Глава 12 Вчерашние неприятели — сегодняшние… друзья? Мелочи жизни
— Время всё меняет. — Это поговорка, но это неправда. Только поступки что-то меняют. Если ничего не делать, всё остается прежним. Доктор Хаус (House M.D.)
Вот уже несколько минут на месте проведения занятии царила полная тишина: студенты сидели на своих местах и не смели издать какой-либо звук или двинуться, все взгляды были обращены под ноги или куда угодно, но старательно отводились, избегая даже на мгновение случайно упасть на мужчину, сидящего на преподавательском месте. Ученики с нетерпением ожидали возвращения главного ученика, который отправился на поиски шишу Ци традиционно гуляющей неподалёку от места проведения уроков все те часы, что учитель самолично вёл занятия. Заклинатель в зелёных расшитых бамбуковыми листьями развевающихся под лёгким ветерком одеждах сидел в элегантной позе перед низким длинным столиком, на котором возлежал главный учебный предмет сегодняшнего урока — гуцинь. Руки его всё ещё покоились на струнах, выражение лица было как обычно невозмутимо спокойным и даже отрешённым, а от всего облика исходила аура морозного холода и безучастности, пожалуй, скорее — отчуждённости, глаза же молодого мужчины были плотно сомкнуты, навевая мысль о том, что тот погрузился в медитацию или усиленно размышляет о чём-то чрезвычайно важном. Однако все ученики с некоторых пор были прекрасно осведомлены, что это ошибочное представление. А началось всё приблизительно три недели назад. В тот день, подобно этому конкретному полным ходом шёл урок. Только тогда это был урок по го. Шэнь Цинцю во время обучения этому предмету на каждом занятии традиционно проводил матч с одним из учеников достигшим определённых успехов в данной стезе в общей с учителем игре давая возможность ему ещё больше укрепить уже существующую базу знаний путём устранения предполагаемых ошибок и слабин в технике игры. В тот раз это была старшая из девушек — Фань Фэйфэй, которой особенно хорошо давались целых три из четырёх основных искусств: го, игра на цине и каллиграфия. Все остальные ученики плотным полукругом окружили игроков со стороны старшей шицзе во все глаза смотря на основное поле боевых действии — нефритовую доску го, на которой учитель с ученицей то и дело двигали яшмовые камешки. Традиционный матч по го с наставником это был практически единственный случай, когда ученикам разрешалась такая вольность — всё ради более успешного освоения материала. Фэйфэй шицзе действительно сильна: она была единственным среди представителей молодого поколения пика, кто мог протянуть против учителя целых девяносто-сто двадцать ходов регулярно. А это значило, что она наиболее близка к полному постижению го и совершенному овладению этим искусством, чем кто-либо другой. Конечно же, это не касалось Мин Фаня. Будучи наследующим учеником с правом на индивидуальное обучение у Шицзуня его знания и умения были на совершенно другом уровне в сравнении с простыми учениками. Но именно поэтому же он рассматривался в абсолютно ином плане и находился вне общего рейтинга учеников пика, да и во время классного занятия матчей с ним Шицзунь никогда не проводил, неизменно приглашая лишь кого-то из обычных учеников, дабы дать шанс блеснуть своими настоящими умениями и углубить их в процессе. Фань Фэйфэй как раз сделала свой сотый ход, то есть приближалась к своему лимиту, а игра к кульминации, когда это случилось в первый раз. Игра Шэнь Цинцю отличалась высоким профессионализмом и непревзойдённой искусностью истинного мастера. Он умело рассчитывал игру на пятнадцать-двадцать ходов вперёд в множественных вариациях возможных стратегий разом, с самого начала без особого труда захватывая поле под своё управление. Обычно, когда владыка пика Цинцзин играл против своих учеников, даже самых талантливых из них, то на любой, пусть и самый продуманный их ход, он всегда отвечал молниеносно, умело обращая силу противника в его же слабость. Обдумывание своего следующего хода, взятие камешка из рядом стоящей чаши и, собственно, сам ход никогда не занимало больше двух-трёх вдохов, но в этот раз, как это ни поразительно, наставник задержался с ответным ходом уже на целых пять минут… Сначала ученики растерялись, переглядываясь между собой озадаченно, затем же все обратили свои восхищённые взгляды на свою шицзе. — Посмотрите, шицзе заставила Шицзуня всерьёз задуматься над следующим ходом. — Фэйфэй шицзе действительно невероятна! — Шимэй удалось поставить Шицзуня в трудное положение. Это поразительно! Неужели мы наблюдаем рождение следующего великого гения в искусстве го? — Это и правда исторический момент. — И когда только шимэй успела достичь таких высот. Ещё на прошлом занятии всё было, как всегда. Такой грандиозный скачок за столь малое время. Это и есть истинный талант? Вот бы и нам так! Однако самой удивлённой была сама Фань Фэйфэй. Что-то она не чувствовала, чтобы её мастерство возросло или сильно изменилось с предыдущего раза. Поэтому молодая девушка лучше всех понимала, что тут что-то не так и дело скорее всего в другом. — Соученики слишком хвалят эту ученицу, — сдержанно произнесла виновница переполоха. — Скромные навыки этой ученицы вряд ли могли доставить мастеру какие-то пусть даже и мимолётные осложнения. Причиной происходящему должно быть что-то другое. Прислушавшись к ней, ученики снова посмотрели на своего учителя, а взглянув усомнились в своих ранних предположениях. Шицзунь всё так же сидел в идеальной позе с закрытыми глазами отрешённый от всего. Даже гвалт, поднявшийся среди учеников, не заставил его выйти из своей странной задумчивости и пресечь это безобразие, призвав всех к порядку. — Всем соблюдать тишину. Учитель, видимо, в медитации. Возможно, у него было какое-то прозрение во время игры и потому он впал в это медитативное состояние. Если так, нежелательно ему мешать. А кто попробует, не вняв этому предупреждению, тому и будет худо, — авторитетно произнёс Хань Чэншу, самый старший ученик пика Цинцзин. Услышав слова старшего ученика, все безмолвно согласились с этим мнением, тут же утихомирившись и застыв на своих местах, боясь потревожить такое редкое своеобразное состояние, в котором сейчас находился их Шицзунь. — Ты уверен, что это медитация? — через некоторое время тихо спросил один из учеников. — Что-то слишком долго она длится. Обычно разного рода прозрения занимают время не дольше пятнадцати, в крайнем случае двадцати минут, да и от учителя не исходит никаких духовных колебании. Даже глядя на него духовным зрением, невозможно увидеть какую-либо активность ци. — Ты, конечно, прав, — так же шёпотом отозвался озадаченно Хань Чэншу. — Но что ещё это может быть? — Шисюн не ошибается. Этот шиди слишком много думал, — смутился усомнившийся ученик. Пока эти двое шептались между собой, старшая ученица внезапно чуть подалась вперёд, перегнувшись через доску поближе к своему оппоненту на сегодняшнюю игру, будто к чему-то прислушиваясь. — Всё так и есть. Мне не показалось… — пробормотала она растерянно, вернувшись в исходное положение, всё ещё не в состоянии поверить в своё открытие. — Что случилось шицзе? — задал тихо вопрос, который волновал всех один из учеников. Фань Фэйфэй не стала ничего отвечать, а постаравшись встать как можно более бесшумно, помахала рукой соученикам с молчаливой просьбой отойти чуть подальше от места столпотворения. Переместившись в другой конец аудитории, все безмолвно уставились вопросительно на свою боевую сестру, всё ещё не осмеливаясь заговорить или каким-угодно шумом потревожить покой наставника, без слов требуя ответа, почему им надо было отходить куда-то, что она поняла и к чему вся эта таинственность. — Шицзунь, он… — проговорила юная заклинательница тихонько, но её голос вдруг прервался, а на лице явственно отобразилась неуверенность следует ли ей продолжать. — Он что? — переспросил недавний собеседник Хань Чэншу так же приглушённо, сверля свою шицзе нетерпеливо сверкающим взором. Впрочем, так смотрели и все остальные соученики. Поэтому Фэйфэй поняла, что отмолчаться не выйдет, тем более что вскоре и другие самостоятельно смогут понять подоплёку произошедшего. Взвесив всё за и против она наконец проговорила: — Наш учитель, он… — вновь замявшись под нетерпеливыми взглядами окружающих она всё же нашла в себе силы закончить. — Он спит. — То есть как спит? — спустя продолжительного молчания подал голос всё тот же собеседник Хань Чэншу. — В каком смысле спит? — В самом прямом, — вздохнула прерывисто Фань Фэйфэй. — Он просто уснул. — Да как такое возможно, — среди учеников вновь поднялся гвалт. Все пытались выразить свои сомнения насчёт услышанного. — Ш-ш-ш! — зашипел на них приложив палец к губам второй ученик пика — Хань Чэншу, самое старшее и авторитетное лицо в этой компании в отсутствии главного ученика, который недавно, перед самым происшествием, ушёл по какому-то поручению учителя. Получив требуемую тишину и всеобщее внимание, он шёпотом зачастил. — Всем сохранять молчание. В медитации ли учитель или… спит, как говорит шимэй, но шуметь в любом случае запрещено. А если кто-то посмеет этот запрет нарушить, он будет строго наказан. Закончив отчитывать младших и приструнив их, второй ученик повернулся к своей шимэй и спросил одними губами: — А ты не могла ошибиться? Фань Фэйфэй вспомнила как до неё, находящейся ближе всего к учителю, вдруг донеслись какие-то почти неслышимые неясные звуки с другой стороны игрового поля, а потом, когда она приблизила лицо, прислушиваясь к тому месту откуда ей что-то послышалось, она уже внятно разобрала тихое сонное сопение. — Нет, — твёрдо ответила Фэйфэй так же одними губами. Вскоре вернулся Мин Фань и разобравшись в происходящем, прогнал соучеников под выдуманным предлогом. Что было дальше никто не знал. Поэтому в тот первый раз у ребят всё ещё оставались глубокие сомнения насчёт услышанного от соученицы. Однако это оказался лишь первый случай, но отнюдь не последний. С тех пор почти на каждом уроке Шицзунь внезапно вдруг вот так отключался, иногда на полуслове. Поэтому за эти недели подобное стало чем-то привычным, но ученики всё ещё не могли поверить, что учитель вот так просто засыпал на уроке. Так случилось и в этот раз. Учитель уснул, Мин Фань же отправился позвать своих шишу — Шан Цинхуа и Ци Цинци, которые присматривали за его Шицзунем вместе с ним, чтобы те осторожно вернули его досыпать домой на мягкую кровать, а то спать сидя это очень неудобно и может вызвать определённые отрицательные последствия при состоянии его наставника. А после, освободившись от своих основных обязанностей, он назначал соученикам самостоятельные занятия или сам заканчивал урок, вместо учителя там, где это было возможно. Мин Фань бы и сам с радостью помог учителю добраться до дома, но после происшедшего в первый день не рисковал, послушный предупреждению Шицзуня. В тот раз увидев и главное в отличие от соучеников ясно поняв, что происходит, он первым делом выпроводил их, а затем подошёл к спящему учителю. Немного постояв в раздумьях, но так и не решившись разбудить своего такого слабого наставника, который вот уже больше недели ходит с жуткими чёрными тенями вокруг глаз, напоминающими «синяк» панды, что не на шутку волновало Мин Фаня, тот всё же пришёл к выводу, что прерывать сон Шицзуня не выбор и в конце концов он решил аккуратно подхватить омегу и отнести в его бамбуковый дом. Всё так легко звучало только в мыслях. На деле же… Стоило Мин Фаню протянуть руку и слегка дотронуться до Шицзуня как до этого крепко спящий заклинатель внезапно пробудился, молниеносно перехватил руку ученика и бросил того на столик для го, пригвоздив к месту. Окутанная чистой ци рука Шэнь Цинцю потянулась к шее ученика в явственном намерений её перерезать. Это случилось так быстро и неожиданно, что Мин Фань не успел ничего толком осознать. Но прежде, чем он мог испугаться или понять что происходит, Шэнь Цинцю пришёл в себя и отпустил его. — Когда этот мастер не в состоянии бодрствования не вздумай подходить к нему ни при каких обстоятельствах. Никогда! — сурово, почти яростно произнёс или лучше сказать прошипел, Шэнь Цинцю. — Этот ученик просто беспокоился, — промямлил Мин Фань себе под нос, несмело пряча взгляд от разгневанного учителя. — Нехорошо, наверное, спать в таком положении и… — Никогда и ни при каких обстоятельствах! Ты меня понял? — повторил Шэнь Цинцю категорично. — Этот ученик понял, — только и оставалось ответить Мин Фаню. Однако не мог же Мин Фань и впрямь позволить своему учителю валяться где попало в спящем состоянии, да ещё и перед чужими взглядами, поэтому в следующий раз он обратился за помощью к своим шишу, которые заботились о Шицзуне, в надежде, что те как-то справятся с этой ситуацией. И правда на этот раз таких проблем уже не возникло. Пусть учитель и сразу проснулся, когда к нему прикоснулись, но бросаться с целью убийства на Ци Цинци и Шан Цинхуа всё же не стал. Впоследствии же им уже удавалось его увести не разбудив.***
С течением времени ритм жизни вошёл в новую колею и принял совершенно новый устоявшийся порядок, который вскоре приобрёл нерушимый характер некоего ритуала, нововведённой, но уже полностью сложившейся традиции. За это время многое успело измениться, продолжая потихоньку вливаться в новое полноводное русло реки жизни. В первую очередь это касалось его отношений с окружающими. Именно они претерпели самые большие изменения, которые и по сей день не переставали удивлять Шэнь Цинцю. Прежде всего надо было отметить улучшение отношений и восстановления былого доверия между ним и его Ци-гэ. Вернее, они всё ещё были на пути к тому. Но если в начале ещё существовали кое-какие опасливые сомнения и отсутствовала уверенность в самой возможности возрождения былого, то теперь Шэнь Цинцю знал, что со временем всё придёт, надо только запастись терпением — дать времени возможность залечить болезненные раны и разгладить застарелые шрамы. С того самого утра, когда они наконец поговорили по душам и прояснили отношения не проходило и дня, чтобы Юэ Цинъюань не наведался к нему в гости на Цинцзин. Как бы он ни был занят управленческой деятельностью в качестве действующего лидера самой крупной секты на континенте, он всегда выкраивал несколько часов по вечерам, чтобы провести их с Шэнь Цинцю. Шэнь Цинцю знал, что брат компенсирует эти часы застоя, когда он забрасывал все дела, ночными часами, полагавшимися на отдых. И пусть совершенствующиеся не нуждались в каждодневном сне, а такие сильные культиваторы, как его Ци-гэ были способны без вреда для здоровья не смыкать глаз почти целую неделю, но это не значило, что в умственном отдыхе от трудовой деятельности они не нуждались или нуждались меньше, чем простые смертные. Происходящее очень беспокоило Шэнь Цинцю. Он даже несколько раз предлагал Юэ Цинъюаню не приходить так часто или хотя бы не каждый день, ну или по крайнее мере сократить время визитов. Однако услышав эти слова от своего Сяо Цзю, Ци-гэ всегда скорчивал такое несчастно-жалобное болезненное лицо маленького бесприютного щеночка, отвергнутого собственным хозяином и раненного в самое сердце его беспрецедентной жестокостью, что Шэнь Цинцю становилось не по себе, а готовые излиться новые аргументы в пользу его предложения застревали так и не высказанные в горле. В такие моменты Шэнь Цинцю неизменно вспоминал все те случаи, когда он из раза в раз отталкивал своего брата на протяжении многих лет, закрыв для него двери своего дома и сердца. Все те разы, когда жестоко отвергал все старания Юэ Цинъюаня вновь сблизиться. Все эти годы страдал не только он, но и его Ци-гэ. Сейчас же думая об этом, Шэнь Цинцю неизменно становилось стыдно, и он остро ощущал свою вину перед Юэ Цинъюанем. Раньше он был обижен на мир и собственную паршивую судьбу, постоянно находясь в состоянии гнева, не в силах подавить злость, которая была направлена не столько на Юэ Цинъюаня, сколько на себя самого. Он злился на себя из-за того, что просто не может отпустить прошлое или смотреть на Юэ Цинъюаня лишь только как на своего шисюна и главу секты, всё ещё надеясь на что-то вопреки всему. Этот клубок эмоций мешал ему жить, но тем не менее Шэнь Цинцю был просто не в силах преодолеть свои переживания, возобладав над ними, и идти дальше. Но расплачиваться за это всегда приходилось Юэ Цинъюаню в первую очередь, что было крайне несправедливо. Впоследствии же и того оказалось Юэ Ци был ни в чём не виноват перед ним: он не предавал его. Никогда не предавал! Теперь с этим новым знанием Шэнь Цинцю всегда было стыдно, когда он думал о прошлом. О том, как обращался с Юэ Цинъюанем все эти годы. О том, как реагировал на каждое его слово и извинение. Эти извечные извинения, казавшиеся тогда пустыми и бессмысленными, которые вечно действовали на нервы и ввергали в пучину отчаяния, ещё больше уверяя в том, что он был выброшен своим братом… Точно так же, как когда-то его выбросили из своей жизни собственные родители. Однако оказалось, что он ошибался. Шэнь Цинцю ошибался! Он был не прав… Это его дорогой Ци-гэ жертва в этой истории. На самом деле это Шэнь Цинцю обидел его. И теперь вспоминая обо всех тех необоснованных обидах, что он нанёс Ци-гэ и своей вине перед ним, Шэнь Цинцю уже ни в чём не мог ему отказать, даже в таких глупых вредящих самому Юэ Цинъюаню вещах, как эти каждодневные визиты. Кажется, он начинает понимать прошлое поведение Ци-гэ… Все эти годы Шэнь Цинцю ошибочно считал, что тот поступал так стремясь загладить свою вину за совершённое предательство, восстановив тем самым достоинство порядочного человека верного своему слову, и чтобы обеспечить молчание Шэнь Цзю об их рабском прошлом, дабы его репутации, как достопочтенного лидера величайшей секты не был нанесён какой-нибудь ущерб или тем паче ощутимый урон… Раньше Шэнь Цинцю превратно понимал побудившие Юэ Цинъюаня на подобные действия причины, но теперь знает лучше… Как бы там ни было, Шэнь Цинцю не был бы Шэнь Цинцю, если бы всё так и оставил. Он перестал бы быть собой, если бы и дальше позволил брату так вредить себе. Всё же они с Юэ Цинъюанем всегда были очень разными. Это лишь лишнее тому доказательство. Но Шэнь Цинцю в них не нуждался, он и так знал об этом прискорбном факте и давно. Очень давно. — Если не желаешь сокращать количество и время визитов, то воспользуйся моим кабинетом и перенеси частично свои бумаги сюда. Ты сможешь заниматься делами во время своих визитов, а я буду рядом. Этот младший брат мог бы даже помочь немного с делами секты. Таким образом не пострадают ни частота наших встреч, ни дела секты, ни твоё здоровье. С какой стороны ни посмотри, это лучший исход, — во время одного из визитов своего Ци-гэ предложил Шэнь Цинцю самый оптимальный выход из ситуации, который мог устроить всех, но заметив, что Юэ Цинъюань уже открыл рот чтобы начать протестовать, Шэнь Цинцю добавил резко. — Это моё последнее слово. Либо ты приносишь свои дела сюда, когда приходишь, либо можешь вообще не приходить. По поникшему виду Юэ Цинъюаня и его несчастному виноватому взгляду провинившегося щенка Шэнь Цинцю понял, что он был более резок, чем собирался, даже, пожалуй, излишне резок, но менять что-то было поздно, да и важным был результат. Теперь было понятно, что свою мысль до собеседника он успешно донёс и тот больше не станет возражать, а это главное. Лекарства никогда не бывают сладкими и приятными на вкус, наоборот они всегда горькие и отвратительные, но тем не менее предназначены приносить лишь пользу пациенту. Уж не Шэнь Цинцю ли знать об этом! Этот конкретный постулат он на себе проверяет буквально каждый день. Так же и этот разговор был необходим самому Ци-гэ, Шэнь Цинцю был в этом уверен. С того дня Юэ Цинъюань, проникнувшись суровой отповедью брата, и правда стал приносить документы — на тот день запланированные, но пока что ещё не решённые дела. У Юэ Цинъюаня, как у лидера секты, было много бумажной работы. Ничуть не меньше, чем у самого главы учёного пика — пика, который, как известно, давно погряз в бюрократии — Шэнь Цинцю, который к тому же являлся ещё и заместителем главы школы и как заместителю ему так же полагалось брать на себя часть работы последнего. Тем не менее дел всё ещё оставалось невпроворот. — Уместно ли, что Чжанмэнь-шисюн перенёс все дела хребта в дом к пациенту? — когда Юэ Цинъюань впервые принёс бумаги Цанцюн в бамбуковую хижину, присутствовавшая там же Шан Цинхуа, ставшая свидетельницей того, как из мешочка цанькун была извлечена внушительная такая стопка бумаг и даже не одна, в растерянности поинтересовалась, в последний момент проглотив слово «мой» перед пациентом и насилу заменив возмущение в своём тоне на подобие сомнения. Шэнь Цинцю только хмыкнул на эту реплику Шан Цинхуа. Юэ Цинъюань же неловко помялся в смущении, но промолчал. В действительности это была лишь малая толика повседневных дел хребта. После прихода лидера Цанцюн, он и его Сяо Цзю сначала ненадолго праздно общались, пили чай, и разговаривали в последнее время всё больше на отвлечённые темы, потом Юэ Цинъюань приступал к работе. Первое время Шэнь Цинцю усердно пытался облегчить бремя Юэ Цинъюаня и помочь ему хотя бы с частью дел, которыми с началом всей этой эпопеи с беременностью ему больше не разрешалось заниматься, а бедный Ци-гэ работал за двоих. Но уже через несколько дней это полезное начинание оказалось загублено на корню, а Юэ Цинъюаню всё так же приходилось самому разгребать означенную бумажную кучу. В полном одиночестве. Что же касается Шэнь Цинцю… Он был занят более «важным и неотложным» делом. Он спал. «По крайнее мере Юэ Цинъюаню больше не приходится заниматься работой ночами», — не очень успешно пытался утешить себя опечаленный владыка Пика Искусств. Как Ци-гэ того и хотел, они двое проводили несколько часов в сутки вместе. Кому какое дело, что один из них при этом работал не покладая рук, а второй дрых, как свинья? Шэнь Цинцю, правда, не намеренно так поступал. Всё дело в том, что он попросту ничего с собой поделать не мог… Изначально у него кое-как получалось игнорировать усталость и сонливость, бороться с переутомлением, как-то дотягивать до времени отхода ко сну. Пусть это время с каждым днём и передвигалось на всё более ранний срок. Но постепенно этого стало не хватать. Сонливость, как лютый зверь, притаившийся в засаде, набрасывалась на него и от неё не было спасения. Сначала Шэнь Цинцю засыпал только во время вечерних встреч с Ци-гэ, прямо за столом, кажется, уронив голову на бумаги, потом стал засыпать, когда в полдень занимался делами уже собственного пика тоже. Уже тогда прозвенели первые тревожные колокольчики. Шэнь Цинцю не без основания предположил, что на этом дело не закончится и в этот раз сам обратился с беспокоящей его проблемой к Му Цинфану, когда тот в последний раз приходил с вечерней проверкой. Однако единственное, что целитель смог на это посоветовать — не сопротивляться и спать раз организм требует, а лучше всё же перебраться на Цяньцяо под его круглосуточное наблюдение, от чего Шэнь Цинцю снова отказался. Следует отметить, что это был ещё один тревожный факт: Му Цинфан с некоторых пор начал приходить проверить состояние Шэнь Цинцю два раза на дню. Одно это уже давало понять, что там всё далеко не так просто, однако Шэнь Цинцю не нужны были никакие целительские подтверждения, чтобы понять: постепенно его состояние будет лишь ухудшаться даже несмотря на все усилия Му Цинфана или принимаемые лекарства, от которых его уже тошнит во всех смыслах — как фигурально, так и буквально. И не только от лекарств, но и всего остального, что он берёт в рот, в том числе и от простой воды… Му Цинфан составлял новые рецепты, смешивал новые порошки, готовил новые лекарства, предназначавшиеся для борьбы с тошнотой и лучшего усвоения еды организмом, которые работали эффективно некоторое время, но постепенно всё больше теряли действенность. После чего Му Цинфан спешно разрабатывал новые и так по кругу. Шэнь Цинцю почти уже не верил, что из этой затеи что-нибудь выйдет. Он всё больше склонялся к мысли, что всё было напрасно. Иногда он думал подавленно, точно ли суждено этому кошачьему выводку появиться на свет. Неужели они спаслись от опасного средства для аборта лишь затем, чтобы умереть с голоду? Это «естественное состояние организма», как уже говорилось, сопровождалось сразу двумя страшными напастями — чрезмерной утомляемостью и полным отсутствием аппетита. И если с первой бороться уже было довольно трудно, то со вторым почти невозможно. Про мелкие сопутствующие неудобства типа ломоты в костях, боли в спине, постоянные головокружения и случавшиеся время от времени обмороки упоминать даже не стоит на этом фоне. Первые три пункта из малого списка были терпимы, а с последним никаких случайных опасностей даже теоретически возникнуть не могло, ведь с некоторых пор его одного никогда не оставляли — каждую минуту его кто-то да сопровождал. Но вот основные два это уже другой разговор… Казалось, с каждым днём он устаёт всё больше и больше. Через ещё какое-то время ему стало не хватать часов дневного и вечернего сна, и он начал засыпать даже на утренних уроках… Тут Шэнь Цинцю всерьёз и сильно встревожился, но понимал, что Му Цинфан не сможет с этим ему помочь по тому, как неловко тот переводил разговор на другие моменты связанные с его состоянием, когда при осмотре затрагивалась данная тема, поэтому и сам перестал поднимать этот вопрос. Его организм был готов провалиться в сон на любой поверхности: лёжа или сидя. А когда беременность у Шэнь Цинцю перевалила за четвёртый месяц, он стал замечать, что даже совершая вечерний променад, ему было трудно сохранять ясность сознания, которое так и норовило плавно соскользнуть в сон. Заметив неладное рядом находящаяся Шан Цинхуа или Ци Цинци, одна из которых неизменно сопровождала его вместе с Мин Фанем с тех пор, как его состояние набрав темпы всё продолжало и продолжало ухудшаться, брала его за руку или скорее взваливала на себя его вес и помогала дойти до дома. Шэнь Цинцю был уже не в том положении, чтобы возражать, да и не в состоянии, если честно. И если это была девушка он ещё как-то мог немного потерпеть… Именно в этом заключалась причина присоединения к их маленькой с Мин Фанем компании дополнительных людей. Как правило, на прогулку с ними отправлялась Ци Цинци и именно она же забирала его беспробудно спящее тело с уроков домой. Шан Цинхуа была ещё ниже и так не особо высокого Шэнь Цинцю почти на полголовы и обладала довольно щуплым телосложением. К тому же ей не доставало сил, как физических, так и духовных, в связи с её особой культивацией. Что касается Ци Цинци, она была довольно высокой для женщины, а кроме того, входила в пятёрку сильнейших заклинателей в Цанцюне, пусть об этом редко кто вспоминал, лишь немногим уступая в развитии самому Шэнь Цинцю. По совокупности этих причин, что для Шан Цинхуа являлось почти непосильной задачей, для Ци Цинци не составляло особого труда. Ци Цинци… Она стала частым гостем бамбуковой хижины повелителя Цинцзин. Шэнь Цинцю, пожалуй, сказал бы, что слово «гость» тут явно приуменьшено и даже неуместно. Признаться, Шэнь Цинцю полагал, что после того неприятного разговора между ним и стальной девой Сяньшу, который приключился практически сразу после памятного утреннего визита Лю Цингэ, эта шимэй ещё долго не кажет носа вблизи его жилища. Тем не менее уже на следующее утро её лик возник на горизонте как ни в чём не бывало. Сначала Шэнь Цинцю был удивлён, откровенно недоумевая с каждым днём всё больше и больше, потом раздосадован, через неделю уже зол, а спустя две недели примирился с новой действительностью. Ци Цинци приходила с утра пораньше и оставалась фактически на весь день. Когда дева Сяньшу приходила Шэнь Цинцю ещё спал, а когда уходила он уже спал. У Шэнь Цинцю начало складываться стойкое впечатление, что она буквально живёт в его бамбуковой хижине. Да что там, уже после недели с небольшим с начала такого новшества Шэнь Цинцю поглотило ощутимое чувство, что он видит Ци Цинци больше и чаще, чем Шан Цинхуа, которая действительно жила у него в доме. Со всеми этими проблемами со сном и явью, смятением чувств, с головой, занятой тяжёлыми думами, с всё больше проявлявшейся рассеянностью мыслей и эмоциональным разбродом, вялостью сознания и всё увеличивающимися часами отдыха, Шэнь Цинцю не мог с уверенностью сказать было ли это лишь навязчивой игрой воспалённого разума или и вправду именно Ци Цинци по большей части составляет ему компанию, даже по сравнению с его официальной сиделкой, находясь подле него чаще и дольше кого бы то ни было ещё. С некоторых пор он стал замечать, что даже когда Шан Цинхуа не занята делами собственного пика, она порой просто исчезала с горизонта на некоторое время, или… ему так просто казалось. Он не был уверен. С его плачевным состоянием и ярким шумным присутствием Ци Цинци, а позже и её цветника, он уже ни в чём не был уверен. Возможно, на этом фоне он просто на какое-то время сам терял Шан Цинхуа из виду. Как бы там ни было, сначала Шэнь Цинцю было очень трудно сдержать раздражение на это регулярное столпотворение у себя дома. Он привык жить сам по себе, привык, что в его хижину редко наведывались гости, привык мало общаться со своими боевыми братьями и сёстрами. Шэнь Цинцю свыкся со своим одиночеством и даже начал видеть в этом что-то положительное, ещё больше замкнувшись в себе и отдалившись от мира, он стал целиком посвящать себя наукам своего Пика Искусств. Шэнь Цинцю давно полюбил тишину и покой своего маленького убежища, надёжно уберегающего от жестоких бурь внешнего мира и людского шума заодно. Справедливости ради, покоя теперь у него было сколько угодно, но вот от тишины не осталось и следа. Как и от одиночества. Всё пришло к тому, что Шэнь Цинцю не мог даже побыть наедине с собой. Его Тихий Пик уже не был тихим. Цинцзин перестал быть островом спокойствия в бушующем океане жизни. Ему бы радоваться налаживающимся отношениям с окружающими, чему отчасти Шэнь Цинцю где-то очень глубоко в душе и правда был рад, ещё не осмеливаясь признаться себе в этом, но раздражающих моментов всё же было больше. Было ощущение, что мир когда-то отвергший его, отказавший в существовании и в месте под солнцем, а впоследствии отринутый в отместку уже им самим, решил взять реванш и в качестве возмездия нежданно-негаданно ворвался, не спросив, в его размеренное существование, закружив в головокружительном хороводе жизни. Шэнь Цинцю так и подмывало выставить всех этих людей, наводнивших собой Цинцзин прочь. Останавливали остатки благоразумия. Выгнать Шан Цинхуа и часто наведывающегося к нему Мин Фаня, который изначально был просто сопровождающим, а впоследствии почти незаметно дорос до незаменимого помощника по делам пика, он просто не мог. Это было бы нецелесообразно. Как и отказаться от визитов приглядывающего за его состоянием целителя. О том, чтобы отказаться от общества Юэ Цинъюаня не могло быть и речи. Если спросить Шэнь Цинцю, именно визиты Ци-гэ были самыми уместными и благотворными. Пусть почти всё время этого визита Шэнь Цинцю и спал без продыху, но присутствие Ци-гэ даже сквозь сон вселяло столь нужное, но не хватавшее прежде чувство уверенности и безмятежного спокойствия. Да и Юэ Цинъюань был не единственным, кто нуждался в незыблемом присутствии на обозримой территории и в своей жизни давно потерянного, но вновь обретённого брата. Указать же на дверь периодически приходящим к нему с визитом с целью наладить отношения и справиться о здоровье прочим лордам и старейшинам, среди которых был и Лю Цингэ, который подозрительно зачастил в секту, в целом, и к нему в гости, в частности, появляясь с регулярностью раз в две-три недели, чего никогда ещё не случалось, не было возможности или мало-мальски приличного обоснования, которое не звучало бы слишком грубо. Среди них самым частым гостем стал Вэй Цинвэй. Он приходил раз в десять дней и оставался примерно на полчаса. Эти визиты были систематическими и исправными, но вместе с тем странными. Потому что почти полностью проходили в молчании. Первые пять минут они говорили исключительно о Голубом Крылатом Тигре и его особенностях, или об уходе за ним, а затем всё время до его отбытия сидели молча. Первое время Шэнь Цинцю сильно напрягало такое необычное поведение. Он даже начал склоняться к мысли, что, возможно, Вэй Цинвэй беспокоится о своём «подарке» или даже желает забрать его назад, и просто не знает, как это сказать. Шэнь Цинцю бы и вернул этого малыша, но к тому времени его просто не удалось бы убедить в том, что нужно уходить и это было проблемой. Тем не менее с течением времени Шэнь Цинцю понял, что Вэй Цинвэй затрагивал конкретно эту тему лишь для того, чтобы что-то сказать. Он не хотел смущать или ещё больше беспокоить Шэнь Цинцю разговорами о его здоровье, а больше им не о чем было и словом перемолвиться. Однако после того, как странное поведение этого шиди обрело объяснение и ясность, Шэнь Цинцю заметил, что в его обществе довольно комфортно находиться. Молчание же отнюдь не было давящим или неловким, наоборот, довольно уютным. С каждым днём Шэнь Цинцю чувствовал себя всё более непринуждённо в его обществе, в итоге же удалось даже слегка и кое-как расслабиться. Как было видно, Вэй Цинвэю тоже. И теперь они не просто бесцельно сидели и молчали, но каждый читал свою книгу в компании друг друга. Как ни странно, кроме Юэ Цинъюаня именно этот шиди был тем, чьё присутствие Шэнь Цинцю не раздражало или раздражало не так уж сильно. Возможно, причина была в том, что Вэй Цинвэй обладал мягкой спокойной аурой и чрезвычайно низким присутствием… Это было странно, если вспомнить, что он являлся повелителем пика, где обитали, дожидаясь своего часа обрести напарника, тысячи и тысячи мечей, а ростом он не уступал таким альфам, как Лю Цингэ или даже Ци-гэ. Иногда погрузившись в чтение какой-нибудь новой научной работы или интересного факта касательно флоры и фауны демонического царства, Шэнь Цинцю напрочь забывал о нахождении здесь же этого шиди… А говорили, что он весельчак с «отличным» чувством юмора, который не прочь высмеять в шутливо-ироничной манере соучеников и даже собственных учеников. Может, эти слухи были так же беспочвенны, как разговоры о нём самом? Шэнь Цинцю не мог быть уверен, так как никогда не был близок к владыке пика Тысячи Мечей, впрочем, как и к другим своим шиди, да и, если задуматься, за пределами зала советов с этим своим собратом (и не только с ним) почти никогда и не пересекался. И вообще, за все эти годы он близко общался с одним только Лю Цингэ. Если только их бесконечные споры и выяснения отношений в принципе было возможно назвать общением, к тому же ещё и близким… Что касается Вэй Цинвэя, Шэнь Цинцю не имел возможности узнать каким тот был в свободное время и за пределами официальной обстановки зала советов. Он мог судить только по собственному опыту общения с ним. И этот опыт пока что серьёзно опровергал услышанное. Шэнь Цинцю надеялся хотя бы Ци Цинци как-то отвадить от постоянного присутствия в своей жизни, но как совсем вскоре выяснилось, именно она оказалась наиболее полезной, по сравнению даже с самыми нужными и необходимыми людьми среди всей этой братии. Поэтому, стиснув зубы, Шэнь Цинцю только и оставалось, что смириться с неизбежным… — Этот ученик приветствует Шицзуня, — вырвал Шэнь Цинцю из горьких раздумий о тягостном настоящем и не сулящем ничего хорошего будущем хорошо знакомый юношеский голос. — Этот Мин Фань взял на себя смелость принести наставнику некоторые блюда с Цюндина. Возможно, они придутся учителю по вкусу. Если так случится, мы можем запросить регулярную доставку еды с главного пика или даже одолжить повара. Далее слышался лишь звук расставляемой Мин Фанем посуды. Он делал это споро и довольно ловко, отметил Шэнь Цинцю, бросив мимолётный взгляд в ту сторону. За последние полтора месяца Мин Фань в этом слишком поднаторел. Раньше он только чай и умел заваривать и подавать тарелку пирожных или чашку конджи, а теперь он управляется с обедом, состоящим из более чем дюжины блюд как настоящий официант… От этой мысли Шэнь Цинцю стало совсем тоскливо. — Шицзунь, всё готово, — ответствовал Мин Фань сразу, как закончил со своим делом, отставляя в сторону опустевший поднос. — Оставь там, — с трудом сдержал Шэнь Цинцю вырывавшийся из груди тяжёлый вздох. — Этот мастер поест чуть позже. — Шицзунь, позже еда может остыть и будет хуже на вкус, — проговорил праведно Мин Фань так, будто напрочь забыл о существовании поддерживающих тепло и свежесть заклинаний. Это было сказано так обыденно, увещевательно, но вместе с тем настойчиво, словно он говорил с несмышлёным ребёнком своей семьи, а не с уважаемым наставником. Слишком дерзко. Шэнь Цинцю даже открыл рот, чтобы сделать тому выговор, но на полпути замолчал. Ему было слишком лень разбираться с чем-то, утренний урок уже выпил из него почти все силы, отведённые на этот день, а впереди ещё разбор документов. Не пропустив тени недовольства на лице Шэнь Цинцю, Мин Фань немного замялся, преодолевая настоятельную необходимость, ставшую почти безусловным рефлексом, повиноваться любому даже невысказанному приказу Шицзуня, но стремление продолжать следовать взятому на себя долгу заботы об этом человеке пересилило: — Этот ученик знает, что у Шицзуня нет аппетита, но при данных обстоятельствах он всё равно нуждается в пище, дети же скорее всего уже проголодались. Учитель ещё ничего не ел с самого утра. Этот ученик в последнее время становится всё смелее и смелее… Кажется, Шэнь Цинцю давно не наказывал его, да и не выговаривал за его возмутительное поведение тоже. Шэнь Цинцю не знал в чём причина, в том ли, что он с некоторых пор уже не в состоянии приглядывать надлежащим образом за учениками, вот они и распустились или всё того проще. Быть может, когда его вдруг угораздило оказаться в относительно зависимом от собственного ученика положении, тот начал всё больше на себя брать. По идее хотя бы сейчас точно надо было обругать зарвавшегося ученика. Но Шэнь Цинцю не находил в себе сил для этого, как и основания. То есть, последнее ещё как было, но, тем не менее, всё равно не воспринималось, как обоснованное. В последнее время приходится даже энергию наряду с нервами беречь, чтобы направить их в нужное русло вроде работы, а не тратить бездарно на пустые переживания или, тем более, растекание водопадом слёз, после чего прикорнуть где-нибудь и спать-спать-спать хочется даже больше, чем после трудов дневных. Шэнь Цинцю с переменным успехом боролся с этим диким клубком эмоций: норовящим сотни раз на дню скатиться вниз настроением и всплесками беспричинной злости или, лучше сказать, вдруг накатывающими ни с того ни с сего приступами… обиды. Так что да, лучше назовём это злостью. С последней Шэнь Цинцю по меньшей мере знаком не понаслышке и что важнее — оно хотя бы не так постыдно для человека его возраста и положения… Если ещё оставалась капля энергии, разумно пустить её на дела пика, а не на бессмысленные пустые переживания, которые зачастую были раздуты из ничего. В действительности, не было желания портить им обоим настроение с утра. А если совсем честно, Шэнь Цинцю просто не хотел наказывать Мин Фаня из-за подобного, из раза в раз закрывая глаза на такие смелые речи. Заклинатель прекрасно знал, что тем самым он не только не предотвращает повторения этого в будущем, но даже в каком-то смысле потворствует. Однако всё равно ничего не говорил… Шэнь Цинцю понимал, что Мин Фань абсолютно прав. Как и хорошо знал в глубине души и то, что поведение Мин Фаня было проявлением заботы и ничем, кроме этого. Поэтому он снова промолчал, лишь зыркнув в сторону Мин Фаня неодобрительно для порядка. — Ладно, зови своих шишу, — вперив хмурый взгляд в заставленный блюдами стол, наконец произнёс Шэнь Цинцю. К удивлению Шэнь Цинцю, оказавшаяся на редкость внимательным и чутким к чужому настроению человеком Шан Цинхуа не так давно предоставила ему шанс снова хотя бы на какое-то время ежедневно бывать в обществе лишь с самым собой, без утомительного многолюдного присутствия рядом. Ци Цинци тоже проявила редкое понимание и сразу же согласилась с подобной инициативой, даже предложив на это время отсылать своих учениц, но Шэнь Цинцю сам настоял оставить их, ибо, по его убеждению, как раз они ничем не мешают. В отличие от этих приставучих шимэй… Дом Шэнь Цинцю был построен в обычном китайском стиле и представлял собой приличного размера помещение, разделённое на несколько отдельных зон, которые можно было назвать комнатами лишь с натяжкой. Там была зона кабинета, спальни и зона большого зала, который частично был ещё и столовой. Лишь спальню, находящуюся в дальней части общего помещения, вернее, не саму спальню, а только кровать, условно отделяли от остальной части зала полупрозрачные бело-зелёные муслиновые занавески, расшитые журавлями, а остальная часть обширного зала не была разделена даже перегородками, оставаясь полностью открытой взглядам находящихся в комнате. Расположившиеся в кабинете, в столовой или общей зале люди, можно свободно сказать, находились в одной и той же комнате. Одна лишь кухня и пристройка Шан Цинхуа, в действительности, были закрытыми отгороженными помещениями, располагаясь отдельно от основного строения бамбукового дома. Обычно Шэнь Цинцю это не беспокоило, потому что он жил в этом доме один. Но после того, как появилось такое число соглядатаев, а весь его дом наводнили визитёры, невозможность настоящего уединения даже в спальне стала настоящей проблемой. Но по совету Шан Цинхуа по всему дому были установлены резные ширмы, которые отгородили различные зоны друг от друга в подобие отдельных самодельных комнат. Таким образом Шэнь Цинцю вроде как мог побыть наедине с собственными мыслями в тишине и покое, но тем не менее был всё так же под надёжным присмотром своих надсмотрщиц, то есть помощниц, лишь время от времени слышался приглушённый щебет девушек Ци Цинци, который нисколько не раздражал, пожалуй, даже с некоторых пор благотворно влиял на нервную систему. Ширмы на самом деле особо ничего не меняли, но тем не менее успешно создавали некую иллюзию отгороженности от других и уединения. Мин Фань посветлел лицом, поняв, что его уговоры сработали и не мешкая кинулся исполнять повеление своего учителя. Сам же Шэнь Цинцю в это время поудобнее подхватил очаровательное сокровище и пересел на ротанговый стул у столика в углу, первым делом устроив малыша у себя на коленях. Мэн Бао завозился, приоткрыв один глазик и для порядка обведя окружающую обстановку потешно бдительным взором, тут же прикрыл веки и снова засопел, уткнувшись мордочкой в живот Шэнь Цинцю. Да, у тигрёнка появилось имя. На самом деле даже два. Шэнь Цинцю посчитал себя не в праве давать ему настоящее имя, потому до поры до времени стал называть детским прозвищем, находя обращение к нему только как к тигрёнку или малышу довольно неудобным. Причиной же выбора этого конкретного прозвища послужили качества самого тигрёнка. Кто виноват, что он сам весь из себя такой очаровательный и драгоценный… Что касается этой вдруг откуда ни возьмись возникшей близости между ними двумя, причиной тому было настояние самого малыша. Однажды вечером чуть больше месяца назад он неожиданно впервые открыл свои младенчески мутные глазки и обвёл окружающую обстановку довольно-таки ясным и осмысленным взглядом. После чего маленький тигрёнок из своей люльки, которую Шэнь Цинцю заказал специально для него, каким-то странным образом просто-напросто исчез. Однако не успел Шэнь Цинцю серьёзно взволноваться, малыш вдруг материализовался прямо на его кровати, а точнее, на самом Шэнь Цинцю, который ещё даже не успел надлежаще прилечь. Заклинатель просто не мог поверить. Что это было? Неужели он телепортировался? Вернее, это демоны высоких рангов телепортируются, а существа вроде этого малыша преодолевают само пространство и время, словно по ним скользят. Они будто мерцают, это умение так и было названо — мерцание в пространстве. Но считалось, что только взрослые особи могут применить подобный навык. А этот шар драгоценного меха был пока слишком мал, по идее, он даже не должен был просыпаться так рано… Разница между открытием портала и скольжением по пространству, ну или мерцанием в нём, на самом деле была колоссальной. При открытии портала на том месте пространства, где подобное случилось оставался энергетический шрам, по которому в принципе было не так уж трудно отследить весь обратный путь, если, конечно, знать где искать вторичный зев пространственного тоннеля, временно соединяющего две несвязанные друг с другом точки на карте мира. Хотя со временем материя пространства снова зарастала, а «шрам» рассасывался сам собой. Однако это был не быстрый процесс. Кроме того, открытие портала требовало времени и усилий, и оно серьёзно истощало ци. Шэнь Цинцю помнит, где-то было написано о том, что из всех демонов только северные владыки обладали умением открывать портал незаметно и без повреждений. Там ещё говорилось, что одним из тех счастливчиков, с кем Голубой Крылатый Тигр в старину заключал контракт был как раз основатель этого рода, и, мол, именно от него его потомки унаследовали знания и саму способность открывать порталы иначе, сходным образом с этим легендарным существом… Сам Голубой Крылатый Тигр просто-напросто прошивал само пространство или мерцал в его полотне. Этот способ вообще не наносил никаких повреждений природе или пространству, проходя совсем незаметно и легко. Само умение было неотъемлемой частью мира и его духовной составляющей, сосуществуя в полной гармонии без какого-либо конфликта с законами природы. Для этого мифического существа это было так же просто, как дыхание. Более того, в отличие от тех же демонов, Голубой Крылатый Тигр мог применять это умение бесчисленное количество раз, и не только с целью переместиться куда-то, но даже в ходе боя. Данный факт являлся ещё одной причиной почему с этим существом было бесполезно сражаться. Мало того, что он был обладателем ни с чем не сравнимой мощи и мог похвастать непробиваемой защитой, а его духовная энергия была буквально неисчерпаема, он ещё и был быстрее кого бы то ни было, преодолевая скорость уже не звука, а практически мысли. Его могущество не знало себе равных. Вот только… разве он ещё не слишком мал?.. Когда Шэнь Цинцю преодолел потрясённое неверие, малыш уже снова безмятежно спал. В тот раз Шэнь Цинцю сразу переложил тигрёнка в его кроватку. Но стоило ему вновь улечься, как Мэн Бао был тут как тут. «Откуда только такая прорва духовной энергии вообще берётся в этом крошечном теле?» — заклинатель никак не мог найти ответ на свой вопрос. Благодаря так свойственной ему неуёмной природной любознательности Шэнь Цинцю даже удалость стряхнуть на время сонливость. Заклинатель ухватил младенца условно тигриного семейства за шкирку и поднял на уровень глаз для лучшего обзора. Мэн Бао, как видно, отключившийся, как только второй раз задействовал столь энергозатратные и сложные в манипуляции духовные патоки даже не проснулся при таких действиях Шэнь Цинцю. Пожалев малыша, Шэнь Цинцю отнёс его обратно в собственную кроватку, уверенный, что в этот раз со странными неурочными упражнениями в духовных практиках закончено и дитё проспит хотя бы до утра. Однако развернувшегося к собственной постели Шэнь Цинцю встретил проблемный детёныш уже лежащий там… Оставив попытки вернуть упрямца в собственную люльку, Шэнь Цинцю попытался уложить его рядом на своей кровати, думая, что хотя бы сейчас он успокоится. Но не тут-то было. Тигрёнок ни в какую не соглашался спать где-то помимо тела самого Шэнь Цинцю. — Ты не сдашься, так ведь? — измучено улыбнулся Шэнь Цинцю в который раз за эту ночь взгромоздившемуся на него малышу. В тот день Шэнь Цинцю позволил малышу спать, как тот сам того хотел, беспокоясь о том, как бы такая кроха не надорвалась из раза в раз применяя способности, которые, по идее, ему ещё рано было даже пробовать. Кроме того, он рассчитывал, что эта блажь у Мэн Бао скоро пройдёт и в следующий раз он ляжет спать в своей кроватке. Но как показала уже последующая ночь, Шэнь Цинцю ошибся в оценке этого события, потому что Мэн Бао и не думал угомониться. Шэнь Цинцю неоднократно пытался отвадить тигрёнка от ночного отдыха в его постели или на его многострадальном теле, в частности, но все попытки пропали втуне. Малыш проявил поразительное упорство. Шэнь Цинцю только и оставалось, что сдаться. Однако Шэнь Цинцю всё ещё сомневался в целесообразности происходящего, не возникнут ли вследствие этого какие-нибудь серьёзные проблемы или опасность для здоровья у тех шестерых в его животе. Младенец-тигрёнок был совсем ещё крошечным, не больше кулака взрослого мужчины, и в своём нормальном здоровом состоянии Шэнь Цинцю даже не ощутил бы вес этой маленькой штучки. Тем не менее всё же надо было учитывать все возможности: то, что для него может не быть большой проблемой, для нерождённых ещё детей могло оказаться не просто опасно, но принять фатальное значение. В связи с тем, что пушистик отчаянно отстаивал свои позиции и убеждения, Шэнь Цинцю самому пришлось пойти на компромисс. Он приучил себя отныне спать только на боку, так что тигрёнок мог с удобством для них обоих уткнуться ему в живот, о чём с некоторых пор яро настаивал, и тем самым конфликт интересов был бы улажен. Шэнь Цинцю не боялся, что во сне случайно мог раздавить малыша или как-то повредить ему. Как будто такое возможно! Так что это действительно было лучшим исходом для обоих сторон. Кроме этого, этот меховой шарик и в дневное время настаивал на том, чтобы сопровождать Шэнь Цинцю и находиться как можно в большей близости к его телу, вернее, к животу. С тех пор же, как Шэнь Цинцю рассмотрел и принял к сведению требования маленького создания, тот больше не устраивал бунтов и, как и прежде, спал беспробудно. Или почти. Потому что теперь он приобрёл привычку периодически открывать глазки, дабы внимательно проверить окружение, после чего снова мирно засыпал. Единственное место куда Мэн Бао не сопровождал Шэнь Цинцю — это уроки. Там было слишком людно и это создавало дискомфорт для младенца-тигрёнка, потому после первого посещения, он категорически отказался ещё раз туда идти, что Шэнь Цинцю было только на руку. Он даже о себе-то не мог позаботиться, находясь практически в чужой милости, не хватало ему ещё и тащить за собой это маленькое капризное создание. У Шэнь Цинцю были кое-какие мысли о таком поведении Сяо Ланя и его из ниоткуда возникшей потребности к близости, но он считал излишним слишком углубляться в этот вопрос. Сяо Лань — это было второе прозвище тигрёнка. Шэнь Цинцю никак не мог решить какой из двух вариантов лучше и потому после долгих раздумий остановился на обоих. В любом случае ни один из них не являлся настоящим именем. Это было всего лишь капризом, причудой, но одной из совсем немногих необъяснимых прихотей, странным образом всё чаще возникавших из ниоткуда, которые Шэнь Цинцю разрешил позволить себе. К тому же, разве оно не прекрасно подходит? Маленький и синий. Что из этого не относилось к этому мелкому меховому шарику? У Шэнь Цинцю действительно был хороший вкус. И пусть в последнее время он несколько изменился в какую-то странную сторону, но всё ещё был довольно оригинальным, не так ли? Вынырнув из воспоминаний, Шэнь Цинцю, одной рукой придерживая Сяо Ланя, другой поднял и перехватил поудобнее нефритовые палочки для еды, но на этом его энтузиазм угас. Пока Шэнь Цинцю медитировал над едой, пытаясь пересилить себя и отправить хотя бы кусочек в рот, пришли обе шимэи и присоединились к трапезе. Ученицы Ци Цинци остались в другой комнате, деву Сяньшу сопровождала только Лю Минъянь, как главная ученица, чтобы прислуживать своему учителю за столом. В то время, как со стороны Шэнь Цинцю был Мин Фань, который в то же время заботился и о нуждах Шан Цинхуа, как единственного присутствующего здесь вершинного лорда без ученика. — Минъянь, что же ты стоишь, подай своему шибо какие-нибудь гарниры для закуски. Один только рис это разве еда? — распорядилась тотчас же Ци Цинци, своим внимательным взглядом сразу подметив, что перед Шэнь Цинцю стоит только чашка риса, а сам он даже к ней ещё не притронулся. — И положи мяса побольше. Ещё неплохо бы и супа, чтобы согреть желудок. Но, прежде чем Лю Минъянь или Мин Фань имели шанс отреагировать, Ци Цинци сама перегнулась через стол и собственными палочками положила в миску Шэнь Цинцю самые сочные кусочки мяса и лучше всего на её взгляд выглядящие овощи. Мин Фань улыбнулся про себя. Сам он не мог всё самое вкусное запихнуть в миску своего учителя или хотя бы подать что-нибудь, если на то не было его приказа, но он знал, что шишу Ци способна взять всё это важное дело в свои цепкие руки и добиться успеха. Надо только подтолкнуть её к этой здравой мысли. Самому ничего не предлагать наставнику, выказывая тем самым нерасторопность, и расставив гарнирные блюда с самой вкусной, предполагавшейся таковой, и полезной едой вдали от Шэнь Цинцю, поближе к Ци Цинци, например. От неё Шицзунь голодным точно не уйдёт. Вот только будет ли это впрок уже другой вопрос… От этой мысли Мин Фань наморщил скорбно брови и почти безнадёжно покачал головой. Чувствуя со всех сторон выжидающе устремлённые на него взоры, Шэнь Цинцю всё же поддел палочками один из кусочков мяса и отправил в рот. После чего, казалось, ощутимо витавшее в комнате напряжение спало и каждый принялся бодрее за своё дело — ученики прислуживать, а лорды за еду. Одна только Ци Цинци ни на минуту не теряла бдительности, краем глаза следя ест ли Шэнь Цинцю, как удовлетворённо отмечал Мин Фань. Он знал, что не ошибся в ней. Шэнь Цинцю медленно жевал эту пресную безвкусную еду и думал, не подрабатывает ли повар с его Цинцзина в свободное время на Цюндине или наоборот. Блюда с Цюндина имели тот же совершенно не выраженный постный вкус, как и те, что готовились на его пике. — Разве твой ученик не собирался запросить еду с Цюндина? Так почему мы всё ещё едим это безвкусное месиво? — без обиняков спросила Ци Цинци когда отвлеклась от Шэнь Цинцю настолько, чтобы заняться едой в собственной миске. При этих словах Шан Цинхуа с трудом подавила желание сделать фейспалм, Мин Фань застыл столбом, а Шэнь Цинцю чуть не захихикал. Одна Ци Цинци не понимала, что она сказала не так, глядя вопрошающе на своих собеседников. — Шимэй, это безвкусное месиво, как ты выразилась, действительно было доставлено с Цюндина, — раздался в этой неловкой тишине голос Шэнь Цинцю, как только он оправился от неуместного веселья. — Я и не знала, что повара с твоего Цинцзина и главного пика родственники, — задумчиво проговорила Ци Цинци спустя минуту молчания. — Иначе почему у них одинаковые рецепты и способы приготовления. Или, возможно, у них был один учитель? Вся эта одиссея с новыми кухнями началась, как ни странно, вовсе не с Мин Фаня, а с Ци Цинци. Увидев, что Шэнь Цинцю с трудом ест любую принесённую еду, борется за каждый кусок насильно заставляя себя его прожевать, она решила, что всё дело в этой невкусной пище. Недолго думая, Ци Цинци тотчас же приказала доставить блюда со своего пика. Блюда с Сяньшу действительно были аппетитными и даже деликатесными. Кухня пика, где обитали прекрасные феи их хребта, изобиловала всевозможными десертами, и даже основные кушанья — будь то суп или даже мясные закуски — имели ярко выраженный кисло-сладкий привкус, больше тяготея к сладкому. В другое время Шэнь Цинцю с удовольствием отдал бы должное всему этому сладковатому великолепию в точности по своему вкусу. Однако во время беременности он стал замечать, что от сладкого его тошнит даже больше, чем от чего-либо ещё. Сладкое теперь было совершенно неприятно его новым вкусовым предпочтениям и с трудом переносилось. Все эти сладости впервые не возбуждали аппетит Шэнь Цинцю. Но чего бы он только не отдал за палочку танхулу! Вот только откуда в такой богатой секте, как Цанцюн, взяться этому простонародному лакомству… И точно, как он и предполагал, после лишь простого распробования блюд Сяньшу, хоть и съедено было совсем немного, Шэнь Цинцю тошнило так, что он чуть лёгкие не выплюнул. Ци Цинци так испугалась, что она больше не пыталась принести что-либо со своего пика. Но зато этот опыт с другой кухней подал идею Мин Фаню. С тех пор он уже успел притащить блюда с каждого пика Цанцюн Шан. Одни из них были прогоркло жирными, другие содержали довольно много специи, причём в таком соотношений, что эти блюда не пришлись бы по вкусу даже самым ярым любителям острого, были среди них совсем простые и постные. Блюда с Байчжань, например, были особенно аскетичны. Овощи там практически не подавались, мясо было таким жёстким, что в любой момент в нём можно было оставить зубы, рисовая каша же была настолько жидкой и с таким малым количеством риса, что скорее напоминала суп. Когда настала очередь пробовать блюда с этого пика Мин Фань, Ци Цинци и Шан Цинхуа только и могли, что смотреть на них с подозрением, шоком и недоверием. Один только Шэнь Цинцю осмелился их попробовать. На самом деле Шэнь Цинцю был совершенно другого мнения обо всем этом в отличие от своих впечатлительных сиделок. Одно только то, что учеников Байчжань не держали на простой воде и заплесневелом рисе, даже привнеся в их рацион мясо, уже было довольно неплохо. А то с Лю Цингэ бы сталось… Владыки пика Байчжань вообще были странными. Их нельзя было рассматривать с той же точкой зрения, как и любых других нормальных людей или даже их собственных собратьев горных лордов. Хотя оно и понятно, если вспомнить какую позицию они занимали в Цанцюне и сколь много зависело от доблести и могущества данного пика, как и его владыки, в частности. Воспитание военной элиты и главной ударной силы огромного государства, коим, по сути, и являлся хребет Цанцюн, дело отнюдь не лёгкое и далеко не простое. А быть среди них неизменно первым непререкаемым авторитетом, причём не как учитель, но как могущественный воин, всегда поддерживая и приумножая свою силу и престиж, ни на миг не расслабляясь, и подавно не могло быть чем-то несложным. Хотя было удивительным и другое. Учитывая то, что на Байчжане ученики, все сотрудники и даже его лорд ели ровно одно и то же, впрочем, так было принято на всех двенадцати пиках, оставалось загадкой, как Лю Цингэ умудрился вырасти таким крепким и высоким при таком-то рационе. От первого же глотка супной каши Шэнь Цинцю чуть не задохнулся. Там было столько соли, что казалось это всё было приготовлено из чистой соли без каких-либо добавок или иных ингредиентов вроде воды или риса… Шэнь Цинцю знал, что во многих бедных семьях или тех же рабских бараках большое количество соли в пище используется для того, чтобы унять голод, когда еды не так много, чтобы ею насытиться. Это просто… он не ожидал встретить подобное на знаменитом пике их далеко не бедствующей секты… Однако распробовав и поняв что к чему, Шэнь Цинцю медленно выпил суп полностью. Мысли об очередном недоразумении, что всегда наличествовало между ним и другими людьми в секте, снова всплыли в голове Шэнь Цинцю, когда он увидел удивлённо вытаращенные глаза Ци Цинци и даже Мин Фаня. Для других он ведь всегда почему-то воспринимался, как избалованный молодой господин из богатой семьи. Потому они и шокированы тем, что он может свободно съесть то, от чего побрезговал бы даже более или менее зажиточный крестьянин. А вот Шан Цинхуа удивлённой не выглядела совсем… Шэнь Цинцю отметил ещё один странный факт касающийся этой шимэй, но снова закрыл на это глаза. Шэнь Цинцю и сам не знал почему он снова и снова продолжал игнорировать все эти знаки, явно указывающие на всю странность и даже подозрительность Шан Цинхуа… За это время подобных обращающих на себя внимание, казалось бы, на первый взгляд мелочей набралось уже довольно много, но Шэнь Цинцю каждый раз делал вид, что ничего не видел. Он снова и снова притворялся, что ничего не заметил… Шэнь Цинцю не знает, было ли дело в обилии соли или в знакомом с детства вкусе, но после еды Байчжань его впервые не тошнило. Однако он поостерегся предлагать принести её во второй раз. Шэнь Цинцю помнил, как Му Цинфан предостерегал от жирной или острой пищи. Шэнь Цинцю не думал, что слишком солёная в его положении чем-то лучше. И вот настала очередь для блюд с Цюндина. Это был последний пик откуда Мин Фань ещё не приносил очередные «шедевры» кулинара и его последняя надежда на успех. Какое-то время они лишь молча работали столовыми приборами, после чего Ци Цинци отставила палочки и в волнении проговорила: — Нет, так дальше не может продолжаться. Шэнь Цинцю при его состоянии необходимо хорошо питаться, а в нашей секте все повара за исключением тех, что на моём пике, похоже, не умеют готовить или призваны обслуживать религиозных аскетов. Это была здравая мысль. Шэнь Цинцю тоже давно склонялся к мысли, что такая безвкусная или даже отвратительная еда подаётся в их великом Цанцюне неспроста. Шэнь Цинцю предполагал, это сделано нарочно, чтобы заклинатели с первого же дня становления на стезю культивирования постепенно отрекались от всего мирского, особенно от основных жизненных удовольствий, и сосредоточились на совершенствовании своего тела и духа. На Байчжане же вон были созданы все возможные или скорее невозможные условия, чтобы ученики как можно быстрее развились в духовном плане настолько, чтобы не захворать от своей специфической еды, которой им даже никогда не давали вдоволь. Главное то, что подобная тактика действительно приносила ощутимые плоды… Этому скорее всего способствовало и то, что на пик их бравых воинов всегда принимали лишь чрезвычайно богатых духовной энергией и отличающихся высоким потенциалом в культивировании учеников. И только обиталище их прекрасных фей стало исключением в этом правиле. Оно и понятно. Шэнь Цинцю полностью поддерживал подобное здравомыслие. Нельзя, чтобы место, где проживали большинство девушек в их Цанцюне, оказалось лишённым всех земных радостей и удовольствии. Женщины не мужчины, им можно позволить некие вольности и слабости. — И что ты предлагаешь? — спросил Шэнь Цинцю без особого интереса, лениво ковыряя палочками рис в своей чашке. По правде, он всего лишь использовал слова Ци Цинци в качестве предлога, чтобы отложить наконец столовые приборы и не принуждать себя дальше. Шэнь Цинцю и так уже чувствовал, что весь этот ни то поздний завтрак, ни то ранний обед встал ему поперёк горла. А ещё он чувствовал, что его, кажется, снова тошнит… Поэтому Шэнь Цинцю пытался немного отвлечь себя и как-то удержать то немногое, что успел съесть внутри. — Я предлагаю очевидное решение, — нахмурилась Ци Цинци, с отвращением почти отбросив палочки для еды, которые в какой-то момент в гневе успела схватить. — Нанять нового повара, на постоянной или временной основе. Но главное, чтобы это был повар со стороны, а не те, что обслуживают хребет Цанцюн. Из солидарности Ци Цинци всегда принимала пищу вместе с Шэнь Цинцю, тем самым нарушая собственную инедию, в надежде, что обедать в компании если и не будет вкуснее, то хотя бы сподвигнет шисюна больше съесть, и конечно же, она вкушала ту же пищу что и он. Уж не стала бы она приносить что-то приличное со своего пика, когда сам Шэнь Цинцю ел какую-то невнятную бурду? Ци Цинци была уверена, что Шан Цинхуа также обедает вместе с ними по тем же соображениям. Однако именно из-за совместного трёхразового принятия пищи ей и стало понятно, каких трудов шисюну стоит просто поесть. По этой причине все эти проблемы с отсутствием подходящего повара приводили её в состояние бешенства, светлоликую владычицу Сяньшу останавливало только то, что она не знала на кого можно излить свой гнев в связи с неясной личностью виновника всего этого непотребства. — Это не по правилам, — возразил Шэнь Цинцю и укоризненно покачал головой. — Мы не можем по своей воле приводить посторонних в Цанцюн, да ещё и по столь ничтожному поводу, как невкусная еда. — Причём тут какие-то правила! Я сама поговорю с Чжанмэнь-шисюном, — категорично заявила Ци Цинци. — Я им всем выскажу. Уж не хотят ли все эти поборники пространных правил стать причиной смерти беременного омеги и его детей и это из-за банального отсутствия съедобной пищи! Это было бы слишком трагично и смешно. Хотят они того или нет, но им придётся принять во внимание этот факт если они не хотят навеки дискредитировать престиж нашей славной секты. Им придётся согласиться! При этом разговоре привычное в последнее время апатичное выражение вдруг сошло с лица Шан Цинхуа, а её глаза ярко загорелись. Однако от того, что она, как правило, держала голову наполовину опушенной, другие не заметили эту необычную реакцию. — Шимэй полностью права. Эта Цинхуа поддерживает её начинание, — заговорила дотоле молчавшая Шан Цинхуа с необычной для её темперамента живостью и энергией. — Почему бы нам двоим сейчас же не заняться урегулированием этого вопроса. — Прямо сейчас? — переспросила Ци Цинци ошеломлённо, удивлённая такой настойчивой инициативой всегда тихой, как мышка Шан Цинхуа. — А чего тянуть, — только и сказала новая повелительница Аньдин с лихорадочно блестящими глазами. Кажется, она нашла ещё один способ порадовать злодея… — нет, не злодея, а Шэнь Цинцю, просто Шэнь Цинцю и только так. Мы же решили, что это нормальный мир, который населяют обычные, как и везде люди! Так что долой все эти книжные эпитеты! — и подзаработать очки его расположения. — Действительно, — согласилась Ци Цинци, вновь загоревшись таким свойственным ей боевым настроем и непоколебимой решительностью. — Подождите… — не успел Шэнь Цинцю сказать что-то ещё, как эти две особы, в какой-то момент нашедшие общий язык и уже давно неплохо ладящие, подхватились и унеслись. В комнате остались лишь отзвуки затихающего вдали голоса Шан Цинхуа: — Вы двое, присмотрите за Шэнь Цинцю пока нас нет. Последнее, конечно же, относилось к стоящим тут же Мин Фаню и Лю Минъянь. От Ци Цинци учинение подобного переполоха не было сколько-нибудь удивительным, но что нашло на Шан Цинхуа, что она стала ещё больше подзуживать Ци Цинци и практически сама вошла в ещё большее безумие? Забудь об этом. У Шэнь Цинцю совершенно не было сил гнаться за этими полоумными шимэй и в чём-то их переубеждать. Пусть делают, что хотят. Он уже давно привык к их странностям. Шэнь Цинцю лишь надеялся, что они не будут слишком огорчаться, когда их выгонят после первых же произнесённых слов. Чужаку, что не является частью хребта Цанцюн, не место на одном из основных пиков. Это правило входило в число самых древних и незыблемых законов секты Цанцюн. Причём даже не устной традиции, этот пункт являлся немаловажной частью самого устава Цанцюн Шан. Тем более что подобный рацион, как Ци Цинци и сама недавно поняла, так же не был чем-то случайным, что просто можно взять и изменить по собственному желанию. Но если им так хочется прогуляться и проветрить мысли, кто Шэнь Цинцю такой, чтобы им мешать. Казалось бы, мыслям Шэнь Цинцю нашлось подтверждение спустя примерно два часа, когда эти двое вернулись с кислыми выражениями лиц и без прежнего воодушевления. Шан Цинхуа была в удручённом расположении духа, а Ци Цинци кипела от злости. Шэнь Цинцю промолчал, не став заострять внимание на этом ожидаемом провале, девушки же, ясное дело, тоже не горели желанием говорить о свей неудаче. Так что установилась непривычная тишина. Вскоре Шэнь Цинцю удалился в свой кабинет в сопровождении Мин Фаня, чтобы уделить внимание ежедневным делам пика. Это было то редкое время, когда его помощницы обычно его не донимали — пусть Шан Цинхуа так же занималась делами в этом же кабинете, однако в связи с тем, что бумажной волокиты на пике Аньдин было гораздо меньше, чем на Цинцзине, а самые незначительные и все не особо важные дела, то есть большинство из них с некоторых пор выполнял главный ученик пика логистики, на которого его Шицзунь нагло и совершенно бесстыдно спихнула почти все свои обязанности, воспользовавшись так удачно подвернувшимся шансом, самой повелительнице Аньдин приходилось тратить на собственные прямые обязанности не так уж много времени, к тому же не стоит забывать и о том факте, что эти два лорда далеко не всегда занимались делами своих пиков вместе или одновременно — девочки Ци Цинци на время разбредались по своим делам, и в доме воцарялась позабытая тишина. Впрочем, такое диво, как правило, происходило сразу по нескольким поводам: когда Юэ Цинъюань приходил его навестить, когда Му Цинфан наведывался с осмотром или же как сейчас в те моменты, когда он вместе с Мин Фанем посвящал время делам Цинцзин. Изначально Шэнь Цинцю занимался всеми делами сам и даже после начала всей этой суматохи с беременностью, Мин Фань больше выполнял работу прислужника: растереть чернила, подать новую кисть для письма и иногда заварить чай. Вот в принципе и всё. Присутствие Мин Фаня скорее было обусловлено тем, чтобы все чувствовали себя спокойно, когда предоставляли Шэнь Цинцю самому себе и своим делам, дабы не мешать или не быть заподозренными в том, что лезут в дела другого пика. Однако затем, постепенно и почти незаметно Мин Фань стал брать на себя больше функций по мере того, как состояние Шэнь Цинцю всё больше ухудшалось. В первое время он просто чуть-чуть помогал, потом стал выполнять какую-то часть самой незначительной работы, не успел Шэнь Цинцю оглянуться, как Мин Фань уже взял на себя половину его дел. И так почти незаметно для глазу настал такой день, когда большую часть работы исполнял именно Мин Фань… Вот и в этот раз спустя всего полчаса с начала просматривания ежедневных дел, Шэнь Цинцю завалился, упав головой в неразобранные бумаги. Через какое-то время, когда сон стал более глубоким, Мин Фань вышел из кабинета на цыпочках и знаком подозвал одну из своих шишу. В этот раз это была Шан Цинхуа, Ци Цинци пришлось отлучиться по какому-то срочному делу, что случалось довольно редко. Мин Фань сначала забеспокоился и почти надумал ждать возвращения шишу Ци, но было жалко позволять Шицзуню спать в такой неудобной позе. Мин Фаню очень хотелось самому помочь и так вся проблема была бы решена, но он не отошёл бы от наставления учителя. Шицзунь сказал, чтобы Мин Фань никогда не вздумал подходить к нему спящему, значит Мин Фань не должен был этого делать. Мин Фань совершенно не боялся угрозы своей жизни, он верил, что учитель никогда не причинил бы ему вреда и проснулся до того, как успеть по-настоящему навредить своему ученику, как то случилось в прошлый раз, тем более, что с сегодняшним состоянием Шицзуня, он вряд ли мог представлять для кого-то опасность, в том числе и для простого ученика. Но ему было страшно взбудоражить учителя сквозь сон и нарушить его покой. В состоянии Шицзуня подобное могло быть опасно. Это понимал даже далёкий от медицины Мин Фань. Мин Фань чувствовал сильную боль в сердце видя своего наставника таким ослабленным, потухшим, всегда таким уставшим и измождённым, со страшными чёрными кругами вокруг глаз, которые с каждым днём становились только гуще. При каждом шаге во время их прогулок он качался, как бамбук во время грозы, подобно ветвям ивы под напором сурового ветра… Шицзунь так похудел и осунулся, что при каждом шаге его мог сбить с ног лёгкий ветерок, ветер же чуть сильнее — вообще унести. Мин Фань не смог удержать слезу, когда появившаяся Шан Цинхуа подняла Шэнь Цинцю не хуже Ци Цинци и понесла в сторону спальни, ведь всего полмесяца назад она не смогла бы этого сделать. И дело не в том, что шишу Шан стала крепче или сильнее, а в том, насколько его учитель похудел за это время. От Шицзуня остались лишь кожа до кости, вся одежда стала слишком велика, в его новых более свободных одеяниях, уже давно пошитых на смену прежним по причине отказа от высоких туго завязанных на талии поясов и сидящего по фигуре облегающего кроя в связи с беременностью, даже живота особо было не видно, который при этих сроках да при таком количестве детей должен был бы неслабо выпирать. Казалось, от прежнего великолепного образа остались только длинные уже почти до икр густые волосы, которые с некоторых пор становились всё более сухими и ломкими, постепенно теряя свой живой блеск. Это всё беспокоило Мин Фаня очень сильно и уже давно, отдаваясь болью в сердце и оставаясь источником неизменных тревожных дум. Но, к несчастью, он ничем не мог помочь своему наставнику, всё что Мин Фань мог сделать для него, так это взвалить на себя как можно больше дел их пика, чтобы Шицзунь мог отдохнуть получше. Когда Шэнь Цинцю проснулся, его в очередной раз встретил стол с аккуратно сложенными уже просмотренными бумагами.