Ухмылка судьбы или неожиданно истинные

Глава 20 Долги прошлой жизни взывают к оплате. Беда не приходит одна

История учит нас по меньшей мере тому, что хуже может быть всегда. Нил Гейман

Нет раскаяния более жестокого, чем раскаяние бесполезное...

Чарльз Диккенс

— Не молчи, скажи всё как есть, — с трудом заставил вымучить из себя Шэнь Цинцю спустя какое-то время после того, как они расположились в одной из комнат за пределами временного обиталища Шэншэна. Повелитель Цинцзин внимательно разглядывал предложенную Му Цинфаном чашку чая, не сомневаясь даже, что не обошлось без очередной порции снотворного или для разнообразия успокоительного. Что там именно, жизнь покажет… Заклинатель заглядывал внутрь традиционно бледно-зелёного цвета фарфоровой чайной чашки, расписанной цветками персика, вглубь свежезаваренного драгоценного чая под благородным названием Цанлун, происхождение имени которого имело в своей основе интересную легенду, впервые равнодушный к этому напитку. Он лишь продолжал напряжённо смотреть, словно на дне плошки надеялся найти средство, способное развеять все печали, ну или по крайней мере — ответы на мучающие вопросы. — Что шисюн имеет в виду? — притворился невежественным главный целитель Цанцюн Шан и, обратившись к собственной спасительной чашке чая, основательно спрятал в ней глаза. — Этот шиди уже поведал обо всём, что ему было сказать… Разве ему есть, что добавить? И так они смотрели каждый в свою чашку, пока Шэнь Цинцю вновь не нарушил воцарившееся молчание. — А разве нет? — невесело усмехнулся повелитель Цинцзин. — Если ты думаешь, что тебе удастся как-то отмолчаться до возвращения Юэ Цинъюаня, то вынужден тебя разочаровать, не выйдет. Всё это Шэнь Цинцю произнёс, не поднимая глаз со своей многострадальной фарфоровой чашечки с чаем, уже почти что краснеющей от такого усиленно-навязчивого внимания к собственной скромной особе. Голос мужчины был тих и невыразителен почти до полной бесцветности. Казалось, он полностью погружён в созерцание или размышления о каких-то очень важных делах и только праздно интересуется некоторыми не особо для себя значимыми мелочами. Однако Му Цинфан прекрасно сознавал, что это обманчивое впечатление. Уж за последние месяцы такого плотного общения он наконец получил реальную возможность действительно хорошо узнать характер этого шисюна и его личность в целом… Шэнь Цинцю был из тех людей, кого следует понимать с точностью до наоборот: чем холоднее он выглядит снаружи, тем менее равнодушен он внутри; чем больше он переживает о чём-то, тем безразличнее весь его вид. Внутри этого шисюна сейчас бушует настоящая буря, что, разразившись, может смести собой всё, владыка Цяньцао был в этом уверен. И как раз именно этого он с самого начала и боялся. Почему только Шэнь-шисюну вздумалось проснуться именно сейчас, когда единственного человека способного на него повлиять и успокоить нет рядом… Почему это случилось не десять дней назад или десять дней спустя, а аккурат сегодня? — С чего шисюн взял… — вместо того, чтобы твёрдо и бесстрашно стоять на своём, как он изначально намеревался, под давлением требовательных не то вопросов, не то уже утверждений Шэнь Цинцю промямлил невольно как-то совсем уж неуверенно и вяло Му Цинфан. — Всё просто, — уста Шэнь Цинцю тронула слабая улыбка, — шиди, ты сам себя выдал. Своим измученным видом, которому нет объяснения, своим горестно-сочувствующим выражением лица и тоном, своими неуместными реакциями и поведением того, кому есть что скрывать, но самое главное, своим молчанием. Ты с великим воодушевлением поведал о моей необычной младшей дочери и с меньшим энтузиазмом о другой не менее уникальной девочке и её втором брате, ты тщательно объяснил ситуацию с моим старшим сыном и даже показал его мне. И вот что я тебе скажу, этот шисюн сильно подозревает, что ты, Цинфан-шиди, использовал Шэншэна в качестве отвлекающего манёвра, дабы привлечь моё внимание к другому и умолчать о самом главном. Ведь ты до сих пор ни словом не обмолвился о двух моих сыновьях-омегах… Как Му-шиди изволил выразиться в самом начале… Вроде дословно это было — «крепкие и прекрасные»? Этот шисюн только сейчас заметил, что там не было упомянуто ни слова о здоровых… Раз старшим проблемным ребёнком по словам Му Цинфана занимался Юэ Цинъюань и даже сейчас он на попечении не повелителя Цяньцао, а цветочной няни, это не могло быть причиной измождённого вида главного лекаря хребта Цанцюн. Им не мог быть и сам Шэнь Цинцю. Он пребывал в коматозном состоянии, из которого мог выбраться разве что самостоятельно, а после родов за ним в основном приглядывали старшие ученики Пика Целителей, как заклинатель имел шанс убедиться при пробуждении. Да, Му Цинфан, вероятнее всего, пытался воздействовать как-то на его организм и придумать иные способы лечения, чтобы вывести его из такого полумёртвого состояния, тем не менее это не должно было потребовать от главного целителя Цанцюн Шан столь непомерных усилий ума и сердца, способных полностью измотать его всего за такой короткий период времени. Если причина состояла в какой-то неприятности случившейся в Цанцюне навроде нашествия демонов, Юэ Цинъюань обязательно вернулся бы узнав об этом. Однако его нет, а такие круги под глазами, бледность лика и осунувшийся вид, как у Му-шиди, приобретаются не за один день и даже не за два… Особенно если речь идёт о культиваторе золотого ядра. Эти моменты уже с самого начала показались Шэнь Цинцю странными, а после подозрительными, затем же сопоставить одно с другим не составило уже никакого труда… Всё было слишком очевидно. Му Цинфан несколько раз в открытую проигнорировал его вопросы об этих детях, переводя разговор на, казалось бы, более значимую и неотложную тему. А если учесть, что он имеет укоренившуюся привычку сообщать важные новости по частям, начиная с терпимой и переходя постепенно к всё более неприятной новости шаг за шагом… Не понять было очень сложно. Му Цинфан сам не желая того поведал, что история с его старшим сыном не самая ужасная из припасённых, но есть и похуже… Шэнь Цинцю успел довольно хорошо изучить владыку Цяньцао и не сомневался нисколько в собственных умозаключениях. Однако он не стал сообщать Му Цинфану, что его подвели собственные привычки и особенности характера. Приобретённая за многие годы лекарской практики и ставшая второй натурой тонкая деликатность целителя, к примеру… — Шиди, ты себя уже полностью выдал, что дало мне возможность понять многое. Отсутствуют лишь детали. Так что, не… мучай меня, говори всё как есть, — в голосе прорезался металл, да и маска хладнокровного безразличия начала мало-помалу стекать с лица Шэнь Цинцю подобно воде. — Шэнь-шисюн, я вовсе не намеревался скрывать от тебя. Я просто не знал… как сказать, — голос Му Цинфана был каким-то осипшим, а глаза отчаянно забегали, всё также избегая встречаться со взглядом второго шисюна. — Неужели всё так плохо? — чувствуя, как сердце бьётся испуганной птахой прямо в горле, будто намеревается в любой момент выскочить изо рта и улететь прочь, задал Шэнь Цинцю до отвратительности глупый вопрос. Но затем сам же ответил на него с горькой, подобно подступающей к горлу желчи, усмешкой: — Разумеется, всё совсем паршиво, иначе зачем бы тебе устраивать весь этот спектакль… — Шисюн, ты, как всегда, проницателен. Признаться, я правда лелеял надежду дотянуть до возвращения Чжанмэнь-шисюна, уж он бы смог тебя поддержать, однако должен был знать, что мне тебя не обмануть, — не сумев справиться с собой, Му Цинфан по-прежнему малодушно отводил взгляд от своего шисюна. Его глаза продолжали бегать, цепляясь за любую мелочь: теряясь в пространстве, прикипая время от времени к тем или иным предметам так, что не отдерёшь, периодически опускаясь на свои же руки, бессильно покоившиеся на столе, а временами сползавшие на собственные колени и в укрытии столешницы втихаря стискиваемые в кулаки, устремляясь куда-угодно, лишь бы избежать взора Шэнь Цинцю, только бы не пересечься с ним взглядом. — Мне самому следовало понять очевидное. Разве после средства, провоцирующего выкидыш, эти дети могли быть в порядке? Странно само по себе уже то, что они живы и сумели каким-то образом появиться на свет, — Шэнь Цинцю сделал глоток чая, не чувствуя вкуса. — Я так понимаю внутри были успокаивающие травы? Я выпил их, теперь Му-шиди может смело говорить. Не в силах совладать с собой и преодолеть собственное состояние внезапно накатившей внутренней дрожи заклинатель на миг прервался, чтобы медленно откинуться на спинку кресла, словно бы в поисках поддержки, и вновь бездумно повертеть в руках вышеназванный предмет посуды. После чего с его уст сорвался еле уловимый, но едкий смешок полный самоиронии и жестокой насмешки над собой: — Какая поразительная наивность. Всё это время я лишь тешил себя иллюзиями и, видимо, уже вполне преуспел в искусстве самообмана. Что бы ты не сказал, я смогу это вынести. Так что хватит молчать! Говори… Речь Шэнь Цинцю ещё никогда не была такой невнятной и сумбурной, однако, что хуже всего — такой откровенной, да и весь этот вдруг напавший на него приступ такой несвойственной ему обычно «улыбчивости и смешливости» тоже был не к добру, учитывая же всё это Му Цинфан имел вполне здравые сомнения насчёт уверения второго шисюна, что он сможет всё вынести, но, когда события уже подошло к этой точке, назад уже было не повернуть. — Не буду дальше скрывать, — повелитель Цяньцао наконец решился поднять глаза на собственного шисюна, не без некой доли опасения, — у двух мальчиков-омег действительно наличествуют кое-какие проблемы со здоровьем… И причину этого Цинцю-шисюн назвал вполне точную. — В чём конкретно заключаются эти «кое-какие проблемы со здоровьем»? — требовательно вопросил Шэнь Цинцю и сам подняв на Му Цинфана немигающий, тяжёлый подобно весу целой скалы, взгляд. — Каким образом дети вообще живы, этому должно быть какое-то рациональное объяснение. Знание же точных причин может помочь нам в преодолении нынешних трудностей. Кроме того, почему ты говоришь только о мальчиках-омегах? Помнится, шиди упоминал прежде об особенной девочке… Как так вышло, что она здорова, а мальчики нет? Что самое главное, удалось ли тебе наметить способы улучшения состояния здоровья детей? — Чтобы ответить на все эти вопросы, этому шиди придётся начать немного издалека. А именно, надобно обратиться к теме физиологии и особенностей парного культивирования демонических племён. — Когда Му Цинфан сказал, что ему придётся начать издалека, Шэнь Цинцю даже не предполагал, насколько издалека он собирается заходить. Не удержавшись от нетерпеливого раздражения и будучи неспособным направить нервные реакции тела в иное русло при отсутствии веера, заклинатель несколько раз постучал пальцами по подлокотнику кресла, что лучше всяких слов сказало Му Цинфану о том душевном раздрае, в котором находился сейчас второй шисюн, и побудило, отбросив все сомнения и нерешительность, продолжить поскорее: — Как известно, парное культивирование — это определённая практика, которая при процессе… соития предполагает использование духовной энергии, точнее, перемещение её в половые зоны, имеющее своей конечной целью проникновение ци одного партнёра в тело другого, что приводит к взаимному смешению и кратковременному объединению духовной энергии в телах обоих. Особенно обильно духовная ци перетекает из тела одного участника процесса в тело другого в момент… высвобождения. Культиваторы, обрётшие своего партнёра по культивации или супруга дао, издревле прибегали к данному средству ради ускорения развития собственного самосовершенствования, а некоторые же особо несдержанные в своём поведении и нравах заклинатели на основании того факта, что единовременное слияние в физиологическом и духовном плане влечёт за собой значительно большее конечное удовольствие… Однако в действительности, хоть методики парного совершенствования и разработаны заклинателями, тем не менее сама идея позаимствована у демонов. Будь это в другое время, Шэнь Цинцю со стыда бы сгорел, особенно в свете того обстоятельства, что им обоим было известно касательно его личного опыта «парного культивирования» с демоном, однако же сейчас он сидел бледный как смерть, весь как на раскалённых угольях, нетерпеливо ожидая, когда наконец Му Цинфан кончит с предисловием и перейдёт к основной части повествования. При всём при том он не решался торопить, чтобы ненароком не пропустить нечто значительное в его рассказе. — Продолжай, — коротко молвил заклинатель, когда Му Цинфан смущённый всей этой темой и её обсуждением не с кем-нибудь, а с омегой собственной стай сконфуженно умолк. — Демоны-альфы по своей природе значительно подвержены влиянию инстинктов и при близком… общении с противоположным полом бессознательно задействуют духовную энергию, — кое-как справившись с совершенно неуместным в этот момент смущением, продолжил развивать мысль Му Цинфан: — Они не используют какие-то методики, как заклинатели, и не действуют подобным образом умышленно, данная их особенность полностью зиждется на глубинных инстинктах. Что более примечательно в данном контексте, самосовершенствованию или даже желанию придать постельным... игрищам большую остроту и приятность уделено не ключевое значение, это всё играет только вспомогательную роль. Главная же причина подобного… своеобразия имеет прямое отношение к защите возможного потомства. — Шиди имеет в виду… — задумчиво протянул Шэнь Цинцю. Он уже понял кое-что из сказанного Му Цинфаном. — Да, всё как шисюн и подумал, — утвердительно кивнул головой повелитель Цяньцао. — После полового акта, большая часть духовной энергии в теле партнёра не впитывается и не рассеивается, наоборот, она концентрируется, используя как подпитку ци женщины или омеги, с кем демон провёл ночь, и образует что-то вроде барьера вокруг матки. Этот насыщенный духовной энергией барьер отделяет возможный будущий плод от внешнего мира и защищает от любых вредоносных воздействий. Именно поэтому демонический плод невозможно вытравить обычными способами. Его не берут никакие отравы и даже физические травмы ему не грозят, в том случае если мать сама пострадает, будучи в положении. Шэнь Цинцю же подумал, что это всё имеет определённый смысл, ведь у народа демонов издревле существовали серьёзные проблемы с деторождением, причём, чем класс демона был выше, тем данная проблема стояла острее. Что уж говорить, когда у высших демонов даже при наличии огромных гаремов и с их продолжительным жизненным сроком в сотни и тысячи лет, едва ли получалось за всю жизнь полную распутства произвести на свет хотя бы одного, куда реже двух, носителя собственной крови… Вот природа и установила подобный механизм защиты этой расы, стало быть, от полного вымирания. Однако, что важнее из услышанного… — Но чужеродная духовная энергия, если её время от времени не пополнять, не может слишком долго держаться в теле партнёра демона, пусть и с учётом использования её или его духовных сил для собственной подпитки. Даже самая стойкая духовная энергия не в состоянии продержаться свыше двух месяцев, не рассеявшись или не оказавшись поглощённым самим носителем, — высказал свои обоснованные сомнения Шэнь Цинцю. Пусть сказанное Му Цинфаном теперь многое объясняло и проливало свет на загадку «неуязвимости» демонического плода, но что-то тут явно не сходилось. Не доставало какой-то важной связующей детали. — Цинцю-шисюн, ты, конечно, совершенно прав, — улыбнулся невольно Му Цинфан, не в силах в очередной раз не восхититься умом и проницательностью Шэнь Цинцю, который из огрызков информации мог составить полноценную картину и даже обнаружить в ней недостатки, а из нечётких смутных очертаний и контуров какого-то образа вычленить все важные детали. — Однако двух месяцев вполне достаточно. — Точно, двух месяцев достаточно, потому что после этого барьер начинает подпитывать уже другой демон, так? — ошеломлённо высказал повелитель Цинцзин только что посетившую его на первый взгляд абсурдную мысль. — Правильно, — согласился Му Цинфан, уважительно склонив голову перед умом этого шисюна. — Демоны не просто рождаются с духовной энергией и культивацией, как выяснилось, нет. С развитием плода в первую очередь развивается их способность к выработке ци. Само тело формируется схожим образом с человеческим, однако источник духовной энергии, меридианы и прочие важные составляющие для самосовершенствования в противовес заклинателям у демонов, как мы можем теперь безошибочно заключить, полностью формируются уже к первым двум месяцам. А дальше дитя ещё в утробе матери начинает культивировать, что объясняет совершенствование старших детей шисюна. Конечно, скорость и успех культивации зависит от таланта, в случае с демонами — родословной конкретного младенца, но, как бы там ни было, достаточная духовная энергия для обеспечения собственного выживания у плода демонического происхождения появляется уже примерно к двум месяцам своей жизни. Сам плод ещё не в состоянии самостоятельно построить защищающий его барьер, зато продлить работоспособность уже существующего с помощью своей духовной энергии вполне. Это всё как с парным культивированием всегда предполагающим, однако в большинстве случаев не случающимся зачатием, так и внутриутробная жизнь демонического дитя вполне ясно рассказывает нам о значении инстинктов среди этой расы и как рано они начинают им следовать. Ведь даже само начало культивирования у них зиждется не на учениях или глубоких размышлениях наряду с пониманием предлагаемых методик, а инстинктах! Сделав на мгновение перерыв, чтобы немного перевести дух, Му Цинфан дополнил уже сказанное иным громким заявлением, которое, озвучь он его прилюдно, могло бы протрясти мир: — Имеются основания предполагать, что дело не столько в самом самосовершенствовании, сколько в силе, изначально заложенной в родословную конкретного демона. Одно только совершенствование такую скорость и подобные успехи ещё во внутриутробной жизни объяснить не может. Очень вероятно, что демоны сходным образом с духовными зверьми по большей части зависят от эволюции родословной. По крайней мере в начале своей жизни. Другими словами, у них есть сразу два способа, чтобы подстегнуть свою духовную энергию и добиться прогресса — само культивирование и эволюция собственной родословной. Однако так это в действительности или нет, но основную часть сказанного касательно слишком раннего развития духовных каналов и внутриутробной культивации, которая основывается исключительно на инстинктах, это не меняет. Только что услышанное было достойно самого пристального внимания и живейшего интереса, больше того, данная гипотеза свободно была способна взбаламутить умы всех учёных континента без исключения! Да, поднятый только что вопрос был воистину значителен, даже грандиозен… Шэнь Цинцю, правда, в этот момент был отнюдь не тем благодарным слушателем, которого что-то могло потрясти или тронуть, пусть в другое время он бы первый ухватился за эту животрепещущую тему и не слез с неё, пока со всех сторон её не обдумал и не доказал данную теорию или же не опроверг её. Напротив, его слух и ум затронули только те обстоятельства, кои имели отношение к злободневным вопросам перекликающимися с нынешними проблемами, временно проигнорировав всё остальное и дав этой информации приют где-то на задворках памяти для будущего. — Ребёнок сам инстинктивно продлевает жизнеспособность и эффективность духовного барьера, необходимого в собственной защите, — вновь не удержавшись и нервно постучав пальцами по подлокотнику кресла, подводит итог всему услышанному, вернее, самой значительной его части, владыка Цинцзин. — А это значит, существование барьера продлевается ещё примерно на месяц-полтора, я полагаю? — На месяц, однако в общей сложности всё так и есть, — кивнул главный лекарь хребта Цанцюн. — В нашем же случае на три месяца с небольшим… — Отсюда вытекает, для ребёнка-демона трёх месяцев достаточно, дабы окрепнуть настолько, чтобы не нуждаться в сторонних средствах защиты, — закончил мысль вместо Му Цинфана Шэнь Цинцю. — Однако у нас получается не три месяца, а свыше пяти, поскольку детей демонического происхождения было трое… Стало быть, именно поэтому… На этом месте Шэнь Цинцю запнулся, поэтому на этот раз уже Му Цинфан довершил предложение вместо него: — … дети-омеги выжили. — Но почему же тогда?.. — Шэнь Цинцю хотел спросить, почему тогда дети всё же оказались в опасности, если такой прекрасный барьер их защищал не три месяца, а целых пять, однако снова не сумел совладать с эмоциями, отчего голос его пресёкся на полуслове. — Вскоре шисюну всё станет ясно, — сочувственно произнёс Му Цинфан. — Данный защитный барьер вовсе не твёрдый или непроницаемый, напротив, он довольно гибкий и мягкий. Он не отражает вредоносные вещества, но поглощает — временно. Иначе говоря, по сути, берёт на хранение. После же того, как он исчезает, все удерживаемые внутри… небезопасные вещества постепенно достигают своего изначального места назначения. Однако для детей с демонической кровью это к тому времени уже совершенно не опасно… — Так вот значит как, — сколько бы Шэнь Цинцю не поджимал губы, сколько бы он не сжимал руки, ему никак не удавалось унять мелкую противную дрожь в них и во всём своём существе. — Но они всё же сумели появиться на свет?.. Выразиться более складно он уже был не в силах. — Нам повезло сразу с двумя обстоятельствами: с количеством небесных демонов и тем, что альф среди них двое, — Му Цинфан опасался, что в любой момент Шэнь Цинцю может впасть либо в истерику, либо беспамятство, поэтому он старался досказать всё быстрее. — Первое обстоятельство продлило срок существования духовного барьера до того этапа, когда ребёнок практически полностью сформирован, а второе как раз является той причиной, почему те два ребёнка сумели благополучно родиться. Шисюну должно быть известно, что в природе альф заложено защищать омегу, который оказался в опасности и особенно это действенно, когда речь идёт о близком омеге. Шэнь Цинцю в данный постулат верилось с трудом, впрочем, он, конечно же, слышал об этом. — Учитывая же ранее пробуждение инстинктов и тот факт, что демонические альфы более им подвластны, становится понятным как детям удалось выжить. Их старшие братья защищали маленьких находящихся в опасности омег, как велит природа альфы, и пытались вытянуть, по возможности, всё вредоносные вещества попавшие в их тела, после рассеивания барьера, — спешно, уже не позволяя себе такой роскоши, как перевести немного дыхание, продолжил Му Цинфан: — К этому можно добавить только то, что если бы твои старшие сыновья были не небесными демонами, но кем-то меньше, то они при всём старании не смогли бы спасти младших детей, а, быть может даже, не сумели бы удержаться и случайно поглотили их жизненные силы. Таким образом, смело можно заключить: раса твоих старших альф — это, возможно, скрытое благословение… Шэнь Цинцю судорожно выдохнул накопившееся за этот нелёгкий разговор напряжение. Кажется, дети всё же не при смерти… — Так что именно у них со здоровьем не так? — обуздав кое-как свои всего за один вечер успевшие полностью расшататься нервы, более сдержано уже промолвил Шэнь Цинцю. — И что там с шестой девочкой? Она точно в порядке? — За неё волноваться не стоит, — горячо заверил Му Цинфан. — Ты спрашивал почему её стали проверять артефактом, определяющим омег. Всё просто, тело девочки всё ещё сохраняло мельчайшие следы эманаций духовной энергии Шэнь Юншэна. Видимо, старший ребёнок пытался обеспечить выживание сразу двоим из детей. К такому выводу я пришёл, увидев следы ци Юншэна у новорождённой. Если бы так и продолжалось, кто-то мог не выжить… Или, страшно подумать, оба ребёнка. Однако случилось чудо, твою дочь признал и заключил с ней контракт голубой крылатый тигр! Это как раз та причина почему она полностью здорова. Уж если бы даже это создание не сумело спасти своего избранника, то существовала ли бы какая-то надежда в мире? Похоже, все те тяжёлые усилия, когда он таскал этот меховой шарик на руках в течение многих месяцев и насилу изменил свои привычки сна для его удобства не были предприняты зря… А если серьёзно, Шэнь Цинцю давно был очарован этим милым комком шерсти, а сейчас он чувствовал безмерную благодарность и беспредельную нежность по отношению к нему. Этот малыш принёс ему столько радости и так много сделал для него, что Шэнь Цинцю не посчитал бы чрезмерным требованием с его стороны, даже если бы царь зверей в будущем потребовал отплатить ему жизнью… Заклинатель был многим обязан Вэй Цинвэю за то, что он привёл к нему это маленькое чудо… В этот момент Шэнь Цинцю пронзила страшная мысль: Сяо Лань! Он не видел его при пробуждении, а сам находился в коме почти четыре месяца! Где всё это время был этот малыш, заботились ли как подобает о нём, не терпел ли его маленький благодетель какие-либо обиды? Шэнь Цинцю вспомнил, как малыш упорствовал до полного надрыва сил, если вдруг оказывался на мгновение с ним разлучён, а ежели сразу же не видел, когда открывал один глазик для проверки окружающего пространства, начинал скулить пронзительно, но вместе с тем в высшей степени жалобно. Но, когда сегодня он очнулся спустя столько времени, тигрёнка рядом не было... Не плохо ли ему, не страдает ли? Малыш столько для него сделал, а Шэнь Цинцю, пусть и не по своей воле, оставил его одного, заставил страдать… — Где он? — воскликнул заклинатель спешно, даже с некоторой несдержанной порывистостью. — О Мэн Бао хорошо заботились? — Голубой крылатый тигр? — переспросил Му Цинфан. — С ним всё в порядке. Кто бы посмел его как-то обидеть или ущемить. Этот шиди даже думает, что твоё полное выздоровление, быть может, частично или даже в основном его заслуга, поскольку шисюн проснулся вскоре после того, как его духовный корень, меридианы и жилы закончили свою перестройку, что в свою очередь было спровоцировано не иначе присутствием царя зверей... Однако с установлением связи, для её укрепления Голубому крылатому тигру нужно находиться рядом со своим избранником. Тем не менее он отказывался так надолго покидать тебя, поэтому половину дня проводил с тобой. Сейчас то время суток, когда царь зверей обычно укрепляет связь с шестым ребёнком, так что в настоящее время он там. Утром же ты его не видел, поскольку при появлении признаков твоего пробуждения его упросили досрочно покинуть шисюна, чтобы позаботиться о тебе как следует, не отвлекаясь. У Шэнь Цинцю сразу от сердца отлегло. Однако, когда касательно этого вопроса его беспокойство наконец смогло уняться, все мысли и тревоги обратились в иное русло. В то самое, о котором ему было страшно не только спрашивать, но даже помыслить. Его разум словно пытался отложить самое тяжёлое и срочное дело, чтобы сохранить себя в целости. Мужчина силился немного укрепить своё сердце, дабы принять любые вести стойко, сохранив рассудок и чувства в насколько можно большем спокойствии. Если это вообще возможно в данной ситуации, когда под ногами уже разверзлась огненная яма, смачно лижущая языками пламени его стопы, замахиваясь на большее… — Говори уже что не так с этими детьми, — Шэнь Цинцю чувствовал себя уже полностью физически, ментально и эмоционально истощённым. — Второй мальчик не сумел полностью вытянуть все вредоносные вещества из тела четвёртого ребёнка и поэтому, пусть мальчик и выжил и его жизнь даже не в опасности, однако имели место кое-какие необратимые последствия, — Му Цинфан смотрел уже с неприкрытой жалостью и скорбью во взгляде. — Он от рождения слеп и его меридианы повреждены. Сильно повреждены. А дантянь сломан. Ему никогда не быть заклинателем. Этому ребёнку уготован век простого смертного. Шэнь Цинцю с трудом втянул в себя воздух. — Неужели ничего нельзя сделать? — но ещё до того, как завершить свой вопрос, Шэнь Цинцю прочитал ответ в глазах Му Цинфана. Ему ничего не оставалось делать, как опустить эту тему. — А другой омега? — Этому ребёнку повезло или, быть может, не повезло больше, потому что Шэнь Юншэн сумел вытянуть из его организма все вредоносные вещества, — Му Цинфан был уже не в силах выносить этот разговор и вид неприкрытой боли Шэнь Цинцю, и он с тяжёлым чувством отвёл взгляд. — Однако пятый ребёнок слишком много контактировал с его подавляющей тёмной ци и это вызвало определённые отрицательные последствия. Как известно, женщины — инь, мужчины — ян, у демонов с людьми такое же различие. Тем не менее омеги и небесные демоны из этого порядка выбиваются. Телосложение омег не просто инь, а чистое инь. Небесные демоны же в противовес всем прочим демонам отличаются своим чистым ян. Кроме того, следует знать, что обладатели конституции инь в чистом виде всегда рождаются с врождённой духовной энергией, пусть у будущих заклинателей в отличие от демонов до определённого возраста она находится в спящем состоянии. В действительности именно отсюда проистекает истинная причина того, почему омеги такие одарённые по своей природе в плане потенциала к культивации, наголову превосходя даже самых талантливых из альф, ведь в будущем эта спящая до поры врождённая духовная сила сослужит хорошую службу во много крат ускорив самосовершенствование. Однако духовная энергия Шэнь Юншэна пробудила досрочно спящую инь-ци пятого ребёнка, что в имеющихся обстоятельствах только усугубило всё… Как следствие энергия инь пятого мальчика и проникшая в него энергия ян Юншэна борются друг с другом и почти одинаково… отвергаются телом. Эти две чистейшие энергии в неестественно смешанном в теле новорождённого виде обратились в сильнейший яд, который мучает ребёнка каждые полдень, когда энергия ян в особенности преобладает над миром, и полночь, когда власть перехватывает инь, а также стали причиной… его частичной парализации… Му Цинфан говорил что-то ещё, Шэнь Цинцю отчётливо видел движение его губ, и всё же сколько он не напрягал слух, заклинатель просто никак не мог расслышать сами слова. Кроме невнятного слитного гула он ничего больше не слышал. — Отведи меня к ним, — с трудом произнёс Шэнь Цинцю, чувствуя, что не только слух, но и всё тело начинает отказывать ему. — Мне нужно их увидеть. Он силился встать со стула, но тело казалось таким же неповоротливым и слабым как во время беременности, оно с трудом слушалось... На этот раз Му Цинфан не стал ни отговаривать Шэнь Цинцю от его опрометчивого и несвоевременного решения, ни уговаривать дождаться Юэ Цинъюаня или хотя бы повременить пока он немного не успокоится, а сразу же повёл в направлении той части лечебницы, где содержались самые тяжёлые больные. Владения лорда Цяньцао своими размерами соответствовали богатой усадьбе какого-то влиятельного министра, а то и принца, однако же, если судить по внешнему виду, вотчина главного целителя хребта Цанцюн скорее являла собой миниатюрный вариант императорского дворца. Здесь также был внешний двор, внутренний и основной зал. Только вот назначение всего комплекса состояло не в том, чтобы в его стенах расположились многочисленная челядь с гостями и хозяева самого дворца, основное же помещение использовалось отнюдь не как тронный или главный зал усадьбы, где верховодил владелец всего этого великолепия. То, что изначально предполагалось основным залом — сердцем всего строения, на деле использовалось как жильё горного лорда, хотя передняя часть его частично всё также сохраняла черты и представляла собой главный чертог, где глава пика мог принимать в официальной обстановке гостей или же учеников собственной вершины. Внутренние дворы были отведены в качестве места проживания уже учеников: каждый из них был поделён на четыре-восемь спальных мест. Старшие ученики содержались именно там, а вот остальные, коих насчитывалось большинство, проживали в маленьких домиках, окруживших собой подобно двум полукружиям веера кукольный императорский дворец, раскинувшись вокруг как целый миниатюрный город. Все внешние же постройки были отданы под больницу, малый лазарет, медицинский зал и прочие важные для целительского пика помещения. Примерно одинаково за разницей в некоторые детали выглядели все резиденции пиковых лордов: отличались от большинства только обители трёх вершинных владык — Цинцзина, Байчжаня и Цюндина. Дворец центрального пика поражал своим неземным блистательным великолепием. Он был призван одним своим видом потрясать воображение и служить символом всего Цанцюн Шан, как величайшей секты под небесами, и со своей задачей резиденция главы хребта Цанцюн блестяще справлялась. Дворец Цюндина был построен из лунного нефрита. Хоть он и назывался нефритом, однако надо знать, что от нефрита там было просто звучное название, а по прочности в противовес всё тому же нефриту ни один строительный материал не мог сравниться с данным камнем. Однако камню тому не просто было даровано такое прозвание. Лунный нефрит являлся чрезвычайно редким ослепительно белым и на первый взгляд казавшимся почти что полупрозрачным духовным камнем, искрящимся таинственным внутренним светом под лучами дневного и ночного светил, а затейливые узоры, пробегающие по отдельным плитам соединяясь в одну бесподобную по красоте единую мозаичную картину, нежно светились бледно-голубым светом, прибавляя всему камню и зданию, построенному из него, ещё больший фантастический вид. Этот волшебный материал так плотно прилагался один к другому, что не было видно никаких зазоров или стыков между камнями, а весь вид дворца создавал впечатление у всякого, кто его видел о том, словно он и правда был построен из цельного монолита настоящего и крайне редкого вида нефрита. Вся резиденция главного пика Цанцюн Шан навевала мысли только об одном, что прибывший туда гость внезапно вознёсся из царства смертных в царство бессмертных небожителей и оказался на аудиенции во дворце самого небесного императора! Один только взгляд на это грандиозное здание мог подавить случайного визитёра. Не зря дворец — Брег Неугасаемой Славы Тысяч Осенних Лун являлся, как следует из названия, репрезентацией всей неувядающей славы первой секты на континенте. В противоположность этому, резиденция Байчжань представляла собой прекрасно укреплённую, нерушимую твердыню. Это была воистину неприступная крепость! Ученики же этого пика проживали в низких неказистых зданиях, явственно напоминающих собой воинские бараки. Самой простой и непритязательной на вид была резиденция повелителя Цинцзин. Это была небольшая бамбуковая хижина, расположенная в самой чаще одноимённого леса. Ученикам же был предоставлен приют в двух расположенных друг против друга небольших зданиях, напоминающих сельские гостиницы, которые словно притаились в красочном заповедном саду, построенные на расчищенной от леса и рощиц единственной прогалине на Пике Искусств. Но вернёмся к ночному Цяньцао и нашему герою. В это тёмное время суток, когда большинство смертных и даже не малая часть культиваторов уже давно почивали в объятиях крепкого сна, а фонари своим таинственным светом освещали всё вокруг, миниатюрный императорский дворец Цяньцао со своими красными стенами и золотой черепичной крышей смотрелся особенно эффектно и красочно. Однако буквально заживо горящему в адском пламени Шэнь Цинцю было не до окружающих красот, его глаз едва ли вылавливал хоть что-то из таинственной сумеречной идиллии. Определившись с правильным направлением Шэнь Цинцю не столько шёл спешным шагом, сколько парил не чуя под собой ног. В искомое же помещение он буквально влетел на крыльях леденящего ужаса и беспокойства, значительно опередив Му Цинфана, который с трудом за ним поспевал. Заклинатель притормозил только на мгновенье, чтобы разузнать у Му Цинфана о точном месторасположении детей, что дало последнему возможность наконец нагнать своего второго шисюна, после чего ничуть не медля Шэнь Цинцю направил свои стопы в сторону одной из указанных палат. Первая заминка случилась лишь у самой двери больничного помещения. Повелитель Цинцзин нетерпеливо протянул было руку, намереваясь распахнуть створки единым быстрым движением, однако почти сразу же… бессильно её уронил. Ему чудилось, что там за этой дверью раскинулась враждебная всему сущему огненная бездна, которая в своей алчной жадности была в состоянии поглотить всё — даже сами небеса. И если он только откроет эту дверь, то освободит ту страшную неуправляемую силу и в результате всему может настать конец, а сам крошечный и такой ничтожный, словно муравей перед этой неукротимой стихией, заклинатель окажется погребён под обломками неостановимо разрушающегося мира. Эта бездна была не сравнима с той огненной ямой, раскрывшейся строго под ним какое-то время назад и уже основательно заявившей на него права, эта стихия была пострашнее, она была непреодолима, и Шэнь Цинцю боялся, что если вступит туда, если перешагнёт через этот порог, то пути назад уже никогда не будет. Он стоял там одеревенев, ещё немного и пустит корни, бездумно и бессмысленно, во власти подавляющих волю растерянности и смятения чувств… Так было до тех пор, пока в полной мере достучавшись до его парализованного сознания на место его не приковало другое чувство — страх. Заклинатель чувствовал, что замерзает. Этот страх в отличие от любого другого испытанного им доселе побуждал его не к действию или сопротивлению, на худой конец — побегу, нет, он полностью вымораживал всё, лишал жизни, воли, мыслей и даже решимости, готовности двигаться вперёд. Этот страх своим сладким голосом обольщал, уговаривал его остановиться, замереть на месте минуту, час, вечность, он снова и снова взывал к его затуманенному сознанию призывая к полному бездействию. Недвижимости. Смерти. Шэнь Цинцю знал, что он должен сопротивляться, поэтому обратился взглядом к единственной оставшейся в этот момент в его жизни движущей силе — к двери в определённую палату, вернее, к тому, что было за ней. Однако почему-то даже после этого он остался недвижим… Хотя он понимал, что не может вечно стоять на пороге, рано или поздно ему придётся войти, но мужчина никак не мог преодолеть холод объявший его тело и даже внутренности, который, казалось бы, на мгновение сумел заморозить в нём всё — в том числе страх поселившийся где-то внутри его сердца и души и уже успевший почти обглодать его до костей. Несмотря на ужас сковавший все его члены, его сердце и душа без остатка стремились к тому, что находилось за этой дверью, однако же рука вовсю противилась и не желала слушаться, словно Шэнь Цинцю утратил власть над собственным телом, а ноги никак не могли оторваться от того маленького пятачка земли, на котором они остановились, как будто бы примёрзнув к этому месту навсегда… Он стоял там некоторое время, медленно, с видимым трудом сжимая и разжимая кулаки. Его безэмоциональное божественной красоты лицо выглядело как никогда бесстрастным и отчуждённым, но мертвенная бледность лика и выскочившие на висках синие узоры вен, так сильно контрастирующие с болезненно-побелевшей кожей, искажали этот образ видимого спокойствия. — Шэнь-шисюн… — Му Цинфан снова попытался сказать что-нибудь утешительное или как-то приободрить Шэнь Цинцю, но слова никак не шли на язык, а рука протянутая к его плечу с намерением сжать в знак ободрения и поддержки, так и не коснувшись второго шисюна, безвольно опала. Зов со стороны Му Цинфана подействовал на Шэнь Цинцю в некоторой степени отрезвляюще и он, наконец сумев частично преодолеть себя и своё состояние внутренней дрожи с изрядной долей боязливой нерешительности, набрался-таки храбрости, чтобы растворить створки и войти… Шэнь Цинцю на негнущихся ногах сделал первый шаг в сторону места обитания одного из его больных, изувеченных… им самим детей. Один только заклинатель знал какой мрак сгустился в его сердце и какой ад творился в его душе. Ему казалось, что он смотрит на внешний мир из огненной ямы, в которую угодил как в западню уже окончательно и бесповоротно, а языки пламени, с каждым мгновением охватывая всё сильнее свою беспомощную жертву, сжигают его уже целиком. Он хотел кричать, но не мог издать и звука, хотел плакать, но его глаза сухие и почти что трескающиеся из-за всепожирающего огня, в котором он весь горел, не могли породить и капельки влаги. Всё его существо стремилось к ребёнку в этой больничной палате, он хотел бежать изо всех сил — туда, внутрь, однако ноги непослушные его воле тормозили этот процесс: с трудом передвигаясь, только большим усилием делая крошечный шаг за ещё более мелким шагом, будто бы не в силах как подобает оторваться от поверхности земли, словно на его ногах были подвешены тяжёлые и для его веса просто неподъёмные гири. Согласно мироощущению Шэнь Цинцю прошло не менее столетия, когда он наконец добрался до конечного пункта назначения — детской кроватки. При первом же взгляде на младенца в этой кроватке у Шэнь Цинцю невыносимо заныло сердце. Ребёнок, лежащий в больничной люльке, был совсем не похож на такого здорового и крепкого Шэнь Юншэна с его мощной жизненной силой. Он был совсем крохотным, не длиннее сложенного веера Шэнь Цинцю. И если Шэншэн его семьи был крупным малышом, выглядящим полугодовалым в его два месяца, то это дитя по всем признакам было сильно так не доношено и родилось не раньше вчерашнего дня. Однако не это было самым страшным… Маленькое тельце новорождённого сплошь было покрыто ранами, которых на двухмесячном ребёнке никогда не должно было быть. И если приглядеться, эти ранки, испещрившие всё тело и даже личико младенца, являлись… следами ожогов и обморожения. Некоторые выглядели старыми и уже заживающими, а другие совсем новыми и оттого особенно болезненными. Даже сон его был беспокойным и нездоровым. Брови малыша то и дело хмурились, словно от сильнейшего дискомфорта, а на маленьком личике уже успели отпечататься следы горького страдания. Дыхание же младенца было таким слабым, словно колышущийся на ветру огонёк свечи, столь хрупким, что, чудилось, в любой момент оно могло оборваться… Он казался таким крошечным, таким уязвимым, таким… измученным… Шэнь Цинцю протянул свою дрожащую руку, чтобы прикоснуться к маленькой измождённой жизни, покоившейся в больничной колыбельке, но в последний миг не осмелился. Это дитя и без того выглядело таким хрупким и немощным, столь страдающим и истощённым, что мужчина испугался нечаянно причинить ему лишнюю боль. В конечном итоге своими подрагивающими руками он отчаянно схватился за бортик кроватки. И цеплялся он за эту неказистую больничную люльку, как утопающий за соломинку. Словно колыбелька его несчастного ребёнка являлась единственной осязаемой и настоящей ценностью оставшейся у него в этой жизни; так, будто этот мелкий клочок земли, на котором располагалась детская кроватка со спящим в ней малышом, являлся единственной твёрдой почвой, единственной спасительной твердью в этом неясном ускользающем мире, единственным незатронутым островком в этой разрушающейся реальности… Шэнь Цинцю не знал сколько он так простоял. Он потерял всякое ощущение времени и чувство действительности, а разум его продолжал соскальзывать во тьму, так и стремясь погрузиться в неё целиком. Весь когда-то огромный, суетный и многообразный мир же сошёлся в одной точке — в беспокойно спящем личике младенца. — Шисюн, вот возьми, — Шэнь Цинцю смог очнуться и чуть отойти от с каждым мгновением всё сильнее охватывающего разум и душу безумия, только когда Му Цинфан стал упорно совать что-то ему в руку. Шэнь Цинцю безучастно и как-то заторможено перевёл взгляд на так настойчиво втиснутый в его руку предмет, но зрение отчего-то было каким-то размытым, и он с трудом различил очертания маленького клочка шёлковой ткани. Он скорее догадался о назначении этой вещицы, чем увидел своим полностью потерявшим чёткость зрением. Это, кажется, был… платок. Безотчётно Шэнь Цинцю поднял руку и провёл пальцами по своему лицу. Странно, оно было совершенно мокрым… И надо полагать, от слёз… Он даже не знал, когда заплакал. Не понял, как начал плакать и даже не чувствовал текущих из глаз слёз, которые так незаметно покрыли всё его лицо. — Шисюн, — снова раздался глухой и будто бы надтреснутый голос главного целителя. Он намеревался что-то сказать, тем не менее, кроме одного слова «шисюн» ему в который раз за последний час так и не удалось ничего выговорить. Шэнь Цинцю обернулся и невыразительно посмотрел на Му Цинфана, после чего не дожидаясь пока тот разродится наконец внятной речью и скажет нечто чуть более существенное, вновь вернулся в исходное положение. — Время… Час почти настал, — как-то совсем невпопад проговорил, вернее же, скорее пробубнил себе под нос главный целитель хребта Цанцюн. Затем же уже не в пример понятнее продолжил: — Цинцю-шисюн, почему бы тебе не передохнуть немного, успокоиться… О чём это я… В соседней палате находится второй мальчик-омега. Не хотел бы шисюн проведать и его тоже? — Сейчас не время, — безжизненный голос отреагировал на вопрос Му Цинфана через добрых десять минут, когда он уже и не ожидал услышать какой-то ответ на своё предложение, хм-м, настойчивую просьбу. Или лучше сказать, мольбу. — Что ты, шисюн. Сейчас как раз самое время… — владыка Цяньцао уже ощутимо нервничал, что всё более явно отображалось в выражении его лица, в голосе и даже во всём облике. Тревожное нетерпение как какая-то хворь распространялась по всему его телу, находя приют то в испугано подпрыгивающем сердце, то неровном, то и дело сбивающемся дыхании, а то и в самой живительной жидкости, которая с таким звуком грохотала по его венам, что почти оглушала. Голову и всё существо Му Цинфана занимала только одна мысль: как спровадить куда-нибудь Шэнь Цинцю, да побыстрее. Однако раздавшийся следом ничуть не более выразительный, чем мгновение назад, тем не менее полный непреклонной воли голос обратил все его надежды в прах: — Я останусь здесь. Му Цинфан в отчаянии перебирал в голове все более или менее убедительные доводы, которые могли предоставить так необходимую ему в этот час помощь в его стремлении отослать Шэнь Цинцю отсюда… да хоть куда-нибудь! Однако вопреки всем его чаяниям нужное решение, необходимый аргумент никак не отыскивался и, как назло, здесь не было почтенного главы Цанцюн, который мог бы оказать ему столь не лишнее в этот момент содействие, высказавшись в пользу его предложения, и тем самым повлиять на своего несговорчивого младшего брата благотворно, желательно, вернув того на собственный пик. В какой-то момент Му Цинфан вопреки всем своим переживаниям за Шэнь Цинцю и нетерпеливому стремлению отослать его прочь взял себя в руки и успокоился, насколько бы нынешние прискорбные и столь деликатные обстоятельства и не неблаговолили к подобному. Он внезапно со всей отчётливостью осознал, что сможет выдворить из данной палаты второго шисюна в одном случае — если только применит силу. А это был не выход, не говоря о том, что из них двоих именно у Шэнь Цинцю культивация выше… Сейчас же было не время поддаваться чувствам и прочим переживаниям. Наоборот, именно в этот час ему, как никогда, требуются: ясная голова, твёрдые руки и полное спокойствие духовной энергии. Поэтому обратившись к выработанному и отточенному в совершенстве за многие годы целительской практики привычному профессиональному самообладанию и выдержке, он за короткое мгновение отрешился от любых волнений, мгновенно взяв под контроль разбушевавшиеся было эмоции. В это время с той стороны, где проживал все первые два месяца своей жизни главный пациент самого лорда целительского пика и единоличный хозяин этой одноместной палаты, раздался характерный звук плача. Пока что это были первые звуки недовольства, но уже обещающие перерасти в нечто гораздо большее. Время как раз было к полуночи. Главный целитель Цяньцао понял, что час ночного обострения уже наступил и поспешил подойти с другой стороны больничной колыбельки. Это была не особо красивая, и всё же — довольно крепкая и высокая, на длинных ножках конструкция, как раз высотой с взрослого мужчину. Всё для того, чтобы лекарю легко было подступиться и не перекладывая своего маленького пациента куда-то ещё, заняться его проблемами и всеми беспокоившими недомоганиями прямо на месте. С той же целью над колыбелькой отсутствовала перекладина с пологом, чтобы выполнить в полной мере своё предназначение больничной кроватки и ненароком не помешать целителю в его деятельности. Тем временем упомянутые «беспокоящие недомогания» самого важного пациента Му Цинфана только начинали набирать обороты, прогрессируя даже не с каждой минутой, а мгновением. Сам же главный целитель первым делом отработанным и каким-то до боли привычным движением активировал возведённый в этой палате особо мощный звуконепроницаемый барьер, препятствующий проникновению или распространению звука как изнутри, так и снаружи, и только после этого уделил более пристальное внимание конкретно маленькому пациенту, чтобы в ближайший час уже ни на мгновенье не отвлекаться от него. В это же время в воздухе отобразились кое-какие изменения: в нём будто разлились следы духовной энергии, которые кружили вокруг ребёнка, повиснув и сгустившись над ним точно облако или туман. Означенные излишки ци, исторгшиеся из крошечного тельца младенца, будто стремились обратно, не желая расставаться с породившим их источником духовной энергии, дабы слиться вновь воедино с основной массой абсолютно хаотичной в это мгновение ци младенца… Шэнь Цинцю только зажмурил глаза на мгновенье-другое, чтобы прогнать морок, и когда открыл их, то картинка перед глазами вновь прояснилась, ему было показалось, что увиденное ранее было всего лишь обманом зрения, если бы означенное «видение» не возымело продолжение… Излишки ци уже рассеялись, однако и так уже хаотичная внутренняя энергия точно пришла в ещё большее волнение, вскоре и того обратившись в полное буйство, что вскоре ознаменовалось и внешними проявлениями. Поскольку конечный результат неистовствующей, будто бы сошедшей с ума энергии ци можно было увидеть не только посредством духовного зрения, но теперь даже невооружённым взглядом… Шэнь Цинцю пригляделся и глазам своим не поверил: на тыльной стороне ладони ребёнка откуда-то вдруг образовались маленькие кристаллики льда, кои начали разрастаться и распространяться по всё большей площади кожи, затвердевая и сливаясь, переплетаясь между собой. Это было похоже на ледяную чешую, которая, начинаясь с чуть ли не костяшек пальцев зазмеилась дальше верх по руке. Визуально это даже выглядело красиво и словно бы безобидно, вот только стоило приглядеться к выражению личика ребёнка и становилось понятно какой сильный дискомфорт, даже страдание причиняло это всё ребёнку. Чем больше разрастались и затвердевали «чешуйки», тем болезненнее реагировал младенец. Сначала с детской кроватки раздавалось лишь короткое периодическое хныканье, могло создаться впечатление, что всё было не так уж и страшно, а целитель полностью контролирует ситуацию. Однако в какой-то момент малыш весь побледнел, из глаз неостановимо покатились ручейки слёз, личико же ребёнка сморщилось в гримасе плача. Вот только, чтобы по-настоящему заплакать, у него, казалось, не имелось достаточно сил… Временами младенец издавал какие-то звуки сродни пищанию новорождённого котёнка, тем не менее эти звуки были слишком слабыми, очень тихими, какими-то отрывистыми и с перерывами, словно ребёнку требовалось каждый раз набираться сил, чтобы просто заплакать… Это было совершенно душераздирающее зрелище: ослабленному длительными страданиями малышу требовались просто непомерные усилия, чтобы разразиться своим надрывным и почти неслышным плачем. Однако ужаснее всего было то, что этот ребёнок не просто капризничал или плакал по причине своих маленьких детских проблем, давая знать таким незатейливым способом, неспособный к разговорной речи, о собственных потребностях и нуждах, нет… Плач этого ребёнка был полон жалоб миру маленького уставшего от боли глубоко несчастного человечка… Пока с уст младенца срывались жалкие, способные тронуть даже самое чёрствое сердце, но при том обоснованные жалобы на жизнь одна за другой, главный лекарь изо всех своих целительских способностей пытался им внять и обеспечить хотя бы в перспективе отдохновение этому маленькому измученному существу. Детскую кроватку накрывал купол синевато-зелёной целительской духовной энергии. А всё внимание Му Цинфана занимал его маленький пациент, однако он в последний раз предпринял попытку урезонить своего шисюна и отправить его восвояси. Эта картина была слишком болезненной даже на его опытный целительский глаз, для Шэнь Цинцю же… Му Цинфан даже страшился думать, что сейчас должно было твориться на душе Шэнь-шисюна. — Цинцю-шисюн, быть может, всё же лучше будет выйти? Сможешь вернуться позже. Тебе будет тяжело видеть… Не трави душу, — на этом Му Цинфан осёкся и замолчал. В этот раз Шэнь Цинцю даже не ответил, однако его молчание уже само по себе было лучшим ответом. Дальше Му Цинфан на посторонние разговоры уже не отвлекался. Что же касается Шэнь Цинцю, он сейчас был в таком состоянии, которого не пожелал бы даже своему врагу. Му Цинфан пытался убедить его уйти, не травить душу, так он сказал. Словно если Шэнь Цинцю не увидит всего этого своими глазами, это будет равносильно тому, что ничего и не происходит. Но как мог Шэнь Цинцю притвориться, что ничего не случилось, сделать вид, что всё в порядке, когда… Он никогда не забудет того, что здесь происходит сейчас и происходило все те два месяца, которые он беспечно, далёкий от всяких тревог, почивал в беспамятстве!.. Му Цинфан же упрашивал его покинуть эту палату и по факту закрыть глаза на всю ту боль, что испытывало, переживая раз за разом, изо дня в день, и так по два раза на сутки, это дитя. Но как Шэнь Цинцю мог послушать Му Цинфана и отвернуться от страданий собственного ребёнка?.. Страданий, которые целиком и полностью были на его совести, спровоцированные им же… Если бы он тогда не принял то зелье! Если бы только… Он совершил ошибку, самую страшную ошибку в своей, и без того полной ошибками и сожалениями, жизни. Именно он обрёк этого ребёнка на немыслимые страдания… Если бы… Если бы только можно было что-то изменить… Если бы можно было хотя бы поменяться местами с этим малышом и принять на себя его муки… Однако ничего хорошего или стоящего Шэнь Цинцю, как всегда оно и бывало, не был в состоянии сделать. Он умел только всё портить… Он сожалел. Он так сильно сожалел о содеянном, что это почти сводило с ума! Вот только, каким бы сильным, каким бы искренним не было это раскаяние, разве могло оно что-то исправить?.. Этому дитя крупно не повезло в этой жизни. Ему не повезло уже в том, что он явился в этот мир в качестве его, Шэнь Цинцю, сына… Сердце новоявленной матери плавилось и сгорало в страшной агонии, чтобы, так и не успев догореть дотла в этом адском пламени, снова и снова восстанавливаться и продолжать истекать кровью, с каждым мигом покрываясь новыми ожогами и рванными ранами. Шэнь Цинцю стоял у детской кроватки ни жив, ни мёртв, ни звуком, ни жестом не выдав той страшной боли, что разрывало всё его существо. Он держал себя в руках так превосходно, столь безукоризненно, как никогда дотоле. Однако в этот раз причиной тому было не сохранение образа уважаемого заклинателя или стремление не уронить свою с рождения непомерную, а с возрастом в качестве единственного вопреки всему сохранённого и пронесённого через все житейские невзгоды достояния заботливо взлелеянную и тщательно выпестованную неукротимую гордость и чувство собственного достоинства, а страх. Страх того, что даже малейший вздох с его стороны может помешать Му Цинфану в его работе по облегчению страданий этого дитя или сбить настрой, вызвав возмущение в работе его духовной энергии. Му Цинфан же тем временем усилил поток целительной духовной энергии, стараясь как можно быстрее стабилизировать состояние ребёнка. Некоторые старые раны под воздействием его силы начали истаивать, а вместо них показалась здоровая неповреждённая кожа, другие, те, что выглядели новыми тем вечером показали некоторые признаки восстановления, тем не менее нынешние чешуйки сконденсированного льда, казалось, никак не поддаются его влиянию, ведь полуночный «приступ» был в самом разгаре. Всю эту вечность, пока длилась сия процедура по облегчению состояния и лечению, Му Цинфан полностью сосредоточился на своём маленьком пациенте, не отвлекаясь даже на то, чтобы смахнуть капельки пота стекающие по вискам, стараясь не растерять и с точностью направить последние крохи всё убывающей духовной энергии к своему маленькому шичжи, как-то дотерпеть до окончания этого тяжёлого для его пациента времени суток, не свалившись раньше. Шэнь Цинцю хотел было помочь Му Цинфану восполнить духовную энергию, передав свою, но в последнюю минуту передумал. Качество и суть их ци сильно отличались между собой, и он боялся тем самым всё испортить: одно дело восполнить духовную энергию, когда она находится в покое, а другое — прямо во время её активного применения. Всё же целительская духовная энергия сильно отличалась от её иных видов, а Му Цинфан какой-то инструкции на сей счёт и вовсе не давал. По этой причине Шэнь Цинцю не осмеливался ничего предпринять, он опасался даже громко дышать… Через какое-то время повелитель Цинцзин надумал позвать учеников целительского пика, уж они-то точно смогли бы оказать содействие собственному Шицзуню и, возможно даже, помочь ему быстрее унять боль этого дитя, однако, прежде чем наделать глупостей, до его затуманенного бессильной паникой и отчаянием сознания своевременно достучалась здравая мысль. Если Му Цинфан сам никого не позвал и всегда проводит сеансы лечения в одиночку, на то должна быть весомая причина. И если здраво рассудить, вероятно, она состоит в далеко не обычном недуге и его характерных проявлениях у этого малыша. Его настоящую болезнь надо было скрывать также, как было необходимо скрывать Шэнь Юншэна… Неспособный даже с этой стороны оказать поддержку Му Цинфану, а значит, и испытывающему невообразимые мучения младенцу, Шэнь Цинцю снова безвольно опёрся о бортик кроватки, прикипев взглядом к этому дитя… своему ребёнку, не позволяя себе пропустить ни одно мгновение, ни одно выражение его страдания и боли, на которые он сам его так жестоко обрёк. Его сердце не переставая обливалось кровью, однако собственные терзания не имели значения, значимы были только муки его малыша. Шэнь Цинцю заслуживал всего, что с ним в этот момент происходило, всего, что на него обрушилось в этот день и отныне будет сопровождать всю жизнь... Но чем это всё заслужил этот невинный младенец? Неужели это наказание за его грехи? Тогда небеса несправедливы, они должны были наказать его одного. При чём тут это дитя?! Ребёнок, который увидел свет только два месяца назад и ничего плохого не успел не только совершить, но и помыслить, а уже так исстрадался… Впервые в жизни Шэнь Цинцю приветствовал собственные страдания и горе, ведь они были присуждены полностью по заслугам его: как жаль только, что все его переживания, все его терзания не шли ни в какое сравнение с тем, что приходилось испытывать этому несчастному младенцу… И почему всегда так?.. Почему за грехи согрешивших расплачиваются невинные? Так ведь не должно быть… Минуты текли за минутами, но обстановка в одной конкретной палате в госпитале пика Цяньцао не сильно-то менялась: Му Цинфан всё также сосредоточено работал, уйдя целиком в своё занятие… Сердце Шэнь Цинцю всё также кровоточило, разрываясь на части, и к этому времени уже почти обратившись в пепел… А младенец всё также надрывался своим почти неслышным жутким плачем… Обострение состояния длилось около часа, однако Шэнь Цинцю казалось, что прошла целая вечность, пока ребёнку стало лучше и он уставший, полностью измученный, ещё более хрупкий и уязвимый, чем час назад, наконец заснул крепким, но не очень-то спокойным сном. Царь зверей изволит молвить Когда он пробудился, первое что попало в поле его зрения была чужеродная обстановка. Он откуда-то знал, что его не должно было быть здесь, в этом месте. При мысли об этом в голове сами собой возникли образы мирового древа, чьи могучие корни, простиравшиеся на десятки метров не только вглубь земной тверди, но даже на поверхности, являли собой самое безопасное убежище для новорождённого царя зверей, исполняя роль колыбельки первые несколько лет его жизни, а затем и трона. Он не представлял, каким образом оказался разлучён со своим исконным лежбищем, но и это место на первый взгляд не казалось таким уж опасным… Вскоре он познакомился с разного рода двуногими не стоящими даже упоминания, однако среди них был один, что жил и даже спал вместе с ним в этом чуждом месте, а потому заслуживал некоего внимания и пристального наблюдения, а то мало ли что... Царь зверей даже в столь нежном возрасте прекрасно был осведомлён о всей значимости собственной незаурядной персоны, как и о жадности, подлости и бессмысленной жестокости подавляющего числа двуногих, что ошибочно мнут себя венцом творения и истинными хозяевами всего обитаемого мира. Грозный всевластный царь уж точно знал, кто тут истинный венец и хозяин, но врождённая скромность не позволяла ему назвать вещи своими именами и кичиться собственным превосходством… Новорождённый царь зверей, естественно, был слишком мал ещё, чтобы понимать многое из этих и иных вещей, но в его сознании жил некто древний и могущественный — тот, кто также являлся им, его частью, и с кем он однажды объединится в единое целое полностью, как оно должно было быть всегда, — который знал и понимал гораздо больше, чьё существование и передаваемые им образы дарили уверенность и некоторое ощущение безопасности. Вскоре неусыпное наблюдение его другого «я» успокоило новорождённого царя зверей и убедило в безвредности по отношению к нему этого двуногого. А ещё через какое-то время он неожиданно начал ощущать себя… довольно комфортно в обществе своего двуногого. Он не знал почему, но рядом с этим двуногим было очень спокойно и уютно… Ему теперь захотелось подобраться поближе к двуногому. Маленький царь зверей даже напряг память и запомнил, что его двуногого зовут Шэнь Цинцю, он лорд этих земель и также является заклинателем. Хотя о последнем обстоятельстве он знал с самого начала, разглядев эманации духовной энергии, исходящие от своего двуногого. Поскольку зрение царя зверей было устроено так, что он прежде всего воспринимал мир через духовную энергию, он с лёгкостью замечал потоки и мельчащие крупинки ци в окружающем пространстве, а также с не меньшей лёгкостью ощущал их внутренним чутьём и собственным духовным сознанием. Кроме того, он милостиво разрешил своему двуногому даровать себе имя. Тот назвал его Мэн Бао, что значит — очаровательное сокровище. Будущий всевластный царь остался доволен своим детским прозвищем, ведь оно лучше всяких слов говорило, насколько его двуногий его ценит. Оно и правильно. Его и должны были оценить по достоинству и дорожить им! Что более важно, его назвали очаровательным и милым… Не значит ли это, что его двуногий полностью им очарован? М-м… От этой мысли маленькому царю зверей стало как-то тепло на душе… Это была без сомнения приятная мысль! Затем же, в один не очень прекрасный день, царь зверей обратил внимание на то, что двуногий на его попечении как будто бы не в порядке. В ответ на его любопытство его второе «я» сообщило, что всё дело в живых существах в его животе. Приглядевшись получше, маленький царь зверей и сам заметил это… А именно загадочную связь, которая существовала между его двуногим и этими штуками в его животе. Это была очень странная связь, она вовсе не походила на ту, что образовывалась в результате контракта между ним самим и его возможным напарником. Маленьким царём зверей овладела любознательность… Потом же ему самому захотелось заиметь такую исключительно странную связь. Ведь ни в одном его земном воплощении чего-то такого у него точно никогда не имелось (что также подтвердила древняя и могущественная часть него)… И не просто получить её, эту связь, а именно с этим двуногим. Интересно, если он полежит на его животе, возникнет ли подобная связь и между ними двумя? Как только мысль зародилась, маленький царь зверей незамедлительно претворил её в жизнь… Неожиданно вблизи с его двуногим лежать стало уютнее, ничем не хуже мирового древа, а спать слаще… Решено, он продолжит развивать их странную связь, не хуже чем у его двуногого с теми мальками в его животе! Образовывать «иную» связь это так удобно, м-м… С тех пор его сон стал более крепок, как изначально и полагалось быть. Однако, когда он изредка просыпался, маленький царь зверей со всё более обозначающейся остротой ощущал, что двуногий чувствует себя как-то не очень хорошо, а некоторые мальки со связью с его «лежбищем» — ещё хуже… Должен ли он помочь своему двуногому? Но тогда придётся заключать контракт, а маленький царь зверей был не уверен, что оно ему надо. Если и заключать, так лучше со знакомым ему удобным в лежании двуногим, а не с непонятным мальком… Правда же?.. Через какое-то время маленький царь зверей заметил, что связь двуногого с мальками слабеет. Если он ничего не сделает, сразу двое мальков, следом же за ними, возможно, ещё и третий, могут оторваться от связи и уйти обратно к духовному источнику этого мира… Если так случится, он чувствует, что его двуногий будет грустить… Что же ему делать?.. Ладно, он поможет своему двуногому! Вот только, там целых три проблемных малька, а, как второе «я» шепчет, он в состоянии помочь только одному… Так как же быть??? С тех пор, когда маленький царь природы бодрствует, он обдумывает данную проблему с поддержкой своего второго «я». Однажды при помощи собственного острого слуха он расслышал чей-то разговор, там обсуждалось о том, что учитель (это, кажется, его двуногий, некоторые другие двуногие именно так его и называли) девочек предпочитает мальчикам, поэтому он всегда был добрее с ними. Его второе «я» подтверждает, что одна из больных мальков девочка. Отлично он поможет этой девочке-мальку! Если он разлучится с этой девочкой-мальком, его двуногий точно будет очень печалиться. Зато если исчезнут два других малька, он не будет очень грустить, так ведь? Пусть эти двое вернутся к изначальному великому духовному источнику мира, а девочке он поможет задержаться здесь, в этой временной жизненной обители, сохранив физическую форму! Двуногий же всё равно не очень любит мальчиков, следовательно, всё в порядке… Единственный мальчик, которого обожает его двуногий — это только и исключительно сам весь из себя очаровательный царь зверей, ня! После его помощи, двуногий будет счастлив и благодарен ему. Он никогда больше не посмеет, как то было в начале, пренебрежительно относиться к нему и прогонять его с облюбованного лежбища… то есть, не будет отвлекать от создания связи между ними двумя, нм-м… Ещё одно примечание к части: В той части, что от лица тигрика, никак не сумела написать, потому что там просто никак к слову не пришлось, поэтому вынуждена писать в примечаниях. В той главе, где впервые случилось представление этого умилительного «мужчины в полном расцвете сил», если помните, уже было сказано, что тигрёнок этот воплотившийся духовный источник мира. Он таким вот образом воплощается время от времени, если того вдруг пожелает. Именно поэтому он такой могущественный и так далее. Поскольку, а кто может в принципе быть сильней самой персонификации духовных сил мира, от которой сами и черпают эту свою духовную энергию, коей жители этого мира и сильны, по сути. Короче говоря, из-за того, чем на самом деле является, сознание самого малыша до поры расщеплено. Ведь его маленькое тело не может пока вмещать весь тот огромный опыт и знания, что на самом деле были накоплены в течении чуть ли не миллионов лет. С другой стороны, как раз по причине того, кем он является, он с самого начала обладает сознанием не хуже нашего Шэншэна, а, пожалуй, даже получше, и некоторым количеством знаний, что его нынешняя ипостась вроде не должна обладать, но всё равно обладает, по причине того кем является. Следовательно, являясь тем, кем является, малыш не может не знать такие вещи, что недоступны более простым формам жизни. Например, для него не существует такой вещи, как смерть. И это так не только из-за его личного опыта — духовный-источник-что-может-обрести-физическую-форму-если-на-то-будет-его-воля, но и потому что он знает, что бывает с живыми организмами после смерти. Именно поэтому в таком понятии, как смерть, для него нет никакой трагедии. Хотя, опять же, он делает скидку на незнание других и понимает, что не все воспринимают это настолько же философски, как он сам. P.S. В этой главе я сделала то, чего избегала во всех предыдущих — разбила диалоги на абзацы, как в современных книжечках. Вот не хотелось, а пришлось. Слишком уж длинные они получились… Если бы не сделала этого, смотрелось бы слишком перегружено и уродливо… 😕