Глава 14 О воспитательных методах и опрометчивом предложении
«Ответственность есть проба мужества человека» Горацио Нельсон
Последние месяц-полтора у Шэнь Цинцю не было настроения играть на цине или флейте, какой-либо работой или же иным серьёзным занятием он не был особо отягощён. Поэтому бывая в сознании и в более или мене бодром состоянии кроме чтения книг досуг он обычно скрашивал рисованием или чаще — игрой в го. В этом деле же его компаньонки не были ему помощницами: Ци Цинци превосходили в умении играть в шахматы собственные ученики Шэнь Цинцю, а Шан Цинхуа и вовсе не была знакома с этим искусством. По этой причине Шэнь Цинцю обычно играл либо с самим собой, либо с Мин Фанем, чьи умения уже давно были на уровне. Вот и в это утро он играл в го с Мин Фанем. В последнее время Шэнь Цинцю предпочитал уделять внимание этому занятию перед утренними уроками, чтобы немного встряхнуться и прогнать не желающую сходить сонливость, подобным незатейливым способом он старался прочистить и прояснить мысли. В начале эта стратегия действительно помогала, но теперь даже партия в вэйци была не способна взбодрить весь его вялый организм или вернуть мыслям какую-то ясность. Шэнь Цинцю чувствовал, что готов в любой момент провалиться в сон над доской, ещё не успев даже толком проснуться. — Шицзунь, может вам не стоит сегодня идти на уроки? — прекрасно видя, как Шэнь Цинцю периодически с силой трёт глаза или медленно качает головой, силясь прогнать сонливость, Мин Фань в очередной раз не выдержал, чтобы озабоченно не произнести уже много раз сказанное. — Да и в принципе зачем вам туда ходить. Уже осталось совсем недолго. Поэтому, почему бы учителю не отложить уроки до тех пор. А пока что пусть соученики занимаются самостоятельной работой. Как это бывало, когда учитель уходил в уединение. Или этот ученик сам мог бы проводить уроки, как сумеет и где получится. — Почему бы этому ученику не попрактиковаться в игре на цине. Твоя игра на ней всё ещё недостаточно уверенная, тебе нужно больше практики, — не обругав и не сказав ничего в ответ, Шэнь Цинцю, как уже стало привычно, отмахнулся от слов Мин Фаня. — Иди. Остальную партию этот мастер доиграет сам. — Но Шицзунь… — несчастно прикусил нижнюю губу Мин Фань, чтобы ничего больше не сказать, не позволяя дальнейшим возражениям ненароком слететь с языка. Он знал, что учитель не хочет больше продолжать говорить на эту тему, поэтому заставил себя прерваться на полуслове. — Иди-иди, — лениво отмахнулся Шэнь Цинцю от возможных дальнейших возражений. — Учебный цинь уже заждался тебя. Бросив взгляд на усевшегося тут же Мин Фаня, заигравшего мелодию всё ещё не совсем плавно, Шэнь Цинцю тихо усмехнулся себе под нос. Нет, ну что делать с этим мальчишкой? Шэнь Цинцю удивлялся своей непривычной мягкости. Если бы это было прежде, только за один жест или звук неподчинения, Мин Фань получил бы суровое наказание, чтобы впредь неповадно было. Однако теперь Шэнь Цинцю терпит от него нравоучения и непрошенные советы без ответных мер и даже маломальского гнева. Заклинатель лишь надеялся, что Мин Фань не позабудет вконец своего места и не привыкнет к безнаказанности, потому что, если Шэнь Цинцю суждено выжить, он вряд ли будет и в дальнейшем таким же добрым и понимающим. В это тяжёлое время Шэнь Цинцю несколько отстранился от роли грозного учителя, ибо это всё при данных обстоятельствах перестало иметь какое-либо значение, однако, если он сумеет преодолеть нынешние трудности, всё, разумеется, вернётся на круги своя. Мин Фаню лучше быть к этому готовым. Мальчишке надо было держать это в уме и не забывать, но в то же время Шэнь Цинцю не хотелось бы терять эту семейную идиллию, которая образовалась между ними. Повелитель Цинцзин в глубине души верил, что Мин Фань оправдает его ожидания. Он оказался одним из очень немногих людей, которые выдержали проверку временем и обстоятельствами. Единственным, кто за всё время знакомства никогда его не подводил и, можно сказать, ни разу не разочаровал. Шэнь Цинцю чувствовал, что начинает доверять этому мальчишке. Доверие... Для Шэнь Цинцю это было крайне важным, если не сказать критическим, шагом, преодоление коего уже давно стало для него чем-то практически немыслимым, даже невозможным... В жизни вчерашнего раба доверие всегда представлялось непозволительной роскошью, но по прошествии времени и определённых событий, имевших место быть, оно и вовсе стало чем-то невероятным и недостижимым... Однако не только другие люди вокруг него изменились, стал меняться и он сам. Хотя это не значит, что он теперь другой человек, или возможность в его системе обучения каких-то кардинальных перемен. Руки Шэнь Цинцю привычно ловко передвигали камешки, пока его мысли были заняты иным. — Шисюн, позволишь Минъянь составить тебе компанию за игрой? — голос Ци Цинци вторгся в размышления Шэнь Цинцю, привлекая к себе внимание. — Скорее всего, ты этого не знаешь, но она давно интересуется шахматами и другими искусствами, занимаясь ими всерьёз с детства. Было бы неплохо проверить её умения и каких успехов она достигла. Почему бы тебе не оценить её перспективы? — Вот значит как, — не то спросил, не то ответил Шэнь Цинцю и, лёгким изящным движением доставая очередной яшмовый камешек самими кончиками своих точёных длинных пальцев, задумчиво повертел в них. — А она сама что об этом думает? Об оценке, что ты для неё задумала. Эта девочка не обязана показывать умения, которые даже не преподаются на её пике. В связи с этим обстоятельством становится очевидым — её знания исчерпываются лишь домашним обучением, которое имело место быть ещё до поступления в Цанцюн. Твоя задумка может стать причиной неловкости для неё. Ты об этом подумала? — Она будет только рада, — на лице Ци Цинци промелькнула усмешка. — Не буду скрывать от шисюна, это вовсе не моя инициатива. Это пожелание Минъянь, она хотела бы услышать твоё мнение. — Поскольку всё так, этот шисюн, разумеется, не откажет, — ответил Шэнь Циню с толикой интереса. — Почему она сама не говорила о своей любви к шахматам, как и о том, что хочет попробовать свои силы сыграв партию со мной? Я, конечно же, не стал бы её отвергать. — Эта девушка временами бывает поистине робкой, — со вздохом покачала головой дева Сяньшу. — Обычно она спокойная и уверенная, но тут вдруг застеснялась просить тебя. Ты, скорее всего, давно слышал, что среди юных учениц Минъянь славится своим умом и рассудительностью, но чего ты можешь пока не знать, так это того, что она обладатель выдающегося таланта к аналитическому мышлению. Я думаю, она была бы хороша и в стратегиях. — О её уме я и правда наслышан, — кивнул в ответ Шэнь Цинцю. — Лю Минъянь действительно прекрасная девушка и ученица. Твоему пику повезло. Из неё в будущем выйдет прекрасный глава пика. — Шисюн слишком вежлив, — улыбнулась польщённо Ци Цинци, но потом на её лицо будто тень легла. — На самом деле, само её нахождение на пике Сяньшу является, в сущности, результатом неудачного стечения обстоятельств, если не назвать это роковой ошибкой. Мне и Сяньшу повезло, но вот самой девочке… — Что шимэй имеет в виду? — удивлённо переспросил Шэнь Цинцю. Ци Цинци удалось его заинтриговать. — Ты знаешь, что у учеников может не быть какой-то определённой предрасположенности к учению того или иного пика и для таких чистых подобно листку бумаги юных ростков сравнительно легко начать своё обучение на случайном пике, постепенно привыкая, с течением же времени всё проще и успешнее усваивая преподаваемый там материал. Как правило, с большинством поступающих на обучение детей дело обстоит именно так, — Шэнь Цинцю впервые видел свою воинственную шимэй такой поникшей. — Тем не менее, как шисюну должно быть известно, пусть это встречается довольно редко, но может существовать и обратная ситуация. И если уж предрасположенность всё же существует, а талант юного дарования лежит в какой-то определённой сфере, всё становится значительно сложнее... Там разговор уже совершенно другой. При этих словах Шэнь Цинцю не мог не вспомнить о… Ло Бинхэ. У него был талант и не маленький, только этот талант совершенно не относился к учению пика Цинцзин. Ло Бинхэ не давались искусства, ему не давалась культивация техник его пика да и освоение стратегий, способность самому их придумывать, выстраивать в уме и следом претворять в жизнь, единственное, что у него в итоге получилось, тоже шло со скрипом. Всё потому, что с самого начала ему не было места на пике Цинцзин. Талант самого Ло Бинхэ и то, чему обучали на Цинцзине, друг другу противоречили, не находя точки соприкосновения. Ло Бинхэ был подобен Лю Цингэ, ему следовало работать мышцами и мускулами, а не выстраивать заумные стратегии в уме. Его телу были чужды мягкие, подобные ряби на воде движения духовной энергии в теле, ему больше подошли бы дикие, как ураган, духовные практики Байчжань. Его кровь полудемона ещё больше всё осложнила. Мягкая духовная энергия пика Цинцзин была не способна пробудить меридианы демонического полукровки до поры. Только когда он начал изучать демоническое культивирование, праведное культивирование ему так же стало доступно в полной мере. Это потому, что сильная и жестокая тёмная ци, влившись полноводной рекой, с силой растянула его меридианы и заставила открыться каждую пору в них, даруя возможность лучше впитывать духовную энергию, на что книги по культивации с Цинцзиня были просто-напросто не способны. Вот если бы он обучался на Байчжане, то тогда другое дело. Техники этого пика по своей мощи и затаённой жестокости в каком-то смысле были сходны с демоническим культивированием, пусть и имели совершенно иное происхождение, содержащее исключительно светлые духовные потоки в своей основе. Будь Ло Бинхэ адептом пика Байчжань, проблем с культивацией у него, скорее всего, не должно было возникнуть, даже несмотря на суть полукровки. Шэнь Цинцю и сам не понимал, зачем он притащил этого мальчишку на пик Цинцзин, ведь с самого начала было ясно, что ему там не место… Хотя тогда он ещё даже не подозревал насколько. В пику Лю Цингэ? Смешно и не в его натуре. По просьбе Инъин о шиди? Там были и другие потенциальные ученики. Так почему именно он? Неужели он принял его к себе по той же причине, по которой после пытался искоренить из своей жизни? Это было притяжение истинной пары? Тогда ещё неосознанное. Хоть Шэнь Цинцю и лукавил перед самим собой довольно долго, но в действительности он помнит тот миг, когда узнал о том, кто они друг другу. Во время церемонии принятия в ученики. Что было дальше, ему было стыдно вспоминать. Он хотел, чтобы этот ребёнок исчез, чтобы он никогда не появлялся перед ним. Он отказывался дотрагиваться до чего-то, чего до того касались его руки. Шэнь Цинцю просто желал, чтобы чай смыл это лишнее существо, не смывающимся грязным пятном пролившееся в его тихую, упорядоченную жизнь, из его крошечного мирка. Этим горячим чаем он пытался стереть его, как ночной кошмар из своей жизни. Его так захлестнули эмоции, что он не понимал что творит. Но, к сожалению, этот мальчишка был не просто грязью, пылью или ночным мороком. Одной лишь плошкой тёплой воды его было попросту не смыть. Не заставить исчезнуть… Он не должен был так поступать… Хотя Шэнь Цинцю осознал всю тщетность предпринятого шага и даже устыдился своему безрассудному, глупому на одних эмоциях поступку, ему всё равно было жаль, что это не помогло. Поскольку это означало только одно — этот ребёнок теперь будет жить на его пике и, по крайней мере, до конца обучения, которое составляют десятилетия, его оттуда просто не изжить… Разве что-то могло быть хуже? От подобной мысли даже та маленькая искорка сожаления, что вспыхнула в его сердце вслед за своим таким диким, неуместным поведением, окончательно истаяла, пригашенная суровой бурей отрицательных эмоций, которые с необычайной силой поднялись в сердце и душе Шэнь Цинцю в тот день… В присутствии этого мальчишки в его груди всегда бушевали сильные противоречивые эмоции. Тёмные эмоции, среди которых преобладали ненависть и страх. Ему чаще стали сниться кошмары. Этот мальчишка будто одним своим присутствием оживлял ужасы прошлого. Почему-то при взгляде на него он всегда вспоминал Цю Цзяньло. Шэнь Цинцю не понимал, с чем это связано, мальчик совершенно ничем его не напоминал. Говорили, что истинная пара пробуждает в человеке всё самое лучшее. Это было странно, потому что в Шэнь Цинцю она пробуждала только самое худшее, даже то, о существовании чего он раньше и не подозревал. А ещё говорили, что связь, зародившуюся между истинной парой, невозможно преодолеть и притяжение со временем будет только усиливаться. Возможно, именно это и было истинной причиной беспокойства и страха Шэнь Цинцю… Он знал, что маленький мальчик однажды вырастет, как это обычно и бывает. А ещё о том, что альфы от своего не отступаются… В его глазах этот мальчишка уже был чудовищем. Зверем. И почему только этот ребёнок не мог быть кем-то нормальным и безобидным? Таким, как все остальные ученики. Чем больше Шэнь Цинцю смотрел, тем неприятнее этот ребёнок был взгляду. В дальнейшем он пытался обуздать свой внутренний гнев и отвращение при взгляде на Ло Бинхэ. Безуспешно. Шэнь Цинцю больше не был беспричинно жесток, но он всё равно был суров к нему. Не слишком, но чуть больше, чем к другим. Он вынуждал себя относиться к нему так же, как относился к любым другим ученикам и даже стало получаться, но только ценой полного игнорирования вне учебного класса. Однако стоило зверёнышу оказаться в поле его зрения в неурочное время и за пределами учебной аудитории, как Шэнь Цинцю покидала даже видимость терпения, которую он всё больше совершенствовал с каждым днём нахождения на его пике этого бесподобно мощного раздражителя. Именно в такие моменты он наказывал этого ученика особенно сурово. Для Шэнь Цинцю в любом деле и при любом конфликте был виноват прежде всего именно Ло Бинхэ. Он был виноват уже только потому, что будто нарочно стремился напомнить о себе снова и снова в то время, как Шэнь Цинцю яростно пытался забыть о его существовании. По крайней мере, хотя бы от урока к следующему уроку. Именно поэтому Ло Бинхэ всегда наказывался наряду с другими, даже если зачинщиком был не он. И почему он не мог просто исчезнуть? Неужели Шэнь Цинцю так многого просит? Шэнь Цинцю слукавил ещё кое в чём, но уже перед другими. Он знал о его демонической природе ещё до ущелья Цзюэди. Трудно было не понять, когда обладателю такого таланта так и не удалось постичь путь культивирования ни через месяц, ни через год, ни даже через два… Из невнятного блеяния Нин Инъин касательно руководства во время одного из её посещений его дома Шэнь Цинцю понял, что, не иначе, не особо обременённый какими-либо мозгами зверёк сделал в корне неправильные выводы и смущает своим вздором её разум. Затем же что-то такое стали поговаривать в очередных слухах… Что бы там ни думали другие, но Шэнь Цинцю знал лучше, чем кто-либо, что с руководством всё в порядке. Он был так одержим попытками пересилить себя и не только не избавиться от этого бельма на глазу, но стать для него достойным учителем, каким он всегда и являлся для всех своих учеников, что сам подобрал самое подходящее из возможных руководство для его телосложения, не став поручать Мин Фаню выбрать что-то одно из нескольких более или менее приемлемых вариантов. Уточнение, это руководство стало бы идеальным, насколько искусство культивации Цинцзин вообще могло быть идеальным для телосложения мальчишки, даже несмотря на то, что тот изначально тяготел исключительно к суровым духовным практикам Байчжань, если бы Ло Бинхэ действительно был чистокровным человеком. Но он им не был, в том-то всё и оно… С течением времени кое-какая духовная энергия в нём-таки появилась. Однако это было сродни капелькам воды, постепенно образующим что-то похожее на крупную лужу в канале, изначально рассчитанном на полноводную реку. По этой причине и культивация не могла преодолеть низкие уровни концентрации ци. Разумеется, Шэнь Цинцю мог бы в индивидуальных занятиях, нет, не усилить его культивацию или приток духовной энергии, но хотя бы помочь улучшить навыки боя. Но он не стал этого делать. Подобное решение обусловливалось не столько тем, что само присутствие этого мальчишки было для владыки Цинцзин подобно рыбной кости, застрявшей в горле, которую никак не удавалось вытащить, сколько проистекало из суждения другого толка. Если бы он стал лично заниматься этим зверёнышем, так или иначе к нему было бы привлечено внимание, и тут имеются в виду не другие ученики, а другие лорды. Кто-то рано или поздно заметил бы странности этого мальчишки. Поэтому Шэнь Цинцю надлежало проявлять осторожность и не привлекать ненужное внимание к демонёнышу его пика… Как он мог не понять, что мальчишка приступил к демоническому совершенствованию, когда вдруг спустя пять или шесть лет духовная энергия в его теле забурлила с невиданной силой… Когда в ущелье Цзюэди печать оказалась сорвана, это было словно небесами ниспосланная возможность навсегда избавиться от него и наконец снова зажить относительно спокойной жизнью без этих сводящих с ума тёмных чувств и страха, который, казалось, навечно поселился в груди. Но Шэнь Цинцю уже тогда знал, что не сделает этого… Почему? Он, пожалуй, не смог бы сходу ответить на этот вопрос... Шэнь Цинцю и сам точно не знал. Потому что задолжал немного? Шэнь Цинцю был суров к нему, но он был суров ко всем. Один раз он был жесток к нему, но он это компенсировал. Он был безразличен к его судьбе. Игнорировал и отказывался смотреть в его сторону. Однако он не отобрал его жизнь, хотя имел массу возможностей и даже убедительное обоснование. Нет. Это всё не то. Шэнь Цинцю много раз мог избавиться от него так или иначе. Он даже мог договориться с Лю Цингэ и отправить его к нему. Но не сделал этого, потому что знал — Лю Цингэ однажды тоже поймёт то, что понял сам Шэнь Цинцю. Лю Цингэ, всю жизнь положивший на истребление всего демонического и сделавший это главной миссией своей жизни, впрочем, как и все его предшественники, ни за что не оставил бы демона, проникшего в Цанцюн, в живых. Так что если Шэнь Цинцю что-то и был должен этому мальчишке, то давно отплатил. Наверное, дело в том, что он был его учителем? Пусть Шэнь Цинцю всегда терпеть его не мог, но всё же Ло Бинхэ был его учеником. Для повелителя же Цинцзин это были узы более прочные и святые, чем какие-либо ещё, с чем ему когда-либо приходилось сталкиваться или даже слышать. Он уже однажды принудительно разорвал такую связь, чего так никогда и не смог себе простить. Шэнь Цинцю не хотел совершать что-то подобное и второй раз, пусть обратная ситуация — убийство не учителя, а ученика в глазах мира являлось не таким ужасающим деянием и даже по ряду причин могло быть и оправдано, сам же заклинатель имел самое безукоризненное оправдание, какое только возможно отыскать. Но была ли причина только в этом? О другой возможной причине, объясняющей такой его необъяснимый поступок, нет, целый ряд странных, непостижимых поступков, начиная от принятия, содержания и укрывания демона на своём пике до сохранения его жизни, когда яростная толпа только и ждала какого-то козла отпущения, чтобы сорвать на того свою злость и разорвать на части, Шэнь Цинцю не хотел даже задумываться… А ещё меньше он хотел задумываться о другом. Но чувствовал, что всё-таки настало время всерьёз задуматься, дальнейшее пребывание в темноте неуместно. С каждым прожитым днём это становится всё более невозможным... Пора уже, пожалуй, открыть глаза... Хотя Шэнь Цинцю уже догадывался о сути демонического полукровки Ло Бинхэ, однако даже в самых диких своих фантазиях он не смог бы вообразить наследником чей родословной являлся этот неуместный во всех смыслах на его Цинцзине ученик. Пусть чем больше Шэнь Цинцю замечал деталей, тем меньше Ло Бинхэ был похож на носителя генов низшего демона, однако в иерархии этой расы слишком много классов и подклассов. Поэтому Шэнь Цинцю не мог сказать, к какому виду или классу демонов относится вторая половина Ло Бинхэ. Было очевидно, что наследие его запечатано. Учитывая это, судить о чём-то было преждевременно и излишне. Уверенности не могло быть ни в чём. Однако Шэнь Цинцю учёл даже его возможную принадлежность к роду священных демонов, когда покупал то средство от аборта. Будь Ло Бинхэ чистокровным демоном данная мера, разумеется, выглядела бы жалкой, смешной и ни на что не влияющей, скорее напоминающей самообман. Однако Ло Бинхэ не являлся чистокровным, больше того, его демоническая часть явно была запечатана с рождения, и эта часть генов практически пребывала в летаргическом сне, который едва ли смогло бы прервать даже начало демонической культивации. Шэнь Цинцю неоднократно проверял Ло Бинхэ после пробуждения его духовной энергии во всей полноте, но печать всегда была на месте и оставалась нерушимой. В дальнейшем заклинатель успокоился. Эта печать, несомненно, была сделана на совесть и её так просто было не поколебать. Шэнь Цинцю был уверен, что печать начали накладывать ещё в период беременности, то есть, когда ребёнок родился, его демоническая часть уже была надёжно запечатана. Ло Бинхэ же занявшийся демоническими практиками скорее напоминал заклинателя ступившего на стезю демонического культивирования, чем, собственно, демона. А это были, по сути, совершенно разные вещи. По совокупности этих причин, даже будь Ло Бинхэ отпрыском священного демона зелье должно было сработать. Искать особенное средство от прерывания беременности при вынашивании именно демонического ребёнка, которое было не так просто заполучить и при этом практически невозможно сделать так, чтобы об этом не узнали те, кто не должен знать, было не только слишком проблематично, но и абсолютно излишне. При таких исходных данных должно было сработать даже то зелье высшего сорта, которое Шэнь Цинцю приобрёл. Заклинатель не просто так купил именно его, а не любое другое сходного эффекта. Полукровка, чьи демонические гены были не пробуждены, просто не мог зачать чистокровного демона, да что там, он не мог произвести на свет даже такого же полукровку, как он сам, пусть даже от омеги. Его отпрыски в данном случае скорее должны были принадлежать к той расе, к которой принадлежала та часть смеска, с которой он жил все годы своей жизни, не имея отношения к генам, которые были надёжно скрыты и запечатаны с первого же мига прихода в этот мир самого полудемона. Тем не менее, как впоследствии выяснилось, Шэнь Цинцю просто недооценил проблему. Чего он просто не мог учесть, так это того, что родословная Ло Бинхэ восходила к демону самой высшей категории. Но именно это изменило всё. Небесных демонов попросту невозможно было рассматривать с той же логикой, как любого другого демона. Тут действовали уже совершенно иные законы. В случае с небесным демоном существовали разные варианты развития событий и отличные друг от друга возможности… Шэнь Цинцю полностью был уверен, что все кусочки головоломки сошлись, лишь когда он узнал от Му Цинфана о беременности. Однако правда ли это было так? Он узнал и понял всё тогда, а не за месяц с небольшим раньше, когда печать была сорвана с Ло Бинхэ? Правда была в том, что подозрения у него появились уже тогда. Хотя уверенности пока не существовало. Знак демона на лбу есть не только у небесных, но и у священных демонов, пусть они и отличаются несколько по форме друг от друга. Лично Шэнь Цинцю не видел ни того, ни другого. Нынешний повелитель Цинцзин не присутствовал при запечатывании последнего небесного демона, в ходе которого пропал без вести ещё один из этого рода, но уже не чистокровный, в отличие от своего дяди. Священных демонов ему тоже как-то не доводилось видеть. Хотя Шэнь Цинцю не видел вживую обладателей меток демонов, но читал он в том числе и о данной теме достаточно. Пусть знания Шэнь Цинцю были скорее теоретическими, но знал он о демонах и прочих их порождениях, пожалуй, побольше любого другого. Так что, да, первые подозрения об истинном происхождении Ло Бинхэ, а значит и о тех возможных последствиях, что с некоторой долей вероятности могли следовать за данным фактором непреодолимой силы, возникли уже тогда. Они просто не могли не возникнуть… Тем не менее на этот раз Шэнь Цинцю не стал ничего предпринимать… Это собственное бездействие удивляло его до сих пор. Из каких соображений он не стал ничего делать или проверять? Неужто он успел за это время сроком в два месяца так уверовать в эффективность предпринятых им действий, что не видел смысла и дальше греть голову пустыми размышлениями? Он всего лишь позабыл об этом вопросе? Шэнь Цинцю попросту не пришло в голову, что в свете выяснения новых обстоятельств дело с зельем не было полностью исчерпано и какая-то угроза всё ещё могла существовать? Он не подумал об этом или, быть может, Шэнь Цинцю был просто слишком занят? Возможно, его голова была забита другими мыслями и переживаниями… Он не знает. Или просто не хочет знать? Другие не знали того, что знал Шэнь Цинцю. Зачем кому-то вроде Лю Цингэ, например, интересоваться наследием или генетикой демонов. Всё, что ему интересно, так это способы их умерщвления. Сходным образом относились к данному вопросу и другие культиваторы, в том числе Юэ Цинъюань. Только лишь теоретикам пика Цинцзин было дело до этих и иных нюансов, которые, по сути, не относились к занятию и предназначению заклинателей. Однако Му Цинфан был иным. Он был целителем, причём лучшим из лучших. Следовательно, в вопросах человеческого и не только человеческого организма, как и в родословных разбирался очень хорошо. Так что он сразу понял то, что Юэ Цинъюань не смог осознать до сих пор. Му Цинфан разглядел его, Шэнь Цинцю, обман очень хорошо. Его ложь перед самим собой. Шэнь Цинцю не желал избавляться от беременности (в том случае, если она, конечно, вообще существовала и даже не была оборвана в тот первый день). Это была единственная правда. Нет, сначала, когда он только очнулся и понял, что произошло, его первым побуждением было забыть обо всём случившемся, как о дурном сне и, следовательно, обеспечить полное стирание всех возможных следов. Его приводило в бешенство, что случилось то, чего он подсознательно всегда опасался, с первого же дня, когда это мелкое бедствие поселилось на его пике. Но особенно выводил его из себя тот факт, что в ту ночь он не оказал достойного сопротивления и позволил случиться этому гнусному, возмутительному, во всех смыслах ужаснейшему непотребству. Шэнь Цинцю в его собственных глазах не оправдывало даже то, что в тот момент его состояние не отличалось какой-либо адекватностью и он даже не был в полном смысле этого слова в сознании. Его вымораживало, что нечто столь неподобающее, настолько грязное и омерзительное случилось не с кем-нибудь, а с учеником и тем самым омрачило его образ учителя. Что хуже всего, в собственных глазах. В голове же снова и снова завращались далёкие, но всё ещё беспримерно яркие и живые воспоминания, которые были ему ненавистны. Воспоминания, от которых он всеми силами пытался избавиться, но… безрезультатно. Однако, когда клокочущие в нём бурным водоворотом лихорадочно неистовствующие эмоции всё же с течением времени постепенно начали утихать, его отношение несколько изменилось. Шэнь Цинцю не хотел обрывать те крепчайшие узы, саму возможность подобного, которые впервые в жизни его могли неразделимо связать с кем-то. Не хотел уничтожать шанс иметь семью. Семью, о которой он всегда мечтал. Он всю свою жизнь страстно желал только об одном — любить и быть любимым. Заботиться о ком-то и быть самому объектом заботы. Шэнь Цинцю всеми силами души стремился стать особенным. Быть особенным… в чьих-то глазах. И пусть тогда ещё он и представить не мог, как впоследствии всё изменится в его жизни, однако даже теперь, когда перемены эти наступили и вдруг появилась близость сразу со многими людьми, а Юэ Цинъюань и он вновь возродили своё былое братство… Даже сейчас Шэнь Цинцю казалось, что это было не совсем то. Всё потому, что прошлое так просто не сотрёшь. Они все были лишь на пути к чему-то новому и только. Но дорога длинна и извилиста, и ещё было не ясно, к чему это всё в конечном итоге может привести. Тем не менее в одном Шэнь Цинцю мог быть уверен — отношения с людьми изменчивы… Человеческие сердца, они всегда меняются… Ничто не остаётся неизменным и не является вечным. Однако тогда… Тогда всё обстояло ещё сложнее… В его сердце царили пустота и горечь. Мир же был бесприютен и холоден. Ребёнок, возможность иметь его, представлялась единственным шансом заиметь что-то своё. Настоящее. Нерушимое. То, что нельзя отнять или изменить. Что-то постоянное. Что-то, что нельзя будет разрушить ссорами, молчанием или бесконечными недопониманиями, как с Юэ Цинъюанем, многолетние отношения и семейные узы с которым разрушились вот так вот внезапно и легко. Тот самый Юэ Цинъюань, с кем у них, как потом оказалось, с самого начала не было взаимного доверия. Что-то, что не будет буквально в одночасье обращено в пыль и потеряно навек, как с Цю Хайтан. Что-то столь чистое, что не может быть никогда и никем осквернено или запятнано. Изначально подразумевавшимся чем-то чистым, какими только могут и должны быть узы между учителем и его учеником, но с самого начала обречённого пойти вкривь и вкось. Как с этим… зверёнышем. Что-то столь прекрасное, что никогда не будет изуродовано и извращено людской молвой и мраком их мыслей, как с Нин Инъин. С девочкой, к которой Шэнь Цинцю всегда относился не просто как к ученице, но скорее как к своей семье — дочери. Но проблема с самого начала именно в этом и состояла: Ин-эр никогда не была ему ни семьёй, ни дочерью. Ни в чужих глазах, ни даже в её собственных… Что-то, что другие не смогут разрушить или оболгать. Что-то действительно своё. Принадлежащее по праву именно ему. Ему одному. Хотя бы надежда на возможность подобного… Однако Шэнь Цинцю очень хорошо это всё скрыл. Скрыл от самого себя. Ему так удачно удалось обмануть себя, что в тот день подтверждение беременности и правда стало для него шоком… На что только он тогда рассчитывал?.. Почему откладывал неизбежное? На что вообще надеялась эта похороненная в тенях и скрытая даже от самого Шэнь Цинцю далёкая и самая глубинная часть его души? У того в его животе не было шанса появиться на свет с самого начала. Если только не случится чудо… И, как ни странно, чудо-таки произошло. Первое чудо на памяти Шэнь Цинцю… Тогда он был в ошеломлённом неверии и непонимании. На самом деле, внутренне он в это не верил никогда. В саму возможность подобного. Тем не менее, когда обстоятельства внезапно кардинально изменились в совершенно неожидаемом ключе, Шэнь Цинцю с готовностью поплыл по этому течению. Неужели он именно на подобный исход и надеялся в какой-то самой глубокой части своего сердца? Сегодняшний Шэнь Цинцю не знал, стоит ли такому исходу вообще радоваться… Но менять своё решение он бы всё равно не стал… Как бы там ни было, даже если его сердце упрямо настаивало на своём, но разум и чувства были с этим не согласны. Даже спустя столько времени и окончательно принятое им уже холодной головой решение продолжать беременность, разум повелителя Цинцзин всё ещё не мог примириться с этим фактом в полной мере. Шэнь Цинцю испытывал всё тот же стыд, что и в первый день, когда случилось непоправимое, или же в тот час, когда перед собственными боевыми братьями ему пришлось, стиснув зубы, признаваться в собственном позоре. Вся эта тема с беременностью была очень сложной вещью для Шэнь Цинцю. Его эмоции были нестабильны и разрывали его на части собственным противоречием. Его мысли и чувства, разум и сердце напоминали противоборствующие стороны, а сам Шэнь Цинцю словно превратился в поле для боевых действий. Заклинатель ещё никогда не был настолько не в ладу с самим собой. С одной стороны он испытывал глубокое спокойствие и ощущение правильности происходящего с некой примесью какого-то странного удовлетворения, что было совсем не к месту. Его сердце, получив желаемое, было успокоено, и впервые на памяти Шэнь Цинцю там царили мир и покой. Но вот эмоции сходили с ума и напоминали штормовые моря и океаны. Шэнь Цинцю чувствовал всё то же неприятие к происходящему, как в самом начале. Он всё так же был недоволен собой и всей этой ситуацией с беременностью. Шэнь Цинцю не желал ничего менять, но и полностью примириться с этой действительностью попросту не мог. Впервые в жизни он совершенно себя не понимал. Это противоречие в чувствах и эмоциях действовало на него угнетающе, буквально разрывая на части всё его существо. Хотя стоит признать одну вещь. Все эти противоречивые эмоции, которые мешали по-настоящему радоваться своим детям, по большей части были связаны со всеми многочисленными проблемами, которые предвещало появление в праведной секте детей с демоническими генами, но ещё больше с тем — как, и главное, от кого они были зачаты. Если бы они не были нежелательным последствием чего-то столь постыдного, результатом его грехопадения, а ещё лучше — вообще не были ни в какой связи не только с этим учеником, а вообще ни с каким грязным мужчиной, Шэнь Цинцю эмоционально и ментально было бы гораздо легче. Он смог бы в полной мере принять их, а не мучиться всеми этими неприятными переживаниями. Это всё продолжалось до того момента, когда Шэнь Цинцю впервые почувствовал движение новой жизни внутри себя. В тот миг он ощутил ни с чем не сравнимое потрясение, а следом пришла лишь одна эмоция, которая затопила его целиком, омыв его разум и чувства, чистыми волнами прибоя, захлестнувшими его самого и весь его мир подобно тому, как морская вода погружает в свои глубины ту часть суши, которая освобождается от непреодолимого веса океанской пучины только во время отлива. Этой эмоцией была нежность. В это мгновение всё изменилось, а разум, сердце и чувства Шэнь Цинцю наконец пришли к согласию. В его душе воцарился мир. Во всём его существе установилась такая непривычная тишина, такой необычайный покой, что у Шэнь Цинцю просто звенело в ушах. Но это длилось недолго, потому что уже спустя миг и этот покой, и эта тишина взорвались чувством всеобъемлющей любви. В тот самый момент заклинатель понял, что ни его мир, ни он сам уже не станут прежними. Шэнь Цинцю понял, что любит своих детей. Он не знал кто они, как выглядят, не знал, как звучат их голоса или какими они будут, Шэнь Цинцю их даже никогда не видел, но это не мешало ему испытывать беспредельную любовь… Это было так странно… Несмотря на то, кто или какие они, он всё равно будет их любить. Всегда. Разве это не удивительно? Тем не менее всё ещё существовало одно обстоятельство, которое серьёзно беспокоило Шэнь Цинцю. Не слишком ли часто он начал лгать? А ведь раньше он вообще не имел такой привычки. С тех пор, как веха его бытия уличным мальчишкой была преодолена, Шэнь Цинцю обманывал других только в очень редких случаях, а с того мига, когда он оставил свою рабскую жизнь позади с поступлением в Цанцюн, заклинатель и того уже никогда не унижал себя ложью перед другими… Самого же себя Шэнь Цинцю вообще никогда не имел привычки обманывать. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Всё именно так и обстояло… До знакомства с этой небесной карой за все его грехи по кличке зверь! Наверное, не было сколько-нибудь удивительным и то, что каждая ложь повелителя Цинцзин теперь так или иначе была связана с этим неназываемым проклятием его существования свыше… Предчувствие никогда не обманывало Шэнь Цинцю, он был прав, когда беспокоился о том, что поступление этого зверька на его пик ничем хорошим обернуться не может. Он с самого начала предвидел его природу небесного бедствия и ожидающие в дальнейшем неприятности. Единственное, Шэнь Цинцю, как стало очевидно, сильно недооценил размах этих неприятностей… Заклинатель от всего сердца надеялся, что данная веха его существования также пройдена и он больше никогда не встретит Ло Бинхэ в этой жизни. Шэнь Цинцю отбросил эти местами неприятные и местами запутанные мысли, вернувшись к прерванной теме. — Ты хочешь сказать?.. — Шэнь Цинцю уже знал что Ци Цинци собиралась говорить дальше. — Шисюн правильно всё понял, — улыбнулась горько Ци Цини. — Лю Минъянь словно создана для того, чтобы обучаться на пике Цинцзин, на твоём пике, шисюн. У неё талант к искусствам и стратегическому ведению боя. При этих словах Ци Цинци в игре Мин Фаня прозвучала фальшивая нота. — Однако из-за всех этих недопониманий и казавшимся неоднозначными ваших с Лю Цингэ отношений она отказалась от своего призвания. На Сяньшу она лишь жалко прозябает. Поэтому я хотела попросить тебя, не мог бы ты позволить ей немного обучаться… В комнате раздался звук оборванной струны. — …у тебя, если сочтёшь её способности приемлемыми. Она моя наследная ученица, и я не могу теперь отказаться от неё, но, если бы ты смог стать для неё наполовину учителем, это было бы замечательно. Я знаю, что прошу тебя о многом… после всего, что было… Но, если эта мысль тебе не ненавистна, я… — голос Ци Цинци оборвался, как струна на цине. Но потом пересилив себя, она всё же попыталась завершить свою мысль: — Я просто заметила, что ты не испытываешь к девочке неприязни и с самого начала был довольно доброжелательно настроен по отношению к ней. Поэтому я подумала, что, возможно… Шэнь Циню поднял руку, останавливая готовые сорваться с уст Ци Цинци дальнейшие объяснения: — Об этом тебя тоже Лю Минъянь просила? — Нет, это уже моё личное начинание, — понурила голову Ци Цинци. — Спросить совет по вэйци это одно, а тут другое, — ответствовал нехотя для себя устало Шэнь Цинцю. Глаза у него всё так же слипались. — В этом вопросе ведь не только моё отношение имеет значение, но и её. И мы все знаем о её реальном отношении. Не озвучиваешь ли ты исключительно свои собственные предположения и мысли, никак не связанные с желаниями девушки? — Мне не следовало всего этого говорить, извини шисюн, — виновато посмотрела Ци Цинци на Шэнь Цинцю. — Ты очевидно устал, а я пристаю со своими разговорами. К тому же ты однозначно не в том состоянии, чтобы взваливать на себя ещё и это бремя. Эта шимэй была не права. — Ты лучше ответь на мой вопрос, — проникновенно посмотрел в ответ Шэнь Цинцю. — Ты просто не видишь её изменившегося отношения и взгляда, которым она теперь на тебя смотрит, — усмехнулась Ци Цинци. — Для неё теперь ты тоже кумир, ничем не хуже Лю Цингэ. — Раз она стремится на Цинцзин, она может приходить сюда к ученикам, общаться с ними и обмениваться опытом, — проговорил Шэнь Цинцю после долгого раздумья. — Может присутствовать иногда на уроках и задавать вопросы, если они у неё возникнут. Также она может обращаться ко мне за советом. А что касается остального, мне надо подумать. Это слишком серьёзный вопрос, так быстро на него не ответить. К тому же в одном шимэй права, сейчас не время. Я понимаю, что мой ответ может тебя разочаровать, но принять в это время новую, пусть и наполовину, ученицу... это будет проблематично. Хотя Шэнь Цинцю и правда считал время неподходящим, но в действительности он лишь давал Ци Цинци возможность одуматься. Наполовину учитель — это не совсем то же, что и Шицзунь. Тут не подразумевались ученические обеты или жизнь под кровом наставника и его всесторонний пригляд. Тем не менее это был ещё один человек, который становился эталоном для ученика, чьё мнение и учение наряду с мнением и учением официального учителя ему по всем моральным догмам вменялось в обязанность учитывать и блюсти. Ещё один человек, который имел огромное влияние на жизнь и мировоззрение подрастающего поколения. Своеобразное разделение власти… Сам Шэнь Цинцю в отношении собственного ученика подобного никогда не потерпел бы. И тут дело было не только в разделении влияния, но в том ущербе достоинству наставника, который претерпел бы тот, кто подобное допустил в отношении собственного ученика. Это косвенно означало признание того, что как Шицзунь ты недостаточно компетентен и не способен дать своему воспитаннику все необходимые ему знания. Потому подобная идея казалась Шэнь Цинцю дикой. В действительности, обстоятельства того же Ло Бинхэ не сильно отличались от конкретно этого предложения. Однако для Шэнь Цинцю то было чем-то совершенно другим и особо им не учитывалось… Всё же обстоятельства этого ученика являлись довольно-таки… специфическими. В данном же конкретном случае присутствовал ещё один неприятный момент. У каждого пика имелось своё учение и собственные учебники по культивации, у каждого из них были свои секреты, которые строго охранялись не только от других сект, но и остальных пиков собственного хребта. Шэнь Цинцю в этом плане не многим рисковал. Преподаваемый материал на двенадцати пиках был строго ограничен в зависимости от положения того или иного ученика. Например, Мин Фань был единственным, как главный ученик, кому Шэнь Цинцю постепенно передавал все свои знания, полученные от предшественников, во всей полноте. К слову, данный факт как раз и являлся основной причиной, почему однажды выбранный главным ученик практически никогда не заменялся, даже если впоследствии находилась кандидатура получше. Что касается других учеников, он обучал их многому, но не всему. Но вот сторонний ученик, каким Ци Цинци предлагает стать Лю Минъянь, это совсем другое, в этом смысле она не сможет претендовать на получение знаний даже на уровне простого ученика. Тем более что к книгам по культивации и особым техникам пика ей путь с самого начала перекрыт. Это всё так, если Шэнь Цинцю не решит что-то изменить, но пока что он не видит в этом смысла. Устоявшиеся правила и догмы ему кажутся совершенно справедливыми. Пик Цинцзин в результате такого странного союза не многое бы потерял. Но того же нельзя сказать о Сяньшу. Лю Минъянь там была не кем-то, а главным учеником, занимая ту же позицию, что Мин Фань на Цинцзине, и поэтому ей, конечно же, были известны и некоторые тайные секреты учения своего пика. Шэнь Цинцю не понимал, зачем Ци Цинци хочет так рискнуть. Потерянное призвание — это, конечно, досадное упущение. Но Лю Минъянь уже обрела новую цель жизни. Может стоит старые устремления просто оставить в прошлом? Ци Цинци надо было хорошенько всё обдумать и в идеале оставить эту глупую затею. Девочка же могла пообщаться с учениками Цинцзин, набраться кое-каких поверхностных знаний от них и на этом успокоиться. — Это больше того, на что я надеялась, — просияла Ци Цинци. — Значит так и решим, — подвёл итоги Шэнь Цинцю. Весь этот разговор между учителем и Ци-шишу так на него подействовал, что на мгновение он утратил ощущение реальности, как-то по-другому Мин Фань не мог объяснить свои будущие действия, как и то, что на него вдруг нашло. — Тот, кто назвал её умной и рассудительной, наверное, не имеет глаз. Если уж она считается обладательницей выдающегося ума и аналитического мышления, то действительно умных людей, скорее всего, не осталось на свете, — пробубнил Мин Фань себе под нос совсем тихо, почти не слышно. Однако в комнате полной культиваторов, где некоторые и того уже давно сформировали золотое ядро, как подобное высказывание, пусть и произнесённое практически шёпотом, могло остаться незамеченным. — Кхм! — своим кашлем Шэнь Цинцю попытался заставить замолчать этого недостойного ученика, чтобы он не посмел наговорить ещё что-то. Мин Фань поёжился, когда встретился с пылающим гневом взглядом Шэнь Цинцю. Не то, чтобы Мин Фань не знал, что так будет — он просто не смог сдержаться. Видеть двух неприятных для себя особ каждый день и вблизи со своим несчастным учителем ему было тяжело. Он пытался терпеть, но иногда терпение подводило… Особенно сегодня, став свидетелем такого разговора. Только представьте, эта противная девица вознамерилась стать ученицей его Шицзуня! Да у неё совести нет! Да, он признаёт, что от этой Лю Минъянь, как вдруг выяснилось, всё же может быть какой-то прок, но… Он всё равно терпеть её не мог. Ци Цинци промолчала. Что, в сущности, вообще не было ей свойственно, даже когда предмет разговора её совершенно не касался, что уж говорить о том, когда её затрагивали напрямую или так нагло в открытую задевали. Однако, когда дело касалось этого любимого, как внезапно выяснилось, ученика Шэнь Цинцю, она предпочитала не отвечать ему резко или выказывать иной вид выражения своего недовольства: она просто спускала ему любой промах, даже не заостряя на этом внимания, словно не заметила. Вот как с неправильной сервировкой стола, когда блюда находились на большом отдалении от Шэнь Цинцю, что почему-то повторялось всё чаще и чаще. В такие разы она просто сама подавала Шэнь Цинцю всё самое лучшее. Молча. Ци Цинци и сама толком не знала почему так поступает. Может причиной тому нежелание вовлекать Шэнь Цинцю и стремление выказать тому солидарность, или быть может дело было в не таких уж далёких днях, когда Шэнь Цинцю сам спускал ей её постыдное хамство. Теперь Ци Цинци пыталась загладить вину и изменить впечатление шисюна о себе таким образом к лучшему? Она и правда не знала… Лю Минъянь же, которая пришла несколько минут назад и застала последнюю часть разговора, фактически подслушав, что ей обычно было не свойственно, сначала вскинулась в намерении высказать всё что она думает об этом наглеце и, возможно даже, вступить в длительную пикировку, но в отличие от этого дерзкого Мин Фаня она никогда не устроила бы некрасивую сцену с таким же учеником как сама в присутствий старших, так что даже несмотря на острое желание хотя бы в этот раз хорошенько его обругать в ответ, в результате только привычно опустила голову. Данную привычку эта гордая дочь небес приобрела лишь совсем недавно — после начала посещения Пика Искусств. Это была далеко не первая попытка Мин Фаня или других учеников Цинцзина, которые так же прознали о произошедшем в тот день, её уязвить. Дело совсем не в том, что она была скромна или терпима. Просто каждый раз, когда какой-нибудь ученик Цинцзина выказывал свою неприязнь к ней, она почему-то вспоминала о своих поступках в прошлом, и не находила в своём сердце и толики гнева, а исключительно чувство вины. Она соглашалась с тем, что заслуживает их неприязнь за всё былое. Ей до сих пор было стыдно. Кроме того, каждый подобный раз в её голове снова и снова оживал тот момент, когда её гордый брат, как никогда полный достоинства, отверг ничтожно звучащие объяснения и был готов принять любые обвинения лицом к лицу. Как младшая сестра самого́ славного повелителя Байчжань, Лю Минъянь не могла уподобиться какой-то склочной землеройке и нагло отстаивать свои позиции там, где правда была не на её стороне. Тот день… почему-то ей стало даже тяжелее на сердце после того, как её учитель и старший брат узнали обо всём, но вместо осуждения только поддержали. Лю Минъянь планировала приходить и оставаться на Цинцзине пока в ней будет нужда, дабы загладить как сумеет вину и облегчить карму, а после никогда больше сюда не возвращаться. Она просто хотела вернуть себе мир в душе и спокойствие в сердце. Вот только при мысли о том, чтобы уйти и никогда сюда больше не возвращаться в последнее время отчего-то неприятно сжималось в груди… Однако следует отметить одно, что бы ни думали ученики Цинцзин, Лю Минъянь дорожила благородством и достоинством заклинателя, как своим, так и чужим, а также праведностью поступков и помыслов, верила в стремление к чистоте и незапятнанности человеческого сердца. Именно поэтому она вообще пришла на Цинцзин и именно поэтому же не ушла даже несмотря на неприязнь его учеников. Для Лю Минъянь стало глубоким потрясением, что сам Шэнь Цинцю, человек, которому они с братом причинили зло, казалось, совсем не ненавидел их. Он даже ни разу не выказал гнев или любую другую отрицательную эмоцию, как никогда не проявлял пусть и самую крохотную толику неприязни. С течением времени она вынуждена была признать, что Шэнь Цинцю и впрямь не питает каких-то дурных чувств по отношению к ней или её брату. Лю Минъянь от этого было ещё более не по себе. Она ещё больше корила себя и своё прошлое поведение. Главная ученица Сяньшу всегда гордилась своей высокой нравственностью и великодушием, но теперь выяснилось, что человек которого она считала ужасным негодяем, хуже которого никого нет, оказался гораздо более великодушным, чем она. Её праведность культиватора и человека на деле оказалась лишь поверхностна и незначительна в то время, как он обладал какой-то глубинной, истинной нравственностью. Поэтому в этом месте она не только пыталась искупить свою вину, но и совершенствовала свой характер. Однако, услышав разговор своего Шицзуня с Шэнь-шибо, её сердце неистово подпрыгнуло, и она утратила даже видимость спокойствия. В волнении Лю Минъянь сжимала свою юбку пока последние слова не были сказаны, недостойно подслушивая разговор старших. Стоило ей оказаться в этом месте, желания и стремления, которые, казалось, уже давно были позабыты, снова пробудились. Но она не осмеливалась о чём-то мечтать, отлично понимая, что это попросту невозможно. Но теперь выяснилось, что какой-то, пусть совсем маленький шанс всё же существует… Так как же она могла сохранить хладнокровие? Шэнь Цинцю подождал реакции Ци Цинци, но так и не дождавшись заговорил сам. — Этот мастер предоставляет твоему шишу Ци право наказать тебя, как она сочтёт нужным, — продолжил как-то за последнее время позабытым Мин Фанем ледяным тоном Шэнь Цинцю. Ци Цинци опять ничего не ответила, вперив хмурый взгляд в какую-то точку пространства. Увидев, что Ци Цинци не станет ничего говорить, морщинка на переносице Шэнь Цинцю обозначилась ещё резче. — Раз твоя шишу Ци проявила великодушие и не наказывает тебя, то это придётся сделать мне. Любой проступок должен получить соответствующее наказание и абсолютно неважно, был ли он совершён по небрежности, недомыслию или любым иным смягчающим обстоятельствам. Все эти факторы определяют исключительно степень наказания, а не его отсутствие. Закрыть глаза на твоё вопиющее поведение и отпустить безнаказанным несмотря на нанесённое оскорбление, это право Ци Цинци, долг же этого мастера воздать ей и твоей Лю-шимэй справедливость, а тебе дать соответствующий урок, — на этом месте Шэнь Цинцю ненадолго прервался. Судя по отсутствующему выражению его лица, сторонний наблюдатель мог бы подумать, что он нагнетает атмосферу или в крайнем случае — подбирает правильные слова, однако все там присутствующие отлично знали, что он переводит дыхание. В прошлом знаменитый оратор теперь выдыхался, едва произнеся несколько слов, а порой сбивался с мысли. — Пятьдесят ударов палками для наказания, восемьдесят кругов вокруг пика и трое суток на коленях в зале предков. Хорошо подумай о своём поведении. Этот мастер надеется, что такого больше не повторится. А теперь ступай. — Шэнь Цинцю, против второго пункта я ничего не имею, ты вправе наказывать своих учеников, как посчитаешь нужным, — в ответ на свои слова Шэнь Цинцю услышал возражение с совершенно неожидаемой стороны, — но мне кажется первый и особенно третий следует отменить. — Ты правильно заметила, шимэй, я вправе наказывать своих учеников так, как посчитаю нужным, — недовольно повернул голову в сторону Ци Цинци Шэнь Цинцю. Но затем продолжил более ровным и мирным тоном. — Однако раз это дело затрагивает непосредственно тебя и твою ученицу, я готов пойти на уступку и прислушаться к твоему мнению. С чем именно связаны твои возражения? — В этих обстоятельствах каждодневное присутствие Мин Фаня и его посильная помощь тебе, как в делах, так и во время урока или прогулки неоценимы и без них трудно будет обойтись, — голос, произнёсший эти слова принадлежал отнюдь не Ци Цинци, а Шан Цинхуа, о присутствии которой Шэнь Цинцю на какой-то момент даже позабыл. Во время его общения с Ци Цинци она была тихой, как мышка и только сейчас напомнила о себе. — Цинци-шимэй права, будет лучше чем-то другим заменить третью часть наказания или вовсе отменить. Касательно первой же, это также может оказаться проблемой… Мин Фаню потребуется какое-то время на восстановление, это же в свою очередь может повлиять на качество выполнения его обязанностей… Ци Цинци кивнула одобрительно, безмолвно соглашаясь с мнением своей шицзе. Шэнь Цинцю уже давно заметил, что эти двое довольно хорошо ладят и понимают друг друга с полуслова. По крайнее мере там, где дело касается их миссии сиделок. Во всём, что относилось к самому Шэнь Цинцю и пригляду за ним, они всегда были единодушны. Шэнь Цинцю порой задавался вопросом откуда такая близость. При первой встрече у него дома, когда Шан Цинхуа только переехала к нему, они напоминали непримиримых соперниц, так было и какое-то время после того, как они обе стали приглядывать за ним. А ещё раньше они даже никогда между собой не общались и знали друг друга разве что в лицо. Однако в какой-то момент всё изменилось. Затеи теперь у них были одни на двоих. Стоит только вспомнить тот случай со сменой повара. Если им не нравилось какое-то начинание Шэнь Цинцю, способное, по их мнению, как-то навредить его состоянию пусть даже косвенно или незначительно, то они возражали в один голос. Стоило Шан Цинхуа придумать что-то, на её взгляд, полезное, как с ширмами, Ци Цинци сразу поддерживала это начинание и наоборот. Когда они принимались говорить друг за друга, Шэнь Цинцю понимал, что ему их не переспорить. Нет, он очень даже мог бы их переспорить, но это было бы долго, нудно и утомительно, а он и без того всегда был уставший, поэтому предпочитал мудро согласиться, чтобы сохранить всю ту энергию, которая в противном случае бездарно была бы потрачена на долгие выяснения отношений и споры. — И что же вы хотите, чтобы я сделал? — горько и устало вздохнул Шэнь Цинцю про себя. — Только бег вокруг пика недостаточно суровое наказание за такой проступок. С таким же успехом мальчишке вообще можно всё с рук спустить. — Мы могли бы отложить это дело на срок, ну скажем, в полгода или вроде того, — заикнулась Шан Цинхуа. Лишь недавно начавшая развивать в себе чувство такта Ци Цинци тихо шикнула на неё. В последнее время они стали избегать всех тем разговора, которые включали в себе слово «будущее». Видать, не хотели портить настроение Шэнь Цинцю и заново напоминать, что в этом будущем ему может места и не найтись. Однако иногда то одна, то другая забывали следовать этой молчаливой договорённости. Как будто Шэнь Цинцю всего этого не видел и не понимал… Как их попытки, так и собственные перспективы. Он понимал всё гораздо лучше них самых. — Я оговорилась, — посмотрела извиняюще на него Шан Цинхуа. — Я имею в виду, как насчёт того, чтобы немного подкорректировать это наказание? Например, пусть Мин Фань отправляется в зал предков, чтобы поразмышлять о своём поведении сроком не трое суток подряд, а каждый день по часу или двум и так пока наказание не будет исчерпано. Так же и с ученическими палками… Каждый день по удару или нескольким ударам, пока наказание не будет полностью приведено в исполнение. Шэнь Цинцю чуть не засмеялся от только что услышанной глупости. Растянуть часы наказания на полтора месяца? И где же тут какой-то смысл? Весь воспитательный эффект будет полностью потерян! Если уж он наказывает ученика, то не затем, чтобы только наказать. Ему делать что ли нечего? Наказание всегда происходит в воспитательных целях и в назидание другим, но главное, чтобы совершившему опрометчивый поступок ученику неповадно было повторить его в будущем. Однако объяснять это тому, кто не понимает очевидного излишне. — Ты слышал, что сказали твои шишу, — хмыкнул Шэнь Цинцю неопределённо. — Приступи к бегу вокруг вершины Цинцзин, про остальную часть наказания можешь просто забыть.***
Покинувший стены бамбуковой хижины Мин Фань трясся от гнева. Но злился он отнюдь не на Шицзуня или вынесенное им наказание, которое было абсолютно справедливым, хоть, как всегда, и малость слишком суровым, но на этих так называемых шишу. Почему почти все считают своим правом переступать через его учителя? Откуда у них вообще могла взяться привилегия вмешиваться в дела чужого пика и самим решать каким образом будет наказан тот или иной ученик Цинцзина?! Это правда, изначально Шицзунь разрешил Ци-шишу самой решать, как его следует наказать, но она отказалась от этого права. Отказалась! Так почему же она вдруг решила оспаривать уже вынесенное наказание? А ещё и шишу Шан… Уж хотя бы о ней Мин Фань раньше был хорошего мнения. Но на деле она такая же, как и все эти люди. Мин Фань был согласен с тем, что он не может на целых трое суток отдалиться от своего наставника, оставив его без своей помощи. А как же все эти бумаги? Он знает учителя, это не дело пересиливать себя и ещё больше вредить своему организму. А уроки? Там наставник тоже в пригляде нуждается. Однако это не отменяет того факта, что эти люди слишком многое на себя берут. И Мин Фань прекрасно помнит с кого такой беспредел вообще начался. Им был этот демонов Лю Цингэ! Вечно совал нос в чужие дела и указывал на якобы «ошибочность» воспитательных методов на примере этого… мелкого. Да какие к демонам ошибки! Талант его шиди оказался просто мифом, большей бездарности Мин Фань в жизни своей не встречал. Да он можно сказать даром ел их рис. Хотя потом этот талант всё же откуда-то и проклюнулся. Но не об этом речь. Лучше бы этот… шишу обратил внимание на собственных учеников, которых с каждым годом становится всё меньше, то в результате смерти на миссиях или во время поединков, то в случае становления калекой или разрушения базы культивирования. Да что на этом Байчжане такого творится, что оттуда то и дело доносятся такие новости? И это, не вспоминая о методах обучения Лю Цингэ, которое на деле является банальным рукоприкладством. В этом и заключается всё его участие в воспитательном процессе — он просто избивает своих учеников до полусмерти. Бум там, бах здесь — вот и всё обучение. Однако о методах воспитания Лю Цингэ что-то никто не говорил и даже не думал осуждать его преподавательские способности! Мин Фаню крупно повезло, что в своё время его выбрал его Шицзунь и ему действительно не пришлось идти к ним на поклон. От одной только мысли, что это он мог стать очередным бедолагой, которого выносили и выводили с Байчжаня в результате гибели или тяжёлого увечья, просто мурашки по коже. И после этого они ещё смели говорить, что это его Шицзунь суров и жесток! Теперь все эти сплетники вроде наконец захлопнули свои гнилые рты. Тем не менее некоторые вещи не меняются… Однако больше всего Мин Фань злился на себя самого. Ну что на него просто нашло?! Неужели не мог промолчать… Ему не нравятся ни Лю Цингэ со своими опасными для жизни и здоровья подарками, ни тем более его гадкая сестра. И от шишу Ци даже несмотря на её полезность он не в восторге, хотя до появления её главной ученицы он даже мирился с её постоянным присутствием. У его Шицзуня слишком плохая память. Неужели он забыл что все они ему сделали? Принимает в своём доме всех этих людей и даже не отказался эту отвратительную девчонку ученицей сделать. Но это всё, разумеется, не оправдывало его собственную несдержанность… И чего Мин Фань добился своим поведением. Он лишь огорчил учителя и доставил ему очередные неприятности... Вспомнить только тот случай, когда этот… Лю Цингэ притащил приснопамятную ледяную траву. В тот день учитель пришёл в себя раньше, чем они все думали и знал о его проступке, только сейчас Мин Фань понял это. Именно по этой причине он поручил заботу об этом сорняке ему, да и его слова о том, что Мин Фань может посоветоваться с ним самим или Лю Цингэ касательно ухода за подобным «драгоценным растением»… Данные слова, как и те, что были сказаны ранее очевидно были призваны подчеркнуть всю бесценность дара, само же вручение ему во временное хранение этой дешёвой травы, должно было служить напоминанием для него, чтобы больше не смел забываться. Это было предупреждение… Однако Мин Фань этого так и не понял. Осознал всю значимость произошедшего тогда он только в этот момент… Почему он не понял раньше реальной подоплёки слов мастера... Неужели Мин Фань настолько глуп, что понять очевидный укор в словах учителя способен лишь после месяца раздумий? Неужто он настолько недалёкий, что увидеть всю глубину своего проступка и понять что именно сделал не так в состоянии только после получения соответствующего наказания? Мин Фань с силой ударил в ствол дерева, разбив кулак в кровь, и заплакал, уткнувшись лицом в кору. Но плакал он вовсе не от боли. Он боялся, что совершенно разочаровал наставника и оказался недостоин его доверия. Заслышав чужие шаги, Мин Фань принялся спешно вытирать слёзы и спрятал пострадавшую руку за спиной, чтобы скрыть все следы. — Я наконец сумела тебя догнать, — раздался запыхавшийся девичий голос. Этот голос был хорошо знаком Мин Фаню. В первую минуту он даже не поверил своим ушам, но, обернувшись и воочию углядев обладательницу голоса, все его сомнения развеялись. Это и правда была Лю Минъянь. — Что ты здесь делаешь? — помрачнел Мин Фань при виде первопричины сегодняшнего происшествия. — А впрочем неважно. Мин Фань продолжил спускаться с Цинцзин, чтобы приступить к своему наказанию, но, к его удивлению, звуки шагов за его спиной и не думали затихать. — Почему ты продолжаешь идти за мной? — кинул он в спину не оборачиваясь, когда до спуска уже рукой было подать. — Я тебе не нравлюсь, не так ли? — вместо ответа поинтересовалась главная ученица Сяньшу. — Можешь не отвечать, я знаю, что это так. — Раз ты это знаешь, то почему продолжаешь идти за мной, — проговорил раздражённо Мин Фань и, полуобернувшись, добавил. — Это правда, ты мне не нравишься, и я не желаю, чтобы ты следовала за мной. Уходи. — Мне просто нужно поговорить с тобой, — мягко ответила на грубую речь Лю Минъянь. — О чём нам с тобой говорить? — мягкая речь Лю Минъянь подействовала и неосознанно Мин Фань прореагировал уже не так резко. — Я хочу, чтобы мы прояснили отношения и как-то пришли к компромиссу, — в голосе Лю Минъянь зазвучала серьёзность и толика требовательности. — Так дальше продолжаться не может. И дело не только в нас с тобой. Ты повёл себя некрасиво и прежде всего не по отношению к нам, ты опозорил своего учителя. Хорошо, что там были только все свои, а если бы… — Я знаю это, — произнёс Мин Фань глухо. Он так раскаивался в совершённой глупости, что готов был даже умереть, чтобы искупить свою ошибку! Взяв себя в руки, он продолжил, уже полностью повернувшись лицом к собеседнице. — Ладно, считай, что ты добилась своей цели. Несмотря на моё отношение к тебе и… остальным, отныне я больше не допущу такой ошибки. С этих самых пор я буду крайне вежлив и терпим, как в своём поведении, так и речах. — Я тебе и правда очень не нравлюсь. И не только я одна… — усмехнулась Лю Минъянь невесело. Подняв на Мин Фаня свои ясные глаза, в которых вновь заплескалась уверенность, она продолжила более решительно и твёрдо. — Мы просто как-то неправильно начали, но вот мне ты действительно нравишься. Если забыть о твоём дурном характере. Но я понимаю, каждый из нас защищает свои убеждения и привязанности, старается отстоять честь и достоинство важных для себя людей. Для меня самые важные люди в моей жизни это мой брат и мой учитель, а для тебя — твой Шицзунь. Именно эти разные позиции нас с самого начала и разделили. Однако теперь уже нет никаких причин для взаимного недовольства и неприятия. Обстоятельства сильно изменились. Я не говорю тебе забыть о прошлом, это попросту невозможно. Тем не менее и от настоящего станет отворачиваться только глупец. Если между объектами нашей привязанности нет больше пропасти, то почему она должна быть между нами, кто был разделён как раз-таки дорогими людьми. Я не имею в виду, что мы должны дружить, но и для вражды причин никаких тоже нет. — Ты тут столько всего наговорила лишь для того, чтобы не слышать от меня и других всего, что заслуживаешь за своё поведение. Ради своей цели ты готова сказать любую ложь. Нравится ей во мне что-то, ха, — съязвил привычно Мин Фань, стараясь даже себе не показать, что речь Лю Минъянь произвела на него впечатление и даже растрогала. — Однако тебе не нужно было столько говорить и так сильно стараться, я уже сказал, что такого больше не повторится. Я своё слово сдержу. Ни в присутствии учителя, ни даже наедине я больше не буду говорить о тебе с неприятием. Я уже смирился. — Я не лгу, — спокойно улыбнулась Лю Минъянь. — Тогда скажи что именно тебе во мне нравится, — насупился ей в ответ Мин Фань. Уж теперь-то он сумеет её подловить. Вряд ли подходящий ответ у этой сладкоречивой Лю Минъянь заготовлен заранее. Ну-ну посмотрим, как она будет выкручиваться. — Твоя искренность и преданное сердце. Эта Минъянь всегда верила, что эти качества основные добродетели, как человека, так и праведного заклинателя, — последовал ответ незамедлительно в противовес предположению Мин Фаня. — Мне прекрасно понятны твои, как ученика Цинцзин, сомнения, твоё недоверие по отношению ко мне и моим словам. Я сама дала повод собственным поведением. Но я хочу, чтобы стало понятно — я уже не так глупа и поверхностна, как прежде, сумев многое осознать. На это Мин Фань уже не стал ничего говорить, он просто продолжил путь. Лю Минъянь смотрела ему вслед, а в её ушах как живой раздавался голос Шэнь Цинцю. «Любой проступок должен получить соответствующее наказание и абсолютно неважно был ли он совершён по небрежности, недомыслию или любым иным смягчающим обстоятельствам. Все эти факторы определяют исключительно степень наказания, а не его отсутствие». Глядя на Мин Фаня, который за собственный проступок безропотно был готов принять любое наказание, какое только назначит его учитель, без тени недовольства, она задумалась совсем о другом. А именно о том, почему ей самой так тяжело на душе и отчего понимание и поддержка проявленные близкими подействовали на неё так угнетающе. Теперь она знала. Справедливое наказание за проступок необходимо не только для того, чтобы пресечь его повторение, но и затем, чтобы помочь облегчить саму совесть наказуемого и дать возможность продолжать двигаться дальше с существенно облегчившимся грузом в сердце. Когда она вернётся на Сяньшу, Лю Минъянь попросит учителя подобрать для неё подходящее наказание… Всю последующую неделю Мин Фань ходил с бледным лицом и всё более углубляющимися тенями под глазами, тем не менее всё так же исправно выполняя свои обязанности и от всего сердца служа своему Шицзуню. Поначалу Шэнь Цинцю искренне недоумевал, не понимая причину его состояния. Неужели он так переживал из-за наказания? Но эту ерунду действительно можно считать настоящим наказанием? В своё время каждый из его учеников был ещё и не так наказан, в том числе и Мин Фань. Но таких реакций у него не бывало, да и непохоже, что он обижается… Потом Шэнь Цинцю стал переживать о его здоровье, так как с каждым днём Мин Фань всё хуже выглядел. Поэтому во время одного из визитов Му Цинфана Шэнь Цинцю попросил его осмотреть своего ученика. — Мальчик страдает от переутомления. Видно, он несколько ночей не спал, при этом занимался активным трудом, что и послужило причиной его подобного состояния. Кроме того, на его теле присутствуют незажившие ещё следы ссадин и ушибов, — ответ Му Цинфана потряс Шэнь Цинцю, буквально выбив почву из-под ног. — Тем не менее беспокоиться не стоит. Хороший отдых и всё придёт в норму. Я могу прописать кое-какие тоники, хотя и не считаю это особо нужным. Для ушибов же позже пришлю мазь. Как даже после всего услышанного Шэнь Цинцю мог не понять, что происходит. Мин Фань вовсе не забывал о третьей части наказания и сам приводил его в исполнение каждый вечер после трудов дневных, отдавая на это ночные часы. Он не только не забывал об этом, но и намеренно ужесточил. Что же касается первой части наказания, об этом он не забыл также… Мин Фань ещё не сформировал золотое ядро, по этой причине отказ от сна был губителен для его тела. При этом он ещё и днём не сидел сложа руки. Это был совсем другой размах. Всё продлилось не только в трое дольше. При первоначальном варианте Мин Фань смог бы по ночам посвятить время сну и восполнить потраченную энергию, приступая к самому наказанию лишь с наступлением утра. В зале предков для этих целей даже всегда находилась специальная циновка. Вдобавок ко всему у него не было отдыха для лучшего восстановления и после избиения палками для наказания… Шэнь Цинцю испытывал боль в сердце, но он ничего не стал говорить Мин Фаню и никак не дал понять, что знает обо всём. Мин Фань, этот своевольный мальчишка вырос. Иногда вчерашние дети вырастают именно так — не постепенно, а в одночасье. Однако была в этом и положительная сторона, Шэнь Цинцю ещё больше убедился, что сделал правильный выбор. Если всё же ему действительно не суждено пережить ближайшие месяцы, то Цинцзин не останется без пригляда. Он оставляет после себя надёжного человека с крепкой рукой. Занятый мыслями и переживаниями о своём ученике, Шэнь Цинцю не обратил внимание на отсутствие в последние дни Лю Минъянь. После девяти дней самонаказания Мин Фаня свалил крепкий сон, который длился как раз те самые три дня, которые в начале были отведены на третью часть наказания, но Шэнь Цинцю запретил его будить. Ещё одно примечание к части: Похоже, мне судьбой предначертано объясниться. Многих читателей, наверное, удивит рассказанное здесь, мол, откуда вдруг такие обстоятельства возникли. А некоторые могут ещё подумать, что рассказанное здесь противоречит рассказанному в тринадцатой главе. Однако я хочу внести ясность, четырнадцатая глава написана гораздо раньше того места в тринадцатой. Обозначенные курсивом мысли Шэнь Цинцю в тринадцатой, как по мне, ничему не противоречат, так как всё это время Шэнь Цинцю лгал себе или, лучше сказать, мысли обо всём этом содержались в подсознании, но он не давал им проскользнуть в сознание, не позволял себе осознать. В остальном все его чувства, как в третьей главе, как в девятой, так и в тринадцатой правдивы. Шэнь Цинцю правда знал что правильно и собирался прервать беременность ради Цанцюн, единственное отличие в том, что на самом деле в глубине сердце он этого не хотел. Когда Шэнь Цинцю в тринадцатой главе говорит — «Тех прежних эмоций тоже не было. Он давно перегорел»… Короче, тут имеется в виду на деле не тот момент в третьей главе, а гораздо раньше. К тому времени, когда Бинхэ упал в бездну и он мог начать что-то подозревать, Шэнь Цинцю уже перегорел от прежних чувств. Хотя тут будет лучше сказать, перегорел, да не совсем… А в остальном он полностью искренен. Но не поймите неправильно, по отношению к Ло Бинхэ, ну и к себе, он всё ещё чувствует сильный гнев. Он всё так же готов разорвать на части Ло Бинхэ из-за произошедшего (фигурально выражаясь), что повлекло за собой беременность, но детей своих он вроде как хочет. Вот такое расхождение. Да, чувства человека порой именно такие алогичные и противоречивые. Зачастую мы сами не знаем, чего хотим, бывает так, что любой вероятный исход может оказаться для нас разочаровывающим и не устраивающим нас. Но если задуматься для человека нормально не знать и сомневаться, стремиться к невозможному, но тем не менее находиться не в ладу с собой от непонимания правильно ли он поступает и правда ли это то, что ему нужно, опасаться того, что принимая кардинальное решение он совершит ошибку, о которой впоследствии будет всегда сожалеть, бояться, что может слишком поздно понять себя и свои истинные стремления. Главный злодей всё же человек… В известной мере.