Глава 1 Явление системы народу
Одна из самых трудных в жизни вещей — хранить в сердце слова, которые нельзя произносить. Джеймс Эрл Джонс
Предрассветные лучи солнца пробивались среди облаков, ознаменуя начало нового дня. В кабинете на диване сидел молодой красивый мужчина и пустым взглядом смотрел перед собой, даже не замечая смену ночи и дня. — Сяо Цзю, Ци-гэ виноват перед тобой. — Прошептал он побелевшими губами. А затем усмехнулся горько и добавил приглушённым шёпотом. — Впрочем, как и всегда. Этот Ци-гэ всегда… всегда тебя подводил. Если спросить других, то каждый в секте Цанцюн скажет, что всё началось две недели назад, но Юэ Ци, прозванный Юэ Цинъюанем, мог сказать наверняка, нет, всё началось ещё несколько лет назад. Тот чёрный день, ох, как он хотел вычеркнуть его из памяти. Как своей, так и всего мира. Вычеркнуть из анналов истории. Полностью перечеркнуть тот жуткий день и уничтожить даже само напоминание. Тот день… День, когда умер его брат. Его брат умер так и не узнав правды. Он так долго ждал, столько просил, умолял поведать причину. И пусть не словами, но глазами просил. Он всегда отчётливо видел эту мольбу в его ясных глазах. Мольбу и ожидание. Но они так и остались без ответа… Как водится, он подвёл своего брата. Он всегда его подводил. Его брат ждал. Лишь одного слова. Одно только слово могло его спасти… и освободить. Да, теперь он понимает, именно спасти. Как тогда, когда он был маленьким мальчиком и ждал, что его брат придёт и спасёт его. Это ожидание спасения так и осталось в разуме и сердце его брата. И так отчётливо отражалось в его глазах. Однако понимает он это только сейчас, задним числом. Он всегда умел не видеть, не замечать то, что было не угодно, то что казалось ему не удобным. Он был слеп. Избирательно слеп. Так слеп! Только сейчас он понял насколько. Но уже поздно. Он сам хотел во всём сознаться. Одни небеса знают, как сильно он того хотел. Рассказать. Покаяться. Объясниться. Оправдаться. Вернуть доверие и любовь брата. Его близость. Но ему всегда мешал страх. Да, именно страх. Он всегда был трусом. Таким жалким трусом! Смешно. А ведь все мнят его редким храбрецом, не знающим что такое это презренное и жалкое чувство. Но откуда им знать, как страшно видеть в глазах брата разочарование. Видеть, что он больше не тот герой, каким всегда отражался в этих глазах. Всегда. Пока не подвёл его в первый раз. И так ужасно, непростительно подвёл. Наверное, именно поэтому и не смог открыть рот и сказать, что их обоих так беспокоит. Он боялся испортить всё ещё больше. Боялся быть жалким и никчёмным в глазах самого дорогого существа. Боялся быть отвергнутым. Сейчас у него хотя бы была надежда. Но если признается и это ничего не исправит, а сделает только хуже, что же тогда ему делать? Боялся разочаровать ещё больше. Боялся, что его не простят. Но ещё больше боялся, что его простят. Видит небо, он недостоин прощения. Он его не заслуживает. Он никогда не сможет себя простить. И прощения его Сяо Цзю он тем более не заслуживает. У него просто нет права на оправдания. Оправдания - это всего лишь жалкий лепет. А у его проступка его нет и не может быть. Ему не может быть никаких оправданий. Ведь из-за его слабости и ничтожности, его брат столько выстрадал. Он даже сам не знает сколько. Сяо Цзю ведь никогда не говорил ему об этом. Ему остаётся только догадываться через какой ад прошёл его брат… Однако ему следовало знать. Ему нужно было понять, что это прежде всего надо было сделать не для себя, а для Сяо Цзю. Это нужно было прежде всего ему. Его брату. Но зацикленный на собственных страданиях и душевных муках, на неослабевающем чувстве вины, что впилась в него, как пиявка и не давала вздохнуть полной грудью, он как-то это проглядел. Не понял. Не увидел. И теперь за это расплачивается. И поделом ему! Нет, что ему стоило увидеть… разглядеть это чуть раньше. Увидеть не глазами, а сердцем. Где было его сердце? Где оно было всё это время!.. Столько жалкого и никчёмного страха! И что теперь??! Теперь уже всё… Поздно!!! Для всего! Наконец-то он набрался храбрости и сказал, что было у него на сердце. Что он хранил вот уже столько лет. Что так и рвалось изнутри горячими слезами, обжигающими нутро словами и жутким криком. Да вот не тому. Почему всё всегда шло так наперекосяк? Во всём, что было по-настоящему важно. Когда он наконец понял, что что-то не так? Может в тот момент, когда он излил душу, а в ответ он получил… Да ничего, в сущности. Это была не та реакция, которую он ожидал. Не та, которой боялся. Но и не та, на которую мог надеяться. Возможно такая реакция и была нормальной для того, кто потерял память. Кто не помнит больше ни его, ни своего прошлого. Однако для того, кто потерял все воспоминания, не слишком ли хорошо он помнит другое – например все знания, что были ему переданы, все стихи, что были написаны им или его Шицзунем, все те, композиции на цинь, что он так любил играть или какой из его многочисленных вееров его самый любимый и даже кто его расписал. И многое, многое другое. Он всегда приглядывался. Всегда сравнивал. Сам не понимал зачем это делает. Однако это не отменяло сам факт. В первые годы он даже сам не понимал, что делает это. Оно происходило как-то само. Бессознательно. А потом стало привычкой. Может он начал о чём-то догадываться, когда взгляд, устремлённый на него прекрасными бирюзовыми глазами брата, стал чужим, не принадлежащим его брату? Или может, когда его поведение так радикально поменялось. Взгляды на мир, на жизнь претерпели такие изменения. Да хоть возьмём того ученика, которого он раньше терпеть не мог и отношение к которому просто поменялось в одночасье, без всяких сопутствующих причин. Всё так легко объяснялось простой потерей памяти. Амнезия, какое удобное слово, какое чудесное всему объяснение. А тот другой, как назло, оказался так похож. Всеобъемлюще, но не глубинно. В этом-то и дело. Он был похож всем. Будь то лицо или тело. Голос и осанка. Даже мимика, жестикуляция и манера речи. Эта его любовь к веерам, зелёному и чаю. Любовь к своему убежищу – старой бамбуковой хижине. Которую он, тогда ещё его брат, так и не разрешил снести, чтобы построить что-то более достойное пикового лорда. Походка и манера двигаться и те были идентичны. Привычки и вкусы тоже совпадали. Это было тело его брата. В этом он бы никогда не смог ошибиться. Но вот содержимое… Именно. Душа, живущая теперь в этом до боли знакомом теле, его брату не принадлежала. С некоторых пор. О, Юэ Цинъюань, мог бы назвать время с точностью до минуты, когда случилась эта подмена. В этом и состояла самая горькая и обидная часть правды. Хватит лгать себе! Истина такова, что он всегда это знал. Пусть не рассудком, а душой. Сердцем. Он знал это с самого первого дня. Чувствовал. Но он запретил себе думать об этом. Запретил подсознательному достучаться до сознательного. Почему? Потому что так было проще. Удобнее. Легче. Он всегда умел закрывать глаза на всё, что его не устраивало. Это была не обычного вида одержимость. Которую можно решить легко. Он знал это. Просто знал. Откуда-то. Какое-то глубинное знание. Внутренний инстинкт. А однажды даже проверил и получил подтверждение. При таком раскладе, что он мог сделать? Как он мог всё исправить. И пусть такие как он называют себя бессмертными заклинателями, но правда в том, что они всё ещё люди, и мало чем отличаются от простых смертных. Если не считать их внутреннего ци и кое-каких умений. Но это всё. Заклинатели отнюдь не боги. И такое эфемерное понятие, как душа, не поддаётся их власти. Именно поэтому всё это время он запрещал себе понимать. Запрещал видеть очевидное. Осознать то, что его сердце и разум уже давно разглядели. Ведь если не знать чего-то точно, то можно себе внушить, что всё совсем не так. Что всё это ложь, плод воображения. Всегда можно уверить себя, что проблемы нет, что неприятная вещь рассосётся как-то само собой. И всё снова будет как прежде. Однако лгать, особенно себе, вечность невозможно. Всегда наступает такой момент, когда ты уже и сам не веришь в созданную тобой ради успокоения ложь. Так с ним и случилось. В один короткий миг, он вдруг со всей безжалостной ясностью и без всякой двусмысленности понял – это всё правда. Его брата больше нет. А в его теле обитает какой-то самозванец. Имитатор, что прекрасно мимикрировал к жизни, что ему не принадлежала, обществу, частью которой он никогда не являлся, и общей обстановке. И с этим уже ничего не поделаешь. Нет, он мог бы разоблачить самозванца. Но что это ему даст? Не говоря уже о проблемах с демонами, что это создаст секте, он сам лично всё равно ничего не может ему сделать. Просто не сможет. Пусть его брата уже давно нет в этом теле, но он никогда не смог бы причинить ему вред. Или позволить кому-то ещё это сделать. Он мог не доводить до убийства, а просто изгнать мошенника, но посчитал излишним из-за этого начинать войну с демонами. А в том, что эта ситуация примет такое развитие событии, он не сомневался. Почти. Во всяком случае, Юэ Цинъюань должен был учитывать подобную возможность, даже если эта возможность была совсем мизерной. Он должен был думать о секте, как её лидер. От бессилия и ненависти к себе ему хотелось кричать. Завыть дурным голосом. Но как и всегда он сдержался. Он всегда умел сдерживаться. Именно в этом была его извечная проблема. И именно эта сдержанность в конечном счёте разрушила его жизнь. И что хуже — не только его жизнь. — Прости, Сяо Цзю, — промолвил он с отчаянием в голосе. — Если бы я только мог что-то изменить. Этот Ци-гэ не пожалел бы жизни. Он ничего бы не стал жалеть. Даже секту. Если бы он что-то мог изменить, он бы пошёл на всё ради этого. Если бы только он мог вернуть брата. Или самому отправиться к нему. Туда, где он сейчас. Он всегда старался быть добрым и понимающим по отношению ко всем. Он всегда брал на себя ответственность за окружающих и старался с честью его нести. Но впервые в жизни он жалел об этом. Ведь это из-за его понимания и гипертрофированного чувства ответственности, из-за того, что он слишком многое на себя брал, хотя его никто не просил, Сяо Цзю всегда приходилось расплачиваться. Сначала, когда он спас того нищего мальчишку и оскорбил молодого мастера Цю Цзяньло, а в результате его брат угодил к семье Цю. Вместо него. Расплачиваться за его поступок. Потом из-за того, что он не смог вовремя его спасти, его погубил У Яньцзы. Его будущее культивирование сильно пострадало. Непоправимо. Потом ради его спасения его брат был вынужден убить этого проходимца, хоть тот и приходился ему учителем. Хотя какой из него учитель… Затем его обиды в секте. Он так ни разу и не смог помочь. Однако теперь понимает, что именно от него брат терпел больше всего обид. Из-за его молчания и вечных извинении. Только сейчас. Так поздно… Потом это дело с самозванцем. И даже сейчас он предпочёл спокойствие и благополучие секты, а не разоблачение обманщика. И кто из-за этого больше всего пострадал? Его брат. Мало того, что из-за него он был вынужден жить такой жалкой жизнью, смерть его не менее жалка. Ведь никто не узнает, что его больше нет. Не будет ему ни могилы, ни памятной таблички, ни даже заслуженного оплакивания его шиди и шимэй. Почему мир так несправедлив к его дорогому Сяо Цзю? Из глаз потекли давно сдерживаемые слёзы и вдруг… *Дзинь* 【Система Восстановления Естественного Порядка Вещей загружается】 【Система активирована успешно!】 【Код активации: «Сяо Цзю, если бы я только мог что-то изменить». Автоматический запуск системы】 【Рады Вам сообщить, что Вы были выбраны Системой Восстановления Естественного Порядка Вещей. Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем! Важные вещи должны быть сказаны три раза!】