Глава 9 О нежданных гостях и делах прошлого
Настойчивость — очень важный элемент успеха. Если вы достаточно долго стучитесь в двери, вы обязательно кого-то разбудите. Генри Уодсворт Лонгфелло Разум бессилен перед криком сердца. Альбер Камю
Шэнь Цинцю забрался в постель и уже прикрывался одеялом, предвкушая долгожданный отдых, когда вдруг раздался громкий стук в дверь. Он никак не мог взять в толк, кто это может быть? Днём к нему в гости приходили все без исключения. Кому опять неймётся?.. На дворе стоит глубокая ночь. Неужели ему не дозволено получить хотя бы ночной отдых?! Кто в такое время ходит в гости! По идее он должен был встать и принять очередного визитёра — этого требуют все правила приличия, и, если у кого-то другого — например, этого ночного гостя — нет ни малейшего понятия на этот счёт, это не значит, что владыка Цинцзин должен ему уподобляться, он всё же человек воспитанный, а не какой-то дикарь, но… сил уже совсем не осталось. От одной мысли, что он должен встать с постели, когда наконец с удобством в ней устроился — да он весь этот утомительный день только об этом мечтал! — ему делалось настолько дурно, что сразу слёзы на глазах наворачивались. Вот ещё напасть! Чуть что не так и сразу в слёзы. Это какое-то непрекращающееся плаксивое настроение! Сколько не припоминает, Шэнь Цинцю не может вспомнить себя плачущим в свои прошлые дни. Сейчас же он уподобился какой-то впечатлительной малолетней девице, у которой с глаз слёзы не высыхают, готовые пролиться по любому глупому поводу и даже без оного! За последние несколько дней он плакал больше, чем в дни своей глубокой юности, будучи совсем маленьким мальчиком. Плакал больше, чем за всю свою жизнь! Это просто какой-то нескончаемый слезоразлив… Бесконечный водопад слёз, да и только! Ещё немного, и он имеет все шансы утонуть в слезах… И это не такое уж и большое преувеличение. Лорд пика Цинцзин от всего сердца надеялся, что по окончании беременности все эти странные несвойственные ему реакции исчезнут, и всё вернётся на круги своя. В противном случае он отказывается так жить! Поколебавшись, Шэнь Цинцю принял решение, что не пойдёт открывать, а переждёт чей-то такой несвоевременный визит, не вставая с постели. Поразмыслив, он пришёл к выводу, что, кто бы это ни был, ему рано или поздно надоест стучать, и он вернётся к себе. Если принимающая сторона даже не подумает открыть дверь визитёру, любой поймёт, что либо никого нет, либо его не собираются приглашать в дом, так что этот кто-то сдастся и уйдёт. В том случае, если у этого человека действительно есть какое-то дело, то он вернётся в другое — более подходящее время. Решено. Кто бы это ни был, пусть уходит. Шэнь Цинцю в этот день больше никого не принимает! Придя к такому заключению, он нашёл более удобное положение и прикрыл глаза. Однако вскоре Шэнь Цинцю понял, что рано расслабился, — дробный настойчивый стук и не думал прекращаться, становясь вместо этого всё более требовательным: ночной гость оказался на редкость непонятливым. Шэнь Цинцю, снова обдумав этот вопрос, постановил ничего не предпринимать. Пять минут спустя, после прихода этого надоедливого некто, совершенно ничего не изменилось — сил не прибавилось ни на йоту. Стоило только на миг допустить мысль о том, чтобы встать с нагретой уже постели его, и без того измождённое состояние лишь усугублялось. Неизвестный нарушитель спокойствия точно скоро угомонится. Не может ведь такого быть, чтобы кто-то оказался настолько тупоголовым, чтобы стучать в дверь, которую тебе не открывают всю ночь напролёт, правда же? Удивительно, но, как вскоре выяснилось, ещё как может. Это оказался один из тех редчайших моментов, когда его анализ человеческой природы и ситуации в целом дал сбой и абсолютно себя не оправдал. Мало того, что стук даже и не думал утихать, он становился всё требовательнее и громче, казалось, целая стая дятлов старательно долбят дерево своими клювами неутомимые в своём трудолюбии и настойчивости… Насчёт дерева или двери ещё не понятно, но эти дятлы, точнее один конкретный дятел, совершенно бесстыдный и бессовестный надо заметить, уже почти насквозь просверлил голову горемычному хозяину пика. Назойливый гость всё стучал, стучал и стучал… А в какой-то момент началась гроза, и зарядил мелкий противный дождь. Шэнь Цинцю уже почти уверовал, что всё, — на этот раз гость точно уйдёт. Не станет же этот надоедливый субъект продолжать свой сольный концерт ночью в грозу и под дождём, правда же? Одно дело быть неутомимым и непонятливым, но другое — совершенно безнадёжным и непробиваемым. Таких сумасшедших среди знакомых Шэнь Цинцю точно нет. Этот не ко времени пришедший посетитель сейчас точно уйдёт… Он не может не уйти. Очередной сильный стук в дверь развеял это заблуждение. — Да кому так неймётся?! — бурчал Шэнь Цинцю раздражённо в потолок, проклиная свою судьбу. Шэнь Цинцю с головой накрылся одеялом, как никогда преисполненный уверенности (или, возможно, то был лишь самообман?), что ждать ухода этого индивида осталось недолго, надо лишь ещё немного перетерпеть, и упрямства — «посмотрим, кто кого, первым ты сдашься, или я»… Но ни одному из его предположений в этот день не суждено было оправдаться, а упрямство «гостя» не знало себе равных, как уже было видно. Стук и не думал прекращаться ни через минуту, ни через две. Да кого это принесла нелёгкая? Кто это такой непрошибаемый! Если бы у Шэнь Цинцю были хоть какие-то силы, он бы пошёл, нет, побежал открывать дверь лишь за тем, чтобы узнать личность этой примечательной особы, которая просто не могла быть обычным человеком. Уж точно не с такой упертостью. Рокот грозы и шум, производимый этим треклятым нашествием, стали перекликаться между собой создавая убийственную симфонию, и, что примечательно, так называемый гость сумел превзойти непогоду и перекрыть грохот грома… Он просто неподражаем, разве нет?! В этот момент Шэнь Цинцю, до последнего мгновения сопротивляющийся этой мысли, в конечном итоге нехотя, абсолютно не желая того, со всей обречённостью осознал, что нет, этот нежеланный и уже, как стало очевидно, чрезмерно надоедливый, беззастенчиво навязывающийся насилу гость не угомонится, не проявит сознательность и не отступит, да что там: он даже перерыв делать, похоже, не собирается. На это… или на что-то ещё рассчитывать уже не приходится. Совсем. Вся надежда на отдых и хороший сон издохла в муках. Неужели он слишком многого просит? Почему ему не позволяют отдыхать даже ночью в своём же доме и на собственном пике?! Подумать только, какими назойливыми могут быть некоторые представители условно человеческого рода! И где демоны носят эту «шимэй», которая поселилась у него дома вроде как с целью оказать посильную помощь? Насколько Шэнь Цинцю помнит оная помощь включала в себя всевозможное содействие в ежедневных делах, а также участие в любых затруднениях вверенного ей пациента и заботу о его самочувствии, и что примечательно эти услуги, кажется, должны были быть круглосуточными. До сих пор от неё ещё не было совершенно никакого прока, наоборот, в первый же день ей самой потребовались его помощь и заступничество, и сейчас в первый раз, когда Шэнь Цинцю понадобилась чужая поддержка, и Шан Цинхуа и впрямь оказалась нужна, её, конечно же, нет! Однако это открытие не являлось чем-то удивительным. Ещё одно подтверждение уже давно выученного урока только и всего. Шэнь Цинцю всегда знал, что в этой жизни может полагаться лишь на себя самого. Рассчитывать на кого-то другого? Смешно. Каждый раз, когда наивная вера в лучшее или неблагоприятные обстоятельства вынуждали его положиться на кого-то другого, его доверие всегда неизменно подводили, вера оборачивалась в заблуждение, а всякая надежда медленно истаивала до полного обращения в пыль. К тому же ничем хорошим это обычно не кончалось. Так было раньше, и вряд ли это изменится и впредь. А раз так, раздумывать лишний раз насчёт этого закона всемирной подлости или особо расстраиваться не имело смысла. Тем более, что он уже давно привык и даже сумел примириться с суровой реальностью и данным положением дел. И пусть они с Юэ Цинъюанем прояснили свои отношения, и многое оказалось не таким, как он в расстроенных чувствах напредставлял и за долгие годы сжился с оным представлением, но один этот факт не сильно менял установившуюся картину мира. Новое знание лишь облегчило многолетнюю, уже давно ставшую частью его существа, боль и давало знать: есть только один человек, на которого по жизни он может рассчитывать. Однако не следовало и тут слишком усердствовать — но только в самой безвыходной ситуации, а лучше вообще обойтись без привлечения Юэ Цинъюаня, так как в первый раз ничего хорошего из этого уже не вышло. А во второй может быть ещё хуже. Ци-гэ и так слишком пострадал по его вине. Шэнь Цинцю не хотел бы когда-либо снова отягощать его собой и своими проблемами. Когда раздался звук очередного удара кулака о деревянную дверь, на этот раз такой громкий и мощный, что, казалось, весь дом встряхнуло следом, а маленькое сокровище завозилось в своей импровизированной колыбели, недовольно морща милую забавную мордочку в любую минуту угрожая окончательно проснуться и устроить громкий скандал, и это несмотря на то, что первые полгода жизни голубой крылатый тигр, как правило, беспробудно спит, Шэнь Цинцю понял — так дальше продолжаться не может. Кто-то должен пойти и открыть дверь. И так уж вышло, что этим кем-то должен был стать он сам. Что поделать, ведь больше некому… Этого и следовало ожидать. А раз всё равно придётся, то лучше больше не затягивать. Постаравшись взять себя в руки, Шэнь Цинцю откинул одеяло и привстал в постели, переждал особенно сильный приступ головокружения и, собрав себя в кучку одной лишь силой воли, задавливая противную слабость, с трудом поднялся на ноги. Отступившие было головокружение и слабость снова вернулись так, будто никуда уходить и не думали, вцепившись в него своими клешнями: Шэнь Цинцю ухватился за столбик кровати, немного постоял так, затем осторожно покачал головой, чтобы прогнать охватившие его всего вялость и дурноту, параллельно зажмурив глаза до искристых звёздочек, пытаясь прояснить зрение и вернуть в какой-то момент утерянную чёткость картине окружения. Его состояние было совершенно не утешительным, вскоре с прискорбием осознал Шэнь Цинцю. Кроме внутреннего недомогания и за день уже полностью опостылевших головокружений, на лицо — боль в позвоночнике, ноющая поясница, слабость в теле, особенно в ногах, которые почему-то с трудом удерживают его вес, каждый миг угрожая подломиться, и общая вялость состояния, особенно сознания: мысли текли медленно и с трудом, подобно тяжелобольным черепахам, которые вот-вот намеревались испустить свой последний вздох. Шэнь Цинцю чувствовал себя так, словно его жестоко избили, или его переехал целый табун степных длинногривых драконо-лошадей, чьи копыта основательно прошлись по всему телу, уделяя особенное внимание голове. Так паршиво ему не было даже во время сильнейших из своих искажений ци! Неужели причиной всему этому безобразию и впрямь одна лишь беременность? Тогда становится действительно уму непостижимо, что человеческий род так сильно разросся, и общая численность и дальше продолжает неуклонно умножаться. Кроме того, многодетные матери не редкость на континенте, а скорее даже обычное явление. Шэнь Цинцю было совсем непонятно, как возможно, вынеся этот ужас единожды, добровольно согласиться вытерпеть такое во второй раз, а потом ещё и в третий… Не говоря о том, что существовали матери с гораздо большим количеством мелких спиногрызов. Воистину поразительно! Раньше он только уважал женщин, но теперь начинает восхищаться… Если бы к этому времени Шэнь Цинцю доподлинно не знал, в чём причина всего этого недомогания, то решил бы, что заболел каким-то особо каверзным заболеванием или, возможно, даже находится при смерти… А Му Цинфан ещё утверждает, что беременность — это естественное состояние организма… Да демона с два! Так Шэнь Цинцю этот бред и принял за веру! Ну и шутка… Он отказывается верить, что подобное состояние может быть естественным для его организма! Мало того, что оно совсем не «естественно»… оно ведь абсолютно противоестественно, и двух мнений тут быть не может. А всё этот мелкий зверь!!! Надо было убить его тогда. Или передать в руки заклинателей. Пусть бы делали с ним что хотят… Ну почему он не знал тогда о «подарочке», который оставил ему несносный ученик?! Знай Шэнь Цинцю об этой подставе ещё три месяца назад во время конференций бессмертных в ущелье Цзюэди, он бы убил проклятое отродье собственноручно — покрошил бы на множество маленьких Бинхэ! Сердце Шэнь Цинцю охватило сожаление… Мучительное горькое сожаление… Хватка Шэнь Цинцю на столбике окрепла, а пальцы стали сжиматься на дереве, как когти: если бы кто-то сейчас его увидел, то подумал, что Шэнь Цинцю пытается задушить розовое дерево. Но, конечно же, сам Шэнь Цинцю душил не дерево, он старательно представлял своего предательского ученика, а точнее его белую шейку. И душил, душил, душил… Однако, как жаль, что момент был упущен. Безвозвратно упущен… И вспомнился же ему его статус учителя! Вздумалось проявить великодушие! В недобрый час. Если бы только он мог вернуться в тот день, или зверёныш сейчас предстал перед ним, он бы не стал колебаться. Не после того, что этот гадёныш натворил! Если бы… Да вот только уже поздно. Такой вещи, как лекарство от сожаления, попросту не существует. А жаль. Кровь шумела в ушах, да так, что какое-то время он даже не мог слышать ни этот раздражающий стук за дверью, ни рокот грома, дыхание участилось, превращаясь в тяжёлое и надсадное, общее состояние же стало значительно хуже. Заметив, что сильные отрицательные эмоции лишь усугубляли его и без того дурное самочувствие, Шэнь Цинцю постарался обуздать свои переживания и успокоиться. Сейчас не время и не место — ему ещё этого непонятливого индивида принимать, да и нехорошо это всё на нём самом сказывается. Он не должен так поддаваться чувствам, это неправильно. Шэнь Цинцю всегда удавалось держать в узде как себя самого, так и собственные переживания, но ключевое слово здесь «удавалось», потому что теперь уже нет: не то его хвалённая сила воли ослабла, не то эмоции потеряли всякие берега, не то ещё что… Шэнь Цинцю заметил, что почему-то в последнее время стало очень трудно контролировать себя и собственные чувства… Наоборот, он всё чаще им поддаётся и позволяет собой помыкать, и это не может быть чем-то хорошим… Надо с этим бороться. Определённо. Да, он знает, что нужно делать. Но вот только… одно только знание с некоторых пор почему-то перестало иметь какое-либо значение. Знать-то он знает, но что толку? Знания имеют смысл лишь в том случае, если они могут быть применены в жизни. А если нет? Что тогда? Неужели он с ума сходит? Мало того, что он уже не в состоянии контролировать собственные эмоции, которые с каждым днём становятся не только всё более необузданными и неуправляемыми, но ещё и сверхъестественно усиливаются, становясь совсем уж преувеличенными, мало того, что даже с расстановкой приоритетов с каждым днём всё больше проблем — нет, он всё ещё знает, что правильно, но в жизнь это знание уже практически не в состоянии претвориться… — так ещё и в довершение всего он чувствует, как с каждым днём… глупеет, что ли. Шэнь Цинцю не знал, как правильнее выразить словами то, что его беспокоит, но на первый взгляд обрисовывалась именно такая проблема… Хуже всего, что он не представлял, как с этим бороться. Неужели он теряет себя?.. За те несколько минут, пока Шэнь Цинцю старался как-то собрать воедино свой разбитый и будто бы окончательно вышедший из-под контроля организм, многое изменилось. А именно: стук в дверь превратился в беспрерывный монотонный грохот. Сухое дерево под ударами чьих-то нетерпеливых беспощадных лап стонало и поскрипывало, недвусмысленно намекая, что надолго ему не выдержать такого произвола. Надо идти. Срочно. Шэнь Цинцю уже сделал несколько шагов по направлению выхода из спальни, когда вспомнил, что на нём лишь нижняя одежда. Он не может выйти в таком виде. Надо быстрее одеться. Под непрекращающуюся музыку ударов кулака, и, кажется, уже даже не одного, о дерево, с аккомпанементом дождя и грома, Шэнь Цинцю стал спешно натягивать первый попавшийся под руку ханьфу. На то, чтобы одеться как следует, «гость» не оставлял никакого времени, поэтому Шэнь Цинцю лишь надел верхнее ханьфу, минуя среднее, поверх нижних одежд, подпоясав высоким поясом, дабы небрежно накинутая одежда в самый неподходящий момент позорно не свалилась. На причёску или приведение волос в порядок тратить время в подобной критической ситуации Шэнь Цинцю посчитал излишним и решил идти открывать как есть — простоволосым. А в это время, пока Шэнь Цинцю поспешно одевался, стук снова изменился: грохот за дверью стоял такой, будто тараном выбивают крепостные ворота. Дверь уже ходила ходуном, впрочем, как и весь дом. Ещё немного и дверь не выдержит. Шэнь Цинцю удивлялся, что она ещё не рассыпалась в щепки. Похоже, в последний раз пик Аньдин расщедрился на какое-то действительно стоящее крепкое дерево… Видать, надоело устанавливать новую дверь каждый месяц. Как будто это имело хоть какой-то смысл… Постоянному почётному выбивателю дверей определённого бамбукового дома нисколько не помешает следовать издавна заведённой привычке даже самая лучшая в мире древесина — никаких трудностей не составит и даже на миг не задержит. Но в данном конкретном случае Шэнь Цинцю должен был признать: инициатива пика Аньдин была как нельзя кстати. — Лучше бы это было действительно что-то важное, иначе этот старейшина за себя не ручается, — пробормотал себе под нос окончательно вышедший из себя Шэнь Цинцю, засовывая свой неизменный веер за пояс и сильнее сжимая в руке Сюя: и так во всеоружии он направился к двери почти твёрдой походкой. Сколько Шэнь Цинцю не думал о личности этого нахального бессовестного вторженца, он никак не мог взять в толк, кто это вообще может быть. Это несомненно должен был быть кто-то из старшего поколения. Ну, не ученик же. Даже если бы вдруг какой-нибудь ученик съел сердце медведя и кишки леопарда, вряд ли кто-то из них сумел набраться такой смелости — стучаться без приглашения в дверь, да ещё и ночью: не говоря о том, чтобы устраивать такой барабанный концерт. О таком даже смешно подумать. И это не мог быть кто-то посторонний. Если опустить тот факт, что в Цанцюне очень редко когда вообще бывают посторонние, даже будь какой-то приглашённый в секту гость в данный момент здесь, он не смог бы проникнуть на один из двенадцати основных пиков по своему почину, пусть даже и захоти он того. И это опустив тот факт, что ни один сторонний гость не осмелился бы даже помыслить о такой наглости. Визитёр, несомненно, один из старейшин секты. Но вот кто? Это не мог быть Юэ Цинъюань или Му Цинфан, и, если задуматься, это также не мог быть ни один из пиковых лордов или других старейшин. Юэ Цинъюань и Му Цинфан никогда не стали бы прерывать его отдых и мешать сну, тем более сейчас — учитывая его положение. Не говоря о том, что они оба исключительно деликатные люди, с которыми ночное нарушение порядка никак не может сочетаться. Что касается старейшин — они все взрослые культурные представители человеческого рода с достойным воспитанием. Не в их характере устраивать подобный беспредел. Будь ночной гость кем-то из них, постучав и не получив ответа, он бы просто ушёл, каким бы важным не было приведшее их дело, а не стал сотрясать стены его несчастного дома. К тому же тем днём они все уже имели возможность с ним пообщаться, и если бы было что-то важное, то Шэнь Цинцю сообщили об этом ещё тогда. В этот миг Шэнь Цинцю вспомнил о неких нарушителях спокойствия. Это правда, по большей части обитатели их секты воспитанные и культурные люди, однако есть и исключения. В Цанцюне на должности пиковых лордов имеются целых два неразумных, невоздержанных, бесцеремонных человека. Только вот вся проблема в том, что ни один из них не подходил на роль этого конкретного возмутителя спокойствия. Если бы это была Ци Цинци, она бы лишь толкнула дверь и вошла в том случае, если дверь не заперта на засов. В противном случае она могла звать хозяина дома до тех пор, пока не дозовётся (но это при условии отсутствия дождя с громом). А данный индивид не произнёс ни единого звука, с самого начала и до самого конца он лишь воевал с дверью, ничего больше. К тому же Ци Цинци уже приходила в тот день и не единожды, так что, логически думая, спустя не такое уж и большое время после своего ухода у неё вряд ли могло возникнуть какое-то срочное дело, за которым она бы вернулась снова, не так ли? Что касается Лю Цингэ, как всем известно, в данный момент он был на очередном самоназначенном задании за пределами Цанцюн. Кроме того, если бы это и впрямь был он, то… когда этот варвар вообще утруждал себя банальным стуком в дверь? Он из тех дикарей, которые, приходя в гости, сразу вышибают любое препятствие, пусть даже и в виде невинной двери. Без вариантов. После него от бедной двери бамбукового дома Шэнь Цинцю всегда оставались в лучшем случае обломки, в худшем — щепки или даже труха… Так что это однозначно не мог быть он. Но тогда кто? Сделав круг, мысли Шэнь Цинцю вернулись туда, откуда начали. Это было действительно непостижимо. Но как бы там ни было, когда всё пришло к этому, уже не имеет смысл думать об этом: Шэнь Цинцю и так узнает личность назойливого посетителя, что не может отличить хорошее от плохого и не имеет никакого понятия о приличиях. За такими размышлениями, пронесшимися в голове Шэнь Цинцю за какое-то мгновение, он пересёк спальню и вышел в гостиную, направляясь к входной двери. Выйдя из спальни, первое, что Шэнь Цинцю увидел, так это Шан Цинхуа, которая как раз открывала дверь. Хм-м, так она всё же соизволила открыть этому половину ночи стучавшему дятлу… Вот только несколько поздновато — его уже успели поднять с постели. Уточнение: с мягкой тёплой постели. Да и сон улетучился, а самочувствие в разы ухудшилось… От таких мыслей и так уже довольно хмурое лицо Шэнь Цинцю ещё больше помрачнело, ещё немного и чернила закапают. Тем не менее данные обстоятельства не лишены и положительной стороны: приятно знать, что его драгоценная новоиспечённая шимэй, хоть и с опозданием, всё же вспомнила о своих обязанностях, которые, к слову сказать, она взяла на себя сугубо добровольно и даже с великой охотой. Что ж, это прекрасно, что она не бежит от ответственности и всё ещё полна решимости не нарушать договорённости с оказанием должного ухода пациенту на её попечении. Вот если бы она это всё делала ещё и своевременно… Цены бы ей тогда не было, с сарказмом думал Шэнь Цинцю. Но почему она вся мокрая? От неё аж лужа натекла… Неважно, что важно — так это личность треклятого дятла. Однако Шан Цинхуа не открывала дверь полностью, лишь немного приоткрыла, а с того места, где стоял Шэнь Цинцю, не было видно посетителя, его загораживало дверное полотно. Шэнь Цинцю миновал почти половину комнаты, огибая кресла со столиком и другую мебель, чтобы, наконец, добраться к двери и человеку, что всё ещё был за ней, и в этот момент раздался громкий звук «бах». Шан Цинхуа захлопнула дверь прямо перед носом этой саранчи… Шэнь Цинцю потребовались неимоверные усилия воли, чтобы не отобразить на лице все те удивление и неверие, что он испытывал в тот момент. А в голове осталась только одна мысль — «это она зря». На какую-то секунду наступила почти оглушающая тишина. Молчали все — и те, кто были в доме, и тот, кто всё ещё находился за его пределами, не было слышно этого навязчивого, словно вонзающегося в само основание головы раскалённым гвоздём стука, и даже гром с дождём, казалось, утихли. Но это благодатное безмолвие продлилось недолго, уже через мгновение опасение Шэнь Цинцю полностью подтвердилось — ночной гость стал стучать в дверь с ещё большим усердием и пылом, его решительность достигла новых горизонтов. Шан Цинхуа, снова заслышав тот же раздирающий уши грохот, украдкой оглянулась опасливо, и в этот момент встретилась глазами с Шэнь Цинцю, застыв в ошеломлении: сначала причиной тому был страх — оказаться беспомощным, когда обещал быть полезным и клялся всячески помогать, это не то, с чем можно легко смириться, и тем более не то, что тебе легко простят, — но затем на передний план вышло благоговейное восхищение, переросшее в эстетическое любование. Обычно весь облик Шэнь Цинцю являл собой прекрасного и недостижимого, при этом непостижимо возвышенного безупречного бессмертного, которого абсолютно не могут затронуть какие-либо дела царства смертных, впрочем, как и никакая грязь этого мира не способна запятнать. Но сейчас, одетый непривычно небрежно, можно даже сказать расхристанно, с распущенными по плечам чёрными, подобно воронову крылу, волосами и с потемневшими, как предгрозовое море, полными каким-то томным чарующим блеском сонно моргавшими глазами, с ресниц которых в любой момент угрожали упасть кристально чистые хрустальные капельки слезинок, Шэнь Цинцю выглядел более соблазнительным и очаровательным, чем когда-либо; более близким, будто спустившимся с небес, снизошедшим до этого мира и людей, но всё же недосягаемым и далёким; непостижимым в своей восхитительной пленительности и греховной обольстительности, и тем не менее божественно нездешним, и непорочным. Шан Цинхуа, увидев впервые Шэнь Цинцю, думала, что быть прекраснее попросту невозможно. Она была уверена в том, что это уже предел. А ещё Цинхуа считала, что пусть Шэнь Цинцю и действительно красив, но такой несравненно богоподобный облик во многом заслуга многочасовых стараний над своим внешним видом, дорогих, подобранных со вкусом изысканных нарядов с по стилю соответствующими изящными роскошными аксессуарами, подходящей лично ему причёски и дополнительного общего антуража — не будет всего вышеперечисленного, и Шэнь Цинцю потеряет по крайней мере половину своей привлекательности. Так думала Шан Цинхуа раньше… Откуда она могла знать, что без всего этого он станет ещё краше, ещё обворожительнее?.. Разве могла представить хотя бы на минуту, каким восхитительным может быть Шэнь Цинцю вне этого созданного им самим образа истинного культиватора из благородного сословия, как он сам это видел? Да он выглядел ещё лучше, чем обычно! Выходит, весь этот тщательно продуманный имидж не только не подчёркивал его великолепие, а лишь приглушал его истинный блеск… Разве такое бывает? Тебе обязательно быть таким чрезмерным?! Дай пространство и другим людям, чтобы жить! — Шимэй, почему ты захлопнула дверь перед носом нашего гостя? — из созерцания Шан Цинхуа вырвал голос Шэнь Цинцю, отдающий в этот момент ощутимой кислинкой. — Этот шисюн не знает, как на пике Аньдин, но на Цинцзине не приветствуется подобное вопиющее поведение. — Эта шимэй совсем не имела в виду что-то такое, — поспешила Шан Цинхуа прояснить свой поступок и объясниться, пока окончательно не пала в глазах Шэнь Цинцю. — Просто… Приход Лю Цингэ случился явно в недобрый час! Как не вовремя! Ей было нужно, просто жизненно необходимо, как можно лучше закрепиться на пике Цинцзин и получить признание его лорда, а не потерять и те крупицы уважения, что она уже успела наработать. Ведь второго шанса не будет. Не с таким человеком, как Шэнь Цинцю… Если дарованный тебе единожды шанс был бездарно упущен, то он был утерян навсегда. Только этого ей и не хватало! И чего этого Лю Цингэ принесло именно сейчас?! Лишь только сегодня утром весь мир будто был за неё, так как же так случилось, что к концу этого дня как сам мир, так и вся его удача обернулись к ней тылом и восстали против Цинхуа?.. Всего несколько часов, а ощущение, словно всё диаметрально переменилось. Нехорошо. — Что «просто», шимэй? — спросил Шэнь Цинцю отчуждённо. Шан Цинхуа не знала, может, она лишь накручивает себя, но ей показалось, что тон голоса Шэнь Цинцю отображает его крайнее разочарование в ней, словно явственно демонстрирует: «Ты упустила свой шанс, Цинхуа!» — и ещё немного, и её попросят из бамбукового дома. И это несмотря на то, что она точно знала — это обычный тон главного злодея. Просто, быть может, чуть более недовольный, чем обыкновенно. У Шан Цинхуа сразу же возник импульс пасть на колени и во всём покаяться. Она бы, наверное, так и поступила, если бы всё её тело не одеревенело от холода и переживаний… Когда все разошлись, Ци Цинци отбыла к себе, а Шэнь Цинцю ушёл в свою комнату спать, Шан Цинхуа решила пойти попариться на горячие источники, что были расположены вблизи бамбуковой хижины. Но кто мог знать, что начнётся гроза? Не успела она пройти и половину пути, как зарядил ливень. Ей пришлось развернуться. Но, зайдя через дверь, ведущую прямо в её временное обиталище — пристройку к основному зданию — она услышала грохот, который доносился со стороны главного дома. Шан Цинхуа сначала испугалась, сразу подумала о Шэнь Цинцю, заботу о котором взяла на себя по поручению лидера секты. Цинхуа подумала, не случилось ли чего. Сразу побежала в том направлении, не тратя время на высушивание или переодевание. Конечно, существовали специальные заклинания как чистоты, так и сушки, но она до сих пор не имела времени с этим всем разобраться, поэтому пришлось идти как есть. Когда же она приблизилась, звук оказался всего лишь стуком в дверь. И это мягко сказано. Это был отнюдь не простой «стук в дверь». Казалось, неизвестный визитёр поставил своей целью вырвать дверь с её законного места. К тому же было видно, что стучали уже давно. Может даже статься, что все те десять или пятнадцать минут её отсутствия. И что только её понесло в купальни на ночь глядя?.. Надо же было этим визитёром оказаться Лю Цингэ! Зачем он ходит к Шэнь Цинцю, дело известное. Чтобы подраться, поругаться и испортить жизнь последнему, видать, чтобы повелитель пика Цинцзин не вздумал расслабляться. Всегда держит того в тонусе, как мило! Однако сейчас это абсолютно немыслимо. Такого нельзя было допустить ни за что и никогда. Но как этому вообще можно помешать? Спросим по-другому: как этому могла помешать слабая маленькая Шан Цинхуа?! Кроме того, весь облик повелителя пика Байчжань являл собой предгрозовое небо, ещё немного и не то дождь пойдёт, не то град посыплется, и это не могло не усиливать тревогу ещё больше и навести вящей жути. Ах да, дождь уже идёт. И давно. Но мрачный угрюмый вид Лю Цингэ всё равно не предвещал ничего хорошего. Шан Цинхуа не знает, может, у этой знаменитости всея секты всегда такое скорбное выражение лица, и она зря разводит панику. Но что она знает наверняка, так это то, что сказала Ци Цинци не далее, чем полчаса назад в этой же комнате, и её решимость поговорить с Лю Цингэ. Что, если она уже «обрадовала» Лю Цингэ своими предположениями (теперь совершенно неважно, правдивы предположения Ци Цинци или нет), и тот идёт убивать Шэнь Цинцю?! Мало того, что её не было на месте, хотя она обязана была там быть, так ещё и Цинхуа оказалась совершенно бессильна, когда настал час нужды, а всё её желание оказать поддержку своему грозному подопечному стало бесполезным жалким лепетом. Но что она могла противопоставить Лю Цингэ? Это шутка?! Этот бог войны её снесёт и не заметит и всё равно примется за излюбленное занятие — затевать перебранку с Шэнь Цинцю. Может, на этот раз даже смертельную… Что Шан Цинхуа ещё оставалось, как не захлопнуть дверь? Хотя да, она прекрасно знала — это не поможет. Но если ученики, привлечённые этим шумом, позовут на помощь, то Шэнь Цинцю ещё можно спасти. Нельзя отчаиваться раньше времени, надо верить в лучшее… и бороться. Как можешь, как умеешь. Но всё не так просто. Что да как уже не имеет никакого значения, важно то, что она сплоховала… Что же теперь с ней будет?.. Неужели её выгонят сразу после первого же дня? Если так… что ей делать?! Как же все подозрения Шэнь Цинцю? А как же Мобэй, что поджидает её где-то там за пределами Цинцзин?.. Неужели Цинхуа настал конец, и вся её отчаянная борьба за свою жизнь оказалась напрасной? А если Шэнь Цинцю ещё и умрёт у неё на руках, да ещё и под её присмотром… об этом даже думать страшно! Но как объяснить все её страхи Шэнь Цинцю? Её могут засмеять или того хуже — не поверить. А если Шан Цинхуа утратит и те крохи его доверия, что успела заслужить, ей точно конец, при любом раскладе! — Я не хотела. Правда не хотела, — поспешила оправдаться Шан Цинхуа, жалобно заглядывая в глаза Шэнь Цинцю. Даже привычная улыбка никак не хотела украсить её вмиг побелевшие уста. — Это просто… босс слишком силён. Я ничего бы не смогла сделать. Что за глупости опять говорит эта шимэй. Шэнь Цинцю уже не в первый раз замечает такую тенденцию. Стоит Шан Цинхуа открыть рот, как оттуда извергается один только несуразный бред. Она постоянно несёт какую-то чепуху. В который раз за тот день Шэнь Цинцю всерьёз усомнился, было ли правильным решением взять именно Шан Цинхуа в качестве компаньонки. Мало того, что она оказалась совершенно безответственной, и положиться на неё — себе дороже, и как будто недостаточно того, что она даже не в состоянии оправдать ожидания и справиться с возложенным на неё долгом, так она ещё и откровенно глупа и всегда говорит какую-то несуразицу. Если она не притворяется, и это всё не часть какой-то подковёрной игры, конечно же. Однако будь это так, и всё станет ещё сложнее. А в том плачевном положении, в котором Шэнь Цинцю уже находится, лишние сложности ему ни к чему. У Шэнь Цинцю нет ни сил, ни желания не то, что заниматься, а даже уделять внимание подобному. Уж точно не в его состоянии. Отсюда назревает вопрос: может, ещё не поздно заменить эту шимэй на кого-нибудь другого? Это правда, он сам решил приглядеть за ней, дабы удостовериться в её личности, но всё изменилось буквально в одночасье. Откровенно говоря, ему теперь совсем не до этого… И он сильно сомневается, что в ближайшие месяцы ему станет лучше. Наоборот, всё указывает как раз на обратное. Так нужна ли ему эта странная бесполезная не-совсем-девица рядом, да ещё и представляющая собой потенциальную угрозу? И это когда он так ослаблен… как физически, так и ментально, увы. Шэнь Цинцю всерьёз задумался, не поговорить ли с Юэ Цинъюанем на данную тему. Но сначала… Обогнув Шан Цинхуа, Шэнь Цинцю направился к двери, шум за которой ни на миг не утихал, чтобы отворить её наконец. Самолично. Когда он открыл дверь, его встретил мощный кулак, занесённый для очередного удара, который чуть не впечатался ему в лицо, поставив фингал под глазом. От такого удара Шэнь Цинцю в его нынешнем состоянии скорее всего улетел бы далеко, далеко — до ближайшей стены, чтобы стечься с неё лужицей, это уж точно. В этот миг сердце Шэнь Цинцю на миг замерло, а затем пустилось вскачь. Шан Цинхуа, подлетев сзади, ухватила его за талию, каким-то чудом сумев отволочь назад на шаг или два, обладатель руки же сдержал инерцию удара в последнюю секунду, иначе Шэнь Цинцю, ну или по крайней мере его беременности, было бы несдобровать. Ой как несдобровать! Только от одной мысли об этом голову начинали покалывать сотни маленьких иголочек, по спине стекали капельки холодного пота, и становилось по-настоящему жутко. Шэнь Цинцю никак не мог отдышаться. — Шэнь Цинцю, ты в порядке?! — привёл Шэнь Цинцю в чувство, вырвав из успевшего им овладеть безотчётного, не полностью осознанного страха, страха за жизни его детей, панический голос Шан Цинхуа. Угроза миновала, но бешено колотящееся сердце Шэнь Цинцю никак не могло утихомириться, а краски, сошедшие с его лица, не желали возвращаться. Всё произошло так внезапно, да ещё и будучи уже какое-то время в таком ослабленном состоянии, которое за последние сутки значительно усугубилось, Шэнь Цинцю просто не смог вовремя среагировать. Если бы не Шан Цинхуа и быстрая реакция визитёра, последствия были бы невообразимы. Даже подумать страшно, что могло случиться… — Всё хорошо, — произнёс Шэнь Цинцю негромко, высвобождаясь из рук Шан Цинхуа. И повторил более уверенно. — Я в полном порядке. Это всё случилось за какое-то мгновение или два, но для всех участников этого события, во всяком случае двух из них, казалось, прошла целая вечность прежде, чем они успокоились и вернулись на исходные позиции. Шэнь Цинцю, сумевший за рекордные сроки взять себя в руки, наконец, поднял свой убийственно колючий взор на Лю Цингэ. Как ни удивительно, но ночным визитёром оказался именно этот шиди. Кто бы мог подумать!.. Этот варвар в кой-то веки соизволил «постучать» в дверь, как «всякий» цивилизованный человек. Подумать только, спустя столько лет он наконец-то узнал назначение такой тривиальной вещи, как входная дверь, и даже научился стучаться, да вот только… проблема как раз в том, что слова «цивилизованный человек» не то что не соответствуют пресловутому богу войны их секты, они полностью противоположны всей его сущности. Всё с самого начала было обречено закончиться как всегда — плачевно и разрушительно, то есть. Иначе и быть не могло! Мир и цивилизованность. Рассудительность и умиротворение. Воспитанность и правила приличия… Всем этим понятиям нет и не может быть ни малейшего места в душе и разуме этого воинственного дикаря, и они непременно будут обращены в пыль там, где прошёл владыка пика Байчжань, ведь они полностью противны самой его сути. И, как уже стало видно, ситуацию не спасёт и ничего не изменит даже его собственное пожелание обратного. Наоборот, это может оказаться лишь к худшему. Лю Цингэ словно прирос к месту, будто бы даже не намереваясь зайти в дом, в который ещё с минуту назад так стремился и рвался. Так они и стояли на пороге: Шэнь Цинцю в доме, а Лю Цингэ за его пределами, всё ещё на улице. И никто не предпринимал никаких попыток изменить место своего положения. Как и не произносил и слова. Лю Цингэ не отрывал своего ищущего, словно бы вопрошающего, взгляда от хозяина дома. Он, этот взгляд, буквально прилип к Шэнь Цинцю намертво, не желая даже на мгновение выпускать из своей хватки. Шэнь Цинцю так же только лишь смотрел. Смотрел, как ядовитая гадюка, в любой момент готовая к смертоносному прыжку. Его хватка на Сюя усилилась, так, что даже костяшки побелели. Тишину нарушали лишь мелкие капельки дождя, то и дело отскакивающие от не пропускающего воду барьера Лю Цингэ. Пока эти два грозных титана сверлили друг друга немигающими взглядами, Шан Цинхуа чуть отошла и постаралась слиться со стенами гостиной. Она не понимала, куда себя деть. С одной стороны, она ничем не могла помешать их назревающей, казалось бы, неминуемой разборке или, смешно сказать, встрять между ними с целью не допустить или прекратить оное. Попробуй она примерить на себя миссию миротворца, Цинхуа лишь сама огребёт, причём от обоих, а толку всё равно не будет. С какой стороны ни посмотри, но она тут лишняя. С другой же стороны, она не может оставить Шэнь Цинцю одного, особенно после того, что было буквально минуту назад. А вдруг они и впрямь решат сцепиться? Хотя это вряд ли, Шэнь Цинцю в данный момент не в том состоянии, чтобы с Лю Цингэ бодаться. Не доказательство ли тому только что произошедшее? Но вот за Лю Цингэ Цинхуа поручиться не может. Что, если он возьмёт и нападёт?.. В таком случае, не то, что детям, самому Шэнь Цинцю может настать конец. И как потом Цинхуа будет оправдываться, если её подопечного на её же глазах забьют до смерти?! Как ни крути — это её обязанность о нём заботиться. Шан Цинхуа и подумать не могла, что он настолько ослаб, если бы сама не стала тому невольным свидетелем. Именно так Шан Цинхуа и оказалась в данном непростом положении: она не могла остаться, но и уйти была не в силах… В конечном итоге Шан Цинхуа решила постоять, затаившись, поблизости и подождать. Если Лю Цингэ решит что-то предпринять, она позовёт кого-нибудь на помощь. Это всё, что она может сделать… Эти двое всё так же стояли, каждый на своём месте, и длилось это до тех пор, пока Лю Цингэ не сделал пару шагов вперёд. Шан Цинхуа уже приготовилась к любым возможным изменениям ситуации, но не к тому, что произошло. Стоило Лю Цингэ чуть приблизиться к Шэнь Цинцю, он вдруг весь побледнел, а лицо его приняло какое-то непередаваемо потерянное выражение. Лю Цингэ вдруг сделал шаг назад, постоял так с мгновение, всё ещё не отрывая немигающего изучающего взора от более низкого мужчины напротив, а затем стремительно развернулся и поспешно ушёл, точнее встал на меч и улетел. Это всё произошло так быстро, так внезапно, что Цинхуа даже осознать ничего толком не успела. Она ожидала всего, но только не этого. Ей так и хотелось закричать в спину, точнее той маленькой точке на горизонте, в которую бог войны успел превратиться: «Эй! Что это было?» Цинхуа быстро утешилась, ведь угроза миновала, буря прошла стороной, и её подопечный жив-здоров и даже в безопасности, поэтому она могла наконец расслабиться. Однако почти сразу же она вновь напряглась, а сердце сжалось в тревоге — буря всё ещё имела все шансы счастливо разразиться, но несколько иная: Шан Цинхуа вспомнилось до крайности раздражённое, злющее выражение лица Шэнь Цинцю, которое она никогда не видела, не только она, но скорее всего мало кто когда-либо имел «счастье» его лицезреть, и то, как крепко тот сжимал в руках меч так, словно в этот раз он сам готов кинуться на Лю Цингэ для разнообразия. От этих мыслей отступившее было волнение вновь сомкнуло свои клещи на её груди. Надо как-то успокоить пациента, а то потом Му Цинфан и Юэ Цинъюань спросят с неё, если с ним что-то случится… Но когда Шан Цинхуа с опаской кинула беглый взгляд на Шэнь Цинцю, пытаясь оценить его настроение, как и состояние, она испытала замешательство, хотя, надо признать, приятное замешательство. Шэнь Цинцю выглядел совершенно спокойным, так, словно ничего не произошло: не было этого неуместного ночного визита, не случилось того опасного для жизни и здоровья инцидента, и Шан Цинхуа не подвела его, вызвав его сильное недовольство своим таким непозволительным опозданием. Словно груз с плеч Цинхуа вдруг взял и свалился, и посчитав, что всё к лучшему, она испытала ни с чем не сравнимое облегчение. Что касается Шэнь Цинцю, только с минуту назад он сам себе напоминал закипающий чайник, который в любой момент готов взорваться, но затем настроение его выровнялось, казалось, даже паршивое самочувствие чуть улучшилось, а отступившая была сонливость вернулась с новыми силами, поэтому было принято решение отправиться, наконец, в постель, пока кто-то ещё не вздумал испортить такой долгожданный отдых. Но до этого… Шэнь Цинцю ещё постоял немного, полюбовался ночным небом…***
Это случилось чуть меньше года назад. Шэнь Цинцю как раз надумал уединиться в пещерах Линси и заняться своей культивацией. Не всё же только учеников наставлять. Иногда и о себе надо думать. Тем более его эмоциональное состояние опять было нестабильно, что не являлось редкостью с его-то положением и жизнью, полной каких-то непонятных, но тем не менее вечных недопониманий: все его благие деяния и чистые намерения в глазах других всегда извращались и, почему-то, представали в каком-то совсем дурном и мерзком свете. Все его благородные устремления в те становящиеся всё более редкими из-за разочарования в себе и мире разы, когда его мятежная душа их порождала, неизменно были причислены другими к тонким расчётам и коварным замыслам этого подлого змея. Он уже давно к этому привык и не обращал внимание, вот только иногда, совсем изредка, даже ему бывало обидно. Постоянно быть неверно понятым это… утомительно, что ли? По-настоящему расстраивало Шэнь Цинцю то, что в таком искажённом свете его видели не только его боевые братья и даже какие-то посторонние чужаки, но и единственный близкий человек, с которым пусть и развела его судьба, но тем не менее чьим мнением он всё так же дорожил. Шэнь Цинцю всегда недоумевал, почему тот, кто когда-то был ему братом, такого плохого мнения о нём. Почему видение этого Цинцю в глазах лидера секты всегда было таким превратным? Да, это правда, возможно, он сам дал повод. Он всегда был способен на хитрость и даже жестокость. Бывало он обманывал, бывало даже был жесток, как та бешеная крыса, что стремится к выживанию. Но тогда была другая ситуация. Они с Ци-гэ выживали. Ему надо было заботиться и о своей жизни, и о жизни своего старшего брата, что сам был не в состоянии защититься от грязи мира и подлости людей по причине своей доброты и мягкосердечия. Он всегда восхищался честным и справедливым нравом своего Ци-гэ и хотел, чтобы у него всё было хорошо, а руки его всегда оставались в чистоте. В глазах Шэнь Цзю Юэ Ци всегда был героем. Однако даже герою иногда может требоваться помощь. Пусть сам он мог и не понимать этого. Кто-то другой должен был окунуть в грязь руки, чтобы герой мог с гордостью шествовать по жизни и творить свои благородные великие дела. И этим кем-то, так сложилось, был сам Шэнь Цзю. О, его никто не заставлял. Его брат может даже и не понимал, почему Шэнь Цзю так себя ведёт. Несмотря на общее нахождение и жизнь в этих трудных условиях, старший брат никогда по-настоящему не замечал всю темноту убогих душонок людей и настоящий непроницаемый мрак, царящий в их порочных сердцах. Всему виной его душевная чистота — Цзю понимал это сызмальства. Однако понимал он и другое. С самого раннего детства Шэнь Цзю приучил себя к мысли, что должен позаботиться об этом большом ребёнке. Что касается Ци-гэ, было чрезвычайно многим уже то, что ребёнок всего на пять лет старше подобрал из канавы нежеланного своими родителями младенца, от которого избавились, как от старого хлама, и вырастил его самостоятельно. Поэтому Шэнь Цзю знал с малых лет, что должен стараться, стараться изо всех сил и защитить дорогого Ци-гэ от жестокости и грязи этого мира. По этой причине все неблаговидные и нечистые дела совершались именно им — уличной крысой Шэнь Цзю. Однако творил он их не от большого желания или врождённой жестокости. А потому, что не видел иного выхода. Надо было как-то выживать. Двум маленьким никому не нужным детям и так было очень трудно в этой жизни, а если кто-то не будет прилагать усилия, чтобы уцелеть и остаться в живых то, как им пережить весь этот мрак тёмной стороны жизни? Так неужели же Юэ Цинъюань и правда считает, что натура Шэнь Цинцю так прогнила, что он настолько бесчеловечен и озлоблен, что все эти ужасные поступки он творил по собственному желанию и от большой любви к жестокости? Да, он крал, обманывал и даже убивал. Не раз вонзал кому-то нож в спину, но только за тем, чтобы не воткнули его ему! Действовал на опережение. Тем не менее это всё было только из желания выжить. Чтобы они оба могли жить! А не потому, что ему нравилась такая жизнь или, что такие стандарты поведения были изначально заложены в его характере. Сейчас всё по-другому. Им не нужно грызться и сражаться за каждую плошку риса или выкупать себе лишнюю минуту в этом мире — каждый отдельный вздох. Так почему же Юэ Цинъюань думает, что он, Шэнь Цинцю, способен навредить своим братьям по секте или ученикам? И пусть тот не говорит об этом прямо, иногда даже его молчание показательно. Это видно в его глазах. Почему тот, кто когда-то был его братом, так свято уверен в его, Цинцю, гнилой сути и даже не может поставить под сомнение суждение, что он способен исключительно только на всякого рода подлости?! Порой Шэнь Цинцю всерьёз задумывался, может, дело не в Юэ Цинъюане или других людях, а в нём самом? Не могут же все кругом ошибаться. Стало быть, их предположения и взгляд на него самого верны? Не ошибается ли он сам в оценке своих действий. Адекватно воспринимать себя самого и объективно оценивать собственные поступки очень сложно — почти невозможно. И может статься и так, что это Шэнь Цинцю сам заблуждается на собственный счёт… Возможно, они все правы, и он настолько прогнил, что смрад, исходящий из самых глубин его сущности, всем вокруг просто слишком очевиден? Быть может, они зрят в корень — в саму его прогнившую насквозь суть и низменную натуру? В пользу этого мнения не надо далеко ходить, ярко свидетельствовало уже только одно событие, которое грязным пятном пролилось в памяти, никогда никакими силами не поддающееся возможности стереть его оттуда, чёрной сажей осело на сердце, навек запятнав его, и мёртвым грузом легло на совести и душе. Убийство учителя… Разве может быть что-то страшнее? Хуже? Непростительнее?! И пусть У Яньцзы был грязнейшим и подлейшим из людей и такого громкого звания, как Шицзунь, никогда не заслуживал, а обучал он своего так называемого ученика лишь номинально — уж не считать же обучением одно только прививание скверны, принуждение ступать по скользкой тёмной дорожке отринувшего всякую совесть и честь грешника и доламывание того немногого, что до тебя ещё было несломленным? — но как бы там ни было, он был тем человеком, которого Шэнь Цзю признал своим наставником. И если в силу обстоятельств, личности самого человека и его отношению к нему, своему ученику, Шэнь Цинцю — тогда ещё Шэнь Цзю — не мог уважать, почитать и искренне проявлять сыновнее благочестие по отношению к нему, то лишать того жизни не имел права никогда и ни при каких обстоятельствах. Однако он это сделал. И какое на самом деле имеет значение, что Шэнь Цзю всегда подвергался жестокому, даже бесчеловечному, обращению со стороны этого «учителя», что его всегда силой склоняли ко всякого рода преступлениям, постепенно убивая весь свет души или, точнее, затаптывая те слабо дымящиеся угольки, что ещё сохранялись от яркого прежде огня, или что именно этот наставник сделал всё от себя зависящее, чтобы окончательно его уничтожить. Ведь это именно его заслуга, что корень духа Шэнь Цинцю вживую сгнил, культивация была испорчена, будущее — загублено, а талант так и остался нереализованным. Но в конечном итоге это всё не важно. Важно только одно: их связывали узы настолько крепкие и нерушимые, столь святые, как никакие иные — узы ученика и учителя. А Шэнь Цинцю их презрел и оскорбил. Разве важно, что сотворил он подобное лишь ради спасения единственного своего близкого человека, ради самого дорогого существа? Разве имеет значение, что до того самого чёрного дня Шэнь Цзю и в мыслях не имел совершить столь непросительный грех, сколь бы тяжела и невыносима ни была его жизнь рядом с этим человеком… Когда всё было сделано, это уже потеряло всякое значение и смысл. Или, возможно, дело в тех ужасных мыслях, которые пришли ему в голову, когда он впервые увидел Юэ Цинъюаня после длительной разлуки. Тот миг, миг их безрадостного расставания, он помнит так ясно, как будто это было вчера. Надёжно запертая дверь и два близких человека, разделённых ею. Как впоследствии оказалось, разделённые не на какой-то миг или несколько лет, как думалось после расставания, а навеки. Да, та запертая дверь разделила их судьбы навсегда. Развела их порознь всего один единственный раз, но их пути так и не сошлись вместе с тех пор… Шэнь Цзю был внутри, а Юэ Ци снаружи. Именно тогда они, сами не осознавая того, встали на разные тропинки, которым было не суждено вновь пересечься, отдаляясь друг от друга всё больше и больше. Это была необычная дорога — дорога невозврата. Невозврата к прошлому. Шэнь Цзю сидел тогда внутри комнаты, весь в синяках, кровоподтёках, бледный и заплаканный. Он сидел, уткнувшись в колени, голодный и холодный, весь запуганный и отчаявшийся, всё ещё с призрачной надеждой в груди. Надеждой, что старший брат вытащит его из этого адского места, что Ци-гэ будет в силах спасти его от этого дома, от этих людей, от всего этого ужаса. Ведь его брат был героем, а, как известно, герои могут всё. Однако именно в тот день Шэнь Цзю узнал, что порой случается и так, что герои оказываются бессильными. Юэ Ци не смог открыть дверь, не смог вскрыть замок или разрушить цепи… Однако он упрямо отказывался сдаться. Ци-гэ не хотел уходить без своего Сяо Цзю, он отказывался оставлять своего брата здесь… — Брось это безнадёжное дело, — проговорил глухо, сдаваясь Шэнь Цзю. — Даже если ты откроешь эту дверь, я всё равно не смогу пойти с тобой. Мои ноги сломаны. Они сломали мне ноги. — Они сотворили такое?! — всполошился Юэ Ци. — Как они могли такое сделать? — Конечно сделали. За кого ты их принимаешь, за добрых духов? — огрызнулся Шэнь Цзю как можно злобнее и ожесточённее. — Прости, — тут же покаялся старший мальчик. — Это всё моя вина… — Какое это теперь имеет значение, — буркнул Шэнь Цзю. — Хотя ты прав, это и правда твоя вина. Но надеюсь, отныне ты умеришь свои благородные порывы и усмиришь импульсивность. Случившееся должно стать тебе уроком. Если бы ты не попытался спасти того мальчишку, который тебе совершенно никто, а в результате тот не предал тебя, этого бы не случилось! Ты должен думать, когда и кому ты помогаешь. — Прости, Сяо Цзю… — повторил второй мальчик безнадёжно. А затем попытался придать своему голосу более обнадёживающие нотки и уверенность. — Я всё равно тебя уведу. Я могу понести тебя на спине. Скрежет с той стороны усилился. — Мы бы, возможно, не смогли сбежать даже на своих двоих, а ты говоришь, что на спине понесёшь? — усмехнулся презрительно Шэнь Цзю. — Опять эта твоя самоуверенность. Видимо, от неё нет лечения. Может, ты хочешь, чтобы тебя забили до смерти при побеге, но я — нет. Прекрати нести чушь и уходи. Юэ Ци так и не смог совладать с дверью. Поэтому пусть вся его душа и противилась этому — пришлось сдаться. Но всё не было ещё потеряно. Им обоим тогда так казалось. Ведь Юэ Ци, упавший бессильно на колени снаружи, клялся, что пойдёт в секту Цанцюн и поступит туда как адепт, станет сильным и вернётся, дабы спасти его. Он обещал, что обязательно вернётся. И в тот день, когда Юэ Ци вернётся, он заберёт отсюда Шэнь Цзю. Шэнь Цзю, жадно смотревший на своего единственного близкого человека через замочную скважину, тогда не мог и подумать, что они расстаются на долгие-долгие годы, чтобы даже после того, как их пути снова пересекутся, понять, что однажды разделившимся дорогам жизни не суждено соединиться вновь. Когда силуэт старшего мальчика стал всё больше и больше отдаляться от двери, по щекам Шэнь Цзю потекли слёзы. Он пытался сдержаться, но слёзы всё текли и текли. Это был последний раз, когда он позволил себе горько разрыдаться. Он обманул Юэ Ци. На самом деле его ноги уже успели зажить. Но Шэнь Цзю испугался, что если Юэ Ци будет слишком усердствовать, кто-нибудь может услышать шум; испугался, что если старший брат пробудет там ещё дольше, его кто-нибудь обнаружит. Шэнь Цзю не хотел, чтобы его брату причиняли вред! Или даже подумать страшно — убили… Поэтому он не мог поступить иначе. Шэнь Цзю мог только прогнать Ци-гэ. Те грубые и резкие слова он тоже неспроста сказал. Он сказал их, чтобы оттолкнуть Юэ Ци. Чтобы тот смог уйти со спокойной душой, и даже если в будущем случится так, что не сможет помочь ему, как обещал, он не слишком печалился. Но сказанное про последствия действий Ци-гэ и его импульсивность имело и другой смысл. Они должны были служить напоминанием, предупреждением его брату, чтобы в будущем он не действовал столь же опрометчиво. Иначе в другой раз Ци-гэ может не повезти, и это всё плохо кончится для его брата. Этот парень Шиу, он неподражаем! Устроил неприятности, втянул в них Юэ Ци, а затем в критической ситуации сам отступил в тень, привлёк внимание к старшему мальчику и заставил того расхлёбывать им начатое. Если бы Шэнь Цзю не сделал шаг вперёд в тот момент всё могло плачевно закончиться для Ци-гэ. Он даже мог погибнуть! Вот к чему ведут неразборчивая доброта и чрезмерное великодушие… А ведь Шэнь Цзю говорил ему и тогда, что не стоит так поступать: это не та ситуация, и всё может плохо кончиться. Ну всыпали бы тому парню слегка, не умер бы он от этого. А вот сам Ци-гэ едва не погиб, когда влез в это дело. В результате же пострадал Шэнь Цзю. Но что, если в будущем некому будет заступиться за его Ци-гэ… Что же с ним станет в таком случае?.. Шэнь Цзю боялся, что теперь, когда брат останется в этой жизни один и продолжит путь без него, Шэнь Цзю, надумай он вновь совершить подобную глупость — а с него станется — Юэ Ци может бездарно потерять свою жизнь ради тех, кто этого не стоит. Поэтому сказанное им должно было служить брату предостережением. Шэнь Цзю беспокоился, что теперь, когда его не будет рядом, некому будет защитить Ци-гэ в критический момент. И тогда ничто для него не закончится благополучно. А чтобы этого не допустить, Юэ Ци должен был усмирить благородные порывы души своей. Не совсем усмирить, но чуть пригасить. Шэнь Цзю никогда бы не хотел, чтобы Ци-гэ менялся, ведь он любил его именно таким: добрым, заботливым героем с горячим справедливым сердцем. Но он должен был начать отдавать себе отчёт, когда и в какой ситуации стоит вмешиваться, а когда — нет. Кто заслуживает его помощи, а кто нет. В противном случае это всё когда-нибудь точно приведёт к неблагополучному исходу… И одни небеса знают, насколько неблагополучным он будет. А после, после потянулись мучительные годы ожидания. Шэнь Цзю даже не пытался сбежать. Он не стал бы этого делать, даже если бы у него были какие-то шансы на побег. Ведь он ждал своего Ци-гэ. Он обещал вернуться, а Ци-гэ всегда держит своё слово. Если Шэнь Цзю уйдёт, и Юэ Ци не застанет его на условленном месте, когда вернётся, они могут потерять друг друга навсегда… Уже никогда не найти. По этой причине какой бы ужасной, горькой и непереносимой ни была жизнь Шэнь Цзю в доме Цю, он даже не помышлял о побеге. Но потом случилось то искажение ци и всё спутало… Однако к тому времени Шэнь Цзю был уже уверен: Ци-гэ не вернётся. Слишком много лет прошло с их расставания. Пять лет — срок немалый. А раз до сих пор Юэ Ци не вернулся, значит, он не смог вернуться. Единственное тому объяснение — смерть. Его Ци-гэ умер… Умер вдали от своего Сяо Цзю… Когда Шэнь Цзю последовал за бродячим заклинателем У Яньцзы, и тот не успел ещё приобщить Шэнь Цзю уже иного рода и другого круга ада, он поклялся выучиться как можно лучше, чтобы потом самому найти своего брата (а после приобщения, что найдёт несмотря ни на что, даже этого мусорного учителя и все препоны чинимые им). Живого или мёртвого. Хотя в то, что он найдёт его живым, Шэнь Цзю не верилось. Поэтому он решил, что во что бы то ни стало найдёт тело своего погибшего брата и как следует похоронит. Между тем каково же было удивление Шэнь Цзю, когда спустя ещё два года он случайно встретил своего Ци-гэ, нет, Юэ Ци, живым и здоровым. После того, как Шэнь Цзю окончательно пал в своих собственных глазах и перед небом убив своего учителя, который в этот раз нацелился на того, кого не следовало, чтобы спасти жизнь воскресшему из мёртвых брату, он узнал, что тот не только жив и здоров, но неплохо поживает и даже благоденствует будучи главным учеником пика Цюндин хребта Цанцюн под рукой доброго шифу, который относится к нему как к сыну родному. В этот момент у Шэнь Цзю в глазах потемнело. Пока он проходил через все эти испытания, не зная не то что счастья или радости, а даже покоя и мира, пока его жизнь проходила в нескончаемых муках, а его душа не знала отдохновения ни минуты этой страшной пытки под названием жизнь, его брат счастливо жил на Цанцюне и даже думать о нём забыл. Он не пришёл не потому, что не смог, а лишь потому, что не захотел. В его такой прекрасной и богатой жизни не было место уличной крысе Шэнь Цзю. Вот так-то… Шэнь Цзю просто выбросили, как ненужный мусор, как уже отслужившее своё старое барахло. Но хуже всего, что в глубине души Шэнь Цзю не удивлялся этому. И даже не возмущался. Он даже не обижался. Шэнь Цзю понимал — это правильно. А кто, узнай они жизнь получше и людей благороднее, не захотел бы избавиться от позора своего прошлого? Кто виноват, что Шэнь Цзю всегда был отвратительным крысёнышем, которому не место на светлой стороне жизни? Почему он не похож на Юэ Ци? Почему он настолько другой? Гораздо хуже… Несравнимо хуже. Его присутствие лишь опозорит брата, омрачит его светлую репутацию, и тот это знал… Вот почему… И тогда на миг, всего лишь на короткий миг, Шэнь Цзю подумал, что он предпочёл бы видеть брата мёртвым, чем увидеть его во всём этом блеске, овеянным славой и счастливым… Счастливым без него, Шэнь Цзю. Он почувствовал себя преданным. Выброшенным. Позором и лишним балластом для человека, которого всю жизнь считал братом. Эти мысли были лишь отражением его разочарования, исторгшимися из самых глубинных тёмных частей души криком отчаяния. Но даже в тот миг, когда они промелькнули в его голове похоронным барабанным набатом, даже в тот самый момент, он на самом деле так не считал и не чувствовал ни мгновения. Но тем не менее так подумал. Пусть мысли эти и не были искренними, но они всё же возникли… Он сам никогда не сможет себе их простить. А если бы Юэ Цинъюань узнал, простил бы он Шэнь Цинцю? Смог бы принять эту уродливую сторону его личности, эту грязь его души? Знал ли Юэ Цинъюань об этом? Видел ли он эту часть его поганой личности?.. Может, он каким-то образом почувствовал это?.. Тогда стоило ли удивляться, что он так плохо думает о нём… Возможно, Юэ Цинъюань просто знает. И он прав, когда не доверяет Шэнь Цинцю… Это право на недоверие Шэнь Цинцю сам предоставил ему. Собственной убогостью и мерзостью своей души… Неудивительно, что Юэ Цинъюань был такого мнения о нём… В конечном итоге он был прав… Абсолютно прав. Шэнь Цинцю самый низкий и презренный из всех. Юэ Цинъюань был прав, что не доверял ему. Прав, что бросил его, выкинул до того, как уличная крыса Шэнь Цзю имела шанс загрязнить его, заразив скверной своей души… Прав, что имел подобное мнение о нём. Как и другие люди: боевые братья, ученики… Их отношение было правильным и оправданным. Так имел ли Шэнь Цинцю право роптать? Не имел. Так почему он позволял себе обижаться и проявлять недовольство? От того, что был неправильно понят. От того, что другие дурно о нём думали. От того, что ему не доверяли. Ведь с самого начала он ничего другого и не заслуживал. Поэтому он должен принять это как должное. Шэнь Цинцю не имеет право расстраиваться. Надо, наконец, принять неизбежное и с этим смириться. Такие размышления всегда действовали на Шэнь Цинцю угнетающе и вгоняли в глубокую тоску. После них он всегда впадал в чёрную меланхолию. А в этом состоянии и так поганый характер Шэнь Цинцю имел тенденцию меняться к худшему. И тогда он ещё больше убеждался в правдивости чужого восприятия его. От этого горечь лишь усиливалась, а вследствие и мрачные мыли. Замкнутый круг… Каждый раз после очередного недоразумения с главой секты эмоциональное состояние Шэнь Цинцю становилось нестабильным, нервы бывали взвинченными, а очередное искажение ци снова и снова стучалось в его двери. Казалось, ни у кого во всём мире культивирования не было столько внутренних демонов, как у него — верховного лорда пика Цинцзин. Удивительно было даже, как они, демоны эти вкупе со всякими тёмными эмоциями и мрачными мыслями, его полностью не изгрызли изнутри. Искажения ци были обычным повседневным явлением в его жизни. Они легко приходили и так же сравнительно легко уходили. Что-то действительно серьёзное случалось совсем изредка. Однако если случалось, то тогда всё — они напоминали локальный конец света. Шэнь Цинцю никогда не видел, чтобы кто-то ещё кроме него страдал таким ужасным искажением ци. До того самого дня. Случилось это через какое-то время, после начала его медитации в пещерах Линси. Время в процессе культивации течёт по-другому. Даже года могут пролететь, казалось бы, за пару мгновений. Так что, когда именно это произошло, ему трудно судить, однако за это время он во многом продвинулся в своём совершенствовании и даже преодолел узкое место, которое много лет не давало ему покоя, так что можно было смело сказать — пара месяцев, а может и лет, точно пролетели. Он только достиг нового уровня в своём культивировании и вышел ненадолго из медитации, когда его внимание привлёк шум, доносившийся из соседней пещеры. Всё пространство поглотил шум сражения — ужасного звука металла, проводимого по камню снова и снова, и какое-то невнятное яростное рычание. Если бы Шэнь Цинцю не знал точно, что в этих пещерах не могут водиться дикие звери, он бы решил, что имеет дело именно с одним из них. Он не мог поверить, что подобные звуки может исторгать глотка человека. Какое-то время Шэнь Цинцю не мог решить, следует ли ему вмешаться. Тем не менее он встал и стал медленно приближаться к эпицентру шума, и чем ближе Шэнь Цинцю подходил, тем сильнее бессознательно ускорял шаг. Там страдал один из учеников их секты, а возможно и кто-то из его шиди — а если учесть те огромные всплески духовной энергии, что стихийно извергались со стороны пещер терпящего бедствие, верен скорее второй вариант — он не мог сидеть и ничего не делать. Этот заклинатель явно был не в состоянии самостоятельно преодолеть подобное состояние. За этими размышлениями Шэнь Цинцю и сам не заметил, как ноги привели его ко входу в соседнюю пещеру. Когда же он подошёл ещё чуть ближе к этой отдельной пещере, где находился его собрат по секте, Шэнь Цинцю остался ошеломлён, да что там, поражён и совершенно шокирован. Он не знал, что его потрясло сильнее — плачевное состояние пещеры, по которой словно разрушающий всё на своём пути смерч прошёл, что всячески стремился лишь к одному — оставить после себя только жалкие руины некогда величественных незыблемых стен, и даже удалось в своей настойчивости сильно их покорёжить, или личность заклинателя в ней. Кто бы мог подумать, им оказался Лю Цингэ! Непробиваемые, твердолобые «боги» тоже могут страдать от такой тривиальной вещи, как искажение ци? А как же хвалёные основы его всегда такого самодовольного и вызывающе заносчивого шиди? Не он ли всегда кичился тем, что никогда не знал такой вещи, как вышедшая из-под своего железного контроля духовная энергия? Не он ли утверждал, что склонность к искажениям ци у Шэнь Цинцю только лишний раз подтверждает и так очевидное: а именно, низкое совершенствование, слабые основы и недостаток внутреннего духа истинного культиватора. Теперь же посмотрите на этого прославленного бога войны? Его собственное искажение ци так его подкосило, что сразу видно, он доживает свои последние часы, а может и мгновения. Где же сейчас его саморасхваляемые стойкость и несгибаемая сила духа?.. Может, для Шэнь Цинцю искажения ци и были обыденным явлением, однако ни одно из них и даже все вместе взятые ещё ни разу не угрожали его жизни и никогда не влияли на его разум и способность мыслить: он никогда, ни разу, себя не терял. А что же самонадеянный лорд Байчжань? Мало того, что он на пороге смерти, Лю Цингэ совершенно утратил всякий разум и самосознание, практически превратившись в дикого зверя, что действует на одних инстинктах. И это плохо. Очень плохо! Закончив злорадствовать над этим самовлюблённым индюком, Шэнь Цинцю нахмурился. Всё было гораздо хуже, чем можно было бы предполагать. Лю Цингэ нужно было срочно спасать, но Шэнь Цинцю не представлял как именно. В одном Лю Цингэ был прискорбно прав: Шэнь Цинцю и правда не знает никого, у кого случались бы искажения ци так же часто и с такой же завидной регулярностью, как у него самого. Более того, лорд пика Цинцзин, как правило, сам был тем человеком, кто в досягаемом окружении имел укоренившуюся, но сугубо недобровольную, привычку страдать от этой напасти: если уж кто-то мучился от искажения ци на пике Цинцзин почти со стопроцентной вероятностью можно было сказать, что это мог быть только его лорд; если духовная энергия вышла из-под контроля у кого-то из лордов, не надо два раза думать этим человеком мог быть, надо полагать, именно Шэнь Цинцю. Поэтому должно ли удивлять, что Шэнь Цинцю об оказании помощи кому-то другому в подобной ситуации знал прискорбно мало? За ненадобностью-то… В этом и вся проблема. Неразрешимая, надо заметить. Шэнь Цинцю не знает, как помочь, и не уверен, что оная помощь не обострит и без того безрадостную картину происходящего, изменив ситуацию лишь к худшему. Не говоря уже о том, что, чтобы оказать помощь, сначала надо добраться до тела, без физического контакта передача духовной энергии для стабилизации состояния немыслима, но для этого надо сначала с тем чертовски сильным, потерявшим рассудок диким зверем, мечущимся внутри своей клетки, которая и так уже напоминала место боевых действий, в поисках что бы ещё порушить, как-то справиться… Тут как раз время вспомнить про другой меткий выстрел этого варвара: как это ни печально, но Шэнь Цинцю ему не ровня. Между их боевыми способностями лежит целая пропасть. Шэнь Цинцю просто не сумеет его одолеть. Он и в нормальном-то состоянии ни разу не смог победить Лю Цингэ. Ну, а когда тот просто обезумел и находится в состоянии неистовства, готовый убивать любого, кто подойдёт близко, и того смешно об этом даже помыслить… Самым разумным было бы позвать на помощь — Юэ Цинъюаня или Му Цинфана, а ещё лучше — обоих. Но тут крылась следующая неразрешимая проблема. В пещерах Линси была невозможна передача сообщений посредством духовной энергии, а если бы он решил покинуть это место, дабы позвать кого-нибудь, то это заняло бы слишком много времени. Пещеры Линси слишком обширны, Шэнь Цинцю же всегда выбирал самые отдалённые её части, когда приходил сюда культивировать. Шэнь Цинцю боялся, что к тому времени когда он только сумеет добраться до выхода, не говоря уже о том, чтобы дождаться последующего прихода искомой помощи, Лю Цингэ имеет все шансы испустить дух. Шэнь Цинцю постоял ещё немного, обдумывая все имеющиеся варианты, но потом безнадёжно мотнул головой и неохотно признал: кроме него помочь попросту некому. А если он будет и дальше стоять тут, размышляя о маловероятном или скорее даже невозможном по типу «что, если», Шэнь Цинцю рискует потерять драгоценное время, и тогда Лю Цингэ и правда будет уже не спасти. Неужели Шэнь Цинцю и впрямь собирается делать что-то столь самоубийственное? Да у него же просто нет никаких шансов! Но ноги почему-то упрямо несут его вперёд… Исход известен с самого начала: им обоим конец! Сначала погибнет он сам от руки своего шиди, а затем и Лю Цингэ долго не протянет — его доконают искажение ци и отсутствие помощи… Пусть подобные здравые мысли и мелькали в голове, но тело ни на миг не замедлилось. Зачем он вообще идёт? Он собирается умереть, причём умереть без вариантов и так бессмысленно ради этого варвара? Того, кто по какой-то неизвестной причине объявил ему холодную, или не такую уж и холодную, войну и все эти годы только и делал, что с известной периодичностью то трепал ему нервы, то методично рушил его репутацию, будто всерьёз задался целью вырвать у него из рук то положение, которое Шэнь Цинцю заработал собственным трудом и получил по полному праву? Он и правда собирается совершить суицид ради этого неблагодарного дикаря? Этого тупоголового зверя?.. Что-то любая попытка сделать Лю Цингэ добро или уж тем более спасти тому жизнь всегда выходят Шэнь Цинцю боком: они никогда для него хорошо не заканчиваются. Сомнительно, чтобы и данная конкретная ситуация разрешилась лучшим образом. Шэнь Цинцю уже должен быть благодарен, если всё не обернётся к ещё более худшему варианту, чем обычно. Это в том случае, если он каким-то чудом всё же выживет. Но шансов на это прискорбно мало, можно сказать, что их и вовсе нет. Но тело с этими доводами рассудка было совершенно не согласно. Точнее не тело, а душа. Его мятежная душа, которая, казалось, давно успокоилась и смирилась, именно этот момент избрала, чтобы устроить очередной бунт. Давно уже не случавшийся бунт. Очень давно. А если совсем честно, то Шэнь Цинцю просто не может оставить своего шиди умирать в полном одиночестве… Не может такого допустить, чтобы Лю Цингэ умер, так и не дождавшись помощи, когда шансы, хоть и самые минимальные, её получения всё же существовали и были так близко. Совсем рядом. Это правда, Шэнь Цинцю плохо разбирается в искажениях ци у других людей, так же, как и мало знает о том, как надобно оказать посильную помощь при таком инциденте. Но кое-какое представление у него всё же есть касательно этого вопроса, как и у любого заклинателя. То есть какая-то возможность, пусть и совсем незначительная, лучшего исхода всё же есть. Поэтому Шэнь Цинцю просто не может не попробовать. Не имеет права не попытаться! Если он постарается тихо со спины подкрасться к Лю Цингэ, то можно будет его вырубить, и тогда их общие шансы на спасение значительно возрастут… Это всё было хорошо в планах. На деле же всё с самого начало пошло наперекосяк. Стоило Шэнь Цинцю зайти в некогда великолепную пещеру и сделать два осторожных шага в направлении Лю Цингэ, как его заметили. Уж кто бы сомневался, что именно этот момент изберёт Лю Цингэ, чтобы изменить направление своего «всё и вся сокрушающего шествия»… и тем самым окажется прямо лицом к лицу с Шэнь Цинцю. Шэнь Цинцю ведь уже упоминал, что никогда не был в ладу с удачей, да? Лю Цингэ набросился на него, как взбесившийся бык на красную тряпку. Шэнь Цинцю с трудом успел увернуться. — Я пришёл, чтобы помочь тебе… — но закончить ему не дал обезумевший шиди, который всё ещё не осознавал ничего и, кажется, даже не узнавал его. В тот момент, когда ему вздумалось поболтать, Лю Цингэ нанёс сокрушительный удар, которого Шэнь Цинцю лишь чудом избежал в последний момент. Лю Цингэ наступал, Шэнь Цинцю же не оставалось ничего иного, как отступать: ещё немного и его загонят в угол, и тогда всё — конец. Шэнь Цинцю старался как-то бороться, он противостоял Лю Цингэ как мог, но, как и предполагал ранее, это оказалось совсем бесполезно, а Лю Цингэ, находивщийся во власти искажения ци, совершенно не сдерживался, нападая во всю свою недюжинную силу. Шэнь Цинцю про себя отметил, что Лю Цингэ ужасно выглядит. Он был весь мертвенно бледен, словно лишился всех красок, казалось, единственный цвет во всём его облике сохраняли красные от лопнувших капилляров глаза. В них, в его покрасневших воспалившихся глазах, Шэнь Цинцю не увидел ни тени узнавания или хотя бы осознания, Лю Цингэ действовал лишь на инстинктах, как дикий зверь, будто полностью утратив всё человеческое. — Я здесь… чтобы спасти… тебя… ты это понимаешь? Так позволь же… тебе помочь! Постарайся взять себя… в руки и… не мешай мне… помогать тебе, — снова предпринял Шэнь Цинцю тщетную попытку дозваться до разума Лю Цингэ, с перерывами кое-как выдавив внятное предложение в пылу напряжённого сражения. Шэнь Цинцю уже практически смирился с тем неминуемым концом, который, несомненно, их обоих ожидал, но не в его правилах было сдаваться раньше срока. До того, как испустит свой последний вздох, Шэнь Цинцю был намерен ещё побороться. Тем более, что он ещё не все свои финты использовал и ещё не совсем исчерпал свои возможности. Однако и они оказались неэффективны… В обычное время, когда Лю Цингэ был собой, начни Шэнь Цинцю применять грязные средства и подлые приёмы, он иногда умудрялся, нет, не выиграть, но хотя бы свести всё к ничье. Но не в этот раз. Как правило между ними двумя всегда случались хоть и яростные, но всё же мирные состязания: в поединках же такого рода никто не станет биться насмерть, удары будут придерживаться, а сила — сдерживаться. К тому же Лю Цингэ, этот поборник честных спаррингов, никогда бы не стал применять какие-либо запрещённые приёмы или совершать недопустимые действия, он даже с тактиками и стратегиями особо не заморачивался, не признавая ничего кроме грубой силы. Однако в этот раз, конечно же, всё было иначе. Начнём с того, что Лю Цингэ сражался во всю свою силу. К тому же он боролся на одних только инстинктах и рефлексах, поэтому был гораздо более непредсказуемым, каждый удар становился всё более мощным, и в борьбе Лю Цингэ не было и толики его всегдашней чопорной соревновательной честности, а лишь лютая агрессия без прикрас. Поэтому стоит ли удивляться, что никакие тактические ходы или так называемые грязные приёмы Шэнь Цинцю в этот раз не смогли выручить его? Ещё большую трудность представляло то обстоятельство, что Лю Цингэ сражался не на жизнь, а на смерть, а Шэнь Цинцю приходилось сдерживаться, чтобы не навредить своему оппоненту, стремясь того лишь разоружить или вырубить. С той огромной разницей между их боевыми способностями Шэнь Цинцю не был ровней Лю Цингэ, даже втянись он в смертельную битву, а ему ещё и приходилось удерживать себя от случайного причинения вреда. Всё было совсем уж грустно… А вскоре Шэнь Цинцю почувствовал, что под влиянием Лю Цингэ и сам начинает впадать в отклонение ци… С этой поры его борьба стала ещё более трудной, ещё более безнадёжной. Ведь теперь он боролся и с самим собой. Прежде всего — с самим собой. Постоянно приходилось напоминать себе, что стоит на кону, каковы риски, если он поддастся своей непримиримой извечной спутнице. Шэнь Цинцю не имел никакого права сейчас впадать в отклонение ци. Только не сейчас! В противном случае это будет настоящим концом для них обоих. А этого нельзя было допустить. Шэнь Цинцю не для того пришёл на помощь Лю Цингэ, чтобы, не доведя дело до конца, так по-глупому сгинуть, утянув шиди за собой! — Проклятье! Да приди же ты в себя наконец! — рявкнул Шэнь Цинцю, извернувшись и заехав Лю Цингэ ногой в грудь. Но всё было бесполезным: как удар, так и последняя попытка Шэнь Цинцю дозваться до сознания Лю Цингэ. Шэнь Цинцю уже задыхался, не выдерживая такой напор, всё его тело покрыл тонкий слой пота, оно мелко дрожало от непомерных для него усилий и нагрузки. Вскоре мельчайшие раны начали покрывать тело Шэнь Цинцю чуть ли не с головы до пят, расцветая кровавыми цветами вслед за лезвием Чэнлуаня, а чуть погодя и пара более глубоких образовалась. Шэнь Цинцю уже с трудом стоял на ногах, те подрагивали, а правая рука онемела, ему было всё сложнее и сложнее парировать мощные удары меча Лю Цингэ, которые с течением хода сражения, казалось, становились лишь сильнее в то время, как сам Шэнь Цинцю и его сопротивление всё больше слабели. Что хуже — сознание его тоже слабело, всё больше поддаваясь искажению ци. И настал такой момент, когда Сюя был выбит из руки Шэнь Цинцю. Шэнь Цинцю всё больше охватывали отчаяние и безнадёжность. Однако он всё ещё не собирался с собственным концом так просто мириться. Шэнь Цинцю должен был постараться повернуть ситуацию в свою пользу, их общую пользу. Он положился на свою главную отличительную способность в бою — ловкость и проворность, и проведя обманный манёвр, Шэнь Цинцю молниеносно ударил Лю Цингэ по голени со всей силы, в то же время бросив ему в глаза щепотку песка и иного сора, которую в ходе битвы зачерпнул с пола, дожидаясь удобного случая, чтобы применить. Шэнь Цинцю понял, что преуспел, когда раздался сдавленный рык со стороны Лю Цингэ. Воспользовавшись случаем, он стремительно ринулся в сторону, чтобы вернуть свой меч… однако его усилия результата не возымели. Хотя удар был хорошо рассчитанным и привёл к вывиху, а пыль попала в глаза, но… это всё ничуть на замедлило противника, а лишь обозлило. Лю Цингэ сумел перехватить Шэнь Цинцю в последний момент, когда до Сюя было рукой достать, и это было обиднее всего. Он уже почти коснулся своего меча, но именно в тот момент Лю Цингэ схватил его за шиворот левой рукой и с силой притянул к себе. Лю Цингэ уже намеревался замахнуться Чэнлуанем на побеждённого противника, который был полностью в его власти, а Шэнь Цинцю встретить неминуемую смерть, когда что-то вдруг изменилось… В глазах Лю Цингэ блеснуло что-то непонятное, он отставил меч, а пленника в своих руках, наоборот, притянул ещё ближе. Шэнь Цинцю оказался так сильно притиснут к Лю Цингэ, что между их телами не осталось ни малейшего зазора. В этот момент Лю Цингэ чуть согнулся в талии и уткнулся лицом мужчине в своих руках где-то за ухом. Шэнь Цинцю особенно остро ощущал дыхание Лю Цингэ на нежной коже. Все волоски на теле Шэнь Цинцю встали дыбом от тревожной обеспокоенности и неприятия. Шэнь Цинцю попытался оттолкнуть Лю Цингэ, но куда там, его хватка лишь усилилась. Лю Цингэ лишь ненадолго задержался за ухом Шэнь Цинцю, а затем стал спускаться по линии шеи, проводя носом сначала по подбородку, следом же по всей длине яремной вены, пока не остановился где-то у основания шеи. Но эти мгновения сравнительного покоя не продлились долго. Лю Цингэ толкнул Шэнь Цинцю, который, не сумев сохранить равновесие, упал навзничь, а сам Лю Цингэ навалился сверху, придавив его к полу. Лю Цингэ настолько тесно прижался к нему, вдавливая в жёсткий гранит пола, что Шэнь Цинцю было трудно даже сделать вздох, но его эмоциональное состояние испытывало куда больший дискомфорт. Подобное положение ни с чем хорошим у Шэнь Цинцю не ассоциировалось: в его голове почти не осталось никаких связных мыслей, тело стало чрезвычайно жёстким, а сам он словно весь обратился во всепоглощающий панический ужас. На какое-то мгновение, ужасно долгое мгновение, Шэнь Цинцю забыл, кто он и где, перед мысленным взором проносились воспоминания жизни в доме Цю. Он больше не был пиковым лордом Цанцюн Шэнь Цинцю, он снова стал все тем же мальчиком-рабом в поместье Цю — Шэнь Цзю. Жалкой вещью, которую каждый мог пнуть и обидеть. Любой имел право ударить и сломать. Занятной игрушкой, которой только молодому мастеру Цю дозволено было забавляться. В действительности Цю Цзяньло никогда не умирал, он всё ещё здесь и всё ещё навязывает себя ему… Этот мерзкий подонок только и думает, как придавить Шэнь Цзю к какой-то поверхности! А бессильный Шэнь Цзю только и может, что несчастно барахтаться не в силах отстоять себя, да и то до первого безжалостного удара со всей силы в солнечное сплетение, от которого искры из глаз и воля к сопротивлению надёжно подавлена. До следующего раза. На самом деле Шэнь Цзю никуда и не думал уходить, он всегда был здесь. Только он и был здесь, а Шэнь Цинцю не более чем цветок в зеркале, луна на поверхности пруда; он всего лишь игра воображения… притворство маленького, слабого, запуганного, ничтожного Шэнь Цзю, примерившего под себя образ кого-то взрослого, сильного и уверенного в себе. Этот образ, подобно неправильно подогнанному платью, что было сшито спустя рукава, так и норовит расползтись по швам или просто свалиться с тела, обнажая спрятанную в ней до поры сущность беспомощного малыша Цзю, который затравленно озираясь старается прикрыться своим не по размеру одеянием, но, как обычно, в самый неподходящий момент терпит провал. Ему только и остаётся, что обмотаться несоразмерно большой тканью, но это уже никого не может обмануть. И прежде всего самого Шэнь Цинцю… нет, самого Шэнь Цзю. На какое-то время Шэнь Цинцю застыл, боясь шелохнуться, он был не в силах даже дышать. Но спустя долгое-долгое время, возможно, часы, года или даже столетия, Шэнь Цинцю сумел вновь вернуться к настоящему. Это не Цю Цзяньло придавил его к полу, а Лю Цингэ! Неужто этот зверь решил пойти по стопам того ублюдка?.. Если он только посмеет, Шэнь Цинцю убьёт его! Он. Обязательно. Убьёт. Его. — Слезь с меня. Немедленно! — сдавленно прошипел Шэнь Цинцю. Из его лёгких вырывалось свистящее дыхание, но Шэнь Цинцю не переставал вырываться, как и не прекращал попыток оттолкнуть этот живой вес, но безуспешно. Ответа же, как и прежде, не последовало. Чуть отдышавшись, Шэнь Цинцю предпринял ещё одну попытку. Он напряг все свои силы, чтобы скинуть с себя вес Лю Цингэ и избавиться от его такого близкого присутствия. Но у него ничего не вышло. Затем он потянулся к Сюя, который всё так же валялся на полу. К счастью, он находился совсем близко. Спустя минуту или две неимоверных усилий дотянуться хотя бы кончиками пальцев, Шэнь Цинцю это удалось. Он с облегчением схватил Сюя и притянул к себе. И когда Шэнь Цинцю уже примеривался как бы поудачнее ударить рукояткой меча Лю Цингэ по голове и вырубить его, он наконец с таким опозданием осознал, что Лю Цингэ совершенно не пытался ему помешать. Больше того — он вообще ничего не делал. Ничего не предпринимал. Лю Цингэ лишь крепко держал Шэнь Цинцю в объятиях, лежал на нём и… дышал ему в шею. Больше никаких действий Лю Цингэ и не думал совершать. Когда они упали, Лю Цингэ приткнулся носом в яремную впадинку Шэнь Цинцю и с тех пор даже не шевелился. Вернув способность здраво мыслить, Шэнь Цинцю осознал, что, если сейчас ударит Лю Цингэ с целью того вырубить, это может не закончиться хорошо. Лю Цингэ и так в пограничном состоянии, и вообще непонятно, в сознании ли он, а если его ещё и по голове треснуть, он может и умереть. Осознав, наконец, всецело окружающую действительность, Шэнь Цинцю, как бы ему ни было неприятно, даже невыносимо, всё же решил для себя, что такое положение самое подходящее для его целей: он наконец полностью вспомнил, что происходит, и зачем он здесь. На самом деле это было чистым везением, что мало того, что никто из них не умер, Лю Цингэ ещё и смог успокоиться. И пусть он всё ещё был далёк от реальности и совершенно не в себе, хотя на этот раз несколько в ином ключе, но подобное неадекватное состояние явно имело преимущество над прежним, ведь угроза смерти от искажения ци если и не миновала полностью, то значительно отступила и поблёкла. Кроме того, именно данное положение было наиболее выгодным для них обоих. Для передачи ци требуется близкий физический контакт? Куда уж ближе. Хорошо бы, чтобы страдающий им заклинатель оказался в положении как можно большего покоя? Так куда уж больше, Шэнь Цинцю даже не уверен, в сознании ли Лю Цингэ. Придя к подобному заключению, Шэнь Цинцю осознал, что перво-наперво ему надо было успокоиться самому и укротить свою клокочущую ци, иначе он сделает только хуже. Через некоторое время нечеловеческим превозмоганием себя успешно преодолев этот первый и главный препон, он перешёл ко второй части действа. Шэнь Цинцю постарался чуть расслабиться, он положил руки на спину Лю Цингэ и стал осторожно вводить свою теперь уже мирную духовную энергию в его набухшие, будто готовые вот-вот взорваться, меридианы, пытаясь успокоить бурлящую в них ци. Шэнь Цинцю не знал, сколько они так пролежали: сам Шэнь Цинцю, вливая свою спокойную ци в меридианы Лю Цингэ, а Лю Цингэ, будучи не совсем в сознании и по какой-то причине с, он не побоится этого слова, упоением дыша ему в шею. Но через долгие часы все старания Шэнь Цинцю наконец возымели действие и переломили ситуацию к лучшему. Шэнь Цинцю смог вздохнуть с облегчением, лишь когда Лю Цингэ пришёл в себя. Он был таким же бодрым и активным, как и всегда, или, возможно, даже ещё больше, чем обычно. Это становилось довольно-таки ясным, учитывая, как резво Лю Цингэ вдруг подорвался, не успев толком очнуться, и, даже не взглянув на Шэнь Цинцю, сразу же бросился к выходу, будто за ним кто-то гнался, или он вспомнил о каком-то неотложном деле, не терпящем отлагательства. Только тогда Шэнь Цинцю окончательно убедился, что не напортачил. Он действительно справился! Лю Цингэ выжил. Они оба живы… А ведь ещё несколько часов назад он уже и не чаял, что всё может завершиться благополучно. Однако, к счастью, судьба была к ним благосклонна. Они справились. Шэнь Цинцю справился… Он не оплошал! После поспешного ухода Лю Цингэ Шэнь Цинцю ещё постоял и огляделся, рассматривая стены пещеры. Сначала, когда он тут появился, он подумал, что все эти разрушения, причинённые мечом и ци, были нанесены рукой Лю Цингэ. Но теперь, приглядываясь внимательно, он понимает, что большая часть этих разрушений, самые страшные из них, как и самые глубокие отпечатки ударов меча или духовной энергии, и самые уродливые, самые сильные сколы были здесь задолго до сегодняшнего дня. При этой мысли Шэнь Цинцю не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть. Он даже представить себе не мог, какое же искажение ци пережил тот, кто был до Лю Цингэ в этой пещере. Забудь, это было давно. Да и после такого искажения вряд ли в принципе возможно выжить… Тот заклинатель, видимо так и умер в этом месте… Одинокий и потерянный… Только год спустя Шэнь Цинцю сможет узнать, что все эти отметины были оставлены здесь Юэ Цинъюанем. Все эти ужасные отметины, изуродовавшие эти красивые величественные пещеры, были свидетельством того, как страдал не какой-то безымянный заклинатель, а его брат… Его Ци-гэ страдал, потому что был не в силах пойти и спасти своего брата… От этой мысли душе Шэнь Цинцю становилось больно. Ужасно больно и обидно за своего дорогого Юэ Цинъюаня… Когда Шэнь Цинцю покинул пещеры, не забыв прежде переодеться в свежую одежду и применить заживляющее лекарство, Лю Цингэ как раз гнал последних демонов с их хребта Цанцюн. Оказалось, что, воспользовавшись внезапно так неудачно совпавшим отсутствием почти всех пиковых лордов, демоны напали на Цанцюн. Однако им не повезло, они почти сразу же с начала их одиссеи столкнулись с особенно бодрым богом войны, который быстренько прогнал их прочь. Тех, кому посчастливилось выжить, разумеется. Но повезло не так уж и многим, не считая некой демонессы: в тот день бог войны был не только особенно бодрым, но ещё и особенно злобным, как выяснилось. Впоследствии всё стало как обычно, жизнь снова вошла в привычное русло. Однако спустя какое-то время Шэнь Цинцю осознал: всё вроде и как обычно, да не совсем — Лю Цингэ начал избегать его. Сначала всё было не так очевидно, именно поэтому до Шэнь Цинцю это дошло не сразу. Лю Цингэ стал всё больше пропадать на миссиях, всё реже появляясь в секте. За последний год он возвращался всего каких-то три или четыре раза, а вернувшись, он почти сразу же снова уходил. По сравнению с прошлым частота этих возвращений, как и общее количество всего времени нахождения в Цанцюн, в разы уменьшилась. Но какое отношение к этому должен был иметь Шэнь Цинцю? Шэнь Цинцю тоже так казалось. Поэтому он и не подумал придавать происходящему какое-то значение, как и забивать голову размышлениями на этот счёт. Ну и что, что Лю Цингэ в секту уже почти не возвращается. Может, миссии интересные, или душа не лежит возвращаться чаще. Однако позже Шэнь Цинцю отметил, что даже когда Лю Цингэ бывал в секте, то теперь никогда не подходил к нему. А ведь раньше от него покоя не было… Не только приставал к Шэнь Цинцю, где только встречал, даже официальные собрания на Цюндине не были исключением, но и частенько захаживал к нему сам: то с какими-то претензиями, то требуя поединков, а то и просто поскандалить. А тут тишь да гладь. Но и тогда Шэнь Цинцю не сразу заметил неладное. Сначала думал, что дело в отсутствии времени — всё же владыка Байчжань теперь после своих возвращений останавливался в Цанцюне всего на день или два, прежде чем пуститься в новые странствия. После же той ночи, когда Лю Цингэ был особенно невыносим, умудрившись выбесить Шэнь Цинцю, что привело к известным уже последствиям, повелитель Цинцзин решил, что он слишком много думал. Всё, очевидно, в полном порядке: Лю Цингэ всё такой же несносный дикарь. Даже ещё хуже! Но теперь, когда Шэнь Цинцю вспоминает, Лю Цингэ в ту ночь казался не совсем адекватным, то есть — менее адекватным чем бывало обыкновенно или немного по-другому неадекватным. Так будет правильнее. Он явно был подвыпившим. Да и не сам искал Шэнь Цинцю, как когда-то завелось, они лишь случайно столкнулись на общем для всей секты празднике. Сначала Лю Цингэ, кажется, даже хотел обойти его, но потом, видимо, подавшись горячительному на миг вернулся к своему обычному, обычному ранее, поведению. Хотя нет. На этот раз слова его были ещё более хлёсткими, как будто они сильнее, чем когда-либо, были призваны ужалить Шэнь Цинцю, да побольнее. А затем, после пары фраз, Лю Цингэ просто ушёл. Это тоже было не так, как следовало. Лю Цингэ так и не потребовал поединка, не разразился бранью, не устроил продолжительный скандал, да и отступил слишком легко. Но тогда Шэнь Цинцю не обратил на это внимания, его голова было занята совсем другим, а после ему и вовсе было не до того. Только в этот день, вновь увидев Лю Цингэ, которого не видел уже три месяца как, Шэнь Цинцю наконец осознал, что с Лю Цингэ что-то явно не так. Он словно сам не свой, и довольно давно. И сегодняшний протекший так необычайно странно визит — лишь ещё одно тому доказательство.***
Утро началось с прихода Му Цинфана и его ежедневного осмотра. За всё время оного Му Цинфан просто кожей чувствовал пристальный укоризненный взгляд, который Шэнь Цинцю ни на миг не отводил от него. Этот взгляд словно обрёл крылья и летел за ним по всему помещению, перемещаясь с затылка на спину, со спины на грудь, оттуда же на лицо, в зависимости от того, в каком положении к другому находился Му Цинфан, от него невозможно было укрыться, но что хуже — он был настолько острым, что целитель практически явственно чувствовал, как его тело протыкают острия даже не иголочек, а полноценных кинжалов. И важнее всего — главный лекарь хребта Цанцюн был прекрасно осведомлён о причине, побудившей второго шисюна так осуждающе на него смотреть. Хоть Шэнь Цинцю ещё ничего не сказал, но Му Цинфан это осуждение кожей чувствовал! Му Цинфан отлично знал, стоит ему закончить ежеутренний осмотр, и шисюна уже не остановишь, от взгляда он перейдёт к слову… а ему так не хотелось выслушивать всё то, что тому было сказать! Поэтому целитель торопился как мог, чтобы, как только завершит это важное неотложное дело, быстрее ветра умчаться с этого, в тот тёмный день особенно недружественно к бедным целителям настроенного, пика. К великому прискорбию Му Цинфана, он оказался абсолютно прав. Как только осмотр был завершён, обострившееся состояние пациента — обсуждено, а рекомендации — подправлены в связи с ухудшением самочувствия, Шэнь Цинцю не преминул перейти с демонстрации своего неудовольствия к высказыванию его. — От тебя я такого не ожидал… — просто сказал Шэнь Цинцю, разглядывая своего собеседника исподлобья. — Ты меня удивил. Неприятно удивил, надо заметить. — Что шисюн имеет в виду… Этот шиди не понимает… — заюлил Му Цинфан, не осмеливаясь заглядывать в глаза хозяину дома. — А я думаю, что ты прекрасно всё понимаешь, но, так и быть, поясню. Я говорю о тех новых слухах, которые касаются лидера секты, — вперил в него свой немигающий ничего хорошего не предвещающий взгляд Шэнь Цинцю. — Ну что, твоя память прояснилась? — Ах, шисюн об этом… Возможно, вышло недоразумение, или ученики могли… — снова попытался увильнуть и как-то отвертеться от этого чёрного горшка главный целитель Цанцюн, предприняв последнюю попытку, но уже совершенно уверовав в безнадёжности оной. — Мы с тобой оба прекрасно знаем, что ни о каком недоразумении и речи не идёт. А что касается учеников, не смеши этого шисюна, — не дав Му Цинфану закончить свою ложь, усмехнулся Шэнь Цинцю. Как-то очень недобро усмехнулся. Почему-то Му Цинфану казалось, что самым страшным в ней было то, что хоть её и прикрыли неизменным веером, однако позволили отразиться в глазах, подобно неверным отблескам далёких искорок нездешнего, какого-то будто бы потустороннего огня; позволили на миг мелькнуть во взгляде, сродни мрачным неуловимым теням. У владыки Цяньцао аж мурашки побежали. — Если бы эта животрепещущая новость исходила из этого источника, то об этом уже знала бы вся секта, однако осведомлены о том лишь лорды пиков (и на том спасибо!). Не это ли точнее всего указывает на виновника? Му Цинфан лишь склонил голову в знак покаяния, уже тем практически признав свою вину. Шэнь Цинцю сразу же набросился на него, жаля не хуже производителей пяти ядов вместе взятых. — Разве подобает достойному культиватору, лорду пика, да ещё и лекарю забывать о своём положении и начать распространять гнусные сплетни? — Шэнь Цинцю смотрел так укоризненно, так разочарованно, что Му Цинфан был готов со стыда на месте сгореть. Шисюн только начал свою обличительную речь, а Му Цинфану уже почти не хотелось жить… — И о ком?! Об уважаемом главе собственной секты? Что это, если не подстрекательство и измена?! Так подобает вести себя заклинателю? Этот шисюн никогда бы не подумал, что ты способен на это. Однако посмотрите. Ты уподобился тем двум главным сплетникам нашего Цанцюн, не будем называть их имена. Но у них, в отличие от тебя, есть смягчающие обстоятельства, как и оправдания: первая — женщина, а им многое простительно, а другой… скажем так, не совсем адекватный, да и с головой не в ладах. Так что какой с них спрос. К тому же какими бы смелыми и бесстрашными они ни были, ни один из них никогда не осмеливался поминать всуе Чжанмэнь шисюна или отзываться о нём нелестно. Так как же ты посмел? — Этот Цинфан знает, что его поступок не был красивым, если не сказать большего… но он не мог поступить иначе, — сказал Му Цинфан, выпрямив гордо только недавно скорбно повешенную голову, и уверенно заглянул в глаза Шэнь Цинцю. — То есть, ты знал, что твой поступок неправилен, даже отвратителен по своей сути, но всё же поступил именно так, — голос Шэнь Цинцю был спокоен, даже бесцветен, а вот глаза метали гневные молнии. — Всё именно так и было, — лицо Му Цинфана сохраняло праведное выражение убеждённого в своей правоте человека, и лишь на дне карих глаз нет-нет да и вспыхивали искорки сомнения. — Этот шиди скажет даже больше. Чжанмэнь шисюну об этом было отлично ведомо, и всё случилось не без его согласия. Шэнь Цинцю с трудом втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы и резко выдохнул. — Как ты смеешь! Только не надо Юэ Цинъюаня сюда приплетать. Даже если он и был согласен, ну и что?! Ты должен был знать лучше, как поступить, — обычно такой мелодичный голос Шэнь Цинцю с трудом скрипел, как какой-то несмазанный механизм, а глаза просто дико блестели. Му Цинфан не на шутку испугался, как бы с ним что-то плохое не случилось, он даже заранее напряг свою применяемую почти только в целительских делах ци. — Я прекрасно осознаю, зачем вы это сделали и про участие Юэ Цинъюаня тоже. Но тебе всё равно не следовало так поступать! Наоборот, ты должен был образумить его, а не самому включаться и возглавлять эту глупую авантюру. Если бы я не знал доподлинно, что всё произошло не без согласия старшего шисюна, думаешь, тебе было бы позволено переступить порог этого дома? — пока Му Цинфана готовился к худшему, Шэнь Цинцю завершил-таки свою короткую, но оттого не менее проникновенную речь. — Чего ты так смотришь? Да, я догадался. Или ты думал, этот Шэнь настолько глуп, что не поймёт даже настолько очевидного? — Так Шэнь шисюн уже всё знал… Аналитические способности главного стратега нашей Цанцюн и впрямь не знают себе равных, — постарался немного задобрить своего визави Му Цинфан, чтобы успокоить того и немного сгладить ситуацию, хотя слова его шли от сердца и были сказаны искренне. И он был совершенно не согласен: происходящее отнюдь не было чем-то с первого взгляда понятным и уж тем более очевидным. — Теперь дай высказаться и этому шиди. Раз шисюн уже всё знает, он должен понимать и то, зачем это было сделано. Что касается лидера секты, он хотел очистить твою репутацию, которая была ошибочно запятнана по какому-то странному и в корне неверному стечению обстоятельств. И за это он чувствовал себя в ответе. Потому что с самого начала не пресёк это недопонимание. Я же хотел лишь исправить свои и наших соучеников заблуждения и ошибки… Но для того, чтобы что-то исправить, надо сначала знать, что именно требует исправления. Нужно понять, что имело место заблуждение. Му Цинфан слегка перевёл дыхание и продолжил. В этот раз слова его зазвучали чрезвычайно весомо и серьёзно: — Нельзя всех и каждого лишать возможности на прояснение ситуации и чёткое понимание действительности, как и исправление чего-то с самого начала неправильно устоявшегося. Это было бы в корне не верно. Заблуждения должны быть преодолены, предвзятость отброшена, а отношения — оздоровлены и улучшены. Если задуматься, отношения между нами всеми, кто изначально подразумевался соратниками, всегда работающими сообща, товарищами, братьями, в какой-то момент пошли не так, как следовало, приняв кривой курс и направившись прямиком к обрыву, который стал бы нашей полной погибелью. Не только нас самых, но и всего Цанцюн следом. Эти отношения были больны и неправильны. Лечение никогда не бывает чем-то приятным, выздоровление — зачастую довольно тяжёлый и длительный процесс, и в самой своей основе нередко требует особых действий — резких, быстрых и крайне болезненных. Но в результате это только идёт на пользу самому больному. Уже давно мы болели чем-то очень серьёзным и неприятным, чем-то опасным, а вся наша секта была заражена какой-то неведомой страшной хворью, которая с течением времени лишь разрасталась, как эпидемия. Но это не может продолжаться и дальше. В противном случае нас всех ничего хорошего не ждёт. Очень жаль только, что этот Цинфан понял столь очевидное с таким опозданием… В одном ты не прав, Шэнь Цинцю: это было сделано не только для тебя — для нас всех. В том числе и для самого Чжанмэнь шисюна, которым ты так дорожишь. — Я тебя услышал, — сказал это и замолчал Шэнь Цинцю. Но голос его уже не был столь резким, а глаза стали задумчивыми, он словно больше не видел Му Цинфана: его мысли блуждали где-то очень далеко. Му Цинфан понял, что Шэнь Цинцю действительно задумался о сказанном им. Это была победа! Потом он сможет понять и… принять. Труднее всего начать, но затем бывает легче. Вырывать с корнем то, что уже разрослось и оплело собой абсолютно всё в поле зрения, никогда не бывает легко и безболезненно. Но потом станет гораздо легче и лучше. Нужно лишь время. Время всё лечит и исправляет. Особенно если будут приложены усилия. А в своих шиди и шисюнах Му Цинфан теперь не сомневался. Уж они приложат их на совесть. Шэнь Цинцю ничего не останется, как поддаться им в итоге и тоже втянуться. И атмосфера на хребте Цанцюн постепенно выздоровеет, а их общие взаимоотношения улучшатся. А там, глядишь, зародится и взаимопонимание… Покидая бамбуковую хижину, Му Цинфан в дверях столкнулся с Лю Цингэ и Шан Цинхуа, которая, похоже, играла роль провожатого. Му Цинфан посторонился, пропуская их, точнее одного Лю Цингэ — потому что Шан Цинхуа заходить за ним следом не стала — вежливо попрощался и ушёл. Лю Цингэ был какой-то сам не свой, как с одного взгляда подметил главный целитель секты, но и сам Му Цинфан в данный момент был не в лучшем состоянии. Тем не менее он почти решил задержаться, когда другая мысль посетила его голову, и так это решение было отброшено. Скорее всего это связано с Шэнь Цинцю, а точнее с теми недавними открытиями, которые взбаламутили весь хребет Цанцюн. Даже Му Цинфану было неловко и не по себе от всего, связанного с этим вопросом, хотя он и не успел сильно провиниться и чем-то серьёзно обидеть второго шисюна, что уж говорить о Лю Цингэ. Ведь всем известно какие у него были отношения с Шэнь Цинцю прежде… до всего этого. Должно быть, ему стыдно. И он чувствует себя опустошённым. Оно и понятно. Присутствие же Му Цинфана или кого-то ещё при разговоре этих двоих или даже лишний взгляд в сторону шиди в данной ситуации эту неловкость лишь усилили бы. Потому Му Цинфан и не стал медлить, поспешив покинуть Цинцзин. И он был абсолютно прав. Стыд, ошеломление, неловкость и потерянность, подкреплённые злостью, злостью на самого себя, которые Лю Цингэ почувствовал накануне, когда его достигли новости, которые уже ни для кого не были секретом, и они даже были лично им подтверждены во время своего визита в эту самую бамбуковую хижину только вчерашним днём, никуда не делись и даже ничуть не поблёкли. Наоборот, лишь усилились и ещё больше разгорелись. Была бы его воля, и он обходил бы Шэнь Цинцю десятой дорогой, избегая всю жизнь. У Лю Цингэ просто не было лица, чтобы предстать перед ним. Ему было так стыдно, что каждую секунду он ожидал, не провалится ли земля под ногами, или не охватит ли его пламя стыда в буквальном смысле, превратив в пепел. Лю Цингэ даже представить не мог, как он сможет поднять глаза на Шэнь Цинцю. Нет, на самом деле он никогда по-настоящему не намеревался бегать от Шэнь Цинцю или избегать его слишком долго. Не таков характер Лю Цингэ, чтобы от чего-то или тем более кого-то бегать. Он просто нуждался в каком-то времени наедине с собой, чтобы переварить всё это, вновь начать стоять на вдруг ушедшей из-под ног земле крепко и устойчиво и примириться с действительностью, совершенно новой реальностью. Затем же он вновь, конечно же, собрался бы с силами, восстановил свой боевой дух, как бы ни было совестно или некомфортно, встретился с Шэнь Цинцю лицом к лицу и попытался по-новому настроить вдруг взбесившийся компас жизни. Но это всё при условии, если бы у него было это время. На деле же реальность отказала ему в нём, отказала в самом необходимом на данный момент и при том абсолютно безжалостно. Не далее, чем вчера, Лю Цингэ приходил в этот дом, и вот сегодня он снова здесь. Это произошло гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Раньше, чем он надеялся. Да и цель более трудная, просто из-под-ног-землю-вышибающая, но что поделать — другого выхода нет. Когда Лю Цингэ вступил в гостиную жилища Шэнь Цинцю и подошёл близко к тому месту, где сидел хозяин дома, он, не придумав ничего лучше, из всех тех тем, о которых ему было нужно поговорить с этим человеком, выбрал самую неловкую и трудную. Но это как раз было в его характере, укладываясь в него идеально. Он всегда выбирал самый трудный из возможных путей, предпочитая сначала покончить со сложной задачей, прежде чем перейти к той, что полегче. Хотя, стоит признать, с этим человеком и особенно в данный момент, когда столько всего накопилось, а затем и выяснилось, не было связано ни одной темы, которую можно было бы охарактеризовать, как «полегче». Лю Цингэ откашлялся, привлекая к себе внимание ушедшего в свои мысли Шэнь Цинцю и не тратя времени на приветствие и иную вежливость — такие вещи между ними слишком запоздали, смешно начинать их сейчас, да и не до того ему в данный момент, чтобы расшаркиваться в пустых любезностях, разговор предстоит важный — сразу перешёл к делу. — Сегодня ко мне приходила Ци Цинци, и она сказала… — начав серьёзный разговор и не зная, как продолжить, в конце концов коротко подытожил Лю Цингэ: — Много чего сказала. — Вот оно как, — Шэнь Цинцю вдруг нахмурился, идеальные дуги чёрных бровей сошлись на переносице от негодования почти в одну сплошную линию. Он вскочил в сердцах и, повернувшись спиной к Лю Цингэ, обратил невидящий взгляд в окно. — Представляю, что она могла наговорить… Последние слова он произнёс совсем тихо, будто под носом себе шептал. Однако чуткий слух Лю Цингэ прекрасно уловил сказанное. — Если не вдаваться в подробности, она сказала, что ты ждёшь ребёнка, и она уверена — от меня. Поэтому я должен взять на себя ответственность, а не бежать от неё как трус… — чем дальше Лю Цингэ говорил, тем тише, непривычно тише, становился его голос. На последних словах он и вовсе охрип, и они были произнесены совсем глухо, если не сказать трагически или убито. Изучающий взгляд Лю Цингэ с опаской был устремлён к животу Шэнь Цинцю и так и прикипел к тому месту. — Не принимай близко к сердцу глупости Цинци шимэй, — голос Шэнь Цинцю чуть смягчился, но в то же время казался встревоженным, а в выражении его лица, если бы нашлись такие люди, которые хорошо знали повелителя пика Цинцзин, они бы разглядели тщательно скрываемую неловкость. — Не беспокойся, я с ней уже говорил, и она не повторит подобную ересь другим. Но я ещё с ней поговорю. Ей не следовало своими беспочвенными фантазиями тебя смущать. — А это глупости? — спросил Лю Цингэ, впервые за сегодняшний день вперив в Шэнь Цинцю свой привычный пристально открытый взгляд. Но были и отличия, на этот раз взгляд этот будто что-то напряжённо выискивал в лице Шэнь Цинцю. — Разумеется глупости, — лишь отмахнулся Шэнь Цинцю. — А что это ещё может быть? Лю Цингэ промолчал, его взгляд блуждал, словно глубоко погружённый в себя или одному ему ведомые мысли, но вот на лице явственно отображалось мучительное сомнение, и чем дальше, тем больше. И не только сомнение… — Эй, ты чего краснеешь? — спросил Шэнь Цинцю с недоумённым любопытством. Но затем ему в голову вдруг пришла странная по своей несуразности мысль, и взгляд Шэнь Цинцю стал изучающе оценивающим, приобретя в то же время некие озорные нотки. — Уж не подумал ли ты?.. Увидев, как лицо знаменитого бога войны их хребта Цанцюн стало таким красным, словно ещё немного и оттуда потечёт кровь, Шэнь Цинцю уверился в собственном невероятном предположений. — Нет, ты и правда принял на веру эту чушь? — Шэнь Цинцю залился смехом. — Не могу в это поверить! Ха-ха-ха! Подождите. Уж не поэтому ли он всё это время избегал Шэнь Цинцю? Может ли так быть, что, очнувшись и найдя себя в таком двусмысленном положении, у него возникли странные мысли, и он испугался? Неужели уже тогда он решил, что между ними что-то было? Хи-хи! Вот смеху-то. — Цинци шицзе сказала… — откашлявшись, чтобы преодолеть неловкость, пробормотал Лю Цингэ, стараясь вновь вернуть данной теме былую серьёзность, неубеждённый словами Шэнь Цинцю. — Мало ли кто что говорит. Нельзя же верить всем и каждому, как и всему, что тебе скажут, — Шэнь Цинцю уже не знал смеяться или плакать. В какой-то момент он даже умилился от поразительной наивности лорда Байчжань: это надо же в таком возрасте и с таким статусом всё ещё сохранить детскую чистоту и простодушие! Похоже, он совершенно ничего не смыслил в подобных вещах. В первый раз в жизни Шэнь Цинцю почти позавидовал Лю Цингэ… — Я… В тот раз в пещерах… — Лю Цингэ было явно очень нелегко подобрать слова, но он не оставлял попыток разобраться во всём произошедшем. — Я почти ничего не помню… — Ах вот ты о чём, — Шэнь Цинцю мигом уловил значение его обрывистых, для стороннего уха и того совсем бессмысленных слов, и всячески сдерживался, чтобы снова не расхохотаться в голос. Но это недоразумение надо было пресечь в зародыше и всё прояснить как можно быстрее, да и оскорбить Лю Цингэ своим смехом Шэнь Цинцю не хотелось, поэтому он подавлял рвущийся из груди смех как мог. — Не беспокойся, в тот раз никакого урона твоей чести не было нанесено. Ты всего лишь спал или, возможно, находился без сознания. Так что кроме невинных объятий не было ничего. Да к тому же это произошло год назад, если бы тогда что-то случилось, да с последствиями, я уже успел родить. Но я всего лишь на третьем месяце. Ты ведь знаешь, сколько длится беременность, не так ли? При этих словах Шэнь Цинцю пытливо заглянул в глаза Лю Цингэ. Всякое недоразумение должно было быть исчерпано здесь и сейчас. На этот раз в глазах Лю Цингэ Шэнь Цинцю, наконец, узрел внутреннее согласие со сказанным и понимание. Лю Цингэ вспомнил то время, когда его мать была беременна Лю Минъянь. Эти воспоминания были совсем смутными, лишёнными чёткости, и только с большим трудом Лю Цингэ удалось продраться сквозь пыль десятилетий, чтобы лишь как к крылу бабочки краешком и совсем вскользь на миг прикоснуться к ним спустя столько лет. В тот год он как раз стал главным учеником Байчжань и потому дома почти не бывал, занятый своими ученическими делами, но насколько он припоминает, а он в этом не уверен, его мать была в тяжести восемь или десять месяцев примерно, а к концу беременности у неё был уже такой огромный живот, что когда она входила в двери, сначала появлялся из ниоткуда этот живот, и уже только после — она сама. Лю Цингэ кинул ещё один пристальный взгляд на живот Шэнь Цинцю, и все остававшиеся ещё сомнения наконец рассеялись. У Шэнь Цинцю никакого живота было не видно, да и действительно, с того дня в пещерах прошло уже больше десяти месяцев. — Я вижу, ты наконец поверил моим словам, — усмехнулся Шэнь Цинцю иронично. — Да, — ответ Лю Цингэ был прост и краток, как обычно ему и было свойственно. Уточнение, свойственно в общении со всеми… кроме Шэнь Цинцю. А к ещё чуть большей многословности он склонялся, лишь когда между ним и Шэнь Цинцю случалась очередная ссора или, лучше сказать, перебранка. Однако потом он задал ещё один вопрос. — Тогда кто? — Что кто? — на лице Шэнь Цинцю обозначилось непонимание, но голос приобрёл лёгкую прохладцу, угрожающую вскоре перерасти в лютый мороз. Однако Лю Цингэ этим было не запугать. Он не собирался делать вид, будто ничего и не спрашивал и забирать свои слова обратно. Поэтому чуть пояснил уже сказанное: — Кто отец, — для пущей наглядности ещё и глаза скосил в сторону живота Шэнь Цинцю. — Это тебя никоим образом не касается, — температура в голосе Шэнь Цинцю снизилась ещё на несколько градусов. — И всё же, — Лю Цингэ так же, как и Ци Цинци, не знал, когда остановиться. В том случае, если обсуждаемый вопрос его и правда интересовал, разумеется. — Это абсолютно не важно! — Шэнь Цинцю сказал, словно выплюнул. — Ладно, не буду больше спрашивать, — покладисто согласился Лю Цингэ. У Шэнь Цинцю аж глаза забавно округлились. А как же требовать ответа до победного? А как же собственные предположения? Как же свои дикие догадки и самоубеждённость в них? Что, это всё?! Да ну! С каких это пор бог войны их славного Цанцюн так просто сдаётся? С каких пор он вообще знает значения слов сдаться или отступить?.. Заметив такую реакцию Шэнь Цинцю, Лю Цингэ не мог сдержаться, чтобы не рассмеяться. Уточнение, это его глаза смеялись, а лицо не изменило выражение ни на йоту. — Однако я хотел поговорить с тобой не только об этом, — если уж говорить, то обо всём важном. Лю Цингэ не затем пришёл, чтобы, обсудив один важный вопрос, сбежать, поджав хвост, так и не осмелившись на другие. — Я тебя внимательно слушаю, — ответил Шэнь Цинцю, жестом предлагая присаживаться с некоторым опозданием. — Чаю? — Нет, не нужно, — Лю Цингэ немного подумал, с чего бы начать, но затем решил не греть голову и начать хоть с чего-нибудь. — Ты мне жизнь спас. Дважды. А я даже не поблагодарил. Точнее, ни разу не поблагодарил: ни после первого, ни после второго случая… И этому нет оправдания. Шэнь Цинцю скосил взгляд к западной стене, там находилась пристройка, в которой с некоторых пор жила Шан Цинхуа. Проговорилась, значит… Шэнь Цинцю не знал, что думает или чувствует в данный момент касательно всего этого вопроса: как того, что Шан Цинхуа, видимо, вообще не способна держать язык за зубами, так и в отношении такого непривычного поведения Лю Цингэ — да он сам на себя не походил! Поэтому посчитал правильным выбросить на время мысли об этом. — Не стоит благодарности, — просто сказал он, отмахнувшись от Лю Цингэ, как от надоедливой мухи. Шэнь Цинцю не знал, что ещё сказать и как отреагировать, когда всё, что он знал о Лю Цингэ и с чем стал привычен за столько лет-то, вдруг сделало крутой оборот и полностью переменилось. Его даже изменение в отношениях со стороны Ци Цинци да и всех кругом так не потрясло и не создало странное чувство нереальности, невероятности происходящего, непонимания что стало с миром, и как себя в нём теперь вести, как подобное необычное поведение Лю Цингэ. К тому же Лю Цингэ был действительно крайне искренен и честен, как в своих благодарностях, так и на протяжении всего разговора, большей частью такого неловкого для него самого. Это не значит, что другие были не искренни, вовсе нет, просто… Может, дело в том, что Лю Цингэ не юлил, не лебезил и не притворялся? Не делал вид, что прошлого не было, и даже не предлагал начать всё с чистого листа, так, будто ничего не случилось. Не говорил пустые извинения и не старался чем-то подкупить. Он не притворялся, словно всё в порядке или наоборот, будто произошло нечто катастрофичное, чего уже не исправить. И он не вёл себя так, словно Шэнь Цинцю вдруг стал другим человеком. Лю Цингэ не играл в знакомство или невежество. В его поведении совершенно не было игры и желания выгородить себя, но только обезоруживающая открытость и прямота. Он не пытался даже оправдываться, а лишь признавал. Настолько же искренни и серьёзны были только Ци Цинци и Вэй Цинвэй, но несколько в ином ключе. Чуть по-другому. Каждый по-своему. Подобная искренность подкупала, нехотя, чуть ли не в пику самому себе, должен был признать Шэнь Цинцю. — Нет, стоит. Ещё как стоит, — веско ответил Лю Цингэ, без слов проникновенно заглядывая в глаза Шэнь Цинцю. — Этот шиди благодарит тебя, шисюн. Если бы Шэнь Цинцю уже не сидел, с удобством устроившись в кресле, он бы, наверное, свалился после такого. Лю! Цингэ! Назвал! Его! Шисюном! Такое произошло впервые на памяти Шэнь Цинцю. Впрочем, как и его изъявление благодарности. Но именно «шисюн» Лю Цингэ оставил Шэнь Цинцю наиболее потрясённым и ошеломленным. Честно говоря, он никогда не верил, что такой день когда-нибудь наступит. В какой-то момент он даже подумал, уж не собирается ли на него рухнуть какой-нибудь метеорит, чтобы раздавить в пыль? Иначе с чего такие огромные перемены? Такие грандиозные события разве происходят просто так? Вот так просто и обыденно? Не собирается ли Шэнь Цинцю этим вечером умереть? Разве такие чудеса начинают происходить так, вдруг, да ещё и не предъявляя счёт к оплате? Только в этот миг Шэнь Цинцю понял, что они, перемены, и правда есть, и эти перемены гораздо серьёзнее, чем ему изначально казалось. Шэнь Цинцю чувствовал, что не может подвести такую неподдельную искренность, которую проявил Лю Цингэ. Поэтому со всей серьёзностью, на которую только был способен, открыто смотря в глаза своему собеседнику, он сказал: — Пожалуйста, шиди. Шэнь Цинцю никогда не предполагал, что они с Лю Цингэ однажды будут спокойно находиться в одном помещении, без споров, выяснений отношений, всех этих извечных поединков, и разговаривать так мирно. Для него было немыслимо даже представить себе такую картину, однако всё именно так и было. Удивительно, но когда Лю Цингэ слагает с себя оружие и отставляет в сторону свою привычную воинственность, с ним не так уж и трудно иметь дело. И, оказывается, не такой он уж и варвар… Временами.