***
Хора сидел на верхней скамейке в полупустом лектории и размышлял о произошедшем, пропуская мимо ушей слова мастера Гьюлы, преподавателя практической механики и физики. Дела шли плохо: грозовой тучей нависала тревожность обстановки небесных светил, от реплик было никак не избавиться (при том, что Юноне особо веры не было), и даже Вита взаимностью не отвечала. Даже после разговора с Гудвином он не изменил своего мнения: пускай игрушка, пускай не понимает, но он же любит её! «Жизнь безвозвратно проходит мимо, — мысленно вздохнул юноша, что-то медленно записывая, не вникая в суть, — никто не знает, проснёмся ли мы завтра, и чем больше мы пытаемся сделать Космос предсказуемым, тем яснее понимаем, что это невозможно. Вот так и погибнешь, ничего не сделав.» — …Пока что вы молоды, но молодость куда скоротечнее, чем вам кажется, — Хора вдруг обратил внимание на строго произнесённые слова профессора. Он будто бы прочитал мысли юноши, заставив сосредоточиться на своих словах, — а потому я настоятельно не рекомендую вам распыляться на всякую ерунду. Если у кого-то есть вопросы по предыдущим лекциям — я вас слушаю. После недолгого молчания раздался голос Юноны. Она всегда сидела на первых рядах, чтобы ни на что не отвлекаться, и в целом производила на преподавателей впечатление ответственной серьёзной студентки. Порою, даже слишком. — Труды мастера Мартина настаивают на отрицании органической телесности. Поговаривают, что последствия помешательства сумели оживить деревянного человека, но как он двигался, если у него не было механического подобия мышц, которые могли бы приводиться в движение нематериальными силами изнутри? Юнона питала к мастеру Гьюле особое благородное сочувствие. В самом расцвете лет лишиться возможности заниматься делом своей жизни — что могло быть страшнее и печальнее? — а потому никогда не осуждала его ворчливость и придирчивость. Профессора тоже были людьми. — Это слишком неоднозначная и скользкая история, как с точки зрения этики, так и абстрактных наук, — мастер Гьюла ни с того ни с сего горько усмехнулся. Каждое проведённое им занятие было подобно пытке, ехидно напоминая ему о том, что он навсегда лишён возможности что-то создавать, лишь передавая младшему поколению теоретические знания. Теоретические знания о предмете, который можно постигнуть только практикой — какой абсурд! — и под этикой я подразумеваю не расхожую байку, которую принято рассказывать, чтобы дискредитировать кого-то из своих сокурсниц. Истинный мастер сперва увлечён процессом, и только затем — результатом. Именно поэтому лучшими из лучших становятся случайно. Необходимость — мать изобретения, однако мастер — художник, а не учёный, и преследует иные цели. У создания той конкретной… модели человека была цель. Какая — до конца не ясно ввиду того, что мастер Мартин погиб раньше, чем успел закончить свою работу. Что любопытно, в трактах она описывается как законченное произведение, из чего можно сделать вывод, что и её движения и наличие разума были не больше, чем иллюзией больного сознания. — Почему он сошёл с ума? — снова спросила Юнона, — это были последствия употребления гематения или личная предрасположенность? — Всё вместе, и прибавьте к этому то, что он первым видел весь творившийся вокруг ужас. Даже в наши дни работа мастера опаснее всего, — мрачно произнёс профессор, — потому как не терпит лишения зрения. — Что парадоксально, страх только обостряет восприимчивость к этому веществу, — покачала головой девушка, уже, кажется, вообще не обращая внимание на целую аудиторию студентов за спиной. — Бояться нужно не тогда, когда мерещиться, а когда вы это перестаете осознавать. Скажу крамольную вещь — вас зря пугают помешательством, опасаясь новых его волн ввиду того, что среди юных и окрылённых быстрее распространяются домыслы и ко всему прочему ещё не у всех в должной мере развито критическое мышление. На задних скамьях отвлеченные беседы мастера уже не слушали, если вообще когда-то начинали. — Мне кажется Юнона грозится повторить историю святой Беатрис. Та тоже отличалась любопытством, желанием знать больше остальных и… Сблизиться с преподавательским составом, — Хора вдруг понял, что сказал какую-то гадкую пошлость и уткнулся в записи, но его сосед по скамейке не оставил эту реплику без внимания. — Ты пробуй сказать ей это в лицо, — усмехнулся Энцо, — голову откусит и глазом не моргнёт. — Такое в принципе для неё не свойственно. Я не про голову, а про излишнюю разговорчивость. — Я бы не верил сплетням, — качнул головой Энцо, — да и Беатрис оказалась жертвой обстоятельств. Она была всего лишь инструментом для достижения сомнительных целей и то, как я подозреваю, сугубо личного характера. Юнона не такая, за неё можно не бояться. Да и всякий из нас не такой — мы все выросли, наученные всё ставить под сомнение, никому не верить и быть всегда на чеку. — Молодые люди, — грозно окликнул профессор сидящих наверху, — если вам не интересно — выйдите из аудитории и больше в неё никогда не заходите, — мастер Гьюла слыл одним из самых строгих преподавателей, правда, не как тот же мастер Йозеф, много требующий от студентов, а просто как вредный сам по себе человек, — Если кто-то что-то сделал из ранее предложенного списка заданий — подходите и показывайте. В ответ тишина. Занятия мастера Гьюлы всегда проходили немного неловко — ректор не одобрял подобного рода практику, не столько даже из-за отсутствия маски на студентах, столько из-за использования химикатов, без которых почти невозможно было сделать что-то долговечное или хоть сколько-нибудь сложное. Потому и самостоятельные задания были необязательные, и не выполнял их почти никто: кто-то, обрадованные отсутствием наказания за безделье, кто-то — из-за банального страха. Наконец отозвался Гудвин. — У меня есть кое-что не непосредственно по заданию, но по Вашему предмету, — несмотря на внешнюю уверенность, юноша сильно нервничал. Его работу аудитория не видела, но могла слышать все комментарии мастера. Вскоре на преподавательском столе оказалась деревянная фигурка размером с ладонь, изображающая пегаса. Мастер Гьюла давно заметил в Гудвине граничащий с манией интерес. Сперва это совершенно не заботило его, после того, как из мастерской начали пропадать инструменты и материалы — заставило забеспокоиться. Этот юноша мог представлять опасность для самого себя и окружающих, и его долгом как преподавателя было не допустить самых плачевных развитий событий. — Зачем вы её сделали? — противореча сам себе, бросил мастер Гьюла. Несмотря на всю свою заинтересованность в предмете и старания, Гудвин не вызывал у профессора ничего, кроме неприязни. Да, он, как преподаватель, обязан был относиться ко всем одинаково, но, в конце концов, был ещё и человеком, а не хитрым устройством для чтения лекций, несмотря на деревянную руку. Гудвин не стал отвечать, лишь озлобленно глянув на мастера и покраснев. Он воспринимал любую критику слишком близко к сердцу, не умея разделять себя и своё творение. Юноша и сам знал, что фигурка была не идеальна. Сносна, не уродлива, но и рядом не стоила с тем, что можно было назвать произведением искусства. — Что я могу в ней поправить? — спросил Гудвин, исподлобья глянув на мастера. — Уже — ничего. Это законченное произведение и правками вы его только сломаете. Но если интересно на будущее — не верны пропорции согнутой и прямой ноги, шея выглядит неестественно изогнутой и красить надо бы не пальцем, а специальными инструментами. — У меня нет к ним доступа, — честно признался Гудвин, пытаясь заодно хоть как-то оправдаться в собственных глазах, — я третий год располагаю только тем, что принёс с собой. — А как вы додумались до такого способа обработки срезов? — с подозрением поинтересовался мастер Гьюла, разглядывая бока деревянного коня. — Замечал такие на манекене, — юноша слишком поздно понял, что проговорился. Лучше было бы никому не знать о существовании Анастасии, и особенно мастеру Гьюле. — И… Что вы ещё там замечали? — на лице профессора заиграли желваки, а глаза потемнели. — Очень аккуратная работа, учитывая, при каких обстоятельствах была сделана. Она даже не окрашенная — будто живая. Иногда я вижу на грубом дереве живые человеческие глаза! — Гудвин хотел сказать что-то ещё, но внезапно замолчал. Профессор посмотрел на него так, что захотелось сквозь землю провалиться. Конечно, как он и думал — этот бродяга был опасен, и даже ещё более того, чем Гьюла думал изначально. Гудвин же искренне не понимал, в чём провинился. — Все свободны! — громко объявил мастер Гьюла, нервно постукивая пальцами по трибуне. Когда все вышли, профессор снова обратился к Гудвину, — Вы с ума сошли?! — на лице мастера Гьюлы отражался безумный гнев. Гудвин даже испугался на мгновения и сделал пару дерганных шагов назад, — Вы хоть понимаете, что это? Это не простой манекен, это опасный неизученный артефакт! В нём, возможно, и кроется причина всего того, что случилось с человечеством! — Мастер Гьюла, я… — Ни слова! Чтобы я вас больше не видел рядом с рабочими помещениями! — Страхом мы ничего не добьёмся! — Гудвин неосознанно наглел всегда, когда оказывался в опасной или волнительной ситуации. Порою это могло плохо кончиться. — Не добьёмся, поэтому это… Существо стояло там не для красоты, а как ценный экспериментальный образец! А вы что с ним сделали?! — Я не успел сделать ничего, просто взял его с собой! Почему он так опасен? — всё ещё плохо понимая, что происходит, произнёс Гудвин. — Послушайте, — почти прорычал мастер Гьюла, — или вы прекращаете свою сомнительную деятельность, или я сообщаю обо всём ректору и вас отчисляют. Надеюсь, вы не успели обезуметь до того, чтобы не суметь выбрать из этих двух вариантов верный. Выходя, почти выбегая, Гудвин столкнулся в дверях с Юноной. Его не беспокоило, что она здесь делала и сколь много слышала из их с мастером Гьюлой разговора — хотелось просто убраться подальше. — Да к чёрту эти фигурки! — крикнул Гудвин и бросил своё творение об пол. У того с тихим треском отвалились крылья.***
Студенты толпились под дверьми лектория, нервничая, будто бы впервые. Лоран вжался куда-то в угол и, сдвинув маску, уткнулся в записи, Бальмаш — ходил туда-сюда по коридору, что-то бормоча себе под нос. — Бальмаш! — раздался за спиной юноши звонкий женский голос. Он обернулся, поняв, что это Эвелина. В соседней аудитории у первокурсников должен был состояться их первый экзамен. — Здравствуй! — улыбнулся юноша, изящно развернувшись лицом к первокурснице. Будущий профессор предвидел такой поворот событий и нарочно играл на этом. Успел кое-чему научиться у Мер в чтении людей. — Какой предмет ты сдаешь? — спросила она после несколько неловкой паузы. — Теологию и абстрактные науки. И совсем немного историю. — Всё сразу? — удивилась девушка. — Науки едины. Одно из другого следует, одно другому способствует. Их разделили не для удобства, а скорее наоборот. Это нужно ученым, чтобы дифференцировать свои исследования и организовываться, но никак не тем, кто только начинает познавать мир. Мастер Лукас говорит, что мы возвращаемся к естественному способу получения знаний, отходя от установленных во времена солнечных дней стандартов обучения в Академии. Скоро и само понятие экзамена станет пережитком прошлого. Одним словом, здесь нет заданий, как на курсах — скорее, что-то близкое к реальной жизненной ситуации. Знать одну науку и игнорировать другую — ровно, что не знать ничего. — А как будет у нас? — Эвелина выглядела взволнованной. — Не могу ручаться, но нам на первом экзамене просто давали задание узнать друг друга по маскам, рассказать таблицу элементов и посчитать вероятность того, что дождь будет идти шесть дней подряд. — Ты волновался тогда? — Ничуть, — хмыкнул Бальмаш, — всё, что знаешь — то знаешь, а что не знаешь — выучить не успеешь. Не бойся профессоров, они добрые, а те, кто нет — ещё не преподают у вас. Если узнаешь кого-то в ученической форме — иди к нему, это Дортрауд, вечный студент, он никогда никого не отправляет на пересдачу! Он огромный и басит как кашалот, его трудно не узнать, — Бальмашу самому жуть как хотелось оказаться на его месте, да не позволяли юные года и эксцентричное поведение, — но ты же всё выучила как надо? — Да, — кивнула Эвелина, — Понимаю, что праздновать победу ещё рано, но… Как насчёт прогуляться после заката? — Прости, не могу, обещал Хоре, — вздохнул Бальмаш и снова выжидающе замолчал. Он скорее играл в кошки-мышки, чем вёл действительный диалог. — Ясно, — бросила Эвелина, благодаря Фортуну за то, что Бальмаш не видел, как она покраснела. В это самое мгновение, когда Фортуна снова смилостивился, в дверях появился мастер Дорес. — Лоран, Эдвард, Калико, Бальмаш, Ардин и Виола — заходите. Студенты, услышавшие свои имена, засуетились. Лоран нервно оглядывался по сторонам и чуть подрагивающей рукой сжимая своё счастливое перо — его сделал Гудвин, а, значит, если такие фокусы помогли разгильдяю и бродяге не оказаться за порогом Академии, Лорану помогут и подавно. Бальмаш же излучал такую самонадеянную уверенность, что всем вокруг, включая профессора, делалось неуютно. — Скажите, в чём суть предмета теологии? — спокойным тоном произнёс мастер Дорес, чувствуя, что первый из вызванных студентов явно нервничал больше остальных. — Мы изучаем закономерности случайных явлений: случайные события, случайные величины, их свойства и операции над ними, — проговорил Лоран как заученную молитву и сжал руки в замке, чтобы те дрожали не так очевидно. — Верно. А теперь вытащите синий шар, — профессор взял небольшой мешок с разноцветными каменными шарами внутри и протянул Лорану. — О, Фортуна, даруй нам просветление, — пробормотал про себя Лоран и опустил руку в мешок. Случайное движение, и… — Синий, — оповестил мастер Лукас, — Вы справились. Фортуна вас благословила. Теперь к практике. Вот этот молодой человек, — мастер указал на Бальмаша, — будет вашим партнёром, - Бальмаш ехидно хихикнул. — Нет! — выдохнул Лоран, услышав знакомый голос, — мастер Дорес, это какая-то ошибка! Это не могло случиться! — Если что-то может случиться — оно случится, рано или поздно, — хитро заулыбался Бальмаш, — закон всеобъемлющей Фортуны. Его, наравне с логикой чисел, применяли раньше для аргументирования теории незакономерности тривиальных комбинаций… — Что позже было опровергнуто группой неизвестных учёных, — поспешил перебить Лоран. — Мы не можем утверждать, кем они были, стало быть, это с точки зрения доказывается наличием спонтанно появившегося знания. — Я сказал то же самое, прошу заметить! — Тише, — произнёс мастер Дорес, — с вас и без этого достаточно выговоров. Ваше задание — прочитать старую алхимическую формулу по крупным символам, что станет показателем, насколько хорошо вы научились чувствовать отзвуки. То же самое для остальных — обзаведитесь парой и подходите к кафедре. — Это совершенно точно необходимо? При всём уважении, мы не можем работать вместе, — единственное, в чём Бальмаш был согласен с Лораном — они были несовместимы, несмотря на то, что танец прошел без эксцессов. — Вместе мы сможем больше, — Лоран вдруг сменил позицию. Если он не будет спорить с профессоров в противовес упрямству Бальмаша — заслужить больше милости, — потому как у нас разные частоты чувствительности. — Вы правы, — удовлетворенно кивнул профессор. Ему казалось, что его план совместить несовместимое наконец-то начинал работать, — что ж — приступайте. Мастер достал из ящика огромного шкафа, стоявшего вместо доски за кафедрой, три дощечки с алхимическими символами и раздал студентам. — Пойдёмте наверх, — Лоран проворно схватил дощечку и зашагал по ступеням. Бальмаш только усмехнулся, следуя за юношей. Студенты положили дощечку перед собой и позвонили в колокольчики. — Это символ неодерита! Похоже на фонарь, не спорь со мной! — сходу заключил Бальмаш. На деле, просто воззвав к Фортуне, но ничего не почувствовав маской. — Мы не переходили на «ты»! — Лоран не мог сосредоточиться: он привык работать либо в тишине, либо под тихий шум инструментов Гудвина, но никак не под речи Бальмаша. — Скажу больше — мы даже дрались, дурик. Это как целоваться, только полярно противоположно. Но эффект тот же. — Ты отвратителен. — Не больше твоего, — хохотнул Бальмаш и позвонил в колокольчик. — Это сигма! — Какая сигма? Ты бы хоть слушал мастера, прежде чем кидаться решать, это не тот временной промежуток, от сигмы уже отказались! — Он наоборот сказал «старую алхимическую формулу»! Бессмысленные споры, кажется, бесконечны. — Молодые люди, пора. Вы — последние, — произнёс профессор, когда прошло чуть больше получаса. У Лорана даже сердце прихватило. Не негнущихся ногах, следом за уверенно шагающим Бальмашем, он спустился к кафедре. Доску с символом этот наглый «будущий профессор» тоже прихватил с собой. — Итак, каков ваш ответ? — спросил мастер Дорес, надеясь на успех сего мероприятия. — Наш ответ «неоде…» — «…Сигма»! — выкрикнул Лоран, на полсекунды отстав от Бальмаша. — Молодые люди, это не годится никуда, — покачал головой мастер Дорес, — Решите, как вы отвечаете. — «Неодерит»! — «Сигма»! Бальмаш снова опередил Лорана. — Эта доска пустая, — возвестил профессор, — вы оба грубо не правы. — А так можно было?! — воскликнул Бальмаш, — я же подозревал, что там ничего нет, я не чувствовал отзвуков! — Я тоже! — выдохнул Лоран, — но не хотел… Казаться слепым и глухим. — На пересдачу? — с надеждой произнёс Бальмаш, повернувшись к профессором. — На пересдачу. Оба.***
Юнона, тихо звоня в колокольчик каждые пару метров пути, быстрым шагом шла по подвалам Академии. Это место, вопреки тому, что было тёмным и сырым, отдавало каким-то особенным уютом, присущим тёплому дому промозглой осенью. Никто не желал того, что случилось с миром, думая о науке исключительно как о методе познания, но всё обернулось совсем не так, как желали пионеры науки. Найдя по отзвуку печати нужную дверь, Юнона зашла внутрь и заперлась. «О, Фортуна, что я делаю?..» — девушка сняла с плеча сумку и поставила пустой фонарь на пол. Сняв маску и зажигая свечи в лаборантской, она вдруг обнаружила, что реплики не было там, где она оставила её вчера. — Хора! — позвала она, чуть засомневавшись. Так странно было называть именем Хоры кого-то, кто им не являлся. Ответа не последовало. — Хора, ты где? — Юнона надеялась, что реплика всё ещё здесь. Она не могла исчезнуть просто так, потому как была материальна и тело от ушедшего духа точно осталось бы. Студентка, ничего не обнаружив, тихо выругалась и села за стол. Вдруг, ни с того ни с сего, заскрипев, отворилась дверца шкафа. — Странно, я думал, там больше скелетов, — фальшивый Хора отряхнулся от пыли и, вразвалочку подойдя к столу, за которым сидела Юнона, сел на его край. — Надо же, явился, — усмехнулась девушка, пытаясь делать вид, что не реагирует на причуды этого нечеловеческого существа, чтобы не тешить его самолюбие. — А как иначе? Я тут сижу, между прочим, по твоей милости. Знаешь, как болит затылок? — Не знаю. Показывай, — скомандовала студентка, поднимаясь со своего места и снимая с реплики шляпу. Судя по тому, что маска висела у него на поясе, ориентировался он не очень хорошо и воспоминания оригинала не унаследовал. Юнона перебирала пальцами чёрные волнистые волосы, пытаясь найти обещанную рану. На ощупь реплика ничем не отличалась от живого человека, и это настораживало больше всего. Но так ли это было на самом деле? Вдруг это были бесформенные неорганические сущности, маскирующиеся исключительно под верхний слой оригинала? На подобные мысли навевало отсутствие раны, и нужно было проверить. Не самым гуманным способом, но и подопытный не был человеком. — Снимай рубашку, — бросила Юнона, разглядывая, как переливается свет от свечи в лезвии скальпеля. — Неужели ты настолько одинока, чтобы начать приставать к призракам? — елейно улыбнулось существо, любопытными глазками следя за манипуляция студентки. Юнона резко развернулась и наотмашь ударила реплику по лицу. Та мерзко вскрикнула и схватилась за щеку. — Только пальцем шевельнёшь — и я отрежу тебе руки, — прошипела девушка, возвращаясь к работе. Прекращать сейчас то, на что она решилась, было бы глупо, а потому Юнона пообещала себе сделать всё, чтобы извлечь из реплики максимальную пользу, а после чего уничтожить. Реплика тем временем нехотя расстегивала множественные пуговицы на форменной рубашке, поглядывая на зачинщицу этого непонятного эксперимента. — Ляг на стол и соизволь не дергаться, — Юнона кивнула на ту самую поверхность, на которой она оставляла реплику в конце предшествующего дня. Реплика, что удивительно, послушалась. Вдруг послышался звук попытки открыть дверь. Юнона от неожиданности даже уронила склянку. Наверняка человек снаружи обратил внимание на голоса… А если это не кто-то из узкого круга посвящённых и не мастер Гьюла? Сердце у девушки билось где-то в горле. Непредусмотрительно оставив скальпель на столе, она на негнущихся ногах подошла к двери. Щелчок замка. — Лоран? Ты что здесь делаешь? — она даже отшатнулась. Присутствие Лорана ощущалось как-то странно, как-то не так, как ощущается присутствие человека. Даже на поверхностном уровне можно было понять, что что-то не так: от него сильно пахло химикатами. — А ты? — осмелился перечить юноша. Он был не в самом адекватном и трезвом состоянии из-за экспериментов. Нагло заглянув через плечо Юноны, он даже присвистнул от увиденного, — Не знал, что у тебя что-то с Хорой, — неосознанно Лоран мимикрировал под Бальмаша, будто чужое оружие могло сделать его сильнее, и это начинало проявляться не только в научных спорах и на занятиях, но и в повседневности. — Это не Хора, — удивительно спокойно ответила студентка. Она не видела смысла как-то юлить и прятаться, раз уже Фортуна позволила Лорану всё увидеть. — А кто? Я чувствую его маску, — Лоран уже забыл, зачем пришёл и что рассчитывал обнаружить в отдалённом кабинете подвалов. Наверное, что-то снова про мастера Мартина. — Это его реплика. — Ты сейчас серьёзно?! — вскрикнул Лоран так, будто ему только что сообщили главную тайну бытия. — Да, а что? — Юнона забрала скальпель за секунду до того, как его перехватили пальцы пока что смирно лежавшей реплики. — Ничего не спрашивай — я хочу тебе помогать, — Лоран был так воодушевлён, что даже забыл о своей гордости, которую при иных обстоятельствах, не приведи Фортуна, мог задеть любой человек самым простым замечанием. — Ну… Ладно?.. — Юнона недоуменно повела бровью, попутно перекладывая с одного стола на другой какие-то непонятные баночки. Она рада была любой реакции, не сходящейся с желанием нажаловаться на неё преподавателям — девушка понимала, что любой студент, кто её знал, мечтал поступить подобным образом, — правила знаешь: снимаешь маску и закрываешь рот. Лоран кивнул и студенты молча приступили к работе. На ощупь реплика была ни дать ни взять живой человек, хоть и своей смирностью напоминала труп. — Какая… Мерзость, — констатировал Лоран. Он брезговал прикасаться к телам, отрицая органическую природу как оболочку для чего-то по-настоящему разумного, а потому этот эксперимент казался ему едва ли не самым отвратительным на свете событием. — Надень перчатки, ты весь зелёный, а я не хочу наблюдать, что ты ел сегодня на завтрак, — заметила Юнона, тем временем ловко ощупывая рёбра реплики и периодически капая на кожу разными жидкостями. Судя по тому, что это существо молчало, ему было не больно. — Я только пил, — зачем-то уточнил Лоран. — Что пил? — Юнона взяла скальпель и провела лезвием по груди реплики. Та зашипела и принялась вертеться, но тут оказалась схвачена Лораном. Он оказался полезнее, чем девушка о нём думала. Кровь нечеловеческого существа могла быть крайне полезной в исследованиях субстанцией, вот только была одна проблема — ни у Юноны, ни у её внезапно появившегося ассистента не было достаточно опыта для проведения подобных экспериментов. — Всякие… Микстуры из верхней лаборатории. Сюда пришёл, чтобы попытаться зрением космической памяти увидеть, что именно произошло с Беатрис. Юнона взяла пустую склянку и собрала в неё немного крови из пореза. Красная жидкость игриво переливалась в свете свечи, на вид ничем не отличаясь от простой человеческой крови. — Выходит, мы в одной лодке, — усмехнулась Юнона. Дело было однозначно плохо, но впереди ждала Истина.