Selfdestruction

      Антон приоткрывает один глаз, слушая пыхтение брата и пытаясь понять, что он пытается сделать. Вопреки Антошкиной редкостной недогадливости, телодвижения брата он считывает достаточно быстро и даже сам пытается немного продвинуться, при этом, желательно, не покалечившись еще сильнее. Лешку он бы принял с распростертыми объятиями, но вместо этого снова ерзает и старается уткнуться подпорченным носом близнецу в плечо, хотя получается так себе. Зато Лешка буквально рядом, и это куда лучше, чем если бы он просто держал его за руку все это время. Хочется сентиментально признаться брату в любви, но опошлить этот момент Антон не решается, поэтому шлепает губами и, не найдя слов, тишину все же не нарушает. И так хорошо.       Антон просыпается в замечательном настроении, и ему становится еще лучше, когда он понимает, что Лешка умудрился залезть на краешек кровати и теперь посапывает рядом. Со стороны они, наверное, выглядят, как два одинаковых спящих котенка, уместившихся в одной корзинке. Антон улыбается этой мысли. Хотя врачи определенно не в восторге от их такой... Близости. Не надумали бы чего лишнего — подумал бы Антон, если бы мнение окружающих его хоть чуть-чуть заботило. Он Лешку не будит — братику отдохнуть очень надо. Кто знает, когда он в последний раз спал нормально. А сейчас сопит Антону в ухо так сладко, вздыхая иногда и губами причмокивая, что младший брат наслушаться не может.       На самом деле врачи действительно не сказать что прям в большом восторге - но тем не менее все же хоть немного, но предупреждены. По крайней мере, непосредственно лечащий врач Антона, которому один губастый татуированный юноша еще перед тем, как заявиться проверять собственные увещевания, успевает занести от анонимного поклонника нескромную пачку купюр, которой хватило бы на то, чтобы всю эту палату заставить новейшим оборудованием, а не просто закрыть глаза на одного лишнего подселенца и при необходимости поставить ему дополнительную койку - косую кривую какую вообще неважно, лишь бы не выгоняли. Но все исключительно в качестве заботы о перспективном нападающем Московского Локомотива, который как попугайчик-неразлучник, разделишь - сдохнет.       Собственно поэтому обход для избранного пациента переносится в индивидуальном порядке - врач приоткрывает дверь палаты, видит эту...неоднозначную картину, но тут же вспоминает своего посетителя, тяжело вздыхает и молча прикрывает ее обратно снаружи, оставляя Лёшу сладко сопеть, почти касаясь губами то плеча, то мочки уха брата, который вроде как смог умоститься так, чтобы все травмированное не болело, и при этом медвежьи объятия старшего, в которые превратилось это аккуратное примощение с бочку, не мешали ни лежать, ни дышать, ни выздоравливать.       Слушать дыхание брата, конечно, очень романтично, но Антону это быстро наскучивает. Все-таки лежать, пялясь в потолок, слишком сложно, особенно Антону, у которого в заднице шило определенно имеется, причём немалых таких размеров. Чувствовать себя беспомощным просто кошмарно. Он даже о местоположении своего мобильника не знает, а по соцсетям он соскучился очень даже сильно, и сейчас с радостью залип бы на какие-нибудь видосы с котиками. Да и посмотреть интересно, просочилась ли весть об автоаварии в интернет. И вообще... Да в змейку играть и то было бы веселее, чем просто лежать!       Недовольный таким своим положением, Антон неуклюже вертит головой, выискивая на прикроватной тумбе хоть что-то, чем можно занять руки. Лишь бы Лешку не разбудить. Так и не придумав себе развлечения, от отчаяния он начинает считать трещинки на потолке. Как назло, он еще и выспался... Как же скучно. Но у Лешки рефлекс - когда с братом что-то не так, он просыпается по первому чиху. Сейчас он настолько устал, что вот прям совсем по неровному дыханию близнеца проснуться конечно не получается, но кряхтение и ворочание в кровати все-таки вынуждает Лешку открыть глаза, растерянно хлопая ресницами в каком-то состояния, когда не совсем понятно какой сейчас век, не то что... - Мне вчера приснилось или?...- выпаливает он раньше чем успевает до конца проснуться - потому что это единственное что сейчас важно. Внезапный страх что все эти признания, осознание взаимности его любви к брату может оказаться лишь глубоким сном вызывает вдруг такой приступ паники, что он даже в руку брата вцепляется нервно, почти до побеления кожи, заглядывая в его глаза.       Пробуждение Леши Антона эгоистично радует — теперь ему будет не так скучно. Ну, он, конечно, надеется, что братик достаточно поспал и выспался. — Смотря что, — на полном серьёзе произносит он. — Если тебе снились альпаки размером с голубей, то это только снилось. А так... — он зевает так широко, что челюсть не заклинивает каким-то чудом. — Слушай, я бы, если честно, поесть не отказался. Я бы, конечно, поухаживал за тобой — завтрак в постель, хуе-мое. Но есть тут проблема... — он, скуксившись, оглядывает очертания своего тела, спрятанного под одеялом. Собственно, его поломанность и является проблемой. — Поэтому отдуваться придётся тебе. И еще — а где мой телефон? Дашь? — он готов даже умоляющую рожицу скорчить, лишь бы получить, наконец, желаемое. Ребячество, присущее ему, возгорается с новой силой. - Тох! - Лёша все слушает, слушает, слушает и наконец вырывается, резко садясь в больничной кровати и всплескивая руками. Нет, он безмерно счастлив наконец видеть брата таким, каким тот был до всех событий с мамой, да и... до предшествующих им тоже, но он хочет точно знать, что весь их разговор - это не его сон в состоянии аффекта. И самый быстрый способ это проверить, это...       Он просто тянется вперёд и прижимается к губам брата своими. На несколько секунд. Без чего-то лишнего и большего. И отстраняется, нервно шмыгая носом и заглядывая в его глаза вопросительно - таким наивно - жалобным, оленьим взглядом. - Ну?.. ты... будешь меня бить, или мне реально это все не приснилось?       Кончиком языка Антон проезжается по собственным губам, "слизывая" мимолетный поцелуй брата, и беспощадно тупит, не в состоянии понять, зачем и почему он должен Лешку после этого бить. Разве что, за кратковременность этого поцелуя, да и то с натяжкой. Спустя несколько бесконечно долгих секунд он прыскает со смеху. - Бить - это по твоей части, вон как Феде вчера вмазал. А со мной драться не надо, лучше поцелуй еще раз, - он бы и сам это сделал, да только в его положении лучше лишний раз не двигаться. Все, что в его силах - смешно свернуть губы трубочкой и зажмурить глаза в ожидании. Целоваться с братом приятно, а еще приятнее - знать, что Лешка тоже этого хочет, тоже любит его. А старший немного растерянно хлопает ресницами раз, другой... и с таким облегчением выдыхает и глаза закатывает, что сейчас бы ещё на шее повис и затискал всего, но пока ещё не уверен в точном понимании всех повреждений мелкого, чтобы так непозволительно шиковать. - Вот ты сразу не мог сказать? Видишь же что я на очко сел, что весь наш разговор мне приснился... ну ты мудааааак, Тош...- притворно тянет Лёша... и тут же тянется снова к губам, от которых теперь заставлять себя отрываться, по крайней мере первое время будет категорически сложно - он мечтал об этом так долго, так мучительно, что даже вчерашняя ночь не в счёт - это все было настолько в состоянии аффекта, что даже их первым разом то назвать сложно. Он и толком ничего не понял, и толком ничего не помнит. И насыщаться этой близостью всех возможных характеров будет ещё мучительно долго. - Нууу... телефон тебе ещё нужен? Завтрак принести?       Антон себя целовать позволяет, лениво отвечая и жалея, что он прикован к постели - будь у него возможность, он бы прямо здесь и сейчас продемонстрировал Лешке весь свой богатый опыт, полученный из общения со Смоловым. Собственные способности он, конечно, переоценивает - пока что даже целуется не особо умело, но Леша не жалуется, значит, все не так уж плохо. - Да-а-а, принеси, пожалуйста, - забота братика Антону, конечно, приятно, но он начинает чувствовать дискомфорт - он и так не подарок, а теперь ему еще и помогать выживать надо, как беспомощному грудничку. А если Леша от него быстро устанет и передумает свою губастую женщину бросать? Скорее бы уже встать на ноги. Телефон ему уже не так необходим - в конце концов, рядом Леша, который заменит ему собой все на свете гаджеты и видосы с котиками. Но Антону самому будет намного спокойнее, если его айфон будет лежать где-то рядышком. - Держи. Только никуда не уходи! - отшучивается Лешка, вручая спрятанный в верхнем ящике тумбочки телефон, покоящийся там с того самого момента, как Федя застукал его с ним в руках, и исчезает за дверью - ненадолго, минут на семь от силы, чтобы вернуться с подносом, дымящимся чем-то вкусненьким и горячим, и почти дымящимися ушами. - Оказывается к нам твой доктор заходил. Но решил не портить идиллию. Ну пиздец. Мне кажется он все понял. - смущённо бубнит старший, опуская поднос с ножками на колени брата - там его уже ждёт овсянка с кружочками банана, бутерброд с сыром и маслом, и, судя по цвету, чашка дымящегося какао.       Антон ковыряется в телефоне с таким рвением, будто он маленький ребёнок, которому впервые дали сенсорную игрушку. Он соскучился даже по банальному скольжению пальцем по экрану. Зайдя в инстаграм, он долго листает ленту, которая не то чтоб сильно его интересует, но он же должен быть в курсе последних событий! Он бы и свою фотку из больницы выложил, да только Локомотив вряд ли заценит такой минус в репутацию футболиста. Поэтому максимум, что Антон может себе позволить — это поиграться с фильтрами и покривляться в камеру, рассматривая свою пострадавшую мордашку. С лицом дела так себе, но зато если воспользоваться маской шрека... Леша возвращается скоро, не позволив брату наворотить в интернете глупостей. Еда сейчас Антона заботит даже больше, чем соцсети, поэтому он с большим удовольствием бросается на принесенный завтрак. Диеты в его планы не входили, он и так достаточно настрадался. — Ну понял и понял, чего ты переживаешь? — уминая овсянку за обе щеки, ворчит младший Миранчук. — Его это не касается. Никого, кроме нас с тобой, это не касается. Не ссы, вряд ли он куда-то об этом сообщит. - Да понятное дело, что не сообщит. Я вообще удивлён, что меня отсюда до сих пор не то что не выгнали, но кажется и не собираются выгонять. Так что может я вообще тут у тебя поселюсь... пустишь меня, м? - он намекающе плюхается рядом, обратно на своё место почти-под-крылом брата, тычась носом ему в щеку, которую тот почти умудряется на порыве голодухи испачкать чем-то сладким - не то овсянкой, не то бананом. - Только на тренировки все равно придётся ездить, иначе Палыч меня на колбасу пустит. А вообще...- Лёша все-таки задумывается над этим «никого кроме нас с тобой это не касается», укладываясь подбородком на плечо брата. - Ты представляешь, сколько будет неудобных вопросов, неловких ситуаций?... надо будет какую-то общую версию продумать, а то заврёмся и ещё хуже будет... — Да ты ж все равно врать не умеешь, — посмеивается Антон и, кряхтя, пытается устроиться поудобнее. Почти весь свой «завтрак в постель» он схомячил в рекордные сроки, щедро оставив брату бутерброд и полчашки какао — Лешка тоже должен чем-то питаться, о чем он, может, благополучно забыл. Антону в его положении быть заботливым нелегко, но он пытается. — Все равно Палыч нам обоим головы открутит — мне за то, что покалечился, а тебе за то, что не уследил. Ну а по поводу того, что между нами происходит... Ну на ближайшие пару месяцев оправданий нашему сближению целый вагон: потеряли важного для нас человека, чуть не потеряли меня, и вообще... За мной теперь уход нужен, а кто будет мне сопли подтирать, если не ты, мой брат-близнец? Да и вообще, чего ты так загоняешься? — Антон фыркает. — Наша личная жизнь волнует разве что фанаток, которые мечтают родить от нас детей. Не парься и ешь давай.       Бутерброд Лёша берет нехотя, до последнего, раза три пытаясь пихнуть его под нос Антону и докормить его до конца. Себе неважно, себе можно и потерпеть. Хотя конечно желудок уже давно жалобно урчит, и когда он окончательно убеждается, что брат не осилит, вгрызается в хлебушек, приканчивая в три укуса. - Про тебя он уже забудет когда увидит. Ну в смысле... оттает за то время пока ты лечиться будешь. А вот я пизды точно сегодня получу. На вечернюю то поехать точно придётся. Ой я наслушаюсь.... а насчёт фанаток ты, кстати, весьма наивен. Самые страшные сплетники, это мужики. Забыл что ли сколько времени Тарасычу кости перемывали с Бузовой? А Смолу? Мы конечно не тупые губастые барышни, но наша... проблема пожирнее будет. А Бару вон сколько подьебывали что он онанист и асексуал, потому что молчит как партизан... — Ну и пофиг, — Антон упорно продолжает гнуть свою линию, не желая признавать, что проблема действительно есть. Сейчас его волнует другое: братик уедет вечером и будет уезжать на тренировки в последующие дни, и чем же тогда будет заниматься сам Антон в гордом одиночестве? Он надеялся на подобие медового месяца как минимум в период его восстановления, и отпускать брата на тренировки ему эгоистично не хочется. Но Леша прав: им и так от Семина пиздец, и лучше не усугублять. — Но ты ведь не надолго уедешь? — ноет он совершенно по-детски, как будто ему совсем не известно собственное расписание тренировок. Находиться в больнице без Лешки не то чтоб не хочется, а даже страшновато: мало ли, может, к нему прилипнет какая-нибудь противная медсестра, и отпугивать ее будет некому. Придётся, видимо, несколько часов втыкать в телефон. - Только пизды получить и обратно. Ну ты знаешь. - тихо смеется старший, совсем осторожно касаясь одними кончиками пальцев повязки на носу брата - вроде такой уродливой, но вот вообще не вызывающей никакого отторжения. Хотя... ни до, ни после признания в своих неправильных чувствах у Леши вообще не было ни капли отвращения, смущения, неловкости по отношению... да ни к чему, наверное. Даже если бы последствия аварии были бы более плачевными и ему бы пришлось ухаживать за Антоном в самых деликатных смыслах этого слова, он бы и бровью не повёл. Но благо тот вполне себе бодр, прожорлив и активен, и уже, не прошло и часов двенадцати с их воссоединения, ноет что не хочет отпускать. Хотя, если честно, Лёша и сам мучительно не хочет уезжать. Он бы вообще от брата не отлипал, если бы не пусть не настолько страшные, но все-таки травмы. Сейчас реально хочется... какого-то прямо медового месяца, чтобы дорваться, получить все то, что так старательно душилось в себе, и наконец то стало возможным, и насытиться этим хоть немного. Потому что много, кажется, не будет никогда. И Лёша так залипает в этих сладких предвкушениях, что не замечает как успевает притереться к брату вплотную и как-то задумчиво прикусить мочку уха, сопя куда-то внутрь, горячо и щекотно. - Ты самый жестокий человек на свете, Леша! - хнычет Антон, чувствуя, как от горячего дыхания брата его член заинтересованно дергается. - Знаешь как это называется? Возбудили и не дали, вот как! Что мне вот теперь с этим делать? - будь его воля, он бы немедленно предоставил брату все права на свою многострадальную задницу, но для этого надо хотя бы перевернуться, а Антон не может даже этого. Ручной работой заниматься, да еще и в стенах больницы, странно и нежелательно. Неужели придется мучительно терпеть и представлять себе что-нибудь исключительно мерзкое, чтобы прийти в себя? Возбуждаться от одного только дыхания брата не то чтоб странно - Лешка просто слишком возбуждающий, Антон же не виноват в этом. Да и к тому же, он так долго хотел... Так давно желал... А теперь лежит тут и страдает от невозможности сделать что-либо. Так вот как выглядит его личный ад.       Лешка даже не сразу понимает, почему он жестокий - он ведь просто задумался, не имея цели возбудить травмированного брата. Но на «с этим делать» взгляд переводит сразу в правильном направлении, замечая как изменился...форм фактор тонкого покрывала, которым прикрыт упакованный в больничную сорочку близнец. - Эй... я не специально вообще то...- но не дотронуться он не может. Хотя не напрямую, а аккуратно накрыть ладонью низ живота, потому что более прямолинейно откровенные действия все ещё смущают - он ещё должен привыкнуть, свыкнуться с осознанием и пониманием, что можно. Вот можно просто взять и поцеловать, взять за член, запустить руки под белье, прижать за задницу... И вообще все это очень хочется. Как же невовремя Антон попал в аварию... хотя... может если бы не она, то ничего бы не было?... - А... кто сказал что не дадим? - все же шепчет Лёша, хрипло и с лёгкой смущенной улыбкой, которую он прячет в пульсирующей венке на шее брата. — Не специально он... —продолжает ворчать Антон, демонстративно закатывая глаза. Конечно, он понимает, что Лешка и правда не пытался его возбудить, он же не виноват, что организм реагирует на него вот так. Леша виноват только в том, что он такой, блять, невообразимо возбуждающий! Ну нельзя таким быть! Антон же не подросток, чтобы возбуждаться с одного его вдоха! — На что это ты намекаешь? — интонация еще такая у Лешки блядская, и в то же время он смущается будто, и возбуждение от этого только усиливается. Нет, ну это просто невозможно. Если Лешка не сделает щас хоть что-нибудь, Антон умрет прямо здесь и сейчас. — Леш, — тянет он жалобно, пытаясь выловить своими губами губы брата. Как же хочется быть еще ближе. Как же хочется большего. - Я? Ни на что не намекаю! - теперь уже точно лукавит Лёша, пусть и в своей манере, смущенно, скромно, даже в какой-то степени мило. Да, он очень хочет сделать хоть что-то. Даже если это не будет полноценной близостью. Даже если это будет чем-то, что он еще никогда не делал, а какое-то время назад даже не предполагал, что будет делать. Лишь бы хоть как-то почувствовать... что можно. Что теперь можно все. - А чего бы тебе хотелось? Ты хорошо себя чувствуешь? - это вполне искренний вопрос, даже без всяких пошлых подтекстов, потому что Лёша не представляет, что у того сейчас болит, что нет, насколько он вообще готов к чему-то большему, чем интимные беседы о высоком. Только разбавляется этот невинный вопрос задумчиво поглаживающей низ живота ладонью, которая вот перемещается на грани приличия - точно по резинке нижнего белья - единственного, видимо, что осталось надетым на Антоне кроме в одно движение распахивающейся больничной рубашки.       Антону искренне кажется, что брат издевается, хотя это совершенно не в Лешкином характере. Но он абсолютно точно либо издевается, либо тупит! Других предположений у Антона не находится. Он едва ли не извивается под ладонью близнеца, насколько ему это позволяет собственное поломанное тело, и шипит сквозь зубы. — Если вдруг ты серьёзно, но я буду чувствовать себя просто замечательно, когда ты что-то сделаешь с моим стояком, — ему так мучительно, и в то же время так сладко, и он бы уже давно дотянулся рукой до самого сокровенного, но эта игра ему даже нравится. Времяпровождение в больнице уже не кажется столь скучным. — Да я не сахарный, не растаю! — видя замешательство брата, взрывается он, и надеется сиюминутно почувствовать Лешкины пальцы еще ниже. Сейчас сойдёт все что угодно — даже обыкновенная дрочка, если Лешка на нее чудом решится. А то братик та еще ромашка, может и заднюю включить в последний момент. Антон косит глаза, пытаясь определить, возбужден ли Лешка хотя бы чуточку. Нравится ли ему вообще происходящее? Может, он и не хочет, и зря Антон тут все это дешевое порно разыгрывает.       Ещё бы Лешка не был возбуждён. Если у него вставало даже просто на уставшего после тренировки, просто вспотевшего и слегка возбудившегося от его вида в одном полотенце Антона, да так, что об этом каким-то образом знает даже Смолов. Просто он боится навредить перекалеченному брату, примеривается, да и к тому же первый раз собирается сделать что-то подобное в полностью трезвом уме, который отчаянно полыхает вишнёвыми ушами. Да, они уже полноценно переспать успели, но в состоянии настолько крепкого алкогольного аффекта, что сейчас реально все как в первый раз. И даже сползти рукой ниже, полноценно, осознанно сжимая ладонью неожиданно твёрдый, горячий даже сквозь хлопчатую рубашку член жутко неловко. - Прости... я... не свыкнусь никак...- честно, со смущённой улыбкой бормочет Лешка, поглаживая плоть сквозь больничное белье. — Не веришь своему счастью? — ехидно интересуется Антон, искренне считая, что он имеет полное право величать самого себя счастьем. — Даже и не знаю, чем ты меня такого красивого заслужил, — голос предательски срывается, когда Лешкина ладонь продолжает скользить ниже и ниже, уже, наконец, касаясь самого главного. Осторожность Леши ему в новинку, ведь до него партнером был Федя — наглый, самоуверенный, местами грубый. Он не разменивался на то, чтобы просто полапать Миранчука за член... От братика любые ласки принимать приятно, и каждое малейшее его действие кажется чем-то страшно интимным, каждое отзывается в Антоне всплеском ощущений, из-за которых он готов кончить прямо сейчас. Такого с ним еще не было.       Зато Лёша в этот момент где-то задворками подсознания невольно готов скостить Феде пару оставленных на Антоне синяков, потому что не такой уж он и наивный, как старший себе представлял, и язычок у него действительно настолько острый, что зубы Леши смыкаются на нежной коже над вроде здоровой ключицей, и без того разукрашенной гребаным Смоловым раньше, чем он толком успевает подумать. Правда не настолько грубо, безусловно - не кусать, скорее присосаться на пару мгновений, коснуться пахнущей лекарствами и больницей в целом кожи кончиком языка, пока ладонь все таки осторожно, неуверенно, но заныривает под больничную рубашку, преодолевая последние преграды до скользкой, но нежной плоти.       И Антону бы застонать в голос, не сдерживаясь, только они не дома, и внимание к себе привлекать идея плохая. Быть застуканным не хочется, поэтому младшему остается только сжимать губы в тонкую полоску и жмуриться. Господи, скорее бы уже попасть домой, где у них возможностей определённо побольше. — Леш, пожалуйста, — сипло шепчет он, за брата отчаянно цепляясь. Ему большего так сильно хочется. И Лешке он бы удовольствие доставил, только слишком он сейчас неповоротливый, отсосал бы даже — но со сломанным носом это будет очень проблематично, да и Лешка позу удобную не примет. Но пока Антон может только наслаждаться тем немногим, что они могут себе позволить.       Хотя не сказать что прямо таки немногим. Лёша настроен вполне себе решительно, хоть и смущенно. Понятное дело, что полноценного секса у них не выйдет еще...ну не долго, но какое-то время точно - пока не срастутся ребра с ключицей, за которые старший переживает, прекрасно помня весь перечень травм брата. Но для того, чтобы сделать ему приятно...не только руками ребра не нужны, а он отвращения к этому не испытывает ни малейшего - просто потому что это Антон. Просто о том, чтобы сделать минет абстрактному мужчине он, естественно, никогда не задумывался. Но не близнецу, от чувств к которому поджилки дрожат и коленки подкашиваются. И он все же тянется к нелепой рубашке в горошек, расстегивая кнопки и освобождая младшего от хрустящей, накрахмаленной ткани, и при этом очень активно сдерживая себя, чтобы не зарычать в очередной раз при виде синяков и кровоподтеков - тех что не имеют к аварии никакого отношения.       Антону на самого себя взглянуть страшно - вдруг он после аварии стал настолько уродливым, травмированным, что его больше никто на свете не захочет, и даже Лешка сбежит прямо сейчас? Комплексов по поводу внешности у него никогда не было, но после аварии видеть собственное тело без одежды не хочется. Хотя если Лешка сам его раздел... Антон, на всякий случай зажмурив один глаз, торс свой осматривает и выдыхает - не так уж и страшно. Он даже похож на каких-нибудь супергероев из фильмов - тех, кто собой пожертвовал, но в итоге пострадал очень даже живописно, художественно.       Мысли Леши Антону пока непонятны: тому ведь проще было бы намного просто брату подрочить, а он активничает, рубашку расстегивает вот, засосы слабые ставит. Антон ведь не его женщина губастая, которой лепестки роз и шелковые простыни нужны, с ним мелочиться не надо. Но раз Леше так угодно... Да и привыкает он, наверное, заодно: не каждый же день он с собственным братом в постель ложится. Антошкин стояк и подождать готов. Ему же лучше, если он не кончит за минуту.       Только в отличие от губастой женщины, Антона Лёша... любит. Вот просто любит, всей душой и до мозга костей. И ему не 15 лет, чтобы хватило просто любопытного подрочить, сидя по турецки и внимательно наблюдая за реакцией. И заниматься ему хочется не сексом - секс у них был вчера. Он хочет заниматься любовью. Вот во всех самых ванильных смыслах слова. Только полноценно не получаится, к величайшему сожалению. Но хотя бы дорваться до этих прикусывающих поцелуев, до потереться носом о щеку содранную, до лишний раз пробежаться пальцами по напряженным мышцам на животе брата, пока сам свои губы кусает, не зная как спросить: - Тох... я... можно я...- и Лешка так красноречиво губы облизывает, смущённо косясь... туда, вниз.       Антон всегда был мальчиком не особо догадливым, поэтому даже сейчас в ответ на вопрос брата он только изумленно таращит глаза, пытаясь понять, правильно ли он его слова воспринял. Леша что, хочет... Ну... Да нет, он бы на такое не решился, тем более не в стенах своего дома. Страшно и рискованно. Антон обнадеживать себя не хочет, хотя он бы не отказался ни за что на свете почувствовать губы брата... там. О таком Антон даже в своих самых мокрых фантазиях мечтать не мог, а сейчас Леша, получается, сам предлагает?.. Нет, наверное, Антон до сих пор спит. - Леш, - беспомощно тянет он, повторяя имя брата вновь и вновь, как заевшая пластинка. Все потому что ему сказать больше нечего: весь его и без того небогатый словарный запас его напрочь покинул. Вся его вселенная схлопнулась до размеров этой небольшой палаты, сосредоточилась на глазах Лешки. Ну и на пальцах, что ласкать не переставали.       Лёша сам не знает, как он на это решился. Но почему-то картинка вспыхивает перед глазами - с Антоном, который выгибается под его руками, под его... губами, и не остается никаких сомнений... по крайней мере в себе. В том что он хочет, что он может, что ему не противно - ведь это Антон, его Антон, Тоха, родной, близкий и невыносимо любимый, а не просто кто-то и...чье-то. И Алексей по-кошачьему осторожно, чтобы не потерять равновесие, не навалиться случайно на поврежденные ребра, не дернуть случайно за сломанные пальцы смещается на не слишком широкой кровати, усаживаясь между ног брата, чтобы избавить его от последней детали одежды - белья, что надето под уже распахнутой в стороны нелепой больничной рубашкой в горошек и тут же снова машинально облизнуть губы, окидывая взглядом... все то, к чему предстоит прикоснуться, когда он кажется даже в тот раз толком не прикасался, и прикоснуться совсем не руками.       Антон уверен: он с ума просто сходит. Потому что брат, склонившийся над ним, смотрится слишком уж нереально. Поверить во взаимность чувств уже не так сложно, как было еще вчера, но... Антон ведь такой уродливый сейчас, поломанный, а Леша все равно разглядывает его чуть ли не с сердечками вместо зрачков в глазах, да ещё и отваживается приятно сделать. Антон от его прикосновений плавится и совсем уж позорно скулит в ладонь, когда его член горячие губы обхватывают. Все попытки быть тихим проваливаются, хотя Антон честно прилагает усилия.       Леша сосет неумело, но Антон все равно признает: так сильно возбужден он не был никогда до этого момента. Ему достаточно вида братика, что так старается, заглатывает не глубоко, щекоча Антону бедра своими кудрями. Ну что за невозможный человек? Почему все совершенства мира заключены в Тошином брате-близнеце? — Леш, я не могу, я щас кончу, — беспомощно сипит он, под старшим Миранчуком вздрагивая.       Но Лёша честно очень старается - хотя как старается... не механически, нет, не пытается вспомнить какие-то элементы порно (и то, не...однополого, его такое помимо брата действительно никогда не интересовало, а вполне себе традиционного и скорее где-то в юные годы), не пытается вспомнить личный опыт с Соней, которая в этих вопросах явно была... довольно опытной дамой, а просто руководствуется чувствами, эмоциями, обхватывая губами, сжимая и втягивая, обводя языком и помогая себе рукой - все исключительно на каком-то не подчиняющемся чистой механике подсознании, и самое главное - не только без капли отвращения, но и с каким-то кажущимся немного диким удовольствием - не от члена во рту в прямом смысле слова, но от реакции Антона. От того, что именно его стараниями тот сейчас так охуительно кусает губы, дрожит всем перекалеченным телом, стонет тихо, чтобы не привлекать внимание больничного персонала и судорожно его волосы сжимает, не то оттягивая, не то наоборот насаживая глубже. И он никак не может сказать вслух четко по вполне объяснимым причинам - и лишь кивает как-то неуклюже, смазанно мыча, и намекая что отстраняться он не собирается - это кажется даже каким-то элементарным...неуважением, и уж тем более такая перспектива не вызывает ни капли отвращения.       Антон за кудри его тянет, но не сильно — боль причинить боится. Но он и правда уже на грани, а Лешка отстраняться даже не думает, он что, издевается? Бормоча под нос смазанные ругательства, Антон жмурится до белых пятен перед глазами и позорно кончает, едва не завизжав тоненько, как девчонка, на всю больницу. Для того, чтобы остаться тихим, приходится с силой закусить ребро ладони.       Он на Лешку смотрит глазами совершенно щенячими, пьяными даже будто — сильно его оргазм разморил. Лешке не противно совсем неужели? Для него это, наверное, опыт совершенно новый, и член в рот пихать нравится не всем, несмотря даже на самую большую и чистую любовь, а Антон ещё и кончил ему прямо туда, и, может, он вообще испортил все. Однако Леша разозленным не выглядит, расстроенным тоже, и даже блевать не планирует от отвращения. Брат у Антона просто удивительный. — Пиздец, Леш, — младший Миранчук слов других найти не может, да и эти выплевывает почти что — язык слегка заплетается.       А вот Лёша не представляет, как большая и чистая любовь может не стирать все возможные и невозможные границы противного и не противного, желанного и нежеланного, хочется сказать ещё правильного и неправильного, но это будет немного лицемерно в свете того, что ещё пару дней назад он себе даже представить не мог, что хотя бы признается брату в своих неправильных чувствах, а не то что ляжет с ним в постель. На этот раз весьма успешно ляжет - потому что больше нет никаких противоречивых эмоций, ненависти к самому себе, есть только чистый кайф от того, что смог сделать самому любимому человеку настолько приятно. Кайф, растекающийся на языке густой терпковатой субстанцией, которую он проглатывает без капли сомнений и тем более брезгливости, облизываясь как очень довольный кот. И лишь тогда вдруг резко вытягиваясь сусликом на слова брата, которые совершенно не выражают конкретных эмоций, в том числе и радости. - Тох? Я что-то сделал не так?       Антону неловко немного, но общую картину это нисколько не портит. Придя в себя послеоргазма, он улыбается и жестом Лешку к себе подзывает, желая прямо сейчас губы его натруженные поцеловать и рядом пролежать целую вечность. - Ты нереальный, Лех, - спешит сообщить он, разглядев в глазах напротив толику сомнения, едва ли не страха. Неужели он смеет допустить мысль, что Антону не понравилось? - Это было просто охуенно. Спасибо, - он чувствует себя таким виноватым за то, что в ответ доставить удовольствие не в состоянии, поэтому выжимает из себя только смущенную улыбку и выдает: - За мной должок, - а после, еще немного помолчав, добавляет: - Теперь я еще больше не хочу тебя ни на какие тренировки отпускать, - вздыхает тяжело, понимая, что они оба и так достаточно пропустили, и было бы просто эгоистично запретить Лешке уезжать. - Я боюсь, если ты сейчас меня на тренировку не отпустишь, мне придётся использовать полученные навыки на тренерском штабе. - смущённо улыбается Лёша, все ещё немного неловко облизывая губы, которые до сих пор с непривычки горят и распухают, будто их только что увеличили как пресловутой Сонечке. Но все равно этими опухшими губами не чмокнуть лишний раз разомлевшего брата невозможно, устраиваясь уютно подбородком на здоровом плече с ключицей. - А должок ещё успеешь вернуть... и не раз, и не два, и я ещё повторю... и не только так... - Леша мечтательно поглаживает бедро брата, которого так невыносимо хочется - снова и снова, и как сегодня, и как вчера, и наоборот - у него лично нет никаких предрассудков, и он абсолютно готов и сам... дать, чтобы Антон почувствовал и понял, насколько это охуительно и ни на что не похоже, даже на секс с девушками.       Счастью Антона предела просто нет. Все оставшееся время, которое они могут себе позволить разделить на двоих, он ластится к брату ласковым котенком, не говорит ничего даже почти, что для него странно - Антон сам по себе мальчик болтливый. Но сейчас слова и не требуются совсем, незачем ими атмосферу портить. В объятиях брата хорошо, спокойно - Антон себя защищенным чувствует. Ему и волноваться не о чем, пока Лешка рядом. Даже его скорое отсутствие уже не кажется таким страшным: все эти часы младший Миранчук может позалипать в Инстаграм или Тикток, тем самым убив время. Или, может, он вовсе уснет со скуки и глаза откроет лишь тогда, когда Лешка вновь рядом окажется. Антону впервые за долгое время удается побыть оптимистом. - Заедешь за вкусняшками на обратной дороге? - он говорит негромко, заранее зная, что Леша ему не откажет. - Все что захочешь. Только напиши мне список, чтобы я не забыл. - совсем мило, заботливо и при этом...уже по семейному бормочет Лёша, прежде чем чмокнуть калечного брата в висок, еще пару секунд задумавшись - в губы, и только тогда крайне нехотя покидая палату. Ненадолго, всего на пару часов, но сейчас, когда все... только начинается заново и те кажутся вечностью.