— Как он может так со мной поступать? — Он мне ничего не должен. — Я спас ему жизнь. — Это было только мое решение. — Я пожертвовал самым дорогим, чтобы спасти его. — Он меня об этом не просил. — Он говорил, что любит. — Говорил.
***
Дома оказалось ничуть не легче. Два года прожив в слободе, Фёдор крайне редко появлялся дома. И вовсе не потому, что ему не хотелось утром и вечером проезжать девять верст до своего двора. Дело было в отце и его невероятно грубых словах, сказанных Басманову-Плещееву. По двору ходили слухи об их с царем отношениях. Говорили, что Федор возлюбил царя своего слишком сильно. Называли его царёвой подстилкой и содомитом. В глаза — никогда. Но Фёдор не был глуп. Он знал, что лишь вопрос времени, когда отец, наконец, услышит о своем сыне. «Чертóво отродье» «Грязный содомит» «Не сын ты мне более. Не Басманов» Федор пытался быть достаточно сильным, чтобы объяснить отцу, что он не может контролировать свои чувства. Что лучше так, чем мучиться с болью где-то в районе сердца. Но, найдя Ивана, Басманов потерял семью. И слова «Не возвращайся домой» были той самой причиной, почему Фёдор попросил у царя дозволения остаться в слободе. Пресловутая гордость, которую он получил вместе с боярской кровью. Но тогда он не жалел об этом. У него был Иван. У него было положение, пусть и невысокое, при дворе. У него было все, чтобы он мог продолжать двигаться дальше. Но сейчас, потеряв все это и, что еще хуже, самого себя, Фёдор чувствовал необходимость вернуться домой. Ему нужно учиться жить заново. И дело тут вовсе не в Иване. — Может быть, нам стоит взять Девану? — раздался над ухом голос брата. Фёдор нахмурился. Девана. Сердце предательски сжалось. Ему так невероятно сильно захотелось увидеть эту девочку. Черт, ну конечно, увидеть. Басманов-Плещеев нахмурился и взмахнул отросшими черными волосами, а после сделал шаг вперед, всем сердцем надеясь, что не упадет в этот раз. Нет, не будет он ехать верхом. Калеки ходят — не ездят. И он пойдет. Пора привыкать. — Если ты собрался ныть — можешь взять лошадь. Я хочу идти, — и, не дожидаясь брата, он смело пошел вперед. Ноги предательски проваливались снег и болели суставы, от того что через каждый шаг нога подворачивалась, но Басманов упорно шел вперёд. Дав младшему брату успокоиться — идя позади него — Пётр подхватил его под локоть уже за воротами слободы. Фёдор не мог долго злиться, но и не дал бы себя вести по слободе на потеху всем своим «друзьям». А сейчас, близ леса, он навалился на брата плечом, сжимая руку. — Я не хочу домой, — негромко сказал парень, чуть нахмуривая густые брови. — Отец будет снова злиться и обзывать меня. А я же буду отвечать, ты меня знаешь, — он замолчал, закусывая губу. — Я не хочу расстраивать матушку. Пётр некоторое время молчал, просто держа брата под руку, а после остановился и повернул к себе младшего. — Федь, ты правда думаешь, что отец так мало дорожит тобой, чтобы выгнать из дома во второй раз? Да еще и… — он не договорил это отвратительное слово. Но Фёдор и сам знал, кто он. Калека. Только вот не понимал, почему все близкие так боятся слово это произносить. Не девчонка ведь он какая, может трезво оценивать своё положение. — Мне не нужна жалость, — Фёдор отшатнулся, когда Пётр протянул руку и обрал с лица брата его длинные, мокрые от снега волосы. Эмпатичный Пётр нахмурился. Последнее, чего бы он хотел, — это чтобы его младший, но такой взрослый брат думал, что его близкие его жалеют. Он резко сократил расстояние меж ними и заключил сопротивляющегося Фёдора в объятья. — Мы не жалеем тебя, Федь. Мы сожалеем твоей ситуации. Это разные вещи, и если первое плохо, то второе — хорошо и совершенно нормально. Потому что мы твоя семья, и мы тебя любим***
Первые несколько недель тянулись словно замедленные. Фёдор впервые в своей жизни сидел без дела, что вводило в его состояние апатии и депрессии. Он перестал вставать с кровати и говорить с близкими. Он даже не понимал, зачем продолжает жить. А потом вспоминал, что он — просто слабый трусливый пацан, который никогда не найдет в себе сил и смелости прекратить быть обузой. Но это он тоже смог пережить. Фёдор слышал, как плакала матушка за стеной, умоляя богов послать сыну силы чтобы пережить это. И Басманов-Плещеев, собрав себя по крупицам, убедил себя, что ему не должно быть страшно двигаться в одиночку. Поэтому на следующее утро он попросил мать взять его руку и провести по дому осмотр, чтобы парень запомнил, что и где находится, и не собирал лбом каждый дверной косяк. Он не мог видеть невероятной маминой улыбки, но он будто чувствовал ее каждой клеточкой своего тела. Фёдор стал сильным, чтобы больше не слышать матушкиных слёз. Он подумал, что возможно, просто возможно, боги увидят, что он старается, и сжалятся над ним. И стало действительно легче. Ко времени, когда последние снега сошли, парень уже мог бегать по дому, перепрыгивая лавки, драться на деревянных, а после и на стальных мечах. У него действительно получалось уворачиваться, на слух определяя, с какой стороны ударит. И он даже сам поверил, что у него не всё так плохо. В конце концов, он не полностью ослеп. Он мог различать пятна от предметов, если те были достаточно большие, и мог видеть свет. Он был почти счастлив. Но длинными ночами, когда все спали, Фёдор всё так же забивался меж стеной и кроватью, зажимал рот руками и давился слезами. Потому что каждую ночь химерический образ Ивана Васильевича приходил к нему во сне. Снова был рядом, снова восхищался Фёдоровой красотой. — Федь, — в один из таких первоапрельских вечеров донёсся до Фёдора голос брата, — я могу войти? Басманов-Плещеев подтянул под себя ноги и закрыл рот и второй рукой, стараясь сделать вид, что спит. Никто не должен видеть его в таком состоянии. Это, черт возьми, так унизительно. — Мелкий, я знаю, что ты не спишь. Я вхожу, — Пётр открыл дверь, а Фёдор опустил голову и накрыл ее руками, не желая, чтобы брат его видел. Дрожащих плеч коснулась теплая рука, а после Фёдор почувствовал братские объятья, от чего стало лишь больнее. Ему не нужно, чтобы Пётр приходил и жалел его. Ему нужен Иван. — Расскажешь? Фёдор лишь невнятно проскулил и отвернулся, чтобы ещё больше не разочаровывать старшего брата. Вы только представьте: голобородый, телом и лицом схож с девкой, мужчине зад подставляет, слепая калека. А теперь ещё и ревёт аки та самая баба, на которую похож. Даром что воин хороший, или что умён не по годам. Разве важно это, ежели судят впервую очередь по лицу и поведению? Пётр вышел из братовой спальни и Басманов-младший откинул голову назад, больно ударяясь макушкой о стену. Он хотел, чтобы Пётр оставил его в покое, хотел, но почему же стало лишь хуже? Выламывая длинные пальцы и кусая губы, Федор вновь уткнулся лбом в колени, стараясь дышать глубоко и тихо. Кровь в ушах так стучала, что вновь раздавшийся над ухом голос старшего брата заставил Фёдора чуть вздрогнуть. — Федь, я знаю, что тебе сейчас хочется убиться, упиться или удавиться, но одобрить я могу только второе, — он сел на холодный пол около брата и поставил меж ними кувшин с медовухой, а после вытянул ноги. Фёдор растерянно посмотрел на спокойно сидящего и смотрящего в другую сторону Петра, а после дрожащими руками взял кувшин за пузико и сделал глоток прямо из него. Горло неприятно обожгло — не часто пил он такие крепкие напитки — а после по телу словно волной прошлось тепло, попадая в каждую клеточку. На языке остался приятное послевкусие с мёда. — Я скучаю, — через несколько минут тишины, наконец начал Фёдор. — Днём все хорошо, правда хорошо, я почти не вспоминаю о слободе или Иване, но ночь будто проклята, понимаешь? Я честно стараюсь быть сильным, Петь, но меня будто разрывает. Иной раз кажется, что помру сейчас. Тоска это, или я просто дурень, а может, все вместе, но оно душит и разрывает меня изнутри. И я сейчас говорю в самом прямом смысле. Фёдор резко повернул голову и аккуратно положил ладонь на грудь брата. Провел от ключиц до самого низа. От холодных пальцев живот Петра дернулся, но он не убрал замеревшую внизу руку Фёдора, а лишь ожидал продолжения. — Тут болит, — горячо прошептал парень, — понимаешь? Все это так сильно болит, что мне хочется вскрыть себя, чтобы просто прекратить это. Фёдор резко одернул руку, а после принял свое прошлое положение. Они снова замолчали. Петр хотел узнать больше, чтобы просто знать, как помочь брату, а Фёдор хотел рассказать, чтобы стало легче. Но они оба молчали, боясь показаться навязчивыми. — Ты виделся с ним? — Петр повернул голову и коснулся холодных пальцев парня. — Я имел ввиду… — Я знаю, что ты имел ввиду, — отмахнулся Фёдор так резко, что ударился кистью о стену. — Нет. Я пытался попасть к нему. Но там такие ужасно большие ступеньки, знаешь. И если у меня получалось подняться, то я потом все равно летел вниз. Я устал падать, — Фёдор замолчал, но ненадолго. — И пытался схватить его за платье, когда он мимо проходил, но оно так просто выскользнуло. Это был раз. Потом я вспомнил, что у меня тоже есть гордость. Федор рассмеялся. Так хрипло и тихо, что Пётр даже испугался, но смех прекратился так же резко, как и начался. Басманов-младший откинул голову назад и упёрся невидящим глазами туда, где, по его мнению, был стык потолка со стеной. — В конце концов, я отдал свои глаза за его жизнь. Могу я надеяться после такого на чёртово «спасибо» и немного уважения, — прорычал он, а после аккуратно протянул руку. Когда пальцы наткнулись на холодный кувшин, Федор резко притянул его к себе и сделал два больший глотка, еле сдерживая кашель и тошноту. А Пётр всё это время сидел с глазами полными ужаса, впервые радуясь, что брат его не видит. — Ты колдовал! — несдержавшись выкрикнул парень, а после понизил голос и прошипел. — Ты ведь знал, что придется платить! Знал, что будет тяжело! Фёдор кивнул, пожал плечами и слегка улыбнулся. — Конечно я знал, глупый. Условием сделки было отдать что-то самое важное для меня, в обмен на жизнь Ивана. Петр повернул к себе брата, крепко держа его за щиколотки, и не давая отвернуться. — Почему глаза? — спросил Петр, но вопрос пришлось разширить, когда густые темные брови изогнулись в вопросе. — Почему глаза, а не лицо? Мне казалось, ты лицо свое пуще всего на свете любишь. Фёдор негромко рассмеялся и утвердительно кивнул. — Люблю, Петь. Но глаза больше. Иван постоянно выделял их. Ну, знаешь, нравились они ему. Говорил, что в купе с внешностью моей восточной и лисьим разрезом глаз, цвет их ещё краше, — грудь снова сдавило спазмом. Пётр видел, как слегка исказилось лицо Фёдора, как дрогнули плечи. Но потом его самый сильный мальчик снова выпрямился, загоняя ту боль поглубже. — И он так часто хвалил их, что я сам начал верить, что они прекрасны. Понимаешь? Петр хотел было открыть рот, но младший резко встал и упёрся рукой о стену, чтобы не потерять равновесие. — Не хочу более о том говорить, — негромко сказал юноша, тихо шаркая к своей постели. — Нужно спать идти. Полночь, должно быть, уже. Взяв кувшин, Пётр послушно встал и направился к выходу, когда неуверенный голос брата вновь его остановил. — Петя? — Фёдор стоял к нему спиной, опустив голову и чуть повернув ее в бок. — Ляжешь со мной сегодня? Я не хочу быть один.