блаженный.

      Оглушающие звуки волынки, бубна и свирели сплетались в одной мелодии, заставляя тело непроизвольно двигаться в такт музыке. За длинными столами, уставленными свиными тушами, заливным, копчёностями и икрой, сидели бояре и послы, князья и священнослужители. С пол десятка шутов — маленьких и коренастых мужичков, Божьей милостью не избалованных — в пёстрых нарядах и смешных шапочках, скакали по залу палаты Приёмной, теша гостей.       Каждые три или пять минут вся эта невероятно громкая толпа подрывалась со своих скамей, и, задравши вверх руку с кубком, желала царю Иоанну здоровья и долгих лет счастливой жизни. И Фёдор вставал. Сжимал в руках стакан с узваром и неловко под нос бурчал себе «Да здравствует государь!», а потом снова садился и лишь наблюдал за разгорячёнными и весёлыми боярами, которым стольники то и дело подкладывали всё новых и новых яств.       Ему всегда было немного не по себе. Отец привел его ко двору и просил о миловании ему должности рынды год назад, но пятнадцатилетний Басманов-Плещеев так и не привык к столь шумным и хаотичным празднествам. Стольники снова разноцветными рысями выскочили в палату, молниеносно меняя пустые тарелки из-под жареных лебедей, сомов и зайцев в лапше на подносы с горами пирогов и пирожков, блинов и оладьев.       Фёдору поплохело. Аккурат четыре часа назад начался пир, и он едва дошел до середины, а у Басманова-Плещеева уже голова шла кругом, а желудок хотел вернуть всё то, что юноша съел до этого. Запах жареного, алкоголя и пота смешивался воедино, не щадя рецепторы.       — Пап, — Фёдор дернул отца за руку, наклоняясь к нему. — Я выйду не на долго.       Алексей Данилович лишь кивнул и взмахнул рукой, мол, топай, сыну.       Фёдора слегка пошатывало, и он не сразу смог перекинуть ногу через скамью и направиться к выходу. Приоткрытая дверь казалась чем-то запредельным. Фёдор уже мог чувствовать запах чистого воздуха и свежего сена, который ждет его на улице. Это заставляло его почти бежать.       — Фёдор! — донёсся до него грубый голос, и юноша едва не потерял равновесие. Он медленно обернулся, чтобы наткнуться на взгляд внимательных тёмных глаз. — Поди сюда!       Басманову сдалось, что сейчас земля уйдёт у него из-под ног. Иоанн, в народе грозным прозванный, хотел его присутствия. Не то чтобы Фёдору было чего бояться — он ничего плохого не сделал. Разве что подложил в выездные сумки Матвею Хомяку навоза конского, но ведь Хомяк первым начал девкой Фёдора кликать и за волосы отросшие дёргать! С другой стороны, Фёдор и хорошего ничего не сделал. В том плане, что не отличился, и хвалить его тогда не за что. Неужели, царь-надежа будет за сумки Басманова-Плещеева ругать?       — Государь? — Фёдор склонился неглубоко, в мыслях готовясь к худшему.       Иван Васильевич сжал запястье юноши и чуть потянул вниз. Фёдор послушно опустился на колени подле царя и поднял на него большие напуганные глаза. «Сейчас на плаху отправит», пронеслось в чернявой голове.       — А это младшенький басманов сын. Рындой при дворе пожалован, —сказал царь, кладя на макушку Фёдора ладонь и едва взъерошивая волосы.       — Не знаю, царе, — с сильным акцентом и крайним сомнением произнёс доселе незнакомый Басманову мужичок. — Аки баба твой рында выглядит. Не дщерь ли то басмановська?       Фёдор вскинул голову, хмуря густые брови. Нет, ну видали ли вы этого нахала? Просвещённая Европа, как же! Прогрессивный шестнадцатый век! А красивого парня до сих пор с бабьём сравнивают.       — Ну-ну, Федора, — едва сдерживая смех произнёс царь, чуть прижимая к себе голову Басманова. — Ты, Антошка, не смотри, что Фёдор мал и хил. Зато как быстр! Отправим его с отцом в Рязань. Кирилл Григорьевич донёс, что татары снова бунт затевают, наступление готовят. Вот и посмотрим, чего басмановский помёт стоит. Уж если я выиграю спор, отправишься обратно в свою Англию пешком — твоего коня хочу.       Мужчина подле царя недовольно икнул и уверенно кивнул.       — По рукам царе. Вот только не Антошька я. Энтони. Эн-то-ни. Или Дженкинсон.       Иван Васильевич отхлебнул из бокала, всё ещё прижимая к себе голову боящегося лишний раз вздохнуть Басманова, а потом наклонился слегка и задорно спросил:       — Ну что, Федюша. Поедешь весной в Рязань? Наступление басурман отражать?       Фёдор поднял голову, всё ещё прижимаясь щекой к царёвому животу. Иван Васильевич сейчас был как никогда близко, меж их лицами было меньше локтя. Басманов мог видеть сеточку морщинок вокруг государевых глаз, чувствовать запах медовухи.       — Да, поеду, — негромко сказал Фёдор, большими глазами верно заглядывая в лицо государя.       Царь молчал. Да и Фёдор тоже. Так и сидели молча, совершенно бесстыдно разглядывая друг друга, пока спустя полторы минуты хмельной английский посол вновь не повернулся к царю, придумав желание, ежели государь в пари проиграет.       Иван Васильевич наконец отпустил Фёдора, убрал руку и вовсе, кажется, забыл о том, что Басманов-Плещеев подле него стоит аки собака преданная.       А Фёдор впервые почувствовал, как живот его теплом налился, тело отроческое отреагировало на странную помесь грубой силы и ласкового взгляда. ***       Теплое апрельское солнце совершенно не компенсировало холодный северный ветер. Фёдору, сверху закутанному лишь в кафтан, казалось, будто ветер облизывает каждую косточку его тела, пробирается в самую душу.       Он изменился. И его это пугало. Ему нравилось, каким он становится –бойким, безжалостным, хитрым. Он и сам чувствовал это, что уж говорить об окружающих его людях. Вот только не нравилось Фёдору, какой ценой он характер свой закаляет, мастерство оттачивает.       Ещё в Рязани, все те две недели, его мучили кошмары, а по возвращению в Александров стало только хуже. Ежели боги наказывают его так за пролитую кровь — не могли ли они выбрать другого способа? Фёдор не мог есть — перед глазами плыли реки крови и хрипящих, умирающих татар, не мог спать — химерические образы басурман приходили к нему во снах, терзали тело и разум. Фёдор просыпался от собственного крика, его колотило словно в ознобе. Не помогали ни травы, ни тёплое молоко с мёдом, ни молитвы.       Фёдор сходил с ума. Осунулся, побледнел. Под красивыми голубыми глазами появились синяки. Он больше походил на бледное подобие себя настоящего; он больше не мог выносить своего жалкого и совершенно уродливого лица. Снова хотел быть красивым для себя и окружающих.       Фёдор не знал, что с ним происходит, но хотел, чтобы всё это поскорее закончилось.       — … Волей царя Иоанна IV, Орденская канцелярия награждает Алексия Басманова и сына его Фёдора Басманова за смелость в отражении басурманского наступления, за верность славленой царёвой воле, за преданность и честь… — донесся до Фёдора голос Курбского.       Басманов пропустил тот момент, когда царь встал со своего маестата и взошел на сцену, на которой среди других бояр стояли и Фёдор с отцом. Иван Васильевич подошел к Алексею Даниловичу, немного повернулся и взял с красной подушки большую золотую награду. И только после того, как Басманов-старший поклонился в благодарность за надетую ему на шею награду, государь подошел к Фёдору.       Холодный ветер подул вновь, заставляя юношу поёжиться. Иван Васильевич был на голову выше, но Басманову сдавалось, что он огромен словно титан.       Не торопясь Грозный надел Фёдору на шею ремешок, продетый в золотую монету. Руки у государя были горячие, от чего остывшая кожа федоровой шеи покрылась россыпью мурашек.       Казалось, всё вокруг затихло, даже ветер перестал шуметь. Словно в каком-то сне, зрение Фёдора сосредоточилось только на стоящим перед ним государе.       — Спасибо, — шепнул Басманов-Плещеев, неотрывно смотря на царя.       Кто знает, сколько времени Иван так простоял перед юношей, но Фёдору казалось, что неприлично долго. Впрочем, ему это даже нравилось. Он чувствовал себя… окрылённым? Да, окрылённым, когда царь был к нему так близко. Значит ли это, что Фёдор всё правильно делает? Что государь видит, как предан ему Басманов-Плещеев, как восхищен?       — Пусти рукав, Федя, — негромко сказал Иван; в глазах его плескались огоньки веселья.       Фёдор будто очнулся от транса. Вернулся шум толпы, ледяной ветер и пение проснувшихся от зимы птиц.       — Что?       — Рукав мой, Федя. Отпусти.       Фёдор опустил взгляд, с ужасом замечая, как узкие длинные пальцы сжимали длинный рукав царского станового кафтана. Он резко отдёрнул руку, пряча обе за спину, и готовый провалиться от стыда сквозь землю. Но государь лишь рассмеялся и сошел со сцены, оставляя красного словно рака Фёдора и его, недовольного поведением сына, отца. ***       Двадцать первое апреля тысяча пятьсот шестьдесят третьего было теплым. Как и любое двадцать первое апреля каждого года. Будто боги дарили Фёдору подарок в день его рождения, зная, как сильно Басманов-Плещеев теплолюбив.       Дома отец собрал всех бояр. День рождения младшего сына праздновать. И Фёдору, как обычно, не хватило места на собственном празднике. Не то чтобы это раздражало его. Он просто до невозможности не любил, когда чужие люди в дом его жалуют. Ежели не был бы он боярским сыном, предпочел бы собраться дома с семьей и спокойно отужинать. Без галдежа пьяных бояр, без лица уставшей матери. И вообще без всего этого. Его дом — его крепость, ему совершенно не нравится, когда туда приходят посторонние.       Резкий запах еловых иголок ударил в нос, и Фёдор с удовольствием вдохнул свежий воздух полной грудью. Сложил руки за спиной и неторопливым шагом направился к озеру. Отец с боярами будут до утра шуметь, не давая спать ни матери, ни соседям, поэтому у Фёдора есть теплая шкура, бутылка вина, копчёное мясо и целая ночь, чтобы наслаждаться тишиной и звёздами. А с берега озера их видно лучше, чем где-либо.       Когда до озера осталось всего ничего — лишь спуститься к воде, его нога зацепила что-то на земле, и Фёдор с негромким кряком покатился прямо вниз. Благо склон не был крутым, и почти сразу у Басманова получилось остановиться и встать на ноги.       Он был не слишком самоуверенным, но этой дорогой к озеру бегал с десяти годков, и что-то, а зацепиться за корни уж точно не мог. И точно! Вернувшись к месту и немного порыскав в траве, Фёдор нашел тонкую веревку, за которую зацепилась его нога.       — Ах ты божедурье пустошное! — выкрикнул Фёдор, будто лезвием разрезая полотно ночной тишины. –А ну выходи. Ежели сам найду — а я найду! — хуже будет, полудурок псоватый! Верёвку он тут протянул, вы посмотрите. Сюда иди, кому говорю!       До невозможности недовольный Басманов огляделся, зоркий глаз ухватил движение за самой толстой старой елью, и Фёдор ланью скакнул навстречу.       Не мешкаясь, Фёдор накинулся на фигуру, даже не подумав, что у того может быть сабля или что-то другое острое, на что безрассудный юноша мог напороться.       Они покатились по всё тому же пологому склону, а Басманов где-то на затворках сознания безумно радовался, что оставил шкуру и вино у воды еще после первого своего падения.       Несколько секунд борьбы, и Фёдор уселся на незнакомца, меж бёдер сжимая его талию, от чего острые басмановские коленки впились в рёбра, а правой рукой несильно сжал его горло. В голубых глазах плескались огоньки злости и возбуждения.       Незнакомец же схватил Басманова-Плещеев за бедро одной рукой, а второй перехватил руку, занесённую для удара.       Это всё заняло буквально несколько секунд поэтому, когда незнакомец подал голос, сердце Фёдора едва не остановилось.       — Не знал, что ты ругаться так умеешь, Федя, — голос говорил с насмешкой, и Фёдор вздрогнул.       Нет, ну не может же быть. Точно не может быть. Отпустив горло, он дернул за длинный капюшон незнакомца, обнажая не только острый подбородок, но и все остальное лицо.       — Государь!       От лица Басманова отлила вся кровь. Вот и подошли к концу его годы. Ему, вообще-то, нравилось жить. Это были чудесные шестнадцать лет, и их было бы куда больше, если бы он не запрыгнул на царя, не скатился бы с ним по земле и не взял его за горло.       — Царе? Что ты делаешь посреди ночи в лесу? — Фёдор дрожащим голосом едва произнёс эти слова. А вот Иван Васильевич, кажется, был до неприличия развеселен ситуацией.       — А ты?       Фёдор выдохнул. Естественно, царь ему не скажет. Он выбрался из слободы в такой одежде, без коня. Пожалуй, никто не знает, что царь в лесу, а не в покоях спит.       — Дома сейчас шумно, и я решил прийти сюда. Тут красиво и…       Царь смотрел неотрывно и слегка улыбаясь. Фёдор замолк. Ну конечно! Ему совершенно не интересно, зачем Фёдор посреди ночи выбрался в лес. Он спросил это только чтобы самому не отвечать на вопрос.       Поясница неприятно заныла, и Басманов слегка прогнул спину, меняя положение. Адреналин всё ещё бушевал в его крови, но дыхание постепенно восстанавливало свой нормальный ритм.       — Не думаю, что тебе стоит так делать, — немного хрипло произнёс Иван, чуть сильнее сжимая напряженное бедро.       И Фёдор понял, что делает. Он, прости господи, верхом сидит на царе, словно девка распутная!       С глазами, полными ужаса, Фёдор дернулся в право, но едва он попытался встать на ноги, Грозный дернул его обратно. Он молчал и внимательно рассматривал Фёдора, умирающего от страха.       — Государь, я… — заскулил Басманов, поджимая к груди руки и снова ёрзая от неудобного во всех смыслах положения. Даже сквозь плотную ткань портов Басманов чувствовал, что сидит не на мешке с монетами. А ещё он чувствовал, что его тело реагирует на тело Ивана Васильевича. — Мне так… Прости, царе, отпусти.       Грозный резко сел, от чего Басманов едва не свалился с его бедер — уж лучше бы свалился, — и внимательно посмотрел на Фёдора. Прищурился. Улыбнулся.       — Мне показалось, или у тебя есть вино?       Фёдор закивал так быстро, что его отросшие волосы били то по его щекам, то по щекам Грозного.       — Отдам вино. И мясо возьми. И шкуру тоже отдам, только отпусти, Христа ради.       — А себя отдашь?       — И себя отдам.       Фёдор так быстро тараторил, что даже не понял, о чем царь спрашивал, поэтому лишь подтвердил. Мозг, напуганный ситуацией с дракой и охмелённый вином, выпитым дома, уже не соображал. Поэтому, когда Фёдор в очередной раз понял, что вновь ляпнул совершенную ерунду, то просто тихо застонал и, зажмурившись, уткнулся в плечо царя.       — Прости, государь, — острые плечи чуть дрожали от нервов и страха.       Он слышал, как тяжело вздохнул, после чего, наконец, снял с себя Фёдора.       — Ну раз вино есть, пойдём.       — Куда?       — Ты ведь на звёзды смотреть пришел?       Фёдор молча кивнул.       — Значит на звёзды будем смотреть. ***       — Почему ты так часто приходишь и ночуешь здесь? — Грозный, лёжа на спине, подложил руку под голову и упер взгляд в небо.       Фёдор, лежащий на той же шкуре, что и Иван Васильевич, только под головой у него был его кафтан, слегка пожал плечами и улыбнулся уголками губ.       — Дома слишком шумно. И много людей. Постоянно. Я не очень люблю, когда в моем доме так людно, — Фёдор говорил совсем тихо, но Грозный лежал достаточно близко, чтобы слышать, что говорит юноша. — А тут тихо. Я прихожу сюда на ночь, ежели погода теплая. Летом, например, чаще всего. А ещё тут пахнет приятно. Только в этом году лето прохладное.       Грозный кивнул, закусывая нижнюю губу.       — А сегодня что празднуют?       — Ничего. Дома спят все, — Фёдор закрыл глаза и слегка улыбнулся.       — Чего ж ты тогда здесь делаешь? И дома тихо, и на улице прохладно, — царь слегка привстал, опираясь на локоть и заглядывая в умиротворённое лицо Басманова.       — Тут ты.       Фёдор резко распахнул глаза, внимательно рассматривая полу нависшего над ним царя. Так забавно. Всего полтора месяца назад он скулил и трясся точно на этом месте, от того, что царь был так близко, а теперь он может совершенно спокойно смотреть ему в глаза, когда между ними меньше половины локтя.       Тело юношеское скулит и ноет, когда Иван Васильевич так приближается, а голова готова взорваться, но Басманов научился делать вид, что он спокоен и ничего вышеперечисленного не чувствует.       — Ты можешь не делать этого, — внезапно произнёс царь, — если не хочешь — так и быть, никто не пошлет тебя на плаху, не отправит в подвалы к Скуратову. Я не хочу, чтобы…       Фёдор приподнялся на локтях. Так резко, что Иван даже дернулся назад, впервые теряя самообладание, но Басманов положил ему руку на шею, не давая отстраниться.       — А если хочу — могу делать? Не отправят меня за гнусную содом…       Грозный резко закрыл рот Басманова рукой, не давая закончить предложение.       — Не произноси это слово. Оно отвратительное. Оно тебе не подходит.       Грозный убрал руку, придвинулся ближе и, наконец, поцеловал. Аккуратно, будто прощупывая почву, будто не уверен в положительном ответе Басманова. Будто есть у Басманова выбор — сказать да или нет.       Фёдор медленно лёг обратно на шкуру, все ещё держась за шею Ивана, от чего тому пришлось лишь сильнее нависнуть сверху, почти лечь на Басманова.       Хотелось кричать. И плакать. И плясать. Ему не казалось. Окрылённый первым настоящим и сильным чувством, юношеский мозг не подвел — ему не казалось, он действительно нравился царю. Иван, наконец, поцеловал его. Теперь он принадлежит Фёдору, а Фёдор ему. Принадлежит ведь?       Фёдор резко разорвал неумелый и неловкий поцелуй, сжимая плечи царя цепкими пальцами.       — Не отпускай меня, хорошо? — Фёдор облизал покрасневшие мокрые губы. — Пообещай мне. Пожалуйста.       — Обещаю.       Фёдор резко подскочил на кровати. Грудь больно сдавливали болезненные спазмы, а глаза опухли и покраснели от слёз. Он, хватая ртом воздух, скатился с плоской и неудобной кровати на сырой влажный пол и зашелся в удушающем кашле.       — Ты обещал, Иван, — озноб сотрясал его тело, пока Фёдор всеми силами пытался прийти в себя.       Откуда-то донеслись глухой стук сапог. Скуратов. Только он так ходит. Ну что же, его не было почти сутки. Фёдор уже приготовился к тому, что следующий визит Малюты приведет к казни.       Шаги остановились около решетки, и Фёдор, стоя на четвереньках, медленно поднял голову. Сквозь призму грязных длинных волос и пелену слёз от дикого кашля, Малюта был размытым, но недовольство и напряжение на его лице Фёдор всё равно сумел уловить.       — Царь…       У Басманова всё похолодело внутри, а потом все вокруг резко стало таким ярким, ударило по глазам. А после Фёдор провалился во тьму.