брата, ему вообще едва ли разрешено предъявлять претензии другим извращенцам. - Сука, это какое-то ебаное дежавю. Все блять не мое дело. Этот все отнекивался - не твоё дело, теперь ты. Такие сука самостоятельные и умнее всех. Два слепых придурка, которые в себе замкнулись вместо того чтобы взять и поговорить нормально. Я хуй его знает, что вы там натворили, Миранчук, но если Антон там сейчас лежит переломанный, значит поговорили вы не о том, о чем надо. - Смолов все ещё за челюсть держится, будто она вот вот отвалится куда то в неправильном направлении, и рукавом губу вытирает. - И у обоих блять я крайний. Один сам ко мне бегает своё страдающее нереализованное либидо реализовывать, а потом шипит что я хуевый и все это не мое дело, второй в рожу бьет и опять это не мое дело. Заебали, блять! Вот хоть ты мне скажи, придурок, нахуя тебе эта губастая сдалась? Ты же, сука, его любишь, почему нельзя просто взять и поговорить, а не бегать от него глазами сверкать и на его глазах ее трахать?       Леше на это ответить нечего. Он ведь даже понятия не имел, чем занимается его брат ночами, с кем он проводит время. Ему определенно стоило интересоваться его жизнью больше. Вот только он сам был слишком ослеплен собственными страданиями. Он тяжело вздыхает и падает на ближайшую скамейку, пряча лицо в ладонях. Ну и натворили они с Тохой конечно. Допускать мысль о том, что его далеко не братские чувства взаимны, до сих пор страшно, хотя и отрицать уже не получается. Не стал бы Антон с ним спать иначе даже под действием алкоголя. Последние слова Фёдора и вовсе заставляют его впасть в ступор. Антон все видел?.. Видел их с Соней тогда?.. Неужто это так его задело, что он поехал к Смолову перебивать моральную боль физической? Или с Федей сотрудничать он начал еще раньше? Как же стыдно-то.       Но Федя будто слышит его мысли, продолжая давить, даже решаясь подойти ближе и смотреть уже сверху вниз, все ещё сдавленно-шипящим тоном. - Ты такая сука, Лех, ты себе не представляешь. Я может и сука тоже, но нихуя не настолько, насколько ты думаешь. И он бы никогда не пришёл ко мне трахаться, если бы ты не строил из себя ебаную гиперправедную целку. Лешенька хороший, Лешенька правильный. У Лешеньки вон баба - тупая как хлебушек и мерзкая как моя жизнь. Но баба. Сейчас ещё женится, детей наделает и вообще будет идеальным. Только он нихуя не правильный. Он лицемер ебаный, который всем мозги сделал - и брату и бабе, которая хоть и тупая как пробка, но тоже этого не заслужила. Думаешь я не знаю всю ту ситуацию? У тебя ведь встал на него в раздевалке, да? Когда ты побежал свою размалеванную в подсобке ебать. А я говорил ему. А он мне не верил. Смеялся надо мной, говорил что я крышей поехал. До последнего верил, что ты «нормальный». Что ты не можешь его любить, хотеть. А он такой ужасный мерзкий и отвратительный, потому что любит тебя. Любит тебя, придурок, больше жизни.       Лёша неверяще смотрит перед собой, пытаясь переварить услышанное. Откуда Феде вообще все это известно? Господи, какой позор. Он даже про тот злосчастный стояк знает, хотя Леша до последнего был уверен, что его возбуждение осталось незаметным, по крайней мере, для единственного человека, что был с ним тогда. Как же он проебался...       И насчет Антона проебался тоже. Он был настолько зациклен на собственных страданиях, так долго внушал самому себе, что у его любви нет ни единого шанса на существование, что не замечал даже метаний брата. Вернее, понимал, конечно, что с Антоном что-то не так, но даже подумать не мог, что его чувства взаимны... Даже первый и последний их пьяный трах он списал на то, что Антон всего лишь перепил, запутался, нуждался в близости... Как же он, блять, проебался!..       А теперь несчастливы все. Теперь Антон прикован к больничной койке, и кто знает, когда ему удастся вернуться на поле, удастся ли вообще. И все это из-за Леши. Он пятится назад, чтобы облокотиться на стену, потому что ноги держат с большим трудом. Стеклянным взглядом смотрит на Смолова. - А ты все знал, значит, но не мог себе отказать в удовольствии трахать его, да? Кто бы сомневался, что склонить запутавшегося неопытного мальчишку к сексу было проще всего! - Я этого запутавшегося мальчишку случайно в клубе поймал, когда он накидывался как последняя тварь и явно чего поинтереснее искал. И уж поверь, лучше уж его трахнул я, чем обколотые спидозники, предварительно подсадив пьяного в сопли на герыч с одной иголки. И в конце концов, он большой мальчик и спать может с кем угодно, какого хера опять я крайний? Я его ни к чему не склонял и не насиловал, а мои удовольствия от всего этого - это лично мои проблемы. И ему не пятнадцать лет, чтобы его к чему-то склонять или растлять блять ещё скажи. И если тебе так хочется быть на моем месте, то тебе для этого вообще ничего делать не надо - одно слово скажи и он на коленях ползать будет и хвостиком вилять. Но тебя кажется вполне устраивало пиздострадать и не отказывать себе в удовольствии трахать свою Сонечку. - Смолов гордо вздергивает благо что не тронутый нос и крепче сжимает собственные плечи перекрещенными на груди руками.       Пижонского самодовольства в Феде даже после удара нисколько не поуменьшилось, и Леше приходится приложить усилия, чтобы вновь не накинуться на мужчину с кулаками. Да что он себе вообще позволяет? На кой черт он вообще сюда явился? Вымотать старшему близнецу нервы? У него это получилось. - Не лезь не в свое дело, понял? - шипит Лешка, едва ли выглядя при этом устрашающе - скорее жалко. - Нахрена ты приперся? Поумничать? Или может трахаться сильно захотелось? Так смею тебя расстроить, Антон сейчас не в состоянии. Или тебе в целом без разницы? - поток язвительных комментариев очень скоро подходит к концу, потому что Лешка выдыхается и обреченно замолкает. Не к месту они сейчас ссорятся. Не хватало еще того, чтобы их охрана вывела за крики и ругань.       А вот тут Федя реально вдруг сбавляет свою надменность и самодовольство, глядя Леше прямо в глаза спокойно, даже слишком серьезно и... удивительно искренне. - Думаешь, я ему писал что я всегда рядом 25/8 если понадоблюсь в контексте потрахаться? Или с Палычем за вас договаривался чтобы у него было больше времени ко мне приехать? Или в больницу приехал едва Палыч сказал что произошло, даже не отпрашиваясь, даже на газон выйти не успел только для того чтобы его выебать пока он без сознания? Только мое к нему отношение - это, как ты говоришь, не твоё дело. Но за него я порву, и тебя в том числе, если продолжишь делать ему больно. Я хер его знает что ты там ему ночью наговорил, но ты сейчас пойдёшь и признаёшься ему во всем. Что думаешь, что чувствуешь, что на самом деле происходило все это время. Потому что он... он заслуживает быть счастливым.       Вот сейчас Леша вовсе теряется. Сказанное Федором никак не оправдывает его действия в глазах старшего Миранчука, однако его отношение к Антону, которое Леша, казалось, быстро разгадал, на деле оказывается куда непонятнее. Откуда Федя знает так много об Антоне? Каким образом он за столь короткий срок подобрался так близко, влез мелкому не только в задницу, но и в душу? Почему Антон успокоение находил только в его квартире? И почему теперь Федя стоит здесь и сыпет столь громкими словами? Предположить, что у Смолова есть к Тоше чувства, а уж тем более озвучить это предположение Леша не решается. До конца в это отчего-то не верится. Меньше всего он ожидал, что Федор станет частью их гейской драмы.       Беседовать с мужчиной Леша более не намерен - этот разговор и так выжал из него все силы. Он устало отмахивается от него и возвращается в палату, возвращая все свое внимание брату.       А Федя хмыкает, провожая взглядом как то резко притихшего после его тирады старшего близнеца и устало опускается на лавочку, что стоит прямо за углом в коридоре. Не наговорил ли он лишнего? И с точки зрения Леши, и даже самого себя... с другой стороны, сейчас он говорил все абсолютно искренне, так какой смысл врать хотя бы самому себе. Другой вопрос, что он сам не понимает, как умудрился так быстро привязаться к мелкому, о котором вообще никогда не задумывался, и который к тому же беззаветно влюблён в собственного брата, видя в нем только игрушку для отвлечения от собственной драмы... как всегда, собственно, где самое гнусное и глубокое болото, там Федя. Кто бы сомневался.       Уходить он, впрочем, особо никуда не торопится - раз сказал А, говори Б. Нужно дождаться врача, спросить что на самом деле с Антоном и каковы перспективы на выздоровление, не нужно ли чем то помочь... и заодно проверить, возымела ли эффект его воспитательная беседа.

***

      Антон с трудом разлепляет веки и несколько минут тупо таращится в белый потолок. Голова отзывается болью, но это, видимо, самая малая из всех его проблем, потому что находится он, очевидно, в больничной палате. Как он попал сюда, Миранчук вспомнить не может - память вообще не торопится к нему возвращаться. Он осмеливается скосить глаза, чтобы попытаться рассмотреть свое тело - оно скрыто под простыней, но пошевелиться он может с большим трудом, из-за чего на него немедленно накатывает паника: как сильно он покалечился? Ему же нельзя травмироваться, он же спортсмен! Его ж на поле больше не пустят при самом страшном для него раскладе! И где вообще все? Почему он один?       Он пытается позвать хоть кого-то, привлечь к себе внимание, но едва ли его жалкие хрипы кто-то слышит. Не успевает он испугаться еще сильнее, как дверь открывается, и в палату входит брат. Если бы Антон мог прыгать от счастья, он бы это делал, потому что Лешку он правда рад видеть.       Только вот близнец совсем не весел: посеревший, осунувшийся, уставший... Антон вспоминает, при каких обстоятельствах они расстались в прошлую их встречу, и мрачнеет: Леша наверняка его возненавидел. Странно, что добивать за содеянное не собирается.       Только едва он видит что Антон открыл глаза - сразу срывается с места, теряя всю эту серость и осунувшийся вид. - Тох! Тоха... Тоша...- Лёша чуточку, совсем едва заметно притормаживает, но все равно в пару шагов оказывается у кровати и на своей родной жёрдочке, сгребая не повреждённую ладонь в свои руки и тут же прижимая в своих ладошках к губам. - Ты меня слышишь? Ты меня помнишь? Как ты вообще себя чувствуешь, Тох? - обо стольком хочется спросить, поговорить, сказать, но он все же старший брат, и трезвый разум немного тормозит и напоминает, что какой смысл разговаривать с человеком о любви, если у него вообще может быть амнезия, афазия или много другой гадости с которой явно не до высоких бесед.       Антон пытается улыбнуться, но получается только кривая ухмылка. Он наблюдает за тем, как братик касается губами его руки, и от этого действия что-то сжимается в тугой ком внутри него. Все остальное уходит куда-то на десятый план, потому что, несмотря ни на что, Лешка рядом. Сереет, бледнеет, зеленеет, зарываясь в собственные переживания. И Антон его успокоить стремится, хотя сам еще не знает ничего о собственном самочувствии. — Живой, — хрипит он и смеется невесело. — Помню, Леш, как же тебя не помнить... Водички бы только...       Ему неловко и страшно спрашивать, что с ним случилось. Страшно услышать, что из-за своей глупости он теперь инвалид, страшно навсегда попрощаться с футболом, а вместе с тем и со своими мечтами. Поэтому он молчит, оттягивая этот момент, и пытается лишь подвигать хоть чем-то, почувствовать конечности.       Лёша начинает сам - когда успевает подняться, взять графин с водой, стоящий на прикроватном столике, налить в пустой стакан и усесться обратно, очень осторожно поднося его к губам, чтобы не задеть раздувшийся и накрытый повязками нос. - Пей, Тош, только осторожно. Я тебя потом когда-нибудь все равно ударю, за то что все таки за руль сел... но это когда ты уже бегать будешь. Доктор сказал, тебе очень повезло, на самом деле да... ты наверное месяца на три всего вылетел... связки твои голеностопные опять порвал, дурак... а остальное - это наживное. Пара рёбер, ключица, три пальца на левой и нос... я твою машину не видел, но по описанию... ты реально в рубашке родился. - он снова сгребает правую руку в свои ладони и переплетает свои пальцы с пальцами брата. - Только выглядишь сейчас пиздец... но это из за носа...болит? Или ты сейчас ничего особо не чувствуешь? - он переводит взгляд на капельницу, заканчивавшуюся катетером на кисти левой и не представляя что там - может что то успокаивающее, может антибиотики, а может и морфин какой-нибудь.       Антон осторожно, потихоньку, стараясь не захлебнуться, опустошает стакан, и вода, утолившая жажду, кажется сейчас едва ли не первым чудом света. Параллельно он пытается осознать Лешкины слова. Три месяца... Конечно, это не такой уж и страшный срок — он мог вообще никогда в жизни на ноги больше не встать, и ему повезло даже, что он так легко отделался. Да и надеяться на то, что после аварии он, придя в себя, тут же вскочит и побежит вприпрыжку, было глупо, но Антон все равно расстраивается. Как будто у него до аварии мало проблем было... Теперь еще и с футболом попрощаться придется на неопределённый срок. Что же, он сам виноват.       C разбитым носом он наверняка выглядит просто отвратительно, но ничего: Лешка его в каком только состоянии не видел, он от него не отвернётся. Хотя после того, что произошло между ними... Судя по всему, ту ночь они обсуждать вслух более не будут — проще же сделать вид, что ничего не было. Может, так даже лучше. — Я не знаю, — честно признается он. — Голова болит. И в сон немного клонит. - Если только голова болит, значит точно обезболивающие... хорошо, значит пока сможешь спать спокойно...- Лёша все мнётся, губами шлепает, едва ощутимо задевая кончики пальцев брата, и наконец потихоньку пытается сформулировать мысли - хотя их в голове столько, что вообще неясно, с чего начать. Не то со своих чувств, не то с Феди, не то с чувств Антона... но в любом случае все точки над и нужно расставить. Потому что хватит. Он только что чуть не потерял единственного близкого человека, которого он любит больше жизни - и плевать на все предрассудки. - Тох... ты... прости. Я... я правда не знал. Я думал, что ты просто замену ищешь. Тепло ищешь. Думал что ты нашёл кого-то, но его рядом нет, а близость нужна... я же не знал...и... давно ты?...       От вопросов Лехи голова начинает трещать еще сильнее. Антон, наверное, краской заливается — по крайней мере, щеки у него горят. Леша все понял? Сам догадался или кто подсказал? Как же стыдно. Хотя сложно стыдиться обычного разговора после того, как они переспали. Да и обсудить это давно пора, и плевать, чем эта беседа кончится. Зато скрывать уже будет нечего. — Я не знаю, — хмыкает он и неловко отводит взгляд. Нужно взять себя в руки и продолжить, на что ему требуется время. — Я всю жизнь тебя любил. Сначала как брата, потом... Не помню, когда все поменялось. Прости, Леш, — он усмехается горько и больше ничего не говорит, потому что в свое оправдание сказать нечего. Теперь Леша либо оборвет с ним все связи окончательно, либо пожалеет его, а жалость Антону никак не нужна. Он.. Переживёт как-нибудь. Пока что у него, конечно, не очень получается. - Я такой дурак...- Лёша качает головой и утыкается лбом в свои ладони и кисть брата, чувствуя как ком снова подкатывает к горлу - слишком много слез за эту неделю, слишком. И чертов Смолов.. да как он за... хрен его знает, неделю, три, месяц, но разобрался в их отношениях от и до, а он прожил с братом всю жизнь и сам ничерта не понял... - Прости меня, Тох...- голос срывается на что-то хрипло-сиплое, сдавленное, а отрывать лицо от ладоней просто нет сил. - Я... я такой мудак... клянусь, если бы я догадался, если бы я знал, я... никогда бы не наговорил того что сказал сегодня... и ни за что бы не отпустил... не дал уехать... да и Соня эта чертова... господи, сколько же я проебал...       Антону Лешку таким видеть больно, поэтому он бубнит смущенно: "Ну Леш, ты чего, перестань...", и это всё, что он может сейчас для брата сделать. Да и понять его сбивчивый бубнеж тяжело. Антон только слез его видеть больше не хочет, поэтому слабой рукой пытается щеки его огладить, успокоить. - Ну не помер же, Леш, перестань, - он улыбку из себя давит. Им давно поговорить пора, нормально поговорить, пока они окончательно всё не проебали. Хотя в то, что у них еще есть хоть какой-то шанс, Антону верится с трудом. Он и не уверен пока в том, что его чувства вправду взаимны, что Лешкой один только страх жизнь обоим испортить управляет. Как будто не понимает, глупый, что жизнь у них по пизде идти будет, пока он себя и свои чувства не примет.       Антон терпеливо ждет, когда братик успокоится, глаза прикрывает, дав самому себе возможность передохнуть, но не засыпает: сейчас уж явно не до сна.       Но Лёша продолжает говорить. Взгляд так и не поднимает - слишком тяжело, слишком стыдно, и на Антона такого... болезненного смотреть невыносимо, и ком опять этот вот вот слезами выплеснется... Но он должен сказать. Каким бы мерзким Смолов ни был, как бы он ни пользовался доверием и наивностью его брата, но здесь он говорит дело. Хватит уже. Почти потерял его, просто по своей глупости, по страху быть каким-то... неправильным, что ли. - Я... я люблю тебя, Тох... - голос снова на секунду срывается на какой-то хриплый фальцет, и Лёше приходится прокашляться, чтобы продолжить. - Я реально не думал даже, что это...это взаимно. Я думал ты просто ревнуешь как к брату, потому что я стал меньше времени с тобой проводить, а я... я не мог рядом находиться, блин, неужели ты думаешь что я мог любить это... губастое нечто? Да в ней же мозгов меньше чем в хлебушке... Пиздец, я иногда приезжал к ней и еще в машине полчаса, час с силами собирался, заставлял себя подняться... Не знал что ты тогда...ну...нас видел... у меня уже просто все барьеры рвало, я не знал что еще делать... И сегодня... я просто уверен был, что я замена кому-то с кем ты... кого ты нашел за это время... Господи, какой же дебил... - Лёша так и не поднимает головы, только раскрывает ладонями и теперь уже полноценно, не случайно касается губами пальцев, целуя подушечки, влажную ладонь, ободранные костяшки.       Антон дыхание задерживает, чувствуя сухие, шершавые губы брата на своей ладони, и пошевелиться боится. Услышанное в голове не укладывается: они с Лешей все это время любили друг друга до смерти, и до того момента, как все это вскрылось, сколько глупостей успели наворотить... И всего этого можно было избежать. Какие же они долбоебы. А Федя ведь говорил. И почему Антон слушать его не желал? Все было бы куда проще, если бы он поверил, если бы по совету Смолова с братом поговорил. — Леш, — бессильно выдавливает он из себя и понятия не имеет, что сказать. Улыбается только, как дурак. — Ну если мне нужно было попасть в аварию, чтобы услышать это, наконец, от тебя, то всё было не зря, — он хрипло смеется, надеясь, что Лешка прямо сейчас его бить за такие слова не будет. - Эй, ты только не улыбайся так, у тебя повязка на носу шевелится! - сам смущённо улыбается Лешка, безумно желая куда-нибудь прижать, как-нибудь обнять, но боясь даже притронуться лишний раз к покалеченному брату. Все барьеры, шоры падают с оглушительными фанфарами, а он как назло даже к губам прижаться не может - боится нос задеть, да и на губе тоже есть какая-то не то ссадина, не то просто запекшаяся кровь из носа... и он только пользуется уже гарантированно здоровой ладонью, зацеловывая пальцы раз за разом, каждый по пять, десять, тридцать раз... - Я тебя больше никуда не отпущу, Тох.. похуй кто что думать будет... хватит уже... похуй на весь мир...       Антону в происходящее не верится. Он, наверное, в бессознательном состоянии до сих пор, видит в галлюцинациях то, что давно хотел увидеть. Он не переживет просто, если очнется в другом мире, потеряв вот такого Лешку - осознавшего, полюбившего. - Не улыбаться не получается, - капризничает он, изо всех сил сдерживая широкую счастливую улыбку. Неужели пришел конец всем его страданиям? Он ведь был уверен, что этот момент никогда не наступит. - Боюсь, Соня от тебя так легко не отвяжется, - комментирует он, вспоминая о Лешкиной, теперь уже бывшей, видимо, девушке. - Присосется к тебе как пиявка своими губищами... - он прыскает со смеху, на секунду представив такую картину. Даже это его сейчас не слишком волнует - с такими проблемами они разберутся позже. - Вот сдуется твоя бульба, и будешь улыбаться.. - Лешка имитирует щелчок по носу - только от греха сантиметрах в пяти от оного, чтобы не дай Бог случайно не задеть, и все таки тянется вперед, примеривается долго, осторожно и почти невесомо чмокает брата куда-то в нижнюю губу, неестественно выворачивая голову, избегая перевязанного носа. Теперь уже ничего не страшно - даже вся эта... авария, все эти травмы - переживут вместе. На руках будет носить, пока нога не восстановится, на перевязки возить, если понадобится, потому что... теперь все будет по-другому. Не совсем понятно как, как им теперь придется скрывать свои взаимоотношения, потому что уже очевидно, что это будет невыносимо тяжело, как объяснять всем, почему им... 23, 25, 28, неважно сколько, а они все еще живут вместе. Только сейчас это неважно. Лёша настолько...где-то не здесь, где-то далеко, где-то будто до сих пор в собственных невозможных, нереальных мечтах, а не в реальности, которыми они стали, что даже не слышит тихий скрип, с которым приоткрывается дверь в палату, в которую просовывается подбитая морда с посиневшей губой - как и планировалось, проверить, возымели ли эффект его увещевания.       Антон планирует уже подремать, ведь самые главные вопросы они обсудили. Лешка рядом, никуда не уйдёт, не исчезнет, будет за руку держать, волноваться не о чем. Младший Миранчук удовлетворенно прикрывает глаза, но распахивает их вновь, как только дверь в палату открывается.       Сначала он рукой дёргает, пытаясь освободить ее из Лешкиной хватки — это ведь, наверное, доктор пришёл, что он подумает, увидев эти братские лобызания? Но на пороге неожиданно Смолов, причём не первой свежести. Что он тут делает? А, ну да. Глупый вопрос. — Привет, — растерянно лопочет Антон и не удерживает своего любопытства: — А это кто тебя так?       И Смолов то успевает заметить, как старший от губ мелкого шарахается - все таки в силу состояния брата ему приходится делать это достаточно медленно, чтобы направление движения было очевидным. И более чем удовлетворенно хмыкает, приваливаясь плечом к дверному косяку и скрещивая руки на груди. - Поговорили значит. Ну слава Богу, значит хоть и дебил, но не настолько. Да, Леш, кто меня так, м? Может сам споткнулся неудачно, так с тренировки бежал сюда, так бежал, асфальт как поднялся и как с левой прописал, чтобы не бегал так быстро, м... - Федя как всегда в своей манере, но хоть и язвит - но все же беззлобно, потому что Антон в сознании, Антон жив, с ним все хорошо, и... он наконец улыбается. Почти впервые за все это время, и значит он наконец то счастлив. А это самое главное, а губа - это так, мелочи жизни. Придумает что сказать своим. Мало ли левшей вокруг с которыми он мог что-то не поделить. — Леш?... — Антон соображает плохо. Он переводит взгляд на брата, непонимающе хлопает глазами. Наверное, они пересекались до того, как Антон пришёл в себя, но не мог же братик Федю ударить — он совершенно не такой. Он добрый слишком, мягкий. Даже в детстве ни с кем не дрался — ну только если маленькому Тошке угрожала опасность. Федю он видеть даже рад. Тот так или иначе спасал его все это время, пусть и спецефическими методами. И ведь приехал сейчас... Удивительно даже. — Да ты проходи, че ты, — предлагает он. Негоже гостя на пороге держать, даже если это порог больничной палаты. Руку брата он сжимает покрепче, чтобы убедиться еще раз в том, что он никуда не денется. Предполагает шутя: — Это ты его что ли?..       Только брат в лице меняется, особенно когда Антон приглашает губастого внутрь, и сжимает его здоровую ладонь почти до боли, а на скулах опять начинают гулять желваки, прямо как десять минут назад, в коридоре. - Ты издеваешься? Нахрена ты опять приперся? Тебе мало что ли?       А Федя в ответ только закатывает глаза, и не думая отвечать на приглашение Антона, предусмотрительно оставаясь в дверях, только чуть прикрывая последнюю изнутри, чтобы не привлекать внимание персонала. - Исключительно убедиться, что ты меня правильно услышал. Но я уже все увидел, что хотел. Хороший мальчик.       Лёша чуть не рычит, царапая коротко стрижеными ногтями простынь на кровати брата, с трудом сдерживаясь, чтобы не подняться и не повторить для симметрии. - Блять... Тох! Я все могу понять, но он же...       Антон переводит полный непонимания взгляд то на Федора, то на брата, то снова на Федора. Когда они успели так поругаться, что Лешка теперь готов с кулаками на мужчину кинуться и явно с трудом себя в руках держит? Да и подбитый вареник Смолова — явно Лешкиных рук дело. — Вы чего? — спрашивает младший близнец так по-детски, как будто перед ним ссорятся родители. — Ну перестаньте, а, — он умоляюще на Лешу смотрит. — Прекрати. Что случилось? Что он? Претензий брата он правда понять не может. Да, в свое время он и сам зубы Феде показывал, но мужчина действительно много для него сделал. Сейчас Антон ему очень благодарен и за то, что тот ему отвлечься помогал, моральную боль заменяя физическим удовольствием, и за то, что проблемы их решил, когда они мамы лишились, и даже за то, что тот приехал сейчас его навестить, явно пропустив тренировку, за что Семин его потом по голове не погладит. - Он тебя... тебя...- Лешка не то от праведного гнева задыхается, не то просто никак не может заставить себя это... не противное, но очень неприятное слово выговорить. Даже машинально взгляд на Смолова переводит, будто он сейчас скажет это за него, но тот лишь закатывает глаза к потолку и красноречиво ударяется виском в дверной косяк, намекая, как старший-мелкий уже заебал со своими необоснованными предъявами. Но тот не успокаивается - губами шлёпает, шлепает, и выпаливает наконец как можно быстрее: - Насиловал он тебя, вот что! Я видел что у тебя на теле, и знаю что это не авария, это он, их даже врач заметил! И после этого ещё посмел сюда припереться и жизни меня учить!       Младший Миранчук терпеливо ожидает, когда Лешка наконец скажет вслух то, что так его не устраивает, а сам воздухом давится, услышав его догадки. — Чего? — Антон брови в удивлении вскидывает. — Лех, ну ты даёшь. Никто меня не насиловал, что за бред? — он на Федю смотрит, вновь обращая внимание на его травму, и его нервный смех пробирает. То есть Федя сорвался, приехал сюда, так еще и по морде получил ни за что? Тогда удивительно даже, что он со своим самолюбием братьев нахуй не послал. Антону перед Федей даже стыдно становится. Связался же с этой бестолковой семейкой... — Леш, у нас все по взаимному согласию было, ты не подумай. Мне просто... Ну, отвлечься нужно было. Точно так же, как ты с Соней тогда... Отвлекался. - Я ему говорил, как видишь это эффекта не возымело...- скептично зевает свои пять копеек Федя, красноречиво почесывая уже так... скорее ноющую и чешущуюся от присохшей крови губу. Он то в целом что хотел уже сделал, даже врача поймать и пообщаться в том числе, но уж больно забавный старший Миранчук в гневе, чтобы не понаблюдать за этим театром абсурда до конца.       А Лёшу, до сих пор раздувающего ноздри и цепляющегося пальцами за простыню это естественно более чем не убеждает. - Ты себя видел, Тох, блять? У тебя все бока как будто тебя ногами изо дня в день били, я не говорю про все остальное, и ты называешь это по взаимному согласию? Я с Соней ТАК уж точно не отвлекался. И вообще ты... а он... он навнушать мог что угодно, как ты не понимаешь... как такое вообще может быть по взаимному согласию? - Ну вот так, - Антон не находится с ответом. Ему вообще странно обсуждать с братом свои прошлые похождения, и он смущен такой темой для разговора, но Лешка, кажется, и правда страшно за него переживает, и задача младшего Миранчука - его успокоить. Леша и так слишком много нервничает и беспокоится в последнее время. И настрадались они оба достаточно. - Братик, мне такое... нравилось. Я сам к Феде приезжал все последующие разы. Так что зря ты так с ним... - он снова с сожалением косится на мужчину, замеревшего в дверях. - Никто мне ничего не внушал, не принуждал ни к чему и не насиловал. Я уже не маленький, в конце концов. Ну и по поводу моих фетишей... можешь взять на заметку, - он поглядывает на брата уже с хитринкой в глазах, надеясь, что Лешу сейчас инфаркт не хватит от столь явного намека, да еще и в присутствии чужих.       Смолов едва фейспалмом не убивается - эти пошло-лукавые подмигивания с учетом распухшего на все лицо носа картошкой выглядят так... забавно, по-детски и вообще... Блять, Антон есть Антон. Даже когда только что пришел в себя после аварии. Даже когда только только пять минут назад осознал все свое счастье, которое свалилось ему на голову и помимо синяков под глазами еще и взгляд имеет откровенно стеклянный. - Выздоравливай, мелкий. И будь счастлив. А тебе, пиздюк малолетний, я этот раз прощу, но еще раз бычить начнешь - головенку твою зеркальную откручу. - в своем репертуре с усмешкой хмыкает Смолов и снова прикрывает дверь палаты - на этот раз снаружи, вызывая у этого самого малолетнего очередной приступ праведного гнева. - Нет, блять, Тох, ты это видел? И ты хочешь сказать что он тебе ничего не внушал? Да он же мудак конченый! И.. .и... - он понижает голос, явно чуть смущаясь, потому что переводит мысли с непосредственно губастого форварда на отметки на теле брата. - И как блин это может нравиться? Там же такое...такое... как будто ногами били! Как я вообще тебя ударить мог бы, как ты себе это представляешь? - Да что ты заладил? Никто ногами меня не бил и не бил вообще в принципе. Ну почти... - Антон готов самому себе подзатыльников надавать за это вот многозначительное "почти", Лешка же теперь не успокоится. - Блин, ну, короче, ты не так все понял. Это даже приятно на самом деле. Ну, мне нравилось, - он тараторит сбивчиво и краем мозга думает, что неплохо было бы ему сейчас заткнуться, пока он не наговорил еще чего-нибудь лишнего. - Короче, успокойся и Федю больше не бей, он хороший, Лех, - а вот это звучит уже совсем по-детски. - Мы с ним даже поладили, - он ерзает и зевает. - Ну ладно, всё, вы меня утомили. Я посплю, ладно? Только ты не уходи никуда! - строго наказывает он и, чтобы быть уверенным в том, что Леша никуда не денется, руку его легонько сжимает, после чего успокоенно глаза закрывает. Теперь ему хорошо, спокойно. Еще бы он не лежал тут овощем, было бы совсем идеально... Но ничего не поделаешь, придется восстанавливаться.       После всего этого мутного монолога... короче лучше бы реально молчал, да. Понятнее не становится, а вот ревнивее - точно. И вопросов в голове у старшего возникает ещё на десяток больше - что же Федя такого делал, что это заканчивалось такими следами и при этом нравилось Антону, как вообще что-то такое может нравиться, как можно поладить с таким самовлюбленным конченым мудаком, и стоит ли ему вообще ревновать - потому что подсознательно очень хочется при любом воспоминании об этом наглой губастой морде. И он... с Антоном... блять, лучше не думать. И вопросы все-таки все потом, сейчас Тохе и вправду нужно отдыхать. Только одной руки в ладонях уже недостаточно - и Лёша прикусывает губу, приглядывается, примеривается... и все таки разувается, чтобы забраться прямо на довольно широкую кровать брата - пусть на самый краешек, зато целиком прижаться и даже под крыло пустить, если тому будет удобно. Пусть спит. И он поспит заодно. Теперь у них точно все будет хорошо.