Глава 17 Опустевший дом
Если один раз пожалеешь, что не сказал, то сто раз пожалеешь, что не промолчал. Лев Николаевич Толстой
И я начала лелеять надежды, на которые не имела ни малейшего права. Шарлотта Бронте
Лю Цингэ бывал в этом месте десятки или может даже сотни раз, но этот дом никогда ещё не выглядел таким нежилым, тёмным, мрачным… лишённым души. Хорошо знакомая ему бамбуковая хижина никогда ещё не казалась такой опустевшей. Ощущения от пребывания здесь также были совершенно иными. Раньше при посещении этого места повелителя Байчжань всегда переполняли эмоции, пусть не всегда они были положительными. Сначала это были праведный гнев и желание заставить это распущенное существо отказаться от своих пороков и ступить на правильный путь (или ему так только казалось?), потом неописуемый стыд, а в последние месяцы — радость и умиротворение. Как бы там ни было, независимо от вида или оттенка эмоциональных переживаний в определённый отрезок времени и какие бы конкретно причины не приводили Лю Цингэ в это место, одно всегда оставалось неизменным с первого и до последнего дня — когда дело касалось этого человека, он всегда был полон чувств. Каждый раз неудержимо стремился к нему. И это никогда не менялось. С тех пор как он присоединился к Цанцюн Шан в качестве сначала адепта Байчжань, практически сразу завоевавшего положение главного ученика, а следом закрепился там уже как лорд одного из двенадцати основных пиков, навеки связав свою судьбу с сектой номер один на континенте, нет, даже раньше… Ещё тогда, когда он занимался духовными практиками в собственном клане, первые годы под надзором великого старейшины — Лю Фэйпина, а затем по большей части самостоятельно, он всегда совершенствовался по пути ясного разума и силы. Его семья и сам Лю Цингэ изначально имели довольно ясное представление касательно того, какое положение ему в грядущем согласно таланту уготовано, поэтому будущий повелитель Байчжань с раннего возраста развивал в себе два основных достоинства воина: силу — духовную наряду с физической и хладнокровие. Ожидания оправдались сразу по поступлении в хребет Цанцюн. Учитель безотлагательно, почти что с порога оценил его первоклассный корень духа, но ещё больше — идеально подходящий воину и владыке пика Байчжань характер: непоколебимость духа, трезвость ума, неподвластного никаким житейским страстям, отстранённость личности и незыблемое спокойствие сердца. Затем же последовало его молниеносно быстрое возвышение, предсказуемо оказавшееся вполне плавным процессом, не встретившим на своём пути не только каких-то серьёзных преград, но даже малейшей задержки. Не прошло и месяца, как ему было даровано имя Цингэ и он был назначен главным учеником. Лю Цингэ всегда был в высшей степени сдержанным и даже безучастным человеком с сильной умственной стойкостью, которого было почти невозможно вывести на эмоции. Даже его родным это не удавалось, пусть глубоко в душе он свою семью, конечно же, очень любил. А впоследствии данные его свойства ещё больше усилились и стали неразделимы с внутренним «я» заклинателя. Но при первой же встрече с этим парнем Шэнь Цзю что-то пошло не так. Казалось, что-то внутри него дало сбой. Этому Шэнь Цзю удалось всё в нём взбаламутить и вызвать сильнейшее возмущение в неизменно ровной и непоколебимой, почти мертвенно-спокойной глади внутреннего озера его эмоций. Однако это был не единичный случай. С тех самых пор каждый раз, когда Лю Цингэ видел Шэнь Цзю, впоследствии Шэнь Цинцю, ничего не менялось. Над ним со всё большей неотвратимостью начинали преобладать всевозможные душевные переживания и волнения, его всего захлёстывали разнообразнейшие эмоции, и юноша становился ненормально разговорчивым, всё меньше походя на самого себя. От его замкнутости и безразличия не оставалось ни следа. Ему бы начать сторониться того, кто неизменно оказывался причиной таких странных, необычайных перемен в собственной личности, но отчего-то Лю Цингэ, не вняв подобному разумному решению проблемы, поступал совершенно противоположным образом. Даже если они с Шэнь Цзю случайно не сталкивались, молодой заклинатель сам шёл его искать. Лю Цингэ не понимал, почему из всех людей именно Шэнь Цинцю рождает в нём эти чувства, почему именно рядом с ним его каждый раз покидает привычное спокойствие или, лучше сказать, безразличие ко всему, жизнь становится полнее, эмоции сильнее, звуки громче, а цвета — ярче. Он очень многого не понимал. Например, этот запах исходящий от Шэнь Цинцю. Нельзя сказать, что запах, испускаемый другими альфами был ему сколько-нибудь приятен, но аромат феромонов Шэнь Цзю был особенно неприятным, почти что омерзительным. Пусть другие альфы не ощущали того же самого, но это ничего не значило. С самого пробуждения своей сущности, Лю Цингэ значительно отличался от себе подобных. Как обладателям духовных корней и жил изначально предначертано быть отмеченными разным потенциалом и талантом, так и природа альфы не была одинаковой. У некоторых инстинкты и вследствие пять основных чувств были развиты на стандартном уровне, а у других — нет. Всемирно известный бог войны Цанцюн Шан был из тех редких «везунчиков», что обладали особенно сильно развитыми инстинктами — не хуже дикого зверя. Если смотреть с этой стороны, возможно, Шэнь Цинцю и не сильно ошибался, в пылу ссоры называя его зверем… Однако Лю Цингэ не был зверем, он был человеком, поэтому как раз это его своеобразие стало основной причиной, почему ещё в подростковом возрасте заклинатель так сосредоточился на совершенствовании самообладания и выдержки почти до полного подавления эмоциональной составляющей. Именно из-за своей особенности Лю Цингэ чувствовал в запахе Шэнь Цинцю какую-то ненормальность — остро выраженную прогорклость и… фальшь. Не зная ещё всей правды, будущий повелитель пика Байчжань интерпретировал эту неестественность и отвратительность запаха, как гниль в самом человеке. И тогда же все эти неописуемые эмоции и собственное загадочное, если не сказать нелепое, поведение, Лю Цингэ без дальнейших раздумий причислил к неприязни. Когда вся странность в Шэнь Цзю и собственных реакциях получила единое приемлемое объяснение, Лю Цингэ наконец смог выдохнуть. Он испытал нечто похожее на облегчение. Однако что-то тут снова не сходилось, поскольку вместо того, чтобы оставить этого неприятного парня в покое и забыть о нём, молодой заклинатель стал чаще ловить себя на том, что ищет его взглядом в толпе учеников, а не найдя, сам отправляется искать. Вероятно, причиной тому служила их взаимная вражда? Нет, он не враждовал, а лишь пытался направить этого парня на путь истинный и побороть его низменные наклонности. Это был долг Лю Цингэ, как ученика секты Цанцюн. Подумать только, первоклассный духовный корень третьего ранга — даже у самого Лю Цингэ он был хуже! — оказался вот так вот загублен!! Ясно же, тому виной дурные наклонности бесполезного повесы у этого парня. Он, Лю Цингэ, просто не мог наплевать на столь низкий моральный облик Шэнь Цинцю и его безответственность. Именно поэтому спорил с ним, устраивал поединки, искал его компании и даже… следил за ним. Как тогда в публичном доме… А какая ещё могла быть причина?.. Впервые в сделанных много лет назад выводах Лю Цингэ усомнился только почти двадцать лет спустя. В тот судьбоносный день в пещерах Линси, когда у него случилось искажение ци… Он смутно и урывками помнит тот день, но в одном повелитель Байчжань уверен — они с Шэнь Цинцю оказались в такой опасной ситуации, что по крайней мере один из них вне всяких сомнений должен был умереть. Правда потом что-то изменилось… Лю Цингэ не смог нанести удар, а вместо этого уцепился за Шэнь Цинцю, как утопающий за соломинку. И этому имелась своя причина. В какой-то миг Лю Цингэ почувствовал, что напротив него не другой альфа, а омега. Альфа никогда не причинит вреда омеге ни при каких обстоятельствах. Наоборот, в самой его природе заложено встать заслоном между омегой и грозящей ему опасностью, даже если это совсем незнакомый человек. Что уж говорить, если дело касается омеги из близкого для данного альфы круга. Альфа скорее сам умрёт, чем позволит ему пострадать хоть в малейшей степени. Такая модель поведения заложена в самых основных и глубинных инстинктах. Это всё действительно, даже если альфа не владеет собой или находится не совсем в здравом рассудке. Разум может быть неясным, сознание оказаться подавленным, но инстинкты работают исправно всегда. В тот критический момент Лю Цингэ принял Шэнь Цинцю за омегу. Близкого себе омегу. Все его инстинкты кричали об этом, и он… с готовностью поддался им. Мужчина опустил занесённую руку, а после же стал искать успокоение всем своим взбесившимся по причине нестабильности духовной энергии эмоциям и вышедшему из-под контроля разуму в непосредственном контакте с тем, кто инстинктами был признан как близкий омега. На самом деле Шэнь Цинцю даже не нужно было вливать в него свою ци, Лю Цингэ начал успокаиваться, как только заключил его в объятия, постепенно же он и самостоятельно мог оклематься. Вернее, с помощью всё того же Шэнь Цинцю, но не как заклинателя, а как представителя своего вида и пола. Это именно так и работало — близкий контакт с омегой собственной стаи всегда действовал на альф успокаивающе. Однако, когда сознание вернулось к нему в полной мере, Лю Цингэ испытал шок. Он был так растерян, ошарашен и испуган от непонимания происходящего, что не представлял, как ему теперь себя вести и каким образом следует воспринять случившееся. В голове же его царила сплошная путаница. Он даже не знал, что думать или чувствовать! Лю Цингэ не понимал, как он ухитрился принять Шэнь Цинцю за омегу, да ещё и близкого. Почему начал его обнимать? Почему с таким удовольствием к нему прижимался? Почему присутствие Шэнь Цинцю было таким приятным и успокаивающим?! Чем больше он думал, тем запутаннее становились мысли. Но одно он осознал доподлинно — причиной того, что он всегда неосознанно стремился к Шэнь Цинцю было совсем не то, что он пытался исправить его возмутительное поведение, а нечто другое, да и испытывал Лю Цингэ к нему вовсе не неприязнь… Сердце переполняли разнообразные эмоции, а всего его объяло смущение. Он был настолько не в себе, что не смог придумать ничего лучше, чем убежать. С того случая Лю Цингэ уже не мог адекватно воспринимать Шэнь Цинцю. При виде него он всегда вспоминал о произошедшем в пещерах и собственной реакции. Он думал о своей не поддающейся никакому объяснению ошибке и постыдных чувствах, которые теснились в груди… Эти неназываемые чувства были ему незнакомы и непонятны, но владыка Байчжань остро ощущал — с ними что-то и правда не так… Поэтому он начал избегать Шэнь Цинцю. Лю Цингэ решил держаться от него подальше пока не разберётся в себе и произошедшем. Правда состояла в том, что и без того довольно сильно развитые инстинкты Лю Цингэ во время искажения ци ещё больше усилились: они вырвались на волю в полной мере, когда сознательно налагаемое ограничение разума под влиянием неконтролируемо бурлящей ци ослабло, а потом и вовсе спало. Именно поэтому повелитель Байчжань смог почувствовать то, что обыкновенно находилось за гранью его восприятия. Как правило, альфы, будучи людьми, а не зверьми, жили по большей части разумом и подавляли собственные инстинкты, в повседневной жизни руководствуясь умом, а не чем-то столь зыбким и непонятным, как внутренние импульсы. Однако во время памятного искажения ци инстинкты вырвались на свободу в полной мере, подавляя человеческое сознание. Это и стало причиной неожиданно обрушившегося на Лю Цингэ осознания. Тем не менее, вернувшись в норму, повелитель Байчжань поверил своему многолетнему знанию никогда не подвергавшемуся сомнению и решил, что совершил ошибку, приняв Шэнь Цинцю за кого-то, кем тот не являлся. Тогда Лю Цингэ ещё не мог и мысли допустить, что неясную картину действительности ему нарисовали вовсе не инстинкты, а разум. Потом же случилось то откровение о настоящей личности Шэнь Цинцю. Кроме осознания собственной глупости и чувства непереносимого стыда наряду с сожалением, всё существо Лю Цингэ затопило облегчение. Значит, ему не показалось. И не было странных реакций. Даже его изначальное отношение обрело более понятный смысл. Всё это время касательно Шэнь Цинцю его разум и инстинкты твердили ему разные вещи. Он с самого начала чувствовал, что с этим шисюном что-то не так. Но нюх, служивший их виду основным органом восприятия, впервые в жизни его подвёл… Однако где-то глубоко Лю Цингэ каким-то образом знал истину и потому стремился к близости с Шэнь Цинцю, как к единственному омеге их стаи. Именно отсюда, должно быть, проистекала такая странная раздвоенность отношения. После этого первым делом он попытался прояснить тот давний случай, который теперь не воспринимался ничем иным как каким-то ужасным недоразумением. После того как Шэнь Цинцю принял на себя такой риск, попытавшись спасти его в пещерах Линси, Лю Цингэ не верил, что этот же человек мог когда-то действительно пытаться его убить. Его предположение полностью подтвердилось… Когда его мысли нашли подтверждение, внутри Лю Цингэ словно узел распустился: нечто тёмное и бурное вновь очистилось, возвернувшись в свои покинутые берега. Лю Цингэ чувствовал, как мучавшие его много лет внутренние демоны на глазах меркнут и, один за другим обесцвечиваясь и слабея, мгновение за мгновением растворяются в лучах мягкого осеннего солнца, дабы окончательно исчезнуть. Отныне этот Лю был неподвластен им, навсегда их поборов! Между ним и Шэнь Цинцю наконец установились тёплые братские отношения, какими они должны были быть с самого начала. Если бы не ошибка с его стороны и все эти необъяснимо многочисленные недопонимания… Однако этому не суждено было продолжаться долго… Увидев абсолютное спокойствие шисюна, он ошибочно принял это спокойствие за уверенность и, посчитав, что опасения Му Цинфана преувеличены или уже и вовсе преодолены, преждевременно выкинул мысли о предостережении их главного целителя того дня из головы. Теперь думая об этом, спокойствие шисюна было вовсе не уверенностью в будущем, а внутренним принятием любого возможного исхода. Лю Цингэ вновь не так понял его… Это место вот уже несколько недель как пустует, тем не менее владыка Байчжань всё равно приходит сюда регулярно. Почему? Он не знает. Может по старой привычке. Ноги словно сами его сюда несут. Чэнлуань же как будто вне его намерения самостоятельно прокладывает такой мучительно знакомый путь до Цинцзина. Теперь бывая в этом доме, Лю Цингэ больше не ощущал тепла и радости, как в последние месяцы или даже той полноты чувств и сильного биения жизни в венах, как со своего первого и всех последующих визитов сюда, пусть они были отнюдь не мирными. Мужчине казалось, что это всё было целую жизнь назад. Без Шэнь Цинцю знакомая бамбуковая хижина больше не напоминала тот светлый и уютный дом, как в его воспоминаниях. Теперь это безрадостно-холодное, пустынное место. Заклинатель чувствовал себя таким же опустевшим и покинутым, как и этот дом. В сердце Лю Цингэ всё ещё жила надежда, что однажды хозяин небезызвестной бамбуковой хижины снова вернётся к себе домой и всё станет как прежде, но могло статься и так, что этого так никогда и не произойдёт… Находясь в этом оставленном его владельцем доме наедине лишь с самим собой, в голове Лю Цингэ каждый раз мелькали острыми вспышками старые воспоминания, которые уже давно стали болью его души. Раной на сердце. — Бессмертный совершенствующийся, будущий повелитель одного из священных пиков секты номер один в Поднебесье, находит время регулярно ходить по борделям и водится с продажными женщинами! Если бы кое-кто соблаговолил столько внимания уделить своим неустойчивым основам, может, сейчас он не был бы всего лишь учёным-неженкой, подвластным искажениям ци почти что на каждодневной основе. Тут Лю Цингэ немного покривил душой. Пусть тех больших высот, которые ему изначально были суждены, уже было не достигнуть, но благодаря своему некогда выдающемуся духовному корню Шэнь Цинцю всё же крепко держал позиции третьего по силе заклинателя хребта Цанцюн. Возможно, он не был сильнейшим, но этого было достаточно, чтобы считаться одним из самых уважаемых и довольно продвинутых культиваторов. Для повелителя же пика Цинцзин подобное духовное развитие было чем-то даже большим, чем нужно. Или когда-либо было необходимо… Однако это понимание для Лю Цингэ не имело большого значения. В его глазах главным и единственно важным являлся загубленный первоклассный корень духа, а всё остальное делом второстепенным, не способным сравниться с этим даже отдалённо. Корень духа, являющийся основой духовного совершенствования и определяющий изначальный талант носителя, отличался несколькими уровнями: низкий, средний, промежуточный и продвинутый, а сверх того — высококлассный и первоклассный. Это при условии, если он вообще существовал, ведь у простых смертных корень духа отсутствовал напрочь. Низкий и средний духовные корни встречались довольно часто и большинство практиков обладало именно ими. Промежуточный уже чуть реже, но он также был широко распространён. И если первыми двумя были наделены почти каждый первый и второй практик, то третьим уже каждый десятый или двадцатый. Продвинутый корень же свидетельствовал о неплохом потенциале и определённом таланте. Наличие этого корня являлось весомым основанием претендовать на должность старшего ученика, а впоследствии лорда пика или мастера зала в великих сектах и монастырях заклинателей. Высококлассный был уже довольно редким корнем и указывал на недюжинный талант. Высококлассный духовный корень славился тем, что его носителю вне всяких сомнений было суждено достичь великих высот и завоевать широкое признание в обществе заклинателей. Далеко не каждый вершинный лорд, старейшина или мастер зала в великих, и не только, обителях заклинателей обладал им. Однако самым исключительным, непревзойдённым по своей сути корнем, который сразу продвигал своего носителя на вершину мира, был первоклассный корень духа. У первоклассного корня духа в отличие от любых других духовных корней существовали подуровни — ранги. Первый, второй и третий или синий, фиолетовый и красный — от более низкого до высокого. Да, именно цвет являлся показателем, безошибочно определяющим ранг этого корня, однако в народе их просто обозначали порядковыми номерами. Среди всего мира культивации, точнее, ныне живущих и находящихся при власти старейшин разнообразных сект и монастырей, существовали только двое совершенствующихся, обладающих первоклассным корнем духа и оба принадлежали к секте Цанцюн. Одним из них был сам Лю Цингэ, а вторым — Юэ Цинъюань. Но, что ни говори, оно и ожидалось от секты номер один под небесами. Хм-м, конечно же, тут не рассматривались все эти представители многочисленных скрытых кланов и тем более — великие кланы. У них бы первоклассные корни духа точно нашлись. В каждом из этих кланов хотя бы двое или трое старейшин вне всяких сомнений обладали им, что и давало им право называться большими кланами. А в великих кланах, предположительно — весь состав старейшин. Тем не менее простой люд не знал о них, к тому же эти кланы, когда-то в былые времена отстранившиеся от любых внешних дел, давно не вмешивались в судьбы мира, а если и происходило подобное, то скрытно и только касательно специфических вопросов, потому их смело можно было не учитывать. Что же касается ранга, у Лю Цингэ был синий корень, то есть первый ранг, а у Юэ Цинъюаня — фиолетовый, он же второй ранг. Казалось бы, один маленький подуровень, но разница на деле была несоизмеримо велика. К слову сказать, это обстоятельство являлось одной из многих причин, почему Лю Цингэ так уважал лидера своей секты. Каково же было удивление заклинателя, когда он узнал, что этот парнишка Шэнь Цзю также обладал высококлассным корнем духа, да ещё и третьего ранга! Но какая от этого польза, если этот король среди корней духов был доведён до такого состояния, что утратил какую бы то ни было возможность быть когда-либо в полной мере реализованным? В глазах Лю Цингэ растрата потенциала своего таланта, а тем более такого, являлось без сомнения самым страшным преступлением. Он гневался на Шэнь Цинцю за его безответственность и недобросовестное отношение к собственному долгу. Негодовал за то, что он так глупо и бессмысленно растерял дарованное небом благословение. Каждый раз, когда он видел Шэнь Цинцю, у повелителя Байчжань чесались кулаки, так хотелось избить этого напыщенного ублюдка, что посмел проявить подобную безалаберность, а на язык сами собой приходили всякие гадости, которые в своё время казались совершенно справедливыми и оправданными. Лю Цингэ всегда презирал тех, кто ввиду каких-угодно причин плохо исполнял свои обязанности, но в особенности тех, кто не отличался чувством ответственности. Позже подобного рода высказывания внезапно каким-то неведомым образом обернулись поводом для его собственных учеников смотреть на род занятий пика Цинцзин свысока в уничижительной манере и поносить его лорда. Он совсем не того хотел! Тем более, что значимость пика Цинцзин измерялась вовсе не духовной силой его мастера и эту значимость нельзя было умалять. Лю Цингэ это всегда признавал. Так почему же всё пришло к подобному? А потом оказалось, что Шэнь Цинцю был омегой… Мало того, что все эти разговоры о борделях утратили смысл, при таких реалиях Шэнь Цинцю вообще не был обязан рвать жилы и полностью посвящать себя культивации. От омег, как и от женщин, никто не требовал, чтобы они столько работали. Данный факт особенно действителен в отношении как раз таки именно омег. Как правило, духовное совершенствование омег происходило даже не благодаря их собственным усилиям, а по большей части посредством разных сокровищ, драгоценных артефактов и пилюль, которыми их в волю снабжали главы собственных кланов. Но среди них были и такие, кто даже при столь усиленном стороннем содействии всё равно не считали нужным себя сколько-нибудь утруждать, полагаясь на пилюли с эссенцией крови сильных культиваторов из клана для продления жизни, дабы не обременять себя самого каждодневным тяжёлым трудом для увеличения длительности своего существования и сохранения вечной молодости. Если рассмотреть всё с этой позиции, Шэнь Цинцю сделал даже больше, чем ему полагалось. Больше, чем вообще следовало. Не будучи зависимым от клана, он самостоятельно вознёсся до положения вершинного лорда хребта Цанцюн — величайшей обители совершенствующихся на континенте. Для омеги это было чем-то совершенно неслыханным! — Мне не по пути с тем, кто бьёт в спину. Но, как оказалось, человек обвинённый им в подлости и злых намерениях, мгновение назад спас ему жизнь. Из всех допущенных им ошибок, из всех его прегрешений перед Шэнь Цинцю, эта была самой тяжёлой. И самой непростительной. — Не человеку, пытавшемуся убить своего боевого брата, рассуждать о чести. Именно тогда, скорее всего, Лю Минъянь услышала об этом якобы случившемся на миссии происшествии. Его очередном безумном вымысле, как впоследствии стало понятно… Очередном недопонимании, которое вскоре обрело крылья и облетело весь Цанцюн. — Этот ребёнок такой талантливый, но посмотрите, за столько лет он с трудом добрался до начальных этапов концентрации ци и это несмотря на его высококлассный корень духа. Шэнь Цинцю, неужели тебе так неприятна сама мысль, что кто-то может тебя превзойти, что ты намеренно препятствуешь в развитии собственным ученикам? А между тем, если бы ты не посвятил всего себя развлечениям, бездарно тратя время и собственный талант, сейчас ты был бы, быть может, сильнейшим из заклинателей! После всего произошедшего Лю Цингэ говорил с Юэ Цинъюанем. Отныне он знал, Шэнь Цинцю вовсе не был тем праздным «молодым господином», каким нарисовало его воображение самого заклинателя. Ему теперь было известно, что совершенствованию шисюна помешали жизнь в рабстве и другие тяготы, о которых сам повелитель Байчжань мог иметь лишь слабое представление. Шэнь Цинцю не сам растратил свой потенциал попусту, он просто был не в силах что-либо изменить… В настоящее же время раздумывая об этом и уже доподлинно зная настоящую личность снаружи жёсткого и колючего, но внутри мягкого Шэнь Цинцю, у Лю Цингэ были совершенно иные мысли и насчёт того парнишки-ученика. Как он мог так ослепнуть, что, будучи владыкой Байчжань, не сумел разглядеть, кто стоит перед ним?! Хорошо, что проблема разрешилась сама собой, не хотелось бы снова спорить с Шэнь Цинцю в этот раз касательно его нечеловеческого ученика и в очередной раз портить с ним отношения. Таких и других подобных этим воспоминаний было не счесть. Теперь они жалили Лю Цингэ как тысячи ос, пронзали его сердце подобно сотням стрел и опускались на его лицо десятками пощёчин. Повелитель пика Байчжань лишь только недавно узнал, сколь натянутые и сложные отношения были у Шэнь Цинцю с их боевыми братьями и сёстрами... хм-м, до выяснения всей правды. Нет, он знал, что владыка Цинцзин не очень-то ладил с другими пиковыми лордами, но относил всё к непростому характеру самого Шэнь Цинцю… В действительности же, как выяснилось, он никогда даже отдалённо не представлял, насколько всё не просто, как и того, что в основе всего лежат какие-то слухи. Слухи, которым начало положили его неосторожные высказывания… Шэнь Цинцю был отвергнут и презираем собственными шиди и шимэй, по сути, ведя жизнь изгоя… Но проложил для него этот путь именно он, Лю Цингэ! Всё началось, когда он в первый раз начал ругать Шэнь Цинцю за походы в бордель. Чего он надеялся достигнуть таким поведением? Он рассчитывал, что после его слов этот упрямый человек так сразу возьмёт и перестанет туда ходить? Почему он вообще говорил все эти вещи? Мужчина даже не обращал внимание на то, что они с Шэнь Цинцю никогда не были наедине — рядом всегда были люди. Не задумываясь об этом, Лю Цингэ продолжал упрекать его… И вот к чему это привело! Шэнь Цинцю и так изначально было бы нелегко наладить отношения с другими главными учениками, а впоследствии главами пиков, даже без провокаций Лю Цингэ, по причине своего низкого происхождения. В мире совершенствующихся пропагандируется мысль, что происхождение не имеет значения, ступившие на путь культивирования практики все равны друг другу. В первый же день со вступлением в какую-либо секту это основополагающий по важности постулат, который сообщают наставники с гордым видом. Однако это самое важное правило в действительности ничто иное, как ложь чистой воды, в которую не верят даже те самые наставники. И об этом известно всем. Смех, да и только! Если происхождение не важно, то почему все горные лорды представители дворянского сословия, когда в секте большинство людей из простых? Почему даже главные ученики всех нынешних лордов без исключения так же из аристократов? И так по всему миру культивации… Почему отпрыски аристократов сохраняют связь с собственными семьями, а прочие ученики обязаны отрекаться от своей прежней жизни полностью? Но вернёмся в Цанцюн. Шэнь Цинцю был единственным горным лордом из простого народа за всю историю существования Цанцюн Шан. Если бы его полный потенциал был реализован, никто не посмел бы высказаться против: первоклассный корень духа мог заткнуть кого угодно, однако… На деле Юэ Цинъюань также происходил из низкого сословия, но об этом все вечно удобно забывали, чему способствовали сразу два соображения. Во-первых и самых главных, его корень духа, не имеющий себе равных во всём мире совершенствования и бесспорная сила. Ну а во-вторых, его близкие отношения с предыдущим главой Цанцюн, который его фактически усыновил. Так что формально Юэ Цинъюань, как и другие лорды, был из дворян. У Шэнь Цинцю же была иная ситуация… Независимо от собственной воли или желания ему случилось оказаться в положении, когда приходилось постоянно отстаивать собственные позиции и принадлежащее ему место в хребте Цанцюн, желал он того или нет, противостоя собственным боевым братьям и прочим старейшинам, всегда невольно находясь на другой стороне и в противоположном лагере, вынужденный вечно защищаться. Как бы там ни было, сам Лю Цингэ не разделял закостеневшие, в корне неверные взгляды большинства. В действительности он верил в тот постулат, что все заклинатели друг другу равны, что именно так всё должно обстоять и не только на словах! Среди им подобных внимание должно было быть обращено исключительно на талант и приложенные усилия культиватора, оценены же они только в соответствии с собственным трудолюбивым старанием и верностью идеалам на выбранном пути. Лю Цингэ никогда не смотрел сверху вниз на Шэнь Цинцю из-за его происхождения. В основе их конфликтов лежали совершенно иные причины. Но, похоже, что другие этого не осознавали… Может они мнили, что Лю Цингэ объединил их под своим началом, чтобы изжить это «низкородное отродье» с не полагающегося ему места? Но он об этом и, если уж на то пошло, о них всех вообще не думал! Лю Цингэ вспоминал о множественных виденных случаях разнообразных издевательств. На своём пике, на чужих, в пору ученичества и даже сейчас. Всегда был заводила, за которым как за вожаком следовали приверженцы, чтобы сообща напасть на выбранную жертву. Неужели он в глазах других выглядел как заводила, что подстрекает своих последователей загонять цель в угол?.. Лю Цингэ хотелось кричать. Как же так вообще вышло?! И почему он был так слеп, что понял это только сейчас? Если бы от стыда можно было умереть, Лю Цингэ к этому времени уже превратился бы в горстку пепла, сожжённый в пламени сожаления без остатка. Оглядываясь назад, конечно же, Лю Цингэ понял, что никакой Шэнь Цзю не молодой господин. Он называл его так только потому, что своим поведением этот парень очень напоминал ему погрязшего в развлечениях бесполезного отпрыска богача. С его подачи же и другие главные ученики подхватили этот уничижительный титул, который был ничем иным, как насмешкой. Это прозвище, должно быть, звучало для слуха Шэнь Цинцю особенно оскорбительно. Особенно обидно… Хотя если задуматься, отнюдь не все поняли очевидное. Многие из старших учеников, а теперь уже полноправных горных лордов приняли на веру слова Лю Цингэ касательно погрязшего в самолюбовании представителя золотой молодёжи и стали воспринимать Шэнь Цинцю, как бесполезного праздного молодого господина, который ничего собой не представлял, только теперь Лю Цингэ полностью это осознал. Да уж, его боевые братья, кроме двух старших и, может, пожалуй, Му Цинфана, умом особо никогда не отличались… А их единственная (уже нет!) леди и того выделялась чрезмерно… кх-м, простым мышлением. Повелителю Байчжань только и оставалось, что скорбеть по совершенно не выдающимся умственным способностям своих боевых братьев, ставших причиной того, что они восприняли то глупое прозвище, данное им Шэнь Цзю, буквально. Однако если кто с самого начала понял всё правильно, так это старейшины. В отличие от горных владык, старейшины Цанцюн Шан принадлежали к тому же поколению, что и предыдущие лорды или частично даже их предшественников и мышление их оттого было особенно закостеневшим. Вот кто по-настоящему ненавидел мысль о «нарушении порядка наследования» при возвышении повелителей вершин. Тем не менее, был ли Лю Цингэ понят превратно или правильно, буквально или адекватно, истина в том и заключалась, что именно он каким-то неведомым для себя образом оказался на месте вожака алчущей вгрызться в чужую плоть своры. Но что самое грустное, до недавнего времени у него даже малейшего представления не имелось касательно всего происходящего… Это всё длилось чуть ли не двадцать лет, а он узнаёт об этом только сейчас?! Где были его глаза, почему он не увидел, что кругом творится и не понял с чьей подачи это всё происходит!.. Ну подача-то не иначе принадлежала тем старым «мешкам костей», однако «честь» быть главным загонщиком каким-то непостижимым образом досталась ему самому. А он этого даже не увидел… Ну и ирония! При таком раскладе разве не получается, что именно он был самым большим дураком из всех?.. Видимо, Шэнь Цинцю был абсолютно прав, называя его тупым варваром и безмозглым зверем… Он, как оказалось, действительно законченный идиот… Да он просто хуже зверя!.. Лю Цингэ было даже страшно задуматься, а что бы случилось, не вскройся правда об истинной природе Шэнь Цинцю. Неужели шисюн так бы и провёл всю оставшуюся жизнь в качестве идеальной живой мишени и всеобщего козла отпущения? Лю Цингэ стоял весь красный от стыда, который он не может переварить уже полгода как, с тех самых пор, когда он начал о многом задумываться, сжимая руки в ярости на себя в кулаки. До хруста костей, до побелевших костяшек, до почти что лопающихся сосудов. Как глупо! Все эти годы он словно был одержим каким-то странным злым духом. Совершить столько глупых, несуразных поступков… И даже не понимать, что творит! Только полгода назад с него наконец спала туманящая разум призрачно-вязкая пелена заблужденья, он отбросил морок, мешающий ясно разглядеть своё окружение — будь то люди, события или дела, и, оглянувшись, сумев в кой-то веки отчётливо всмотреться в творящееся рядом, был до глубины души поражён тем, что обнаружил. В свете выяснения всех фактов, истинный пол Шэнь Цинцю являлся наименьшим из бед… Лю Цингэ была невыносима мысль о возможной смерти Шэнь Цинцю. Но ещё больше невыносимо было то, что в таком случае он так никогда и не сможет в полной мере исправить свои прошлые ошибки и загладить собственную вину перед Шэнь Цинцю. Если эти ошибки в принципе могут быть исправлены… Не говоря о том, что Лю Цингэ даже отдалённо не имел представления, каким именно образом было возможно хоть частично что-то возместить… Злодею есть, что сказать — Этот Лю Цингэ слишком много думает! — всплеснул в видимом волнении чибик-злодей своими маленькими ручками и, не забыв эффектно взмахнуть рукавом, убрал их за спину во внушительной манере. — Если бы этот мастер действительно считал его варваром и зверем, разве стал бы он рисковать своей драгоценной жизнью, чтобы спасти этот воздушный шарик полный опилок? Да ещё дважды! Раньше этот мастер искренне полагал, что глупый человек слишком мало думает и потому его ум, не привыкший к загруженности, вскоре начинает отказывать. Но на примере большого зверя и маленького зверька, этот мастер может смело предположить, что проблемой является не малое количество дум в голове, а их чрезмерный переизбыток! Сколько мыслей и всё не о том! Чибик-злодей хлопнул застенчиво длиннющими ресницами, спрятав в них свои огромные глазища поневоле полные неловкости и, если приглядеться, подёрнутые слегка туманной дымкой растроганности: — Да и не задевали глупые речи какого-то шарика, набитого опилками, гениальный ум этого мастера… Ну почти… К тому же не стоит забывать о том, что за всё в ответе некий автор. Ох уж этот такой-сякой автор! На мыло его!! На мыло!!! Тц, разве этот нехороший человек дал бы этому мастеру хорошую жизнь? Не было бы Лю Цингэ, на его место пришёл бы Сунь Цингэ, Чэнь Цингэ, Е Цингэ, а может и Фэн Цингэ. В конечном итоге глупый, наивный шарик с опилками с какой стороны ни глянь, но лучше умного, но подлого интригана. Таково авторитетное мнение этого мастера! После недолгого молчания вновь раздался переливчатым колокольчиком звонкий голос некоего мастера. — Кх-м, этот мастер имеет в виду, — круглые щёчки чибика-злодея окрасились в дымчато-красный цвет, — что этот Лю Цингэ не так уж и плох. Немного поразмыслив, промолвил более вдумчиво кукольно-миниатюрный мастер, старательно пытаясь придать огромным глазам-самоцветам в пол-лица, округлым пухлым щёчкам и нежному гладкому лобику по-взрослому серьёзный вид, одновременно не оставляя в волнении попыток выпятить крошечный острый подбородок вызывающе высокомерным образом, чтобы прибавить себе сверх того кое-какой представительности или даже величавой солидности: — Да и в конечном итоге не сказать, что он слишком глуп… Несмотря же на взрывной темперамент, отвратительный склочный характер — нотка честности ещё никогда делу не вредила! — личность у него всё-таки не дурна. Да, весьма недурна… — для пущей важности кивнул головой раз-другой чибик-злодей.