блаженный.

      Громкие хлопки по лицу заставили щеки Фёдора гореть. Это и привело его в чувство. Это и ушат студёной воды, вылитый на него Матвеем Хомяком. Фёдор слегка приподнялся на локте и скривился от холода и боли по всему телу. Даве пересохшие губы растянулись и треснули, пуская тонкую струйку крови по подбородку.       Его вновь вернули в сознание, а он уже готов был дверь адову отворить. Да и не видел Фёдор более смысла продолжать бороться — с ума не сойти, на свете этом задержаться. Ежели Иван Васильевич дух испустил от проклятия того — есть ли смысл продолжать жить? Жениться, детей наплодить, служить царю новому? Учиться жить без Ивана.       Басманов-Плещеев не был из тех, кто зацикливается на предмете своих сильных чувств, но и смысла жить без Грозного не видит. Он ведь совсем недавно нашел его, и не может вновь потерять.       — Эй, юродивый, — Григорий Лукьянович за подбородок приподнял бледное лицо Басманова, на котором единственной краской были багрецовые от ударов щеки. — Напугал меня, птьфу. Думал, в пеклище отправился раньше сроку.       Фёдор негромко простонал и медленно отвернулся, давая понять, что неприятно ему, коли держат так. Так мог только Иван его держать. Ибо не было в этом жесте пренебрежения и показа власти своей, а только нежность.       — Царь… — Фёдор запнулся и схватил ртом воздух раз, второй, третий. Не мог слово это мерзкое заставить себя произнести. Неправильное слово, — умер?       Скуратов сплюнул на пол без слюны и перекрестился, а после отвесил Фёдору оплеуху. Не сильную, но ослабевшее без еды и воды тело, измученное регулярными пытками, не было готово к отпору. Голова дернулась, словно у куклы тряпичной, а после разразилась такой болью адовой, словно черти вонзил в мозг сотни и тысячи раскалённых игл.       Изо рта Басманова вырвался приглушенный протяжный стон боли.       — Окстись, окаянный, — Скуратов встал и поправил подол своего кафтана. — Думай, что говоришь, не то беду накличешь! В себя пришел государь.       Басманов вскинул голову, смотря на Скуратова снизу вверх аки собака побитая и растянул губы в неверящей улыбке. Живой. Господи, живой. Голова заныла с большей силой, но Фёдору было всамделишне всё равно, ведь Иван пришел в себя.       — Со мной пойдёшь. Царь бредит, тебя, туесу, кличет. И сдался же ты ему? — причитая, Скуратов махнул рукой, чтобы Хомяк поднял Фёдора на ноги. — Есть царь отказывается, донеже тебя не увидит. Ух, как пить дать приворожил Ивана Васильевича, ух приворожил, охальник.       Григорий Лукьянович продолжал причитать и охать, сотрясая кулаками воздух и понося Фёдора, на чём свет стоит, но знал юноша, что не со зла это. Что рад Малюта до потери сознания, что государь его любимый к народу воротился. Да и страшно, когда Малюта добр и ласков, а ежели ругается — хорошо всё.       Басманов, изо всех сил держась ослабевшими руками за плечи Хомяка, старался передвигать ногами, поспевая за Матвеем и Скуратовым. Каждый шаг отдавался резкой болью в суставах, пояснице и груди. Пальцы дрожали, и он цеплялся за Хомяка обеими руками, в то время как Матвей аккуратно держал его одной рукой за руку, а второй за туловище.       — Мотька, я сейчас упаду, — негромко отозвался Фёдор, шепча куда-то в плечо Матвея.       Хомяк растерянно остановился, бросил взгляд на неторопливо удаляющегося Григория Лукьяновича, а после подхватил Басманова-Плещеева на руки аки девицу на свадьбе и быстро начал догонять начальство.       Фёдор закрыл глаза, покрепче обхватил чужую шею и уткнулся в грудь носом. Даже через плотно закрытые веки яркое зимнее солнце жгло привыкшие к темноте глаза. Холодный, совершенно ледяной февральский воздух лизнул полуголое тело Фёдора, облачённое лишь в порты и тонкую нательную рубашку, заставляя затрястись от холода. Недовольно простонав, Фёдор посильнее зарылся лицом в кожух Хомяка, чтобы спрятаться от света и холода.       — В баню его сначала надо, — скептично окинув взглядом трясущееся от холода тело Басманова заключил лекарь.       Онуфриевна активно закивала.       — Ежели царь увидит аже вы с Басмановым сделали — его удар хватит. Да что там царь! Меня сейчас апостол Пётр к себе призовёт — вы до чего ребёнка довели? Гришка, пёс ты блудливый, он юнец совсем, а ты его…       Скуратов рыкнул и дёрнулся к Басманову, но тот спрятался за широкой спиной Хомяка, словно за каменной стеной.       — Он царя отравил, а ты его жалеть удумала?       — Не травил я! — так громко, как только позволяли лёгкие, крикнул Фёдор, вкладывая в эти слова всё свое отчаяние.       — Правильно, не травил, — согласился Скуратов. — Проклял!       — И не проклинал!       Старик Михеич поднял руки вверх и отвесил подзатыльник сначала Скуратову, а после Басманову, заставляя перепалку прекратиться.       — Не травил он. И не проклинал. Мы с Марфуткой вообще думаем, — он огляделся по сторонам, а затем наклонился вперёд и произнёс почти шепотом, — что это Федьку хотели отравить. А царь просто первым за кувшин взялся. Не думал, верно, что государь в опочивальню фёдорову пожалует и пить там будет.       Фёдор вздрогнул, выглядывая из-за матвеевого плеча. Пальцы впились в его плечи, но Хомяк даже не шикнул. Неужто так ослаб Басманов?       — Что ж это значит, — едва выговорил Фёдор пересохшими губами. — Иван Васильевич вместо меня яд принял? Это я там должен…       Красивое, хоть и грязное, побитое, лицо исказилось в гримасе плача, но слёз не было — все вытекли, покуда в подвалах скуратовых сидел.       — Так, всем цыц, — Онуфриевна взяла под локоть Фёдора, недобро зыркнув на собравшихся вокруг Басманова мужчин. — Вы — по делам своим разошлись, а ты, — старуха посмотрела на Басманова, — раз ходить снова можешь, топай в баню. И есть у тебя не более семи минут, не то царь снова в беспамятство голодное упадёт — не вытащим.

***

      Кто бы мог подумать, что Басманов-Плещеев так рад будет чистому телу. А как же приятно на кожу натягивать тёплую, только что выстиранную рубаху. Ах, как скользит хлопок по нежной коже. А пахнет как!       Вдохнув полной грудью, Басманов сделал первый небольшой шаг, торопливо направляясь к царской опочивальне. Отогретое в горячей воде тело ломило не так сильно, да и перекусить ему дали, доколе он мочалкой синяки свои тер. Но не потому нёсся ланью ужаленной, что тело болеть меньше стало. А потому, что Иван его кликал.       Фёдор и так потратил много времени на то, чтобы выбраться из Скуратовской пыточной, принять баню. Он не мог больше ждать. В царские покои Басманов не зашел — влетел. Даже не кивнул приветственно царевичу Ивану и Марии Темрюковне, а сразу же бросился к кровати царской, на которой полусидел обессиленный Иван.       Государь выглядел плохо. Видел Фёдор, как тяжело давался ему каждый вздох, но Иван Васильевич поднял ослабевшую руку и едва улыбнулся, завидев Басманова.       — Иван! — Фёдор неуверенно взглянул на приподнятую руку, на секунду задумываясь, а стоит ли ему вот так в открытую прикасаться к государю, на глазах у жены и сына. А потом всё-таки упал на колени подле кровати и сжал обеими руками горячую царскую руку. — Иван. Ванечка…       Напряжение повисло в комнате валуном огромным. Чувствовал Фёдор спиной недовольство на лице семьи царской, отвращение. Чувствовал страх и негодование Григория Лукьяновича. И удивление Онуфриевны с Михеичем.       Ваней назвал Басманов государя, а ведь и имени его произносить не должен. В глаза царю только по имени-отчеству можно, да и то не всем, а по имени — лишь жене. Но чтобы Ванечкой кликать…       Фёдор приложил раскрытую государеву ладонь к щеке своей, позволяя царю щеку поглаживать. Соскучился по нему государь. А Фёдор лишь крепче прижимал к себе ладонь, то и дело поцелуями, от слёз влажными, руку покрывая. Задрожали плечи, Фёдор зажмурился, скривился.       Грозный поднял уставший взгляд на Скуратова и медленно моргнул. Григорий Лукьянович понимающе встрепенулся и, хлопнув в ладоши, замахал руками.       — Оставьте царя, — он выпроводил сначала Онуфриевну с Михеичем, а затем повернулся к царице с царевичем. — Покой государю нужен, оставим, Мария Темрюковна, залишем в тишине.       Царица вскинула голову гордо и совершенно недобро стрельнула глазами чёрными. Казалось Фёдору, что недоброе есть что-то в жене царёвой, злое. Но, быть может, это из-за лица её смуглого, нрава восточного.       — Покой, как же. Икъэрарынчъагъ, — выплюнула царица, стремительно покидая царёвы покои и уводя за собой семилетнего Ивана Иоанновича.       Иван Васильевич, как только за последним уходящим закрылась дверь, посильнее сжал ладошку Фёдора и слегка потянул к себе.       — Иди сюда, Федя, иди ко мне.       Басманов послушно вскарабкался на царскую кровать и забился под бок к царю, неотрывно держа его за руку.       — Поесть, царе, — сквозь икоту выдавил из себя Басманов, — тебе нужно поесть.       Грозный свободную руку поднёс к телу Фёдора и медленно задрал рубашку. Басманов не рискнул перечить, даже понимая, что сейчас будет. Отодвинутая ткань обнажила синяки, кровоподтёки и раны на теле Фёдора, а тот лишь слегка улыбнулся и взял вторую руку Ивана, не давая смотреть.       — Малюта.       — Хорошо все, Ванечка, видишь. Я здесь, теперь я здесь. Никуда не уйду. Ни Малюта меня не заберёт, никто окромя тебя, царе.       — Очень больно?        — Отнюдь, царе! Хочешь, спляшу? Не больно мне.       Иван Васильевич потянул Фёдора на себя. Басманов, свернувшись в комочек, уложил голову на царскую грудь и покрепче обнял его. Они лежали в тишине, и только тяжелое дыхание Ивана и тихие всхлипы дрожащего Фёдора разрезали вечернюю тишину.       — Они думают, что я на тебя порчу наслал, — совсем тихо произнёс Федор, прерывисто вздыхая.       — Знаю.       Басманов резко поднял голову и посмотрел на царя, поджимая губы, от чего излюбленные Иваном щёки стали ещё больше.       — Ты ведь так не думаешь?       Басманов сел на кровати в позу лотоса, неверяще смотря на государя.       Грозный молчал, и с каждой следующей секундой тишины что-то внутри Фёдора умирало. Быть не может, чтобы царь думал, что Басманов способен на такое. Выходит, зря он в подвалах пыточных руки на себя не наложил, держался, чтобы царя вновь увидеть. А царь думает, что Фёдор проклял его.       — Вань? — вкрадчиво шепнул юноша, затаивая дыхание, чтобы вновь позорно не разреветься аки девка колхозная. — Ваня… Ванечка, я умру за тебя. Я убью за тебя. Но ты правда думаешь…       Грозный тяжело вздохнул и снова потянул на себя Фёдора.       — Я думаю, что тебе стоит успокоиться. Не думаю я, что ты меня отравил. Думаю, что тебя кто-то со свету свести пытается, — Иван уложил голову Фёдора на своё плечо, обнимая так крепко, как вообще может обнять такой ослабевший человек. — Полежи со мной недолго, Федя. Полежи.       Фёдор обхватил плечи Ивана, ногу на него закинул. Почти всем телом к Грозному прижался. Знает, что нравится государю, когда Басманов так ластится. Государь важным себя чувствует, нужным. Чувствует, что есть у него Фёдор, только к нему принадлежит.       — Нравится мне, когда ты Ванечкой меня кличешь, — в полудрёме произнес Иван, оставляя на лбу Фёдора нежный поцелуй, а после провалился в беспокойный сон.       Уткнулся носом острым Фёдор в горячую шею государеву и крепко зажмурился, дыша любимым запахом. Соскучился. Испугался, что более не увидит любимого, не прикоснётся.       В подвалах пыточных кошмары ночами мучили — сознание упорно подсовывало царя, бледным изваянием в гробу деревянном лежащего. С щеками впалыми, тёмными глазами в пустоту смотрящими. Но вот же он, Иван, рядом лежит, дрожащее от волнения и переживания тело юношеское к себе прижимает. Плохо государю, но Фёдора успокоить пытается. Показать хочет, что всё хорошо, что справится Иван Васильевич. На ноги снова станет. Назло всем недругам и заговорщикам.       От этого сердце Фёдора лишь больнее сжимается. Чувствует, что Иван беспокоить Басманова не хочет. Показывает, что любит; всем сердцем своим черствым любит.       И Фёдор засыпает, всё так же крепко к Ивану прижимаясь, под тихий шепот своего имени. Феденька.