Глава 7 Перемены. Изменения в отношениях
Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Публий Овидий Назон
С наступлением утра уже весь хребет Цанцюн был в курсе необыкновенных изменений личностного статуса сразу двух пиковых лордов: один оказался женщиной, а другой — омегой. Хотя новость о Шэнь Цинцю затмила собой первую. Подумать только, в их секте появился омега! Все были возбуждены от одной этой мысли, и в любом уголке учебного заведения царил небывалый ажиотаж. Вот только личность оной несколько смущала всех и каждого… Они всё ещё не могли поверить в услышанное. Все уже давно привыкли видеть повелителя пика Цинцзин в самом худшем свете — как чрезмерно амбициозного, слишком алчного до конкуренции и не терпящего чужого превосходства завистливого подонка, который не выносит никого талантливее себя, будь то его собрат или же ученик, да ещё и редкого распутника, что целыми днями шляется по борделям и не чурается приставать даже к собственным ученицам; тем, кто не по праву занимает высокое положение лорда и только позорит их благородное общество великой секты; мерзавцем, что смог занять свой высокий пост, лишь удачно обманув своего предшественника, а продолжать удерживать — сугубо по причине слепого фаворитизма нынешнего лидера секты. Могут ли быть характеристики хуже? Что ещё более важно, об этом известно буквально всем в Цанцюне — будь то старое или молодое поколение представителей секты. Откуда им всем так доподлинно было известно обо всём этом? По правде, никто этого не знал. Эта информация просто издавна была доступна всем, имеющим уши. Она всегда гуляла по секте. Это просто было общеизвестным фактом. А раз все знали, то слухи уже не могли быть просто слухами, правда же? Зерно истины всегда присутствует во всех сплетнях. Тем более, что даже пиковые лорды были согласны с этим мнением. Хотя в обществе и среди других заклинателей у него добрая слава. Всё же пик Цинцзин — особое место, и быть его повелителем очень престижно. Лорд этого пика не простой заклинатель: он ещё и учёный номер один мира, одинаково в совершенстве владеющий всеми отраслями как науки, так и искусства — мастер в своём самом сложном средь всех двенадцати вершин деле; при этом он ещё и высший стратег и верховный командующий всеми боевыми силами такого могущественного монстра, как секта Цанцюн; кроме всего прочего, ещё являясь величайшим среди всех лордов двенадцати пиков знатоком демонических тварей и другой нечисти. Разумеется, столь возвышенная личность достойна всей той блистательной славы, почёта и уважения, которыми пользуется повсеместно, количество которых ничуть не меньше, чем у Бога Войны Байчжань или достопочтенного лидера секты, если не больше. Другое дело, достоин ли этот подонок Шэнь Цинцю занимать это привилегированное положение. Нет, его всеобъемлющие фундаментальные знания и умения никто не отрицал так же, как не сомневался в его многочисленных талантах, а его острый аналитический ум истинного учёного и стратега был и того повсеместно признан, но вот сама его личность… низший из низших. Его нравственность не выдерживала никакой критики. А ведь именно добродетельность и мораль — главные необходимые критерии оценки как человека в целом, так и заклинателя в частности. Так как же вышло, что этот недостойный альфа внезапно превратился в благородного омегу, которые общепризнанно считаются жемчужинами общества? А как же их осведомлённость о его подлой личности и низменных страстях? Это всё было одним большим недоразумением? Этого ведь быть просто не может!.. Наверное, ложна информация о его новой сути. Подогреваемые этими измышлениями, обитатели всех двенадцати вершин спорили ещё ожесточённее, выясняя между собой, какое из мнений об этом печально известном лорде верное, а какое — фальшиво, всё с большей лихорадочной любознательностью ожидая прояснения новой информаций, чтобы понять, что достоверно, а что нет. Раз уж обоих лордов теперь можно было так удобно найти в одном месте, народ всё стекался и стекался, чтобы своими глазами убедиться в достоверности слухов. Хотя позволить себе такое могли лишь пиковые лорды и другие старейшины Цанцюн Шан. Адептам же ничего не оставалось, кроме как отслеживать новости. Это, конечно, не касалось учеников самого Шэнь Цинцю. Они могли узнать всё с первых рук — своего главного ученика, что не мог не быть в курсе дела. Уж если что-то значимое происходило у них на пике — тот всегда был проинформирован. Ребята собирались расспросить его, как только увидят. Также у них был шанс на уроках тем же днём собственными глазами увидеть своего Шицзуня и убедиться самим. По этой причине сегодняшнего занятия все ждали с особым нетерпением, так, словно в последний раз видели учителя целую жизнь назад, а не буквально вчера. Ожидание учеников скоро окупилось. Лорд пика Цинцзин появился в сопровождении Мин Фаня, который следовал позади на один шаг. Шэнь Цинцю сразу же подошёл к преподавательскому месту, элегантно уселся и приступил к проведению лекции, проигнорировав горящие любопытством взгляды учеников. Урок шёл своим ходом. Ребята с трудом заставляли себя усмирить интерес и сосредоточиться на занятиях, не позволяя себе ерзать, что непременно вызовет гнев Шицзуня. Они лишь изредка недоумённо переглядывались. Вся проблема была в том, что, даже видя своего учителя прямо перед собой, никто не мог определить его принадлежность к тому или иному полу. Причина же заключается в следующем — с одного взгляда, точнее нюха, определить такое могут только альфы или же сами омеги. У них на пике Цинцзин только двое альф — Мин Фань и почивший недавно Ло Бинхэ, а единственная омега не только на пике, но во всей секте — это сам Шэнь Цинцю, если, конечно, слухи правдивы. Все остальные ученики — беты или девушки. Последние же, как не приглядывались к своему учителю, ничего не могли уловить. Шицзунь выглядел точно так же, как и обычно — это в принципе было единственным заключением, которые они могли вынести. Подобный вывод вряд ли мог быть хоть сколько-нибудь полезен или информативен. Ведь никто же всерьёз не ожидал, что у владыки пика Цинцзин за ночь вырастет вторая голова или что-то в том же духе… Тут ни о каких внешних изменениях с самого начала не было речи. Теперь же все ученики, полные томительного нетерпения, ожидали окончания урока, как совсем недавно ждали его начала, чтобы воспользоваться возможностью подробно расспросить своего старшего шисюна. Однако их надежды обратились в прах в тот момент, когда по завершению занятия Мин Фань сразу же подорвался и последовал за их почтенным наставником так же, как сопровождал и утром. Затем они рассчитывали пересечься с ним чуть позже. Однако и тут не срослось. Мин Фань неотлучно крутился неподалёку от Шицзуня: следовал за ним буквально по пятам, стоило учителю вознамериться куда-то пойти, в остальное время основательно прописавшись где-то вблизи обиталища наставника явно с его молчаливого согласия. Туда же без дела идти никто не осмеливался. Одна только Нин Инъин, как признанная любимица учителя от лица всей группы, взяла на себя миссию парламентёра — пойти к бамбуковому домику встретиться с Мин Фанем и непосредственно расспросить. Когда она подошла, Мин Фань как раз относил поднос, загруженный различными блюдами, в сторону бамбукового домика, и это вызвало лёгкое удивление Нин Инъин. Логично предполагая, обед, должно быть, был предназначен для Шицзуня. Однако ученица прекрасно знала, что тот поддерживал инедию и редко когда притрагивался к пище. А когда такое всё же случалось, он ел либо сладости, что подавались с его любимым чаем, в котором он как раз никогда себе не отказывал, либо что-то простое — навроде лапши, конджи или баоцзы, и то в совсем малых количествах. Мин Фань же нёс целый стол разномастных кушаний, и это было странно, но, поглощённая своим любопытным нетерпением, она выбросила все эти лишние мысли из головы. — Старший соученик, а я пришла к тебе поболтать, — Инъин мило улыбнулась, заступая ему дорогу, со своей обычной беззаботной непосредственностью. Она думала, что Мин Фань, как неизменно в те редкие разы, когда она сама проявляла инициативу пообщаться с ним, с радостью включится в разговор, отложив свои дела на потом или просто позволяя ей идти рядом и бездельничать, пока сам занят работой, однако в этот раз почему-то с самого начала всё пошло не так, и её ожидания не оправдались. — Извини, шимэй, мне сейчас некогда, — бросил он на ходу рассеянно, стремительным шагом продолжая свой путь, даже не повернув голову, чтобы посмотреть на неё, и ни на миг не замедлившись. Нин Инъин застыла на месте, буквально оцепенев. Она не могла поверить, что старший ученик не только не кинулся к ней с энтузиазмом, радостно помахивая воображаемым хвостиком, как это обычно бывало — он её проигнорировал… Это было так необычно. Так непривычно! И чего уж там, очень неприятно… Какое-то странное горькое чувство на миг затопило сердце Инъин, но она быстро справилась с собой, и увидев, насколько далеко Мин Фань успел уйти, пока она занималась самокопанием, побежала за ним, пытаясь догнать. Нагнала она его уже в дверях бамбуковой хижины учителя и, недолго думая, зашла внутрь следом за ним, решив про себя поинтересоваться непосредственно у самого Шицзуня, раз Мин Фань теперь весь из себя такой занятой. Как правило ученикам не разрешалось переступать порог этого дома или даже гулять поблизости, если учитель не вызывал кого-нибудь из них к себе сам. Однако из всякого правила есть исключение — Нин Инъин всегда была вольна поступать, как ей заблагорассудится. Она могла приходить в любое время и частенько даже заходила, не постучавшись. Поэтому ей не казалось странным или неподобающим вот так проскользнуть вслед за Мин Фанем внутрь по собственному почину. Если ей и было несколько не по себе, то по другой причине. После того происшествия она держалась подальше от учителя по настоянию А-Ло. После же — уже по другой. Когда вдруг в одночасье возникли все эти слухи про приставания наставника к ученицам, тем первым днём… Она до сих пор помнила взгляд учителя. Он ей ничего не сказал, но глаза его были полны немого укора и разочарования. Позднее у неё совсем выветрился из памяти и тот инцидент, и даже её истеричная реакция — в последствии она никак не могла взять в толк, почему так отреагировала, но в памяти так и засел полный разочарования, разочарования в ней, взгляд некогда самого близкого человека… и ей было неловко. Стыдно и досадно на саму себя. Поэтому она не осмеливалась беспокоить Шицзуня. Вот уже почти четыре месяца прошло, как она сюда больше не приходила… Только сейчас она поняла, как сильно соскучилась и по этому дому, и по человеку, что здесь живёт, — по их общению. Хорошо, что сегодня она последовала сюда за Мин Фанем: она может показать учителю, что относится к нему так же, как прежде, и прояснить недоразумение, объяснить, что это не она стала источником сплетен, что кто-то другой их разнёс, а она, Инъ-эр, тут не при чём и всё будет, как раньше. Точно! Надо было и раньше так поступить. Почему она этого не сделала? — Шицзунь, этот ученик принёс для вас обед, шишу Му сказал, что вам следует хорошо питаться, — услышала она голос Мин Фаня, что вывел её из её тягостных раздумий. — Пища приготовлена согласно рекомендациям Му шишу и будет полезна. Здесь так же есть порция и для шишу Шана. — Поставь сюда, — Шэнь Цинцю указал сложенным веером в направлении маленького столика в углу комнаты. — Если больше ничего нет, можешь идти и прихвати с собой свою шимэй. Второй раз за день Нин Инъин была ошеломлена. Её явно выставляли вон: Шицзунь даже не повернул голову в её сторону и не удостоил ни единым взглядом — от начала и до конца он обращался и вовсе только к Мин Фаню. Вот только если после неудавшегося разговора с Мин Фанем она чувствовала лишь неловкость и досаду, то сейчас казалось, что весь её мир перевернулся. Если Нин Инъин заходила в домик своего учителя с воодушевлением и полной кипучей энергией, уверенной в себе и своём месте в мире девушкой, то уходила вся потерянная: Инъин поникла, как слишком долго находящийся без живительной влаги комнатный цветок — в ушах стоял странный гул, глаза затуманились от слёз, всё тело будто одеревенело, на подламывающихся ногах она с трудом добрела до выхода. Тем не менее она не забыла ненадолго остановиться перед домом, ожидая, что Шицзунь передумает и позовёт её обратно, или Мин Фань привычно кинется к ней, чтобы самолично проводить, утешая всю дорогу, задабривая сладостями, что носит в мешочке на поясе специально для неё, и многократно обещая поговорить с Шицзунем — замолвить за неё слово. Инъин ждала не меньше десяти минут у порога дома, что когда-то был почти родным, и из которого она только что была изгнана. Однако этого так и не произошло… Точнее, ни того, ни другого. Она обвела окрестности неясным от слёз взглядом, выискивая высокий силуэт старшего ученика, который вышел из дома учителя следом за ней, задержавшись на миг, дабы аккуратно притворить дверь, а затем необъяснимо исчез, чтобы в итоге увидеть: Мин Фань расположился рядом с хижиной учителя в позе для медитации и погрузился в культивирование, явно не собираясь никуда уходить. Он даже не обратил внимание на то, в каких расстроенных чувствах была его самая любимая шимэй… А ведь раньше такое не осталось бы незамеченным для него… когда он ловил каждый её взгляд… Нин Инъин не оставалось ничего другого, как, молча глотая слёзы, в одиночестве побрести прочь.***
Мин Фань всегда был преданным учеником, прилежно и с радостью выполняющим все свои обязанности и любые поручения уважаемого наставника; он был безоговорочно верен своему Шицзуню, которого почитал, как отца… теперь, в ходе недавных откровений мировоззрение и отношение стало меняться на — как мать. В эту пору же он всеми силами стремился, если это возможно, ещё лучше исполнить все распоряжения учителя и помочь создать для него наилучшие условия и комфорт — насколько это вообще в его силах. У каждого альфы в природе были заложены два сильнейших инстинкта — инстинкт охотника и инстинкт защитника. Первый инстинкт, как правило, был направлен на других альф, оказавшихся на его территории. Исключениями были лишь те альфы, кто имел с ним кровное родство, или же те, кто был принят им, как нечто большее, чем кровный родственник. Для Мин Фаня таким человеком был только его Шицзунь. Остальные же альфы воспринимались, лишь как конкуренты или потенциальные соперники. Альфы вообще редко умели ладить с себе подобными, каждый держался за свою территорию и защищал её от возможного вторженца. Такое понятие, как дружба, очень редко встречалось между двумя представителями этого племени. Каждый альфа был очень конфликтным и конкурентоспособным, с трудом переносящим чужое превосходство. Хотя обычно это не приводило к каким-то серьёзным последствиям или вражде. Отношения между собой у них всё же складывались со временем: признание более слабым сильного и подчинение ему, общение на равных, вроде приятельства, или вечная конкуренция, но, как правило, она была мирной. Однако, хотя о таком предпочитали не распространяться по причине большого неудобства, желая скрыть этот неблаговидный факт, бывали такие случаи, когда инстинкты альфы заведомо определяли кого-то, как врага, и если этот другой альфа показывал слабину, то более сильный начинал воспринимать его, как неугодное мелкое препятствие, от которого нужно избавляться, или личную добычу, которую он стремился загнать. И пусть такое происходило очень редко, но именно из-за существования таких прецедентов один из двух основных инстинктов получил такое название. Да, это правда, как правило, отношения между двумя альфами, что не имели каких-то сильных конфликтов изначально, были более или менее мирными. Хоть в альфах очень сильны животные начала, но они прежде всего всё же люди — разумные существа. Тем не менее уникальный инцидент, это всё же инцидент — всё менялось, когда приходил в действие первый основной инстинкт этого вида. Но это было редчайшее явление, поэтому на это удобно закрывали глаза, и даже не в каждом источнике, где можно было найти информацию про альф, такое вообще упоминалось. Конечно, из любого правила бывают исключения. Например, у Мин Фаня отношение к Ло Бинхэ. Он почему-то сразу его невзлюбил. Сам не мог понять почему так. Нет, сначала была ревность, и он объяснял себе своё неприятие ею. Он ревновал шиди к Инъин, которая росла вместе с ним и из-за их общего приближённого положения к Щицзуню была ему ближе всех, в определённом возрасте даже заинтересовав в романтическом плане, но ещё больше он ревновал его именно к Шицзуню, который был самым близким человеком во всём мире культивации, опасаясь, что такой талантливый и симпатичный всем младший может забрать у него статус близкого учителю приближённого или, возможно, ещё и его положение. Тем более, что учитель как-то остро на него реагировал с самого первого мига, и это не осталось незамеченным его самым приближённым учеником. Все считали, что это неприязнь, а после пошедших грязных слухов, что ещё и зависть, но Мин Фань был уверен — тут дело в другом. Даже будь это неприязнь, то у младшего ученика был шанс исправить положение. Неприязнь это всё ещё чувство, и его легко можно обратить в приязнь, если ты способный человек. Главное, что Шицзунь не был к нему индифферентен, как к многим другим ученикам мужского пола. Если бы Ло Бинхэ проявил некую хитрость и изворотливость, на которые, говорят, горазды те, кто выживал сам по себе, он мог бы всё изменить. Однако этот мальчишка оказался ни на что не способным. Он зря волновался. Что касается самого Шицзуня, пусть тот и не говорил словами, но, заметив его смятение, он дал ему так необходимую поддержку — уверенность, что ни его положение, ни место рядом с учителем никто не займёт. И уже совсем скоро этот страх отпустил. Он всегда знал, а теперь получил подтверждение, что для Шицзуня он такой же близкий человек, как и для него самого учитель. Пусть Шицзунь не умел быть мягким и терпеливым ни с кем, кроме немногих девочек, однако Мин Фань всегда чувствовал, что значит для него не меньше, чем Инъин, его самая ближайшая и любимая ученица, а может даже больше. Если он, конечно, себе не льстит. Но теперь со всем знанием насчёт истинной сути наставника он почти со стопроцентной уверенностью может сказать, что учитель всегда воспринимал их двоих — его и Инъин — как своих детёнышей, тогда ещё будучи бездетным, но, тем не менее, несмотря на всю маскировку, всё ещё подвластный инстинктам омеги. Его страхи и опасения отступили, а сам Ло Бинхэ был теперь учеником пика — то есть, частью стаи, на которую по идее он должен был реагировать положительно или в крайнем случае нейтрально. Одна только ревность к Нин Инъин ничего особо значить не могла — потенциальная пара всегда сама выбирает достойнейшего или того, кого считает таковым, если за её сердце борются несколько соискателей. Это для Мин Фаня, как и для любого другого альфы, было ясно и не вызывало каких-то негативных чувств. Поэтому он рассчитывал, что его отношение к шиди наладится, и вражда, которую он ощущал по отношению к нему с самого их знакомства, исчезнет. Однако этого так и не произошло. Для него Ло Бинхэ так и не стал частью их пика. Мин Фань всегда воспринимал его, как чужеродный элемент, считая угрозой. Да, именно — он всегда почему-то видел в нём угрозу. Но угрозой чему могло стать это мелкое недоразумение? Он уверял себя, что это чушь. Но инстинкт упрямо твердил обратное. Мин Фань не мог не следовать гласу инстинктов — в жизни альф инстинкты вообще решали и влияли на очень многое — и старался всячески подавить угрозу своему дому. А второй основной инстинкт альфы — это инстинкт защитника, распространяющийся на всех близких: сильнее всего он был направлен на защиту близких женщин и детей, но в особенности — на омег, тем более, если это омега, ожидающий потомства. Стоит сказать, что этот второй инстинкт был даже сильнее предыдущего, можно сказать — основополагающим, потому что даже первый во многом проистекал из него: в первую очередь он изначально, по своей сути, был направлен именно на омег и проявлял себя с самого раннего возраста. Альфа всегда стремился защитить близкого омегу, что был частью его семьи или по-другому — стаи. Шицзунь сейчас был в положении, к тому же ожидая не одного, а нескольких детей, в то время, как сам был слаб здоровьем и нуждался в поддержке, его альфы же не было видно на горизонте. Поэтому именно он, Мин Фань, должен был взять на себя обязательства по защите и обеспечению всем необходимым для человека, что был для него второй матерью, тем более, что на их пике он теперь был единственным альфой. Это была его ответственность, и он во что бы то ни стало обязан был заботиться о своём Шицзуне, как можно лучше. В приоритете был Шицзунь и его нерождённые дети, поэтому всё остальное, в том числе и Нин Инъин, отошло на второй план в сознании Мин Фаня, целиком посвятившего себя своему долгу.***
Когда Нин Инъин вернулась, её обступили шицзе и шисюны, выжидающе заглядывая в глаза. Никто не ожидал её такого скорейшего возвращения, обычно, когда она ходила в бамбуковую хижину, то оставалась там подольше, однако в этот момент ни один из обитателей пика Цинцзин не стал греть голову такими размышлениями — всем не терпелось узнать, какие новости удалось раздобыть принцессе их пика; уж в том, что она располагала информацией по этому животрепещущему вопросу, никто не сомневался — если не Мин Фань, то сам учитель рассказал бы ей. Общеизвестно: эти двое ни в чём ей никогда не отказывают и всегда во всём потакают. А иначе как девушка, не обладающая ни исключительным умом, ни значимыми талантами, ни даже усидчивостью и особым прилежанием, могла занять такое положение на их пике? Особенно на их пике. Она любимая ученица их уважаемого наставника — вот и весь сказ. Потерянная в своих горьких мыслях Инъин и сама не заметила, как вернулась обратно — ноги сами её принесли привычным маршрутом в маленький садик позади двух общежитий. Не успела она ступить на эту территорию, как её в мгновение ока окружили соученики. У Нин Инъин, заметившей все эти пристальные вопрошающие взгляды, появилось непреодолимое желание развернуться и убежать. Она давно привыкла быть в центре внимания: с тех пор, как поступила в секту и стала адептом пика Цинцзин, разве когда-либо было по-другому? Она была избранной ученицей Шицзуня с самого первого дня, поэтому неудивительно, что её положение на пике было особенным. Девушки всегда окружали её, как фрейлины свою королеву, а мальчишки — как рыцари свою принцессу и даму сердца, и это было нормально и совершенно обыденно. В такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде — легко и привольно. Но только не сегодня… Отчего-то было слишком неловко, и ей было неудобно взглянуть другим в глаза. На сердце было тяжело, а голова оказалась забита другими мыслями — безрадостными, как и весь этот день… как все дни с тех самых пор, когда она решила прислушаться к словам Ло Бинхэ. И чего ей вздумалось его слушать? Что она получила с этого. Сам А-Ло её покинул и вряд ли теперь когда-нибудь куда-либо вернётся, Мин Фань её игнорирует, а учитель отверг. Не хватало, чтобы ещё и соученики от неё отвернулись… Что она сделала не так? Неужели учитель думает, что это она распустила те грязные слухи?.. Но она тут не при чём… Это сделал кто-то другой. Инъин никогда бы не стала сплетничать о делах пика и уж тем более об учителе… Это недоразумение! Нин Инъин вдруг почувствовала себя такой оскорблённой и несправедливо обиженной, что хотела жаловаться о своём горе и огорчениях хоть небу, хоть земле. Да от таких обид даже Доу Э не страдала! Как учитель вообще мог поверить в такое?! С тех пор, как Инъин учится на пике Цинцзин, её так ещё никогда не унижали. Она никогда бы не могла поверить, что человеком, кто будет так жесток к ней, окажется Шицзунь… Разве он не всегда был добр к своей Ин-эр? Так что же изменилось?.. Хоть поэму пиши — «Тронувшая Небо и Землю обида Нин Инъин». Интересно, если, как и в известной драме, летом снег пойдёт, учитель поймёт, насколько ошибочными были его суждения, и сколь несправедлив он был к ней? Сейчас, к слову, подходящее время года… Некоторое время Инъин, задрав голову для лучшего обзора, с надеждой смотрела на небо: а вдруг и правда снег пойдёт? Но, понятное дело, её ожидания оказались тщетны. В безмятежной лазурной синеве не было видно даже намёка на облака, что уж говорить о дожде и тем более снеге… От огорчения Инъин даже топнула ногой, посмотрев в бездонную совершенно безоблачную вышину, которая так бессердечно не желала свидетельствовать о её полной невиновности, с обвинением во взгляде. Обида на учителя, противного Мин Фаня, и даже небеса переполнили её грудь так, что было почти невозможно вздохнуть. С каждым мигом возмущение и едкая злость в её сердце лишь разрастались, разгораясь, как пожар. Ей, Инъин, нанесли незаслуженную обиду. И кто бы мог подумать, что сделали такое самые близкие люди… Слёзы уже заполнили глаза, когда она вдруг вспомнила, что здесь не одна. В то мгновение, когда она встретилась глазами с испытующими взглядами соучеников, всё возмущение потухло, как загашенный суровым ветром маленький костерок на снегу, а слёзы высохли, не успев пролиться. — Что же удалось выяснить Нин шимэй? — спросила с нетерпеливым любопытством во взгляде самая порывистая и несдержанная из учениц. — Ребята… тут такое дело… Инъин ничего не удалось выяснить… — с трудом заставила себя проговорить эти слова Нин Инъин. — Ох, вот как… — протянула говорившая ранее ученица трагическим шёпотом. — Какая жалость. А мы-то так надеялись. — Что-то шимэй слишком быстро вернулась. Ведь обычно, когда она ходит к Шицзуню, это занимает какое-то время. Не случилось ли чего? — спросил уже один из парней заботливо. — Да нет, ничего такого, — слова шисюна заставили Инъин вспомнить о произошедшем, о её недавней обиде, и она вновь взгрустнула. Посмотрев на неё внимательно и увидев её такой непривычно поникшей и со скопившимися в уголках глаз слезами, сложив воедино её быстрое возвращение да в таком состоянии, одна из девушек, внезапно подумав о чём-то, спросила с явно ощутимой насмешкой в голосе: — Нин шимэй, уж не выгнали ли тебя случаем? При этих словах Нин Инъин дёрнулась, как от удара, без слов подтверждая предположение своей шицзе. Так ткнув пальцем в небо, Ли Шуаншуан попала в яблочко. — Соученики, у меня для вас такая новость, вы не поверите! — крикнула на бегу ещё одна из девушек, доселе отсутствующая среди этого спонтанного собрания молодёжи отдельного пика, успешно отвлекая в этот момент всё внимание от Нин Инъин. — Что за новость? — Ну же не томи, может хоть ты порадуешь нас новостями. — Неужели шицзе удалось что-то узнать про Шицзуня и его настоящую природу? Все ученики полностью потеряли интерес к Нин Инъин и единым порывом повернулись в сторону новоприбывшей Фу Сяньван. — Лучше! Но и это тоже, — с трудом проговорила молодая девушка лет девятнадцати-двадцати, хватаясь за бок и дыша урывками. — Дайте только отдышаться. — Вот, шицзе, присаживайся, — указал один из учеников на скамейку рядом, и сразу несколько ребят кинулись к ней, чтобы поддержать и довести до неё. Всем просто не терпелось услышать её потрясающие новости, которыми она, не успев появиться, уже всех заинтриговала. — Я только из Цяньцао. Вы же знаете, главный ученик пика целителей — мой жених, — начала она, чуть придя в себя от сумасшедшего бега, с лихорадочно блестящими глазами от знания такой великой новости, которой пока на всём пике обладала только она одна, и ей не терпелось поделиться ею со всеми. — Так вот, от него я такое узнала! У соучеников Фу Сяньван глаза горели от предвкушения пикантной сплетни ничуть не меньше, чем у неё самой. Даже Нин Инъин подошла ближе и прислушалась. Фу Сяньван впервые была в центре такого повышенного внимания, что ей очень льстило. — Какое такое, скажи наконец! — хором вскрикнули несколько ребят, не выдержав такой таинственности. — Хорошо, хорошо, скажу, как есть, — рассмеялась она, посчитав, что достаточно сумела нагнести атмосферу и завладеть всеобщим вниманием. — У Шицзуня скоро будет ребёнок, он в положении. Так что слухи о его омежьей природе подтвердились! А Шан шишу теперь будет жить на Цинцзин, как одна из двух представительниц женского пола среди лордов пиков, и помогать учителю в период беременности. После этой новости среди учеников поднялся настоящий гвалт. Они долго не могли успокоиться, так и эдак размусоливая такие скандальные новости. Когда немного шум утих, Ли Шуаншуан повернулась в сторону Нин Инъин, которая была в таком состоянии, словно земля ушла из-под ног, и сказала с неприкрытой ехидцей, отпечатавшейся как на лице, так и в голосе: — Помнится, по вине некоторых по всей секте распространились слухи о том, что учитель грязный человек, который пристает к своим ученицам. И каково это получить вдруг такие новости? Наверное, у кое-кого сейчас лицо горит от стыда… В этот момент все повернулись в сторону Нин Инъин, снова вспомнив про её существование. Но вот взгляды, которые обратились на неё, совершенно не походили на те, что были прежде. — Всё не так. Это не я… — голос пресёкся от обуревающих её чувств, но она попыталась хотя бы немного взять себя в руки и объяснить, что это ошибка. — Инъин никогда бы не… Но закончить ей было не суждено, её перебила Ли Шуаншуан: — Да? Тогда откуда это всё взялось. Помнится, шиди Ло говорил про то, как ты жаловалась ему на учителя. Отсюда и пошли все слухи. От тебя! Но небо имеет глаза, и шимэй получила по заслугам, ведь учитель больше не хочет её видеть. Общепризнанная принцесса нашей секты, видимо, потеряла своё положение неприкосновенного небесного существа. И поделом. Тем более, что она никогда и не занимала эту позицию по праву, а лишь по доброте учителя и его хорошего отношения к ней, коих Нин шимэй, опять же, оказалась недостойна. — Хуже всего то, что из-за одного гнилого яблока, учитель разочаровался во всех нас, — включилась в этот разговор, точнее выговор или одностороннее нападение, и Фу Сяньван. — Иначе почему помогает ему одна из лордов, у которой и так своих дел навалом, а не кто-то из собственных учениц? Я скажу почему. Наставник потерял своё доверие к нам всем… из-за тебя! — Если бы не действия Нин шимэй, возможно, кто-то из нас смог бы приблизиться к учителю с такой прекрасной возможностью, — пожаловалась с печалью третья девушка. — Но теперь это невозможно. Я жалею, что, доверившись словам шимэй, всё это время держалась на расстоянии от Шицзуня. Но это наша общая вина, а не только шимэй. Нам следовало лучше знать, кому верить в этой ситуации. Это наша ошибка. Слова старшей из шицзе успокоили общее негодование, но взгляды на Нин Инъин не стали добрее, хотя и нашлись несколько ребят, что попытались её утешить. Однако Инъин, отвергнув их добрые намерения, убежала к общежитию, проливая слёзы. С начала своего прихода в секту Нин Инъин всегда занимала самое высокое положение на их пике, даже превосходя по авторитету главного ученика. Но, как и говорили девушки, это положение было ей пожаловано добрым отношением учителя, а не личными заслугами. Инъин не обладала ни особыми способностями, ни высокой культивацией, ни даже какими-то талантами. По правде, она даже в учении не блистала, не имея предрасположенности ни к стратегиям, ни к искусствам, и даже наука была не совсем её… Единственное, что у неё действительно получалось, так это шитье и вышивание… Капля в море из того, что им преподавали, да и то наименее значимое из всего многостороннего учения пика. Она была так бездарна, даже несмотря на время, что уделял ей Шицзунь, и его регулярные личные наставления. Если задуматься честно, то шицзе были правы, её высокий статус никогда не доставался ей по праву. Ни её личные качества, ни происхождение — ведь она не была ни дочерью, ни какой другой родственницей Шицзуню, а лишь одной из учениц — не соответствовали её высокому статусу на пике и не могли обеспечить его. Раньше все соглашались признать её авторитет и главенство, но не потому, что она вся из себя такая замечательная и чего-то достигла сама, а лишь по той простой причине, что учитель признавал её за свою любимую ученицу, осознала, наконец, Инъин горькую правду. Но стоило ей дать маху, а учителю — отказаться признавать её приближённой ученицей, и всё изменилось в одночасье. И многие сразу же показали своё настоящее отношение… Более того, они были рады наблюдать за её падением, была бы возможность, они бы и сами с удовольствием подтолкнули её в спину… Инъин поняла, что в этот день слишком многое изменилось, и как прежде, возможно, уже не будет никогда…