Selfdestruction

      Хотя проходит месяц, два, начинается третий - а эта буквально гипнотическая тяга друг к другу практически не уменьшается - и это просто какое-то чудо, что близнецы умудряются еще не спалиться перед всей командой и тренерским штабом. Более того, вместе с выздоровлением Антона желание, подкрепленное возможностями, только усиливается, и, когда врач подтверждает слова младшего близнеца о том, что все уже действительно зажило и он может полноценно приступать к тренировкам....и прочей физической активности, братьям просто рвет башню. Леше кажется, что ему снова семнадцать, потому что Тоху хочется трогать всегда. 25/8. Лишний раз дотронуться в душевой, пока все отвернулись, незаметно хлопнуть по заднице при выходе на поле, отсосать прямо так, на глазах у всей пробки, пока он уступает место за рулем практически равноправно общей машины младшему, найти очередную новую подсобку в бесконечных лабиринтах Баковки, когда адреналин зашкаливает втройне... И все это настолько отключает трезвый рассудок, что о том, что в этот раз их сборы проходят не в дружелюбной и толерантной Испании, а в по-прежнему немного дикой и ортодоксальной Сербии, они попросту забывают.       У Антона после выписки словно вторая жизнь начинается. Краем мозга он, конечно, понимает, что им с братом осторожными нужно быть во всех отношениях, чтобы даже риска попасться не было, иначе это здорово подпортит жизнь им обоим. Однако на расстоянии от Лешки держаться он тоже не может, дорвавшись, ему о счастье своем кричать буквально хочется. Ему спасибо стоит сказать уже хотя бы за то, что он не растрепал никому по секрету до сих пор, даже Тарасову, и это при том, что Дима интересовался у него вкрадчиво пару раз, чего это Антоха так расцвел. Знает их маленький секрет только Федя, который тоже, к счастью, держит рот на замке, и лишь иногда, сталкиваясь с ним взглядами, Антон видит его понимающую ухмылку.       Трахаются они и правда как сумасшедшие - у Антона на брата стабильно стоит так, что хоть гвозди заколачивай, и даже с их порой бешеной нагрузкой силы на друг друга есть всегда. Только играет младший Миранчук похуже, чем раньше: если пару месяцев назад он вкладывался в футбол на все сто процентов, чтобы хоть как-то забыться, то теперь на тренировках он витает в облаках, несдержанно косясь на Лешку всё время. Сёмин не слишком ругается: наверное, видит причину такой игры в относительно недавней аварии и полученных травмах.       Вот и у Леши стоит на Антона так, будто ему 15 - нет, ему, конечно, и не пятьдесят, но такого, чтобы трахаться три, пять, семь раз в день - это даже для его возраста при ежедневных раскладах, наверное, многовато. Но это ощущение «дорвался» не проходит никак, будто Антоном в принципе невозможно насытиться, и судя по его отзывчивости, не менее постоянному стояку и готовности в любое время в любом месте - у того та же проблема. А тут как назло сборы - когда за стенкой не ещё три комнаты их квартиры и звукоизоляция, а практически картон и куча любопытных красно-зелёных ушей. Это, конечно, не заставляет держать целибат, но активность немножко сдерживает - с учётом того, как Алексей обожает слышать почти-такой-же-но-не-совсем голос брата во всей красе в те моменты, когда он втрахивает его в насквозь мокрые простыни. Или когда отсасывает - уже наученный, забирая до самого конца, ещё и невероятно кайфуя от того как Антон аж хрипеть начинает, когда он стонет, сжимая вибрациями член в глубине глотки. А когда где-то приходится сдерживаться - хочется в три раза больше, как известно. Вот и сейчас невинная прогулка по парку возле отеля после ужина заканчивается хитрым взглядом и дерганием брата за руку в ближайшие кусты, под раскидистое дерево, к которому можно так удобно прижать всем телом, без особых прелюдий запуская ладонь в мягкие спортивные брюки.       Антон чувствует себя осчастливленной вниманием малолеткой, когда Лешка, его ранее приличный, правильный братик, смотрит на него совсем уж пошло и утягивает куда-то мимо тропы, к дереву, под раскидистыми ветвями которого они явно не гербарий собирать будут. Наверное, им обоим пора жать на тормоза, отказавшись, наконец, от таких рисков, но Антон слишком опьянён братом, увлечен коленом, что упирается в кору между его ног. Возбуждается он на счёт раз, трется задницей о ствол дерева, готовясь отдаться Лешке прямо здесь и сейчас.       Рука, смело орудующая в штанах, заставляет едва ли не жалобно заскулить: ну за что Антону такое? Он стоны в себе глушит, не желая привлекать внимания случайных прохожих, и плавно на колени сползает, не особо заботясь о состоянии спортивных брюк. Постирает, если что, да и не так уж тут грязно.       Пара привычных уже манипуляций, и покрасневшая головка утыкается прямо в губы, которые Антон неустанно облизывает. Снизу вверх Леша еще сексуальнее, еще притягательнее, хотя куда уж больше. И глаза у него в вечернем свете почти чернеют. Антону времени на подготовку не требуется для того, чтобы погрузить член в рот почти наполовину - он уже давно приноровился.       И это очень грязная подстава, на самом деле - потому что Лёшка, как вопреки своей вроде бы правильности и серьезности на самом деле более чувствительный во всех смыслах брат, себя сдерживать умеет еще хуже, чем Антон. Если тот умудряется почти до крови прокусывать собственные ладони - и откуда в нем столько мазохистских ноток, блин, гребаный Смолов! - то Леша просто заходится всем чем может - и хрипами, и всхлипами, и стонами, и чуть ли не слезами, когда это все нужно сдерживать. А сдерживать нужно, потому что сосет Антон просто фантастически - сразу, сходу, почти целиком берет, пропуская головку в глотку, сжимая губами и чуть ли не высасывая, прости господи, через него душу.       А еще хуже - что из-за собственных стонов он не сразу слышит шорох кустов, через которые они сами продирались пару минут назад. И только когда видит какое-то движение в той пелене, что застилает взгляд, резко вздрагивает, чуть не отхватывая инфаркт - но по крайней мере в коленках резко подкашивается так, что аж перед глазами не то темнеет, не то наоборот светлеет, и отшатывается от брата, судорожно подтягивая штаны даже раньше, чем успевает сфокусироваться, чтобы понять, кто же там.        Антон берет в рот почти полностью и сам стонет, посылая по члену вибрации и параллельно лаская себя. Навыков у младшенького хватает для того, чтобы довести Лешку до ручки одними губами, что он, собственно, и делает. Почему-то ему нравится думать, что никакая Сонечка настолько приятно Леше не делала, что действия Антона для него - особый, ранее неизвестный ему кайф. Антон забывается совсем, отдается процессу полностью, и уже когда он сам почти готов позорно кончить в штаны от удовольствия, Лешка вдруг отстраняется слишком резко, из-за чего младший зубами по его стояку нечаянно проезжается. Антон глупо моргает, пытаясь понять, что только что произошло. Механически он совершает еще несколько финальных движений рукой по собственному члену, действуя скорее на голых инстинктах - он на грани, и ему необходимо кончить. Уши закладывает, никаких посторонних звуков Антон почти не слышит, но все же заставляет себя подскочить на ослабевшие ноги, судорожно вытирая запястьем рот. Только сейчас он наконец обращает внимание на копошение со стороны и как-то по-детски даже брата за руку хватает. Если уж и придется бежать, то вместе, держась друг за друга.       А Лёша уже хлопает вытаращенными глазищами, нервно дергая как назло заевшую молнию ширинки и глупо, нелепо пялится на незнакомые и какие-то... Кажется, все же не русские лица. С одной стороны, это не самый худший вариант - если бы кто-то из команды, а тем более тренерского штаба спалил его в открытую с членом во рту собственного брата - это было бы фиаско. Но судя по угрюмым и каким-то уголовным лицам - это все равно далеко не лучший вариант.       В гоп-компании, которая стоит и недобро потирает кулаки, четверо - и когда один, самый крупный и самый татуированный открывает рот, Лёша обречённо понимает - это местные. Потому что звучит вроде бы чуть-чуть похоже на что то славянское - но ни черта непонятно. Кроме того, что эти господа явно не одобряют однополые взаимоотношения. Он морщится, пятится, упираясь спиной в ствол пресловутого дерева, и только руками машет: - Мы не понимаем... русские... не сербске.... no English...- гребаный английский - говорила мама, надо было учить вовремя...       Антон чувствует — ничего хорошего от незнакомцев, потревоживших их спокойствие, ждать не придётся. Он напуган, как котенок, едва не попавший в пасть огромной собаки, но за себя он боится не так сильно, как за брата, и защищать его готов до последнего, даже если его самого сейчас разорвут в клочья. Он краем уха слушает то, что лопочет по-русски Лешка, и не сводит глаз с местных, боясь упустить момент, когда они подберутся слишком близко. Доигрались. Не трахалось же им в комфортном, теплом и безопасном номере! Вот и нарвались на экстрим. И далеко не факт, что неожиданная встреча с сербами закончится благополучно. — Леш, — одними губами зовет он, крепче сжимая пальцы брата. — Лех, бежим? — радует пока что только одно: ноги у них натренированные, бегают быстро. Только у Леши так звенит в ушах, что он толком не слышит брата. Это и резко оборванное возбуждение, и жуткий пронизывающий страх, от которого сводит колени... в итоге голос доходит, но будто откуда-то издалека и с очень большой задержкой. И эта задержка, наверное, становится роковой - потому что компания, конечно, по-русски не понимает, но такой вариант развития событий допускает, разделяясь и идеально окружая зажавшихся у дерева юнош со всех четырёх сторон. Самый большой и самый одновременно мерзкий что-то рычит себе под нос, и, судя по куче разнообразных слов с единым всем славянским народам понятным корнем про что-то ебаное, он явно не очень доволен увиденным происходящим. А рука, позвякивающая чем-то в кармане спортивной куртки, вкупе с чем-то вроде «отсечи муда» реально бросает в холодный пот и желание провалиться сквозь землю. Кажется, такого чувства обречённой безнадежности он не испытывал, даже когда стоял над... мамой несколько месяцев назад.       Обнаружив, что путей отступления больше не осталось, Антон впадает в панику. Он, конечно, хотел бы романтично умереть с братом в один день, но желательно в старости и не от рук сербских, мать их, гопников. Неужели несостоявшийся оргазм — это последнее, что близнецы испытают в этой жизни? Мирным путем конфликт уладить никак не получится: хоть в драку первым лезь. Антон, конечно, кулаками махать не спешит, но смотрит на незнакомцев затравленно и враждебно, готовясь в любой момент хотя бы попытаться дать отпор. Надежды одержать победу никакой и в помине нет, им лишь бы просто выжить.       Антон мельком смотрит на не менее испуганного брата и, набрав в лёгкие побольше воздуха, изо всех сил выкрикивает: «На помощь!». Едва ли кто-то действительно услышит его, но попробовать было необходимо.       А Лёша только нервно... не то смеётся, не то скулит на этот вопль - потому что не зря же они соблюдали все меры предосторожности, чтобы не попасться на глаза кому-то из своих. Надо же было свалить подальше, пусть не на другой конец города, но как минимум в соседний квартал, а уж поздним вечером в парке, когда все чинные местные парочки, коих в Сербии и так далеко не столько, сколько в какой-нибудь вечно отдыхающей Испании, расползаются ужинать и спать, максимум кто его может услышать - это ещё пара подобных компаний, которые только ускорят их бесславную и максимально нелепую, хоть и жестокую кончину.       Поэтому он даже не верит своим ушам, когда... нет, шелест кустов он даже не слышит вовсе, слишком в них по-прежнему звенит пополам с каким-то белым шумом, но дальнейшую фразу все же слышит довольно четко. И ещё медленнее доходит осознание, что это «What the fuck is going on here?” четко из-за спины того самого, наиболее крупного громилы с чем-то очень противозаконным в кармане звучит мучительно знакомым голосом. Таким холодным, при этом едким и наглым баритоном, который спутать с чьим-то другим крайне сложно.       Антон этот голос распознает сразу — все-таки с его обладателем он трахался пару раз, и этот опыт даром не проходит. Федя кажется ему супергероем из комиксов, который пришел им на помощь и предсказуемо решит все их проблемы. Но сиюминутная радость быстро сходит на нет: они все еще в меньшинстве, и от братьев пользы в драке будет определённо мало. А мордобоя избежать уже не получится. Он периодически поглядывает на близнеца, надеясь, что умному Лешке придёт в голову какая-нибудь гениальная идея, но, судя по испуганному взгляду карих глаз, старшенький не может заглушить голос собственной паники. Антон этот страх разделяет: они ведь могут друг друга потерять. Если что-то случится с одним из них, как другой потом будет жить? Да лучше уж пусть обоих забьют. Антон переводит жалобный взгляд на потенциального спасителя и молчит, надеясь, что если они будут вести себя тихо, им не так сильно достанется.       Если честно и откровенно - Смолов узнает обладателей голоса не сразу. Впрочем, Миранчуки - не вратари, чтобы знать, как звучат их надрывные вопли во всей красе, а крики Антона он слышал несколько в другом виде, форме и настроении. Но когда посреди чужой страны в почти глухом парке, через который он по-партизански чапает до ближайшего кое-как нагугленного круглосуточного магазина, звучит отчетливый и явно паникующий вопль на отчетливом русском языке - он просто не может не вступиться и не проверить, что же происходит.       Буквально одного взгляда на всю мизансцену становится достаточно, чтобы понять, что же стало причиной сего... сборища. Запыхавшиеся перепуганные Миранчуки, хватающиеся друг за друга, в тот момент когда у Леши так до конца и не застегнута ширинка, а вокруг татуированные уголовные лбы сужают круг, плотоядно цыкая языками. И в общем-то неважно, что они собираются делать - бить, или бить, предварительно изнасиловав - оба варианта Федю совершенно не устраивают. Господи, ебучие Миранчуки, ну что им в номере не сидится...простите, не трахается, ну почему нужно лезть на рожон в одной из самых гомофобных стран Европы...Сколько же раз нужно было обтрахать все горизонтальные поверхности в номере, чтобы и того мало стало... А теперь это приходится как всегда разгребать ему, потому что, судя по паническим взглядом двух остекленевших мальчишек, они сейчас настолько невменяемы, что добиться каких-то скоординированных действий будет просто невозможно. Нужно тянуть время. Чем Федя и пытается заниматься, пользуясь тем, что главный из компании вроде бы что-то по английски понимает. Хуево, ломано, и с матом, которого в десять раз больше, чем содержательных слов, но даже изъясняется - правда это тоже ничего хорошего ему не сулит, потому что все происходит просто по классике жанра - из разряда "а хули ты тут, блять, вступаешься, ты чо, тоже из этих, заднеприводных? так мы тебя за компанию с ними за яички подвесим" - все как в замедленной съемке и самых худших российских сериалах по НТВ.       Антон вслушивается в голос Смолова, ни черта не понимая из его английской речи. По-английски Федя, чего скрывать, говорит красиво, грамотно, им с братом остается только уши развесить и надеяться, что мужчина достаточно дипломатичен и эти страшные подозрительные мужики, выслушав его, просто разойдутся по своим делам. Расходиться никто явно не планирует, и перекошенные от озлобленности лица добрее не становятся, и страх близнецов отпускать не собирается - только усиливается скорее. Но теперь у них есть хотя бы небольшой шанс выжить, потому что присутствие Смолова почему-то придает уверенности.       Вот уж не думали Миранчуки, что их похождения дойдут до такого. Конечно, спалиться они в любом случае боялись, но в их представлении гомофобия в их адрес могла проявляться исключительно в виде смешков и подколов. Ну, может, из сборной бы выгнали за подпорченную репутацию. Да и Семин непременно бы за сердце схватился - как же так получилось, что мальчишки, которые ему стали как дети, мало того, что заднеприводные, да еще и друг с другом!... Стыд и срам. Но братья, как истинные любимчики судьбы, нарвались именно на самых неадекватных представителей суровой мужицкой гомофобии. После этого инцидента им определенно придется завязать с экстримом... Если они вообще ноги унесут отсюда. И в кого там надо уверовать в благодарность за то, что Смол проходил мимо именно в этот момент?...       А вот Смолова начинает конкретно накрывать. Нет, он заходил в этот конфликт в своей манере - холодно, скептично, не планируя открытую кулачную полемику. Но эти сербские ребята настолько неадекватные, что его берет зло хотя бы за то, что он всей душой ненавидит обдолбанных агрессивных долбоебов. Ну хочешь принять - иди пляши в клубе, ебись по кустам, но доебываться до кого бы то ни было, ещё и с конкретными прямолинейными угрозами жизни - это пиздец. И Смолов заводится не на шутку, стискивая кулаки и вопреки попыткам напугать, двинуться на него, сам шагает навстречу уже троим - потому что главный кивает своей парочке прихвостней, и те опять же в лучших традициях пошлых сериалов для бальзаковских тёток уже потирают кулаки, демонстративно хрустя пальцами. Больно вот Феде хрустеть, кряхтеть и пыжиться нужно. Он вообще выглядит достаточно хрупко и совершенно не впечатляюще. Только это же и ему на руку, потому что никто не ожидает, что он преодолеет в один, максимум два шага расстояние до одного из... побочных персонажей, одним четким движением кулака в висок лишая его равновесия и ориентации в пространстве. Со вторым уже чуть сложнее - он уже знает, чего ожидать, поэтому с ревом кидается навстречу, и Смолову приходится уклоняться, чтобы поймать момент, когда можно выбросить руку, хрустя костями переносицы. И все бы ничего, но для того, чтобы дотянуться до чужого лица, приходится открывать корпус. Поэтому он даже не сразу понимает, когда... нет, его даже не болью пронзает, а будто обжигает чем-то горячим.       Но почему-то в глазах резко темнеет на пару мгновений, и он сам непонимающе шарахается.. так же, как шарахаются от него двое не дезориентированных сербов. Они что-то кричат друг другу на своем - что-то про затворены, ебаны, тупаны и все в том же духе. А потом... потом они просто пятятся к четвёртому, тому что до сих пор в нокдауне, подхватывают его за локоть и дёргают из кустов прочь - а Смолов только успевает удивлённо проводить их взглядом, не понимая, какого хрена он вдруг может праздновать победу... но колени предательски подкашиваются, и только тогда он наконец опускает глаза, встречаясь непонимающим взглядом с красным пятном, постепенно расплывающимся на кипельно белой майке.       Антон испуганно жмурится, как ребенок, когда драка все-таки разворачивается перед ними вопреки слабой надежде, что всё разрешится как-то само. Он лезть в эту потасовку не решается, хотя и за Федю ему страшно очень - не хотелось бы, чтобы человек пострадал из-за того, что им с братом приспичило пососать прямо на улице. Смол выглядит уверенным в своих силах, и Антону очень хочется верить, что он сейчас эпично раскидает нарушителей порядка по разным сторонам, и они трусливо сбегут, поджав хвосты, ну, как в каких-нибудь крутецких боевиках. И сербы действительно сбегают, но вовсе не из-за того, что Федор оказывается охуенно силен - Антон не сразу понимает, что случилось и что их так спугнуло, поэтому громко ахает, увидев на одежде мужчины пятно крови. - Эй, Федь, ну ты только не умирай тут, - младшенький подлетает к нему, подхватывая, и с ужасом смотрит на пятно, что становится больше и больше прямо на глазах. Что делать, он понятия не имеет - паника окончательно затуманила разум. - Леш, Леш, что делать-то? - у него голос истерично срывается на фальцет, и он старается удержать в своих руках их спасителя, чтобы тот не сполз на землю. - Федь, слышь меня, не отключайся только, - он краем мозга соображает, что Смолова, наверное, надо немедленно тащить к штатному лекарю, а еще лучше сразу вызывать скорую. Сколько же шуму поднимется... И представить страшно. Но главное, конечно, чтоб Федя выжил.       А Лёша сам будто в тумане... или каком-то сериале. Это темное пятно, что растекается по майке, выглядит даже каким-то... ненастоящим, что ли, как будто из кустов сейчас выскочит кто-то со скрытой камерой, а Федя задерёт футболку и покажет лопнувший пакетик с бычьей кровью... или как там в кино это делается? Но нет - съемочная бригада не показывается, а такой ненавистный татуированный нападающий бледнеет вполне себе натурально - на ногах держится, но видно, что только благодаря конячьей выдержке. А выглядел всегда такой смазливой мразью... Старший Миранчук даже забывает о своём предвзятом отношении, потому что получается, что... что он их спас ценой своей шкуры в прямом смысле слова? Только что делать он тоже не представляет от слова совсем. И ноги ещё как назло прирастают к земле, и, когда Антон дергает его за собой к почти падающему мужчине, он сам едва не спотыкается, чудом не прочесывая газон носом, потому что оказывается, что стоп он не чувствует вовсе.       Почти как сам Федя, который даже почти боли не чувствует - только горячо и все тело немеет, пока в глазах темнеет и пульсирует светом. Видимо, это защитная реакция организма, но благо что он ещё держится в трезвом рассудке и сам давит кулаком на собственный живот, только тогда наконец ощущая как боль прошивает до самых верхних рёбер и срываясь на хриплый вскрик. - Тох... Лех... до номера помогите дойти, а...       Никаких «вызовите скорую» даже в голову не приходит - Федя прекрасно понимает, что ножевая рана за «шёл упал напоролся на сучок» не сойдёт никаким образом, и как объяснять врачам, которые будут дальше передавать дело в полицию что произошло так, чтобы не подставить ни себя, ни, в первую очередь, близнецов - он не имеет ни малейшего понятия. И откуда в нем столько ебучего рыцарства, что даже получив заточкой под ребро он в первую очередь думает о шкуре этого гребаного Миранчука, которому не сидится в номере со своим братом-извращенцем, а не о своём здоровье? - Что же делать-то теперь? - причитает Антон, и паника не сходит на "нет", а только усиливается. Он на Лешку смотрит умоляющими глазами, безмолвно прося его по взмаху волшебной палочки это всё как-то разрулить, но палочка у Лешки только одна, да и та между ног, уровень интеллекта примерно на одном уровне с братом, то есть близко к отрицательным числам, да и боится он не меньше, поэтому ожидать от него внятных предложений как минимум бессмысленно. Просьба Смолова кажется максимально бредовой, но делать нечего - другого принятого решения у них не имеется и в помине. А пока они тут думают, Смол помрет еще раз сто. Не факт, конечно, что он не помрет в собственном номере или по дороге до него, да и как они его будут тащить, кто-то же непременно заметит... Сколько же проблем они нажили себе на очаровательные жопы! И при этом даже ведь не кончили! - Федь, ну ты только держись, ладно? - просит он, как будто его слова могут повлиять хоть на что-то. - Сильно больно? - ему самому немедленно хочется себе подзатыльников надавать за этот словесный понос, не имеющий никакого, блять, смысла. Вовремя приняв решение заткнуться, он дожидается, как брат подхватит их спасителя с другой стороны и начинает движение.       Только сейчас до него доходит в полной мере: они с Лешкой могли оказаться на месте Феди. Лежали бы сейчас тихонько под злополучным деревом с ножевыми, и хрен бы им кто помог. Они чуть друг друга не потеряли, и от этой мысли хочется позорно уткнуться брату в плечо, не выпуская его из объятий примерно всю оставшуюся жизнь, но это потом. Федю все-таки терять тоже не хочется. — Да не дави ты, ебанутый, — ругается Антон, переглядываясь с братом. Вид крови его пугает до жути, да и ее так много, будто она вся из Феди вытекла, оставив после себя полые сосуды. Смерть Смолова Антону пережить будет крайне сложно — думает панически он, надеясь, что с Федей ничего на самом деле страшного не случится. Ну сейчас же он с ними разговаривает! Пусть и на грани отключки почти. У Антона познаний в биологии чересчур мало, поэтому он о судьбе Феди даже предположить не может, и ему остаётся только цепляться за него покрепче и тащить ближе к той дыре, о которой Федя говорил. Они ее заметили еще сразу, благо в этом заборе дыра имелась не одна, если поискать. — Тих-тих, спокойно, — бормочет младший Миранчук, когда Федя едва из его рук не выскальзывает — страшно уронить даже. Тот жизнь им спас, а теперь они должны помочь ему в ответ. Едва ли братья смогут себе простить смерть Смолова после всего произошедшего, и даже Лешке, наверное, то, что Федя его брата совратил, не поможет принять тот факт, что с мужчиной может что-то случиться из-за их халатности. До ближайшей дыры в заборе они его дотаскивают без особого труда. Не то чтоб Федя легкий, как перышко, просто у близнецов кроме страха ни одной эмоции больше нет. - Блять, у меня ощущение что если я его отпущу, то у меня кишки выпадут. - озлобленно шипит Федя, из последних сил самостоятельно цепляясь за плечи кого-то из Миранчуков. Черт его знает, может он действительно делает этим хуже - ну больнее по крайней мере точно, но он же блять не медик, чтобы понимать что делать с ножевым ранением. Да и из-за все же нарастающей боли он толком понять не может - все там, пиздец, вызывать таки скорую чтобы не сдохнуть, а мелкие пусть сами свои жопы из говна вытаскивают, звать Карлицкого и договариваться за бутылку чего-то очень коллекционного, посвящая его максимально минимально в суть происходящего, насколько тот сам позволит, или вообще удастся обойтись самостоятельно и это только выглядит ужасно, как классический порезанный перед новогодним Оливье пальчик, который кровит как целая свинья, а по факту там еле еле лезвие коснулось... Благо что номер уже вот вот, они уже у входа в корпус, осталось только пережить лестницу на третий этаж, при этом никого не встретив, и все - можно тихонько уползти в небытие минут на пять, отдохнуть и дальше разбираться.       Братья очень стараются не шуметь и не издают практически не звука, только перешептываются иногда взволнованно на каком-то своем эльфийском, как будто резко потеряв навык разговорной речи. Ну и кряхтят, Смолова по лестнице поднимая. Это задача далеко не из легких. Знали бы близнецы, чем закончится их вечер - носы бы из номера не высовывали. - Ща-ща-ща, чуть-чуть осталось, - лопочет Антон Феде на ухо, будучи не вполне уверенным в том, что тот вообще более-менее живой. - Ты потерпи еще немного. Ему нервно засмеяться хочется: они с братом на Федю оказывают определенно негативное влияние. Однажды Смолу в нос уже прилетело ни за что, и вот опять он пострадал из-за них. Неудивительно совсем будет, если он от близнецов шарахаться начнет, как от прокаженных. Ему-то ведь это вообще не упало, он просто однажды захотел потрахаться с кем-то из симпатичных близняшек, а в итоге оказался затянут в какие-то зыбучие пески. Или болото. Антон, хорошенько подумав, много бы еще метафор придумал, но на это времени сейчас совсем нет: хороший конец им никто не обещал, и нужно сейчас что-то предпринять для того, чтобы в будущем вспоминать эту историю со смехом. - Лех, к Наумычу надо, сгоняй, я пока этого посторожу. - Ты охуел, блять, этого? Я тебе что, совсем уже левый человек что ли? Нет, я конечно не претендую на высокие звания, но имей совесть хоть какую-то... - шипит сквозь зубы Федя, все таки молча провожая взглядом Лешу, потому что... потому что он объективно понимает, что сам не справится. Да и близнецы тоже вряд ли - с учётом четырёх стеклышек у этих в глазах, Федя сомневается что они даже сообразят сейчас что такое анальгин, вата и перекись. Но он честно до последнего не хотел подключать вообще кого бы то ни было к этой ситуации. Только сейчас майка уже скорее красная с белым, чем белая с красным, Антон где-то явно не здесь, а один он метаться в поисках гипотетической аптечки близнецов, которую им наверняка должна была собрать мама, и каким-то образом из этого джентльменского набора мастерить повязки для ножевой раны - такое себе. Да и как то ну крайне сомнительно что он сможет завтра выйти на тренировку, даже если оно не глубокое. А тут опять же без Наумыча не обойдёшься никаким образом.       Даже будучи в таком состоянии Федя злится очень забавно, и Антон спешит извиниться перед ним за "этого". На окровавленную футболку мальчишке смотреть очень страшно. Не то чтоб он боится крови, но... На Феде ее так много, будто вся уже вытекла, и непонятно, как тот остаётся в сознании. Он надеется, что брат не потеряется нигде по дороге и скорее явится сюда, притащив с собой доктора, потому что младшенький понятия не имеет, что делать. Он только мечется туда-сюда, как перепуганный олень в сфете фар, и ждет каких-то подсказок от Феди. Аптечка у них и правда имеется, и Антон почти в курсе, где они ее хранят, поэтому спустя пару мгновений открывания и закрывания немногочисленных ящиков он делает хоть что-то полезное — ставит на край кровати небольшую сумку и роется в ней трясущимися руками, прямо на пол вышвыривая разнообразные пузырьки и коробочки с таблетками. Какой-нибудь аспирин Смолову сейчас едва ли поможет. - Антон... - Федя стискивает зубы, но все таки отпускает живот, чтобы дернуть мечущегося раненым мамонтенком по комнате близнеца, заставляя остановиться рядом и заглянуть ему в глаза. - Тох... успокойся. Вдохни. Выдохни. - как будто это его порезали, а не Федю, в конце концов. Но пользы от напрочь потерявшего рассудок мальчишки ноль, да и... смотреть на это как-то неприятно что ли. Не больно, без всякой этой высокой патетики, но Смолову частично передается эта паника на грани истерики, которую надо останавлить даже как минимум к приходу врача - потому что с ним тоже как-то нужно разговаривать, объясняться, а у форварда перед глазами настолько темно, что видит он Миранчука даже еле еле, и в какой момент может просто вырубиться - неясно. - Тише. Все будет нормально. Если бы все было хуево, я бы уже... Там остался. Не психуй. Главное что с вами все в порядке.       Откуда у Федора только берутся силы на то, чтоб в сознании быть, да еще и мелкого успокаивать, Антону вообще непонятно, но он искренне надеется, что все правда не так уж и плохо в таком случае. Он в ответ только кивает растерянно, сглатывая предательский ком, застрявший в горле. Ему и правда пора взять себя в руки, иначе он Феде только навредит. Ну где там Леша ходит? Почему так долго?       Миранчук, на секунду зажмурившись, глубоко вздыхает, призывая себя к спокойствию, после чего возвращает свое внимание к аптечке. Небольшой рулон бинта находится на самом дне сумки - Антон и не помнит, использовался ли он близнецами хотя бы раз, но осталось от него немного, на Федину рану едва ли хватит. Разве что слоев на пять, которые кровь быстро пропитает. Нет, лучше все же дождаться Наумыча - тот просто волшебник и обязательно сделает всё в лучшем виде. И все будет хорошо.       Да, судя по состоянию майки, того клочка бинта, который держит в руках все еще дрожащий всем телом Антон, бегающий взглядом по вываленному на чью-то из кроватей содержимому аптечки хватит максимум минут на пять - а можно или нет такую рану заливать перекисью, Федя сам толком не знает - не медик, в конце концов. Так, из школьных основ ОБЖ помнит, что рану зажимать вроде как надо - ну там на конечностях выше-ниже, всякие остальные просто зажимать пока кто-то более квалифицированный не придет, но не более того. Ну и чем чище будет то, чем зажимаешь, тем лучше, естественно. С перекисью он правда экспериментировать все-таки не рискует, но вот слово "Хлоргексидин" на зеленоватом пузырьке звучит не так страшно, и он кивает на него потерянному мальчишке. - Тох, намочи бинт и дай... Все равно сгодится... А то Лёха походу в Москву за Наумычем отправился, причем пешком. - Федя даже в таком состоянии находит силы пошутить, а когда Антон замирает с открытым пузырьком в одной руке и огрызком бинта в другой, дрожащей похуже коленок, только закатывает глаза и снова дергает близнеца к себе плюхая на кровать совсем рядом с собой. - Тох. Все. Успокойся. Реально. Все будет хорошо. Обещаю. - он забирает из занемевших хрупких пальцев...подручные материалы, и, неглядя засунув промоченный антисептиком бинт себе под майку, просто...приподнимается и прижимается к губам замершего сусликом мальчишки. Коротко, без всякого интимного подтекста - все почти как в тот давно прошедший вечер, когда в семье обоих Миранчуков произошло горе, но это что тогда, что сейчас жест какой-то совсем неосознанный, приходящий в голову и исполняемый на автомате в долю секунды.       Антона этот недопоцелуй еще больше в шоковое состояние вгоняет, и он на Смолова таращится пару секунд, усердно давя в себе желание повиснуть у него на шее и разрыдаться. Ему за Федю и правда очень страшно, и при одной мысли, что после этой нелепой стычки он может не выжить, хочется на стенку лезть. И почему тот вообще для мальчишек так много делает? Почему он такой хороший? А что братья в ответ? Антон вот даже позаботиться о нем не может, бегает только вокруг него, напрасно воздух сотрясая. Нет, это никуда не годится. Теперь Антон за Федей ухаживать будет и Лешку к этому тоже приплетет, и даже если Смол выпендриваться в своем стиле будет, терпеть придётся, потому что он им жизнь спас, и нужно ему за это отплатить хоть чем-то. «Натурой» — в мыслях мгновенно всплывает наитупейшая шутка, заставившая Антона нервно усмехнуться. — Ты вообще дурак, ну куда ты полез? — шмыгая носом, наезжает на своего спасителя он, как будто позабыв, что это он, в общем-то, на помощь позвал. — А если бы с тобой что-то реально случилось? — конечно, ножевое ранение уже можно назвать тем самым случаем, но все могло быть еще хуже.       Антон даже не сопротивляется его поцелую - и это хоть капельку, но все же удивительно. В хорошем смысле, приятно. Хотя понятное дело, он просто в таком глобальном шоке, что не ощущает в этом ничего такого, как и в тот раз. Но судя по тому, как меняется взгляд младшего Миранчука, становясь из просто стеклянно-растерянным осмысленно-жалобным, тем самым фирменно Миранчуковско-оленьим, хоть и больше свойственным Лёшке, чем нагловатому Антону, способ действительно действенный, и младший начинает хоть немного, но трезвее соображать. И голос звучит так заботливо, так по-детски обиженно-испуганно, что Федя невольно тает, пользуясь моментом, чтобы накрыть ладонью щеку близнеца, поглаживая ее кончиками пальцев с какой-то непривычно-щемящей нежностью. - Все хорошо, Тох. Я переживу. Сейчас Наумыч наконец придет, подлатает немного и одной татухой на этом месте будет больше. А с вами они могли...вообще все что угодно сделать. Смол действительно кажется непривычно ласковым, как огромный пушистый кот, единожды в жизни решивший проявить нежность к хозяевам. Антону проще списать всё на то, что Федя бредит, потому что другого объяснения его поведению у Миранчука нет. Он только жмется щекой к едва теплой ладони с засохшими подтеками крови на татуированных пальцах, не брезгуя, и продолжает жмуриться, боясь дать слабину. Федя прав, они с братом не защитились бы сами, и что было бы с ними, не хочется даже представлять. Антон, конечно, представляет, причем утрированно - видит под зажмуренными веками страшные картины, словно вырезанные из фильмов ужасов, ну, или из самых кровожадных сериалов на НТВ, и мотает головой, стряхивая наваждение. Кажется, в аптечке среди всего прочего завалялась валерьянка, и неплохо было бы закинуть пару-тройку крошечных таблеток себе в рот. - Спасибо, - зачем-то говорит он, и это его "спасибо" кажется настолько жалким и незначительным по сравнению с тем, что Федя для них сделал, что становится стыдно. - Шшшш. Не за что. - Федя чувствует, что мальчишка мнётся. Будто сам не понимает своих эмоций, чувств... хотя как тут что-то понять, когда его до сих пор потряхивает от страха - сильнейшего пережитого стресса, и он до сих пор психует из-за того что Лёха с Наумычем где-то провалились, и тут ещё Федя ведёт себя.. совсем не так, как должен вести себя свеже раненый человек, ещё и футболист, которым не привыкать писать завещание прямо на поле, когда кто-то едва коснулся бутсой ноги. А тут вместо того чтобы лежать и умирать, стонать на весь этаж и отмаливать у Бога все грехи, он просто полулежит на уже уделанной запекшейся кровью подушке и поглаживает щеку грязными, перепачканными в бурой жиже пальцами и снова касается губами - на этот раз виска, щеки, уголка губ, продолжая шептать что-то успокаивающее, совсем уже неразличимое, пока наконец не слышит в коридоре шаги. Подставлять Антона перед Лешкой не входит в его планы.       Прикосновения Федора Антоном никак не анализируются, будто этому человеку в целом разрешено по отношению к младшенькому вообще все. Ну потому что — а чего между ними еще только не было? Федя ему не последний человек, в конце концов, и даже не предпоследний. Поэтому он даже не понимает, почему Федор отпрянул от него именно при появлении Леши — а, ну или его Наумыч смутил, что предположить было бы логичнее. Но Лешка же не стал бы, наверное, закатывать сцены ревности. Хотя кто знает... — Что же теперь будет то? — только и причитает Антон, отойдя в сторонку, чтобы врачу не мешать. Ему на рану открытую смотреть страшно, поэтому он жмурится и носом брату в плечо утыкается, пряча глаза. Ему и вида крови достаточно для того, чтобы панику развести.       Федя даже снова искренне удивлен, что отстраняется первым именно он, а не Антон, который, услышав приближение собственного...возлюбленного братика должен был шарахнуться как от прокаженного. Как бы вполне очевидно, что тот всегда был собственником, а конкретно с Федей у него особые счеты - после всей той ситуации, которая хоть и развязалась через разбитую губу, но тем не менее осадочек остался. Но видимо у Антона какая-то своя логика...или просто прострация, да и Смолу сейчас немного не до того.       Что успел или не успел рассказать Лёша их главному командному доктору - нападающий без понятия, поэтому сходу, пока еще остатки сил есть, натягивает свою фирменную белозубо-отбеленную лыбу и кое-как задирает майку, стараясь сам не смотреть туда, где бинтику, поданному Миранчуком уже тоже хана. - Ну здравствуй, Никита Наумыч... А я тут малясь... поцарапался давеча.       Антон бы с радостью Феде по макушке настучал за то, что тот в своем положении еще и шутить умудряется, да только ему и так сегодня досталось. Он боится вопросов Наумыча, честно говоря, и может только предчувствовать его реакцию на «царапины» Смолова, ради которых они здесь собрались. Как ни крути, Антон себя виноватым в произошедшем чувствует — надо было головой думать самому, и все бы было нормально. И отсасывать брату на улице — такая себе идея. Даже если брат сам этого хотел. А еще им обоим, походу, нужно бы поучиться защищаться самостоятельно, а то мало ли что — всякое в жизни бывает, и в следующий раз Феди рядом уже не окажется.       Врать Антон не умеет совершенно, поэтому он надеется, что Лешка придумает правдоподобную версию случившегося как можно скорее. У того глаза все такие же осоловевшие, и Антону так сильно успокоить его хочется, взять за руку, может, поцеловать даже, но сейчас вот вообще не вовремя. Да и сам Антон не вполне спокоен, несмотря на все старания Федора. На рану под Фединой футболкой он все же взглянул нечаянно и уже успел об этом пожалеть: не то чтоб все совсем уж плохо, но простым «до свадьбы заживет» тут тоже не обойдешься. А что Семин скажет? Наутро ж весь клуб в курсе будет. Ой, что же они наделали...       Карлицкий, определённо вообще не ожидавший такого сюрприза на сон грядущий, копается в притащенном с собой чемодане, и Антон лишь изредка поглядывает пугливо из-за его плеча, не решаясь спросить хоть что-то, хотя у него самого вопросов очень много. Как минимум его мучает неизвестность: что дальше-то будет? Он чувствует себя глупым и беспомощным, потому что даже первую помощь оказать не смог, да и мало ли, может, все еще хуже, чем им кажется. Паника новой волной подкатывает к горлу. Успокаивает только то, что за Федю взялся человек более опытный. Наумыч в свою очередь к таким происшествиям готов не был. В спорте, конечно, всякое бывает, но на нож футболисты натыкаются явно реже обычного. — Вы метание ножа в свободное время практикуете что ли? — больше с недоумением, нежели недовольно интересуется он, принимаясь за работу. Антон пристыженно молчит.       Судя по выражению лица и вопросам Наумыча, Лёша так толком ничего и не рассказал. Что в общем то ожидаемо, потому что Федя прекрасно видит этот уже мучительно знакомый стеклянный и бегающий взгляд - один в один как у Антона, до того, как с ним была проведена разъяснительная...ну не совсем беседа, но тактильная минутка так точно. И Лёша только подтверждает его предположения, нервно поджимая подбородок и неуверенно разводя руками. Что ж... придется разговаривать осторожно, максимально вывозя любые вопросы на что-то нейтральное, а если все-таки будет что-то в лоб - то.... ну что, договариваться, как и планировалось, может финансово напрямую, может косвенно - через хорошее коллекционное бухло, в котором Смолов, уж не отнять, спец.       Он полностью убирает с живота все лишнее - и пропитанную кровью насквозь майку, и бинт, окончательно уделывая чью-то из Миранчуков постель - с горничной, видимо, тоже придется как-то объясняться, но тут уж попроще - пачка купюр под одеялом обычно решают все вопросы; и откидывается на подушках, чтобы лишний раз не смотреть - так менее больно в любом случае. Ну может даже не менее больно, но дурнеет меньше точно. - Вот что тебе сделать, Никита Наумыч, чтобы ты поверил в то что да, мы тут немного промахнулись пока играли в ножички? У нас дело такое... деликатное... Нам с ментами местными общаться вообще не вариант, поэтому скорую не вызывали... А в идеале вообще бы чтобы даже не узнал никто, чтобы я на пару дней приболел у себя в номере с температуркой, пока не подзаживет так, чтобы у меня на тренировке кишки не выпали...       Антона Федина дипломатичность просто поражает: как он только умудряется с дырой в пузе вести еще какие-то переговоры? Хотя если бы братья принимали в этом разговоре участие, тогда и Феде не пришлось бы отдуваться за троих. Только у близнецов мозгов не хватит сказать хоть что-то внятное, поэтому они продолжают за спиной у Наумыча мяться нерешительно, будто это не их номер, да и они не при делах вовсе. Так, мимо проходили. Наумыч колдует над раной футболиста и бубнит себе под нос недовольно что-то про "дело конечно ваше", "не маленькие уже" и "за шкуру свою отвечаете сами", предполагает с понимающей усмешкой, что непутевая троица небось за выпивкой бегала в дальний киоск и нарвалась по пути на товарищей по интересам. Знал бы он...       А Федя держится удивительно хорошо - хоть и морщится, когда слышит бубнеж Наумыча по поводу того, что ещё сантиметр-другой и он мог бы не то что скорую не вызывать, а до неё не дотянуть. И вообще привет ему от проникающего с операциями, дренажами, перитонитами и кишками звездного нападающего на всеобщем обозрении. Значит непроникающее, только выглядит неприятно - уже хорошо. Хотя в общем то наверное он бы все-таки почувствовал разницу, если бы у него было полное пузо кровищи, и там уже было бы не до защиты тупых малолетних взаимнотрахающихся близнячьих задниц. Только больно все равно - как в общем то всегда, когда кто-то начинает обрабатывать свежеполученную открытую рану, и Федя все же срывается, кусая губы и тихо скуля - потому что теперь не просто ноет, а горит, пульсирует и в глазах темнеет синхронно с этой пульсацией, так что он даже мелких из виду теряет, фокусируясь лишь на огромных медвежьих лапищах командного врача. - Наумыч, будь другом, вколи что-нибудь, вырублюсь же...       Антон только ресницами глупо хлопает, в слова Наумыча особо не вникая, хотя и слушать старается внимательно. Но в голове белый шум, и он чувствует себя маленьким мальчиком Антошкой, который за сюжетом маминых любимых сериалов уследить не мог, потому что взрослые люди в телевизоре говорили уж очень заумные вещи. Ясно одно: Феде еще повезло, и всё могло быть гораздо хуже. Все эти "еще бы пара сантиметров..." звучат, как страшилка, и Антона морщиться заставляют, с ноги на ногу переминаясь. Ему бы сесть, а еще лучше лечь, поэтому он пятится назад, на Лешкину чистую, не запачканную кровью койку грузно плюхаясь. Видимо, спать он будет тоже на ней, тесно к брату прижавшись — свою он облюбовать решится еще нескоро, даже после замены комплекта белья.       А потом Смолову больно, и Антону тоже больно за него: если уж Федя уже не выдерживает, значит и правда невыносимо. И Наумыч, конечно, наверняка знает, что делает, но Антон взмолиться готов: ну пожалуйста, поаккуратнее. Карлицкому сейчас из них секреты и тайны проще всего вытянуть: откровения с элементами пытки. Но он же не изверг какой-нибудь, да и не так уж ему принципиально, на чей нож Смолов нарваться умудрился, поэтому он только терпеть наставляет и, со своей работой справившись, на притихших близнецов из-за плеча взгляд бросает. — Чего пригорюнились, братцы-кролики? Я знаете чему удивляюсь: почему если что-то случается, вы всегда где-то неподалёку? — и он не то чтоб претензии предъявляет, но Антону все равно стыдно, и уши алым вспыхивают. Такой вот они магнит для несчастий. Федя невольно прыскает, но тут же ойкает от боли и снова срывается на лёгкий скулёж... но уж больно близок, слишком близок к правде Наумыч, сам того не зная с этими братцами-кроликами. Тот, кстати, сжаливается, вкалывая ему что-то прямо куда-то рядом с раной... и почти сразу начинает постепенно становиться легче, по крайней мере каждое прикосновение мясистых рук врача не отзывается острой болью, пронизывающей колом до самого позвоночника. - Ты на близняшек то не гони, Никит Наумыч...- снова включается в пиздеж слегка пришедший в себя вместе с... видимо вколотой анестезией Федя. - Тут уж скорее я неподалёку от неприятностей, чем они. Ты лучше скажи, ты же все таки прикроешь? За мной не заржавеет, привезу все что скажешь... уж больно не хочется всю эту... ситуацию поднимать на обозрение.       Антон искренне не понимает, почему Федя их еще и выгораживает, будто не из-за них он пострадал. Насколько же бесконечное у него терпение, если, будучи с дырой в животе, он продолжает отстаивать их честь и достоинство? Младшенький вскидывается, выпаливает, стремясь зачем-то Федю перед Наумычем оправдать: - Это мы виноваты. Нарвались, а он защитил... Вот, - тут же теряя весь запал, Антон замолкает и пристыженно тупит взгляд. Карлицкий чувствует себя немного даже удовлетворенным - его смутные догадки подтвердились. - А куда это вы на ночь глядя шастаете, интересно? - на этот вопрос правильного ответа явно нет, поэтому Антон молчит ради своего же блага, мысленно выдав себе порцию подзатыльников за то, что он вообще влез. Сидел бы себе тихонько, так нет же... Наумыч, конечно, сдавать никого не собирается, но пожурить - дело все-таки святое. Авось мозги на место встанут, и больше никто за доктором бегать не будет. - Ты меня нагло игнорируешь, Никита Наумыч. - отвлекающе пинает коленкой врача Федя, пока тот возится с какими-то стерильными салфеточками, а не иголками наперевес, а сам незаметно по виску стучит указательным пальцем, выпучивая на Антона глаза - ну куда полез, дурак, он и так и сяк старается, а мелкий и дальше умудряется все обосрать. Хотя... все очень даже в стиле Миранчуков - косячить, так до конца, с музыкой и фанфарами. - Погулять они решили. На ночь глядя. Воздухом свежим подышать, сам знаешь, для здоровья полезно. И мне тоже. Для немолодого здоровья особенно полезно. А вот агрессивные сербские гопники с заточками в кармане оказались не очень полезны для здоровья, даже перед сном. - Все-то тебе шутки шутить, Смолов, - Наумыч с укоризной качает головой, пока Антон где-то сзади него мало того что глаза пристыженно прятать перестает, так еще и в ответ на Федю смотрит, как на дебила, мол, "а ты чо?". - Я ж не трепло, раз надо замять - ладно, я тебя услышал, - Карлицкому хочется верить, что человек он хороший, бескорыстный, но всё-таки, если Федя что-то да принесет в благодарность, то почему бы, собственно, и нет, и отказываться он тоже не будет - что он, дурак что ли? - Спасибо, - от всей души благодарит его Антон, снова на ноги подскакивая, будто в заднице шило торчит, и спокойно сидеть не получается. Он благодарит Наумыча за все и сразу: и за то, что Федю заштопал, и за обещание держать рот на замке. Сам он ликует - все закончилось не так уж и плохо, как он себе уже напредставлял. - Мировой ты человек, Никита Наумыч. - вздыхает Федя, внимательно изучая даже слишком аккуратную для таких огромных лапищ повязку - как там, шрамы украшают мужчин? Ну по крайней мере такие фирменные повязки так точно. - А чего я, поныть и поумирать на поле успею, а тут помирать так с музыкой. Магарыч не заржавеет, сам понимаешь. Чего с ней теперь то делать? К тебе по партизански на перевязки ходить или сам справлюсь? Или вон... одинаковых научить, чтобы самому себе не тужиться? - лукаво хмыкает Федя, переводя взгляд... не на Антона, а как раз на Лёшу, подмигивая в своей фирменной манере, допуская эту вполне себе вероятную ревность по отношению к нему, с учётом его знания насчёт их с Антоном взаимоотношений. Ну должен же он получить хоть какую-то моральную компенсацию за спасённые безголовые задницы, в конце концов?       От Антона это подмигивание не укрывается, и он заинтересованно наблюдает за реакцией Леши. Судя по тому, как сильно они друг друга невзлюбили, Леша может и новых дырок ему в животе наставить за такое хамство. Но пока, вроде, дым из ушей не идет, только морда кирпичом. Антон в кулак прыскает. - Этих-то? - в свою очередь Карлицкий кивает в сторону близнецов, из-за чего они по струнке вытягиваются, как суслики. - Не смеши меня, Федор. Проще зайца научить курить, - Антон аж краснеет, до того слова доктора кажутся ему возмутительными. - Чёй-то? - обиженно интересуется он, руки на груди скрещивая. - Мы не такие уж и безнадежные. Справимся. Да, Леха? - раз уж Антону в голову что-то взбрело, то мнение Лехи никого уже особо не интересует, поэтому Антон даже ответа от него не дожидается. А Феде больше всего в этой ситуации реально интересно поведение Лехи. Он прекрасно знает и видит, что с того последнего их больничного разговора открытой агрессии старший Миранчук не проявляет, но уж больно показательно делает морду кирпичом каждый раз, когда Федя оказывается рядом. В общем то особо и поводов нет наезжать - у него только только своя жизнь наладилась, и когда Смолов находится на безопасном расстоянии, а возлюбленный близняшка поближе - разве что сердечки из глаз и бабочки из жопы не сыплются. Ну и проебы эти вечные на пару, после которых на обоих братьях оказываются водолазки с высоким горлом даже в солнечную погоду. Мышцы не хотят охлаждать они, как же, ага. Не там те мышцы, которые у них походу не остывают, ещё и черт знает в каком раскладе и порядке. Но в любом случае, Антон это Антон, и тепло к нему на грани влюблённости - с этим фактом Федя почти смирился - никуда не девается, а вот за старшим наблюдать крайне любопытно. Просто... просто потому что жить скучно Смолов никогда не любил, даже если это попахивает ноткой мазохизма. - Так ты научи, покажи разок, Никита Наумыч. Лешке вон покажи, что делать, он старше, опытнее, ответственнее... Не забудет про старого доброго друга дядю Фёдора, который без помощи загнётся у себя в номере... - Да, Никит Наумыч, ну правда, научите! - с жаром подхватывает Антон, не подозревая будто, во что он вообще ввязывается. Мало того, что близнецы оба довольно рукожопые, и даже перевязку сделать будет для них большим подвигом, так еще и Федя пациент не совсем обычный. Он же явно своим положением пользоваться будет, вымотает мальчишкам все нервы, и в конце концов им придется его труп закапывать под тем самым деревом, где его и пырнули. И зря тогда, получается, Наумыч его вообще спасал. - Да ты можешь до своего номера не ходить, спи прям у нас, все равно койку заляпал, - продолжает распаляться младшенький, будто не замечая направленных на него трех пар глаз: Леша, кажется, смотрит с ужасом, Наумыч - выжидающе, а Смолов, впрочем, как всегда, чуточку снисходительно. - А мы с Лехой на этой поместимся, - только сейчас он понимает, что такое сомнительное предложение уж точно не для ушей Карлицкого, поэтому ойкает и тут же исправляется: - Я шучу, если что. - Ну почему, а мне нравится эта мысль. Да, Никита Наумыч, мне же сейчас лучше много не вставать, чтобы все быстрее срасталось? - уже откровенно наслаждается ситуацией вопреки тупой боли где-то в глубинах подтянутого пузца, до куда не достаёт инфильтрационная анестезия Федя. И пока Карлицкий, что-то недовольно бухтя себе под нос, начинает ковыряться в его повязке, объясняя, где нужно будет отмочить, что снять, как промыть и чем заклеить обратно, Смолов лукаво поглядывает на разве что пар из ноздрей не пускающего Леху. - А ты что сопишь, Алексей Андреич? Ты же не заставишь брата спать в кровище своего одноклубника? Вы же близняшки, вам то уж в одной постели спать не привыкать... это же с детства норма, да? - сучий характер ну никак не хочет отпускать... а может это просто так выходит пережитый стресс, черт его знает, но это хождение по грани приносит кайф буквально до покалывающих пальцы невидимых искорок.       Антон искренне старается слушать объяснения Наумыча внимательно, и на секунду ему даже кажется, что он все запомнил. Это, конечно же, не так — придётся, видимо, гуглить. Ну, или спихивать ответственность на Лешку, как Антон и привык делать по жизни. Федя же, судя по всему, ни стыда, ни совести не имеет, раз при Карлицком его так несёт, что даже Антон густо краснеет. Нет, ну такими темпами он никогда с Лешей не поладит. Наумыч-то не поймёт ничего, а вот Лешка от негодования скоро взорвётся, и Антон ладонь его сжимает исподтишка, умоляя не психовать. По крайней мере, не при Карлицком. Потом в принципе можно. Потом Антон за Федю не вступится даже, вот честное слово. Слишком уж язык у него длинный.       Но в общем то на этом словесный понос Феди и заканчивается. Потому что он своё моральное удовлетворение получает, Карлицкий так ничего и не понимает, как собственно и планировалось, а Лёша невыносимо забавно сопит, почти пунцовея своими чуть меньшими, чем у Антона, щеками. В качестве мести за когда то разбитую губу - в самый раз. И Наумыч как раз заканчивает со своими объяснениями, хлопая татуированного нападающего по бедру, на что тот благодарно кивает и немного серьёзнеет. - Спасибо тебе ещё раз. Мировой ты человек, в самом деле. Как смогу нормально выбраться в запрещённый поход - сразу магарыч притащу. Ну и выйду само собой, как только так сразу. Чтобы не злоупотреблять отмазками. - Смотри у меня, - Наумыч со всей строгостью грозит ему пальцем и оборачивается на Миранчуков. - А вы, мелюзга, по ночам гулять не ходите больше, а то всей команды на вас не напасешься.       Братья провожают его до дверей, наперебой благодаря за спасенную Смоловскую жопу, после чего повисает мучительная тишина. Антону лично и стыдно, и стремно, но облегчение накатывает с новой силой от того, что Федя так-то в порядке почти, и все закончилось благополучно. Только теперь он, видимо, оставлять их наедине не желает. И Антон не то чтоб против, но спать на обляпанных кровью простынях тоже такое себе. А Леша очевидно еще и против. - Ну ты че, как? - младшенький слов других подбирать не напрягается даже. Ему б понять, какие вообще планы у Феди на дальнейшую ночь. - Если ты правда остаться хочешь, то давай мы хотя бы комплект белья принесем из твоего номера. - Да хрен с вами, золотые рыбки, я может больше твоего одинакового побесить хотел. - фыркает Федя, красноречиво подмигивая старшему Миранчуку и пытается подняться... но тут же заваливается обратно, морщась вполне себе искренне, а не как обычно на поле, когда кто-то едва касается бутсой икроножной мышцы, а уже нужно вызывать скорую. Видимо все таки анестетик реально действует совсем поверхностно, а волна шокового состояния, притупляющего боль, отпускает окончательно, и если лежать ещё нормально, то резко вставать вот прям... совсем никак. По крайней мере пока, и хочется верить, что ненадолго. - А может я и переоценил себя... да не ссы, хотите трахаться - трахайтесь, я мешаться не буду. Даже посмотрю с удовольствием. - в своей манере ухмыляется Федя, но голос, все же, едва ощутимо дрожит - это тот самый подсознательный... ну не страх, но волнение, потому что он рассчитывал через пару дней выйти на поле, а сейчас даже толком встать не смог. Антон набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы высказать наглецу все, что он о нем думает, но пугается, увидев, как тот морщится от боли после неудачной попытки встать. Всякое раздражение тут же отступает, и Антон подскакивает, вьется него, не зная, чем помочь. — Сильно больно, да? Ну ты не двигайся тогда, лежи-лежи, — сбивчиво тараторит он, проглатывая окончания слов. Смолов, конечно, в своем репертуаре — даже через боль язвит и ехидничает, но по морде ему дать почему-то не хочется. По крайней мере Антону точно. Удивительно, но он даже глаза не закатывает, пытаясь продемонстрировать всё свое недовольство. Видно, слишком за Федю беспокоится. — Тебе может водички? Или похавать принести? Тебе можно вообще? Из пуза ничего не вывалится? — продолжает метаться младшенький и на Лешку поглядывает беспокойно. Ему бы еще убедиться в том, что братик на него не дуется и Федю за порог выставить не планирует.       Но братик вообще в потерянных чувствах - потому что эмоций слишком много. С одной стороны, за весь базар Феде очень хочется дать по ебалу. Да и вообще по старой памяти тоже. С другой стороны... он реально спас им жизнь. И с этим нужно считаться. С третьей стороны, базар базаром, а ревность ревностью, и как только Антон начинает крутиться вокруг татуированного подранка, червячок начинает точить, а объективный разум подсказывает - а что такого сейчас делает брат, чтобы начинать ревновать? С четвёртой стороны Смолову вроде как реально больно, ему нужна помощь, а он вообще как бы тут более ответственный чем Антон и должен в первую очередь брать какие то важные дела на себя... Короче, Федя это какой то ебучий пиздец, без которого жилось охуенно, но без него бы сейчас возможно уже не жилось. Поэтому на порог его Лёша реально не выставляет, но за метушащимся близнецом наблюдает крайне хмуро. Особенно, когда Федя уже при нем перехватывает его брата за запястье, правда лишь целомудренно заглядывая в глаза. - Да куда жрать то на ночь глядя. Все хорошо, Тох. Только в луже спать не очень хочется.... — А, да, — Антон кивает понятливо, как болванчик, и уже очень скоро добывает чистый комплект постельного белья. Феде все равно встать приходится, чтобы братья в четыре руки сменили простынь и наволочку, но те честно стараются сделать все как можно быстрее и при том аккуратнее, чтобы Федя себя бомжом каким-нибудь не чувствовал. Все-таки сегодня он для них сделал более, чем достаточно, и они должны постараться в ответ. Когда спустя какое-то время всем удаётся улечься, Антон елозит на койке брата неловко и на бок поворачивается, стараясь мыслить оптимистично. Да, тесно, но зато они с Лешкой рядышком. Замечательно же. Хотя это не значит, что Феде посчастливится посмотреть горячее порно с их непосредственным участием.       Встать, к слову, оказывается все равно гораздо сложнее чем планировалось - по факту, любое движение, требующее сокращение пресса, вызывает ощущение что кто-то режет живот по новой, и в итоге гордое самолюбие Смолова частично страдает, когда ему приходится неуклюжим болванчиком плюхнуться с кровати на пол, на колени, предварительно перевернувшись на бок - единственный способ, как-то встать в таком состоянии. Кажется, он скрипит зубами от осознания собственной беспомощности так, что слышно даже в соседнем номере, а когда возвращается на заботливо застеленную Миранчуками постель - очень хочется натянуть одеяло по самую макушку и вспомнить старое доброе детское «я в домике». Но маленькая сидящая внутри гадость все равно не может не выдать хотя бы скромное лукавое: - Хоть поцеловались бы, что ли... в качестве благодарности больному инвалиду - Робин Гуду...       Антон демонстративно тяжело вздыхает, всем своим видом стараясь Смолову показать, насколько он заебал быть таким противным, но все его старания впустую — в темноте его искривленной мордашки почти не видно. Но почему-то Феде все же подыграть хочется хоть разок, а в этом случае еще и с братом на ночь пососаться. На нервной почве они не лобызались уж точно больше часа, а для их молодых влюбленных организмов это вообще вредно. Поэтому Антон над братом нависает неожиданно для самого себя и целует его ну максимально слюняво, сопровождая представление чмокающими звуками, чтоб Федя обзавидовался. Хорошо бы еще, если б Лешка не пихался остервенело, потому что напоказ целоваться не в его характере.       По факту пихается-пинается Лёшка пару минут - ну потому что какого хера, потакать извращенным гадостям от Смолова, еще и показательные выступления - это реально кажется чем-то жутко пошлым, пусть и без какого-то большего интима чем просто звучные и слюнявые поцелуи, где Антоша со всей присущей ему открытостью языком умудряется достать чуть ли не до гланд (чему Лёша собственно совершенно не против, но как-то...обычно все-таки наедине). Но дольше сопротивляться нет ни сил ни желания, потому что Федя вроде притихает и о нем как-то само-собой немного забывается, а вот Антон рядом, Антон все так же желанный, по нему все так же скучается каждую минуту, которую они не прикасаются друг к другу, и вообще после всего пережитого стресса это почти необходимо - почувствовать близость, почувствовать телом, кожей, губами... И он наконец сдается, как-то довольно громко, на грани стона выдыхая и начиная наконец отвечать на этот чуть утрированный поцелуй, без лишних откровенностей просовывая прохладные ладони под футболку брата.       А Федя, на самом деле, притихает не просто так. Просто потому что...дыхание перехватывает, что ли. Он конечно с таким количеством разговоров о Лёше просто физически не мог не представлять как бы это смотрелось со стороны, еще во времена когда Антон спал с ним, а не со своим ненаглядным братиком, но вживую даже такие...не сильно откровенные действия выглядят круче любой порнухи. Близнецы, такие...да, сука, реально красивые, почти-одинаковые-но-не-совсем, такие открытые и такие искренне желающие друг друга это... блять, хоть снимай на камеру и пересматривай долгими одинокими вечерами, как бы унизительно это ни было. И Лёша реально совсем не такой как Антон - мягче, скромнее, стеснительнее, что ли, но от того со своим особым шармом.... Нет, конечно братиком он в свое время не ошибся, но крамольные мыслишки о том, как бы сейчас...или не обязательно сейчас но хотелось бы присоединиться мигают во все лампочки в воспаленном сознании.       Антон напоследок лижет по-котячьи Лешкин нос и щеку, после чего успокаивается сам, удовлетворенно возвращаясь на подушку. Они до сих пор притираются друг к другу плечами, боками и бедрами, и от этого так жарко, что приоткрытой форточки и сброшенного к ногам одеяла не хватает. Ну и возбуждение предательское тоже мешает, а ведь даже подрочить сейчас не получится - Федя, сука, такое представление не пропустит, смотреть будет в оба, на ходу придумывая язвительные шутки. Уж о потрахаться речи вообще не идет. Антон пыхтит недовольно, как ёж, смотрит в потолок, надеясь, что стояк будет достаточно благоразумен и исчезнет сам собой. Чем он только думал, предлагая Феде остаться у них... Да он бы лучше на руках его донес до другого номера. Это бы здорово облегчило им жизнь. - Насмотрелся? - ехидничает он, потому что лучшая защита - это нападение. - А теперь отворачивайся и спи. Нечего пялиться. - Я бы не отказался и дальше посмотреть, но боюсь либидо Алексея Андреевича эксгибиционизм не перенесет. - фыркает Смолов почти не задумываясь, легко парируя эту логику с защитой-нападением. Он же прекрасно представляет, что происходит там, под одеялом - и насколько тяжело сейчас обоим близняшкам, потому что с их юношеским максимализмом вставать по стойке смирно у них должно от одного взгляда друг на друга, а сейчас этими стояками наверняка убивать можно. Как и...его собственным, который, благо, братьям не видно из-за пресловутого Тохиного одеяла.Только благодаря этому собственно и удается держать ебало кирпичом, гордо отворачивая его в - алилуя - чистую и свежую подушку, присвистывая напоследок. - Эротичных снов, котятки. Потерпите немного, завтра уползу к себе и натрахаетесь еще.