И он поговорит

В выходные Какузу предложил прогуляться, чему Хидан очень обрадовался. Первая рабочая неделя прошла совсем не так, как ему бы хотелось. В комбини с ним по-прежнему никто не разговаривал без надобности. Хидан чувствовал затылком пристальные взгляды, и это все сильнее напоминало Югакуре. Безмолвное непрекращающееся осуждение. К нему стоило бы привыкнуть, но Хидан верил, что на новом месте все будет иначе… Зря. В четверг он вновь ошибся, раскладывая продукты, а в пятницу получил выговор за то, что попытался забрать просроченные бенто. − Ты не можешь их взять! – заявил Мацуока. – Ты за них не платил. − Но их ведь все равно выкинут! – возмутился Хидан. − Да, таково правило. − Но зачем отправлять их на помойку, если я могу их съесть? Они не успели испортиться. − Их срок годности истек, − управляющий был непререкаем. – Если ты отравишься, это ляжет тенью на нашу репутацию! − Что это вообще значит? – пробормотал Хидан. Он чувствовал, что Мацуока зашел в тупик и не мог придумать достойных аргументов, но в то же время понимал – тот не отступится. Из личной ли неприязни или из любви к соблюдению протоколов, он будет упорствовать до последнего, пока бенто натурально не сгниют. Жаль, выбрасывать их – одна растрата. И вот наступила благословенная суббота. Не нужно торопиться и терпеть общество долбоебов из комбини. Хидан хотел позвать Какузу куда-нибудь, но был уверен, что тот откажет. Однако после завтрака Какузу первым спросил: − Хочешь посмотреть город? Хидан кивнул. Он представлял прогулку по императорскому дворцу или Асакусе, все то, на что так и не решился в одиночку, но Какузу привез его в сад Хаппо-эн. − Это «Сад восьми пейзажей», − заметил он, неторопливо двигаясь по одной из аллей. – У него было много хозяев, и каждый оставил отпечаток на его облике. Весной тут наверняка было очень красиво, все тонуло в цветах. Сейчас вокруг, куда ни глянь, царила серость. Небо хмурилось с утра. Мелкий заунывный дождь то начинался, то прекращался. Иногда в тучах намечались разрывы, заполненные белым ослепительным светом. Хидан втайне надеялся, что выйдет солнце. Разумеется, безнадежно. В саду Хаппо-эн нетронутая природа встречалась с полетом человеческой мысли. Тут были холмы, поросшие деревьями, и пруд, и чайные домики, и маленькая пагода, но из-за сырости все казалось замерзшим и безрадостным. Хидан следовал за Какузу, грея руки в карманах куртки, и смотрел по сторонам. Да, определенно, в солнечный день тут было бы куда приятней. С другой стороны, Какузу здесь нравилось и, если Хидан хоть что-то смыслил в его предпочтениях, на львиную долю это было связано с отсутствием людей. Теплолюбивые горожане грелись в ресторанах и торговых центрах, украшенных к Рождеству. За последние дни Хидан видел небывалое количество искусственных елей с шарами и бантами. Поначалу он приходил в восторг, но вскоре привык. Тем более, в его комбини тоже продавали всякую рождественскую ерунду – конфеты, подарки, декор для дома. − Тихо тут, правда? – произнес Хидан, забегая вперед, чтобы заглянуть в лицо Какузу. Ему надоело мотаться в тишине. Хотелось взять Какузу за руку, но тот вряд ли позволил бы вольности на людях. − Это популярное место для свадеб. Здесь не всегда так. Хидан невесело хмыкнул. Ему-то свадьба не грозила. В его семье вообще была проблема с этим… Ну, дед с бабкой наверняка сочетались браком по всем канонам. Если это случилось во времена, когда в храме Джашина еще были священники, то они произнесли перед одним из них клятву, а после по очереди пили саке. Мать Хидана так и оставалась незамужней до самой смерти. Попытки выяснить, кем был отец Хидана, не увенчались успехом. Как-то, когда Хидану было лет девять, он особенно упорствовал, требуя от матери рассказать хоть что-нибудь. Они сидели на кухне. Мать резала капусту, Хидан крутился рядом и задавал, задавал, задавал вопросы. Ему казалось, если спросить бесконечное число раз, мать не выдержит и расколется. Поначалу она увиливала, пыталась перевести разговор в другое русло, но Хидан не отставал. Он был не слишком внимателен и не замечал, что с каждой новой фразой, вылетавшей из его рта, мать все сильнее замыкалась и крепче сжимала нож. Ее ответы стали односложными, а вскоре и вовсе сошли на нет. Но Хидана это не волновало. Он хотел правды, хотел узнать тайну, почему он не похож ни на кого в деревне, даже на свою мать. Кто его отец? Как он выглядел? Были ли у него такие же серые волосы и фиолетовые глаза или… Все случилось в одно мгновенье. Мать резко поднялась, схватила со стола пустую тарелку и опустила ее Хидану на голову что было сил. Тот не успел ничего сообразить: раз – и по макушке разлилась тупая боль, а в ушах поселился мерзкий хруст. Осколки тарелки промелькнули перед лицом (бело-красные, на них была кровь) и посыпались вниз, на грудь и под ноги. Ошалелый и заторможенный, Хидан ощупал голову. В волосах оказалось что-то теплое и липкое. Это напугало Хидана, но куда сильнее он испугался вида матери – та смотрела на него с такой ненавистью, словно это он был повинен в том, что они застряли на краю земли без средств к существованию. Что-то внутри закричало: «Беги», − и Хидан побежал. Он выскочил из дома в чем был. Стояла осень – не теплый сентябрь, а конец октября, − но у Хидана и мысли не возникло обуться в уличное или захватить куртку. Он был слишком напуган и плохо соображал. Ему казалось, мать погонится следом. Попытается зарезать его, потому что он – причина ее страданий и неблагосклонной судьбы. В секундном помутнении Хидану пришло в голову: лучше бы она его убила. Все бы закончилось. Однако, не успел он как следует обдумать это, накатила слабость. Ноги еле-еле несли. Хидана пробило холодным потом, но он не позволил себе остановиться, заходя все глубже в сумеречный лес. В какой-то момент поверхность, по которой он брел, стала ближе к вертикальной, чем к горизонтальной. Хидан карабкался вверх по слипшимся пластам мокрых листьев и корням деревьев, цепляясь руками для устойчивости. Шок потихоньку отпускал, позволяя мозгу получать новую информацию об окружающей обстановке. В вечернем лесу сыро. В вечернем лесу холодно. Вечерний лес скоро обратится в ночной, и в нем не будет видно ни зги. Хидану было страшно возвращаться. Голова почти не болела, но немного кружилась. Силуэты деревьев казались нечеткими, подмытыми водой. Какая-то часть сознания гнала вперед, вверх, еще выше, но другая часть устала и хотела отдохнуть. Хидан кое-как отыскал большой пень и уселся на него, несмотря на то, что он был влажным на ощупь. Носки – единственное, что было на ногах, − давно отсырели. Из-за этого Хидан почти не чувствовал ступней. Подтянув ноги наверх, чтобы не топтать рыхлую, пропитанную дождями листву, он съежился на пне, пытаясь согреться. Напрасно. Тепло испарялось, вырывалось изо рта с облачками пара. Хидан снова хотел потрогать место удара, но вспомнил про грязные руки. Холод оказался не единственным его врагом. Чем пристальней Хидан вглядывался в прогалы между стволов, тем явственней чувствовал, что не один здесь. Время от времени воспаленная фантазия подкидывала ему причудливые видения, которые он немедленно смаргивал. Нет, это не тонкие высохшие руки, а сломанные ветки. И вон то – не фигура человека в черном, а дерево. Засевший внутри страх никуда не девался, только менял формы. Теперь мать представлялась меньшим злом, простым и понятным. В лесу таилось нечто неясное, невидимое, но куда более жестокое. Хидан не знал, что это, и не хотел узнавать. Он померз еще немного, высматривая потенциальную угрозу. Сумерки сгустились. Когда стволы деревьев впереди превратились в бесформенное пятно от раздавленной черники – ни начала, ни конца, − Хидан медленно потащился обратно. В темноте он напоролся ногой на острую палку, порвал носок и хромал всю дорогу до дома. Мать восприняла его появление без эмоций, хотя ее лицо распухло от недавних слез. − Все-таки вернулся? Я думала, Джашин забрал тебя… Выходит, ты не нужен даже ему. Девятилетний Хидан не придумал ничего лучше, чем закрыться в ванной. Он не собирался плакать, но, поливая из ковша кровоточащую ногу, все-таки разрыдался. − Ты замерз? – спросил Какузу, заметив, как Хидана передернуло от воспоминаний. − Не особо, − торопливо отозвался тот. Если бы Хидан сознался, что не может отогреть руки, Какузу поволок бы его домой, а ему хотелось погулять. − Давай зайдем куда-нибудь. Хидан поднял на Какузу загоревшийся взгляд. Зайдем куда-нибудь… Типа, перекусить? Посидеть вместе в тепле? И это было бы официальное свидание? Хидан никогда не был на свидании. Он мог только мечтать, чтобы Какузу куда-нибудь его сводил, но тот уставал на работе, да и вообще был домоседом. К тому же, как Хидан успел понять, Какузу на всем экономил. Пришлось осадить свое воображение, чтобы потом не расстраиваться. Если они и пойдут куда-то, то, скорее всего, в раменную неподалеку, где кормят сытно и не затратно. К величайшему удивлению Хидана, Какузу привел его в настоящий ресторан в традиционном стиле. Изнутри тот был отделан дорогим темным деревом, в убранстве сочетались красный и золотой. Не успели Хидан с Какузу зайти, как к ним навстречу бросилась немолодая женщина в элегантном кимоно. Ее наряд и громоздкие кольца буквально кричали о том, что она не занимается обслуживанием клиентов, однако женщина принялась подобострастно раскланиваться, чем окончательно сбила Хидана с толку. Наверное, она управляла этим заведением. − Добро пожаловать! Мы так рады вновь вас видеть, господин Хоку! Спасибо, что нашли время посетить нас! – частила женщина, отвешивая поклоны. − Благодарю за теплый прием, − снисходительно кивнул ей Какузу. Хидан, почувствовав себя глупо, тоже кивнул. В ресторане было пустынно, лишь за одним столом в углу несколько мрачных людей делили кувшин саке. Какузу обвел взглядом помещение и милостиво позволил провести себя к месту, выбранному хозяйкой. Это не был один из столов в зале. Женщина в элегантном кимоно свернула за барной стойкой в потайной коридор, из которого удавалось попасть в небольшие уютные кабинеты для приватных трапез. В маленькой комнатке с низко висящей лампой и томным красноватым освещением Хидана усадили на стул и подали ему меню. − От всей души надеемся, вам и вашему гостю понравится у нас! Официантки подойдут через минуту, − сказала женщина напоследок и удалилась. − Что это с ней? – поинтересовался Хидан. – Пиздец она странная… Он старался оставить без внимания тот факт, что и сам смотрелся здесь странно. Абсолютно неуместно. − Однажды я помог ее мужу, − отозвался Какузу. – Семья Ватанабе умеет быть благодарной. − В смысле, помог? Но Какузу уткнулся в меню, всем видом показывая, что не собирается делиться подробностями. Хидан почувствовал себя ущемленным. − Это случилось, когда ты был в якудза? Какузу вскинул на него предупреждающий взгляд. Хидан закусил губу. − Ладно-ладно, я молчу. Просто видел там, в углу, стремных чуваков, вот и подумал… − Ты сказал, еда в кайтен-суши тебе не понравилась, − перебил его Какузу. – Здесь суши сделают как надо. Выбери себе что-нибудь. − Все, что захочу? – уточнил Хидан. Какузу сухо кивнул. Это было что-то новенькое. Но Хидана не нужно было просить дважды. Он выбрал самый красивый набор, какой только встретился на страницах меню. Мало риса, много рыбы. Идеально. Тут не делали роллы на западный манер, с соусами, зато клали сверху немного икры. Пришли две официантки в одинаковой униформе, приняли заказы и исчезли беззвучно, как духи. Пока Хидан разглядывал стол и лампу, подали чай. Еще несколько минут – и принесли суши на аккуратных деревянных подносах. В реальности куски рыбы оказались крупнее и толще, чем на фотографиях, и они так красиво блестели… Как в рекламе. Еще были сашими из жирного тунца и огромные креветки. Хидан с восхищением уставился на это изобилие. Да, совсем не как в кайтен-суши. Даже чай вкусный. Какузу снял маску, и они приступили к еде. Хидану безумно понравился желтохвост, так что его он умял первым делом. Какузу посмотрел на это с насмешкой и переложил на Хиданов поднос пару суши со своего. − Ты правда… − начал было Хидан, борясь с тем, что успел запихнуть в рот. − Ешь. Под конец трапезы, когда Хидан уже клевал носом от тепла и обильной еды, нарядно одетая женщина вернулась вместе с супругом. Теперь они кланялись вдвоем, не переставая благодарить Какузу, чем напоминали актеров причудливой театральной постановки. Время от времени Какузу кивал им и умудрялся вставить пару слов, после чего супружеская чета заходилась смехом, будто он удачно пошутил. Когда дело дошло до счета, мужчина, кланяясь, ответил: «За счет заведения. Будьте здоровы, господин Хоку, и приходите к нам. Мы всегда вам рады!». Какузу не стал настаивать. − Они не попросили с тебя плату! – Хидан еле дотерпел до улицы, чтобы поделиться открытием без свидетелей. – А ведь там все охуенно дорогое! − Они никогда не просят плату, потому что могли потерять больше. − Если бы ты им не помог? Какузу промолчал – довольно красноречиво. − Их хотели убить? Кто-то пытался отнять у них ресторан? − Уймись. − Мы можем ходить туда каждый день? − Нет. – Какузу все-таки усмехнулся, оценив идею по достоинству. Маска пошла складками. – Это место для особых случаев. − Сегодня особый случай? − Да. Хидан не до конца понял, что он имел в виду, но все равно улыбнулся. − Мне понравилось. Было круто. Весь день получился каким-то нереальным. Слишком хорошим, чтобы в него верить. Трудности работы в комбини отодвинулись на второй план, ночное видение, от которого Хидана неслабо перетряхнуло, обратилось в сон. Мир был прекрасен. Хидан чувствовал, как счастье переполняет его, и от этого становилось страшно. Вечером Какузу медленно раздел Хидана – тот не предпринимал попыток поторопить его или помочь. Как завороженный, он поднял руки вверх, позволяя снять с себя кофту. Вышагнул из джинсов, когда их спустили до пола. Какузу смотрел на его голое тело с отчаянной жаждой, того и гляди растерзает, но вместо этого наклонился и поцеловал Хидана в выступающие коленки. Все было сказочно до того момента, пока он не вошел внутрь. Хидан вскрикнул от удовольствия – он не умел сдерживаться, когда ему было так хорошо. Ощущения оказывались сильнее него, они занимали целый мир, не было ничего прекрасней. И Хидан… Ну. Он не мог молчать, и все тут. И в этот раз не смог. В следующее мгновенье его рот зажала ладонь. Хидан втянул воздух носом, но этого оказалось недостаточно – в груди стало тесно, хотелось вдохнуть еще немного… Воспоминание о том, что подобное уже случалось, что Какузу затыкал рот Хидану, всплыло само собой и навалилось двойным весом. Хидан пропищал что-то, насколько мог, замотал головой. Его отпустили. − Зачем ты это делаешь? – пропыхтел Хидан, стирая слюну с угла рта. Какузу до сих пор был в нем, внутри… Они только начали, и от этого с трудом думалось. Собственный член вызывающе торчал. Его забыли предупредить о том, что в дурной голове Хидана все кипело. − Ты слишком громкий, − недовольно заявил Какузу. Он выглядел раздраженным. − То есть, ты не хочешь, чтобы меня услышали? – Глаза Хидана распахнулись от внезапной догадки. – Боишься, соседи поймут, чем мы тут занимаемся? Какузу смотрел испытующе. − Мне выйти? Вообще-то, Хидан хотел не этого. Совсем не этого. − Нет. Я… Блядь. Ладно. Я буду тихим. Обещаю. − Уверен? – Тон Какузу слегка смягчился, и Хидан почувствовал, как сердце отпускают тонкие и острые когти страха. − Нет.

*** *** ***

Шорох на границе сознания и следующее за ним резкое пробуждение – будто кто-то дернул за ногу и рывком затянул под воду, в черную илистую глубину. Хидан распахнул глаза. Сердце привычно зашлось: мать стояла в углу, как и в прошлый раз. Ее лица снова не было видно, но эти длинные темные волосы и бант ее любимого пояса для кимоно были вполне узнаваемы. Мать не шевелилась и молчала… Кажется. Хидан остолбенел, весь обратившись в слух, и точно – ни вздоха, ни всхлипа. − Опять ты, − пробормотал Хидан зло. Он не был так испуган, как в прошлый раз. Теперь он знал, что делать. Через спящего Какузу Хидан потянулся к тумбочке, нащупал выключатель лампы и врубил свет. Он надеялся, что, как и тогда, мать просто исчезнет, но она никуда не делась. Свет и тень распределялись по складкам ее кимоно, как по вполне реальному объекту, однако – эта находка вызвала новую волну паники – мать не отбрасывала тени. Стена за ней выглядела так, будто ничто не закрывало ее от источника света. Хидан нахмурился, разглядывая этот дикий оптический феномен. Ему вновь захотелось позвать Какузу, но тот крепко спал… Вряд ли он услышал бы. Хидан решил попробовать по-другому. − Мам? – выговорил он одними губами. – Мам, это ты? Она молчала и не двигалась – памятник самой себе, который не отбрасывал тени. Это несколько успокоило Хидана. Может быть, ей ничего и не надо? Может, единственное ее посмертное желание – торчать в углу, как истукан? Хидан вспомнил: в прошлый раз он хотел помолиться Джашину, чтобы мать больше не появлялась… Хотел и забыл. Отвлекся на нормальную жизнь, на поиски работы, на Какузу… Неудивительно, что мать вернулась. Хидан заставил себя закрыть глаза и мысленно обратился к Джашину: пожалуйста, пожалуйста, пускай она исчезнет! Приоткрыл глаз. Мать стояла, как и раньше. Хидан выругался под нос. Блядь. Так дела не делаются. Нельзя просить изначальных богов о милости, не проводя в их честь ритуал и не предлагая им угощение. Хидан не нарисовал знак Джашина. Не собрал в его честь алтарь. Не налил алкоголя, не приготовил что-нибудь вкусненькое… Не порезал руку, чтобы выступила кровь. Зато – где тогда была его голова? – Хидан посетил храм других богов и обзавелся табличкой для исполнения желаний. Разумеется, Джашин в ярости. Хидан проебался, очень крупно проебался, теперь никто ему не поможет. − Эй, Какузу? – Он все-таки сломался. До боли хотелось услышать голос Какузу… голос живого человека. − Нет, − буркнул Какузу во сне. Нет так нет. Хидан лег на спину, не выключая свет, сложил руки на груди и принялся наблюдать за матерью. Та сохраняла неподвижность. Когда заряд адреналина начал спадать, веки отяжелели. Хидан моргнул. Ну, не спать же при свете? Какузу отругает утром. А мать так и стоит, как стояла… Если она останется в углу, можно и поспать. Она ведь ничего не делает… Ничего опасного. Немного поколебавшись, Хидан щелкнул выключателем, и квартира погрузилась во мрак. Мать не сдвинулась с места, не предприняла попытку обернуться. Хидан смотрел и смотрел на нее. Глаза немилосердно слипались, но он не позволял себе спать – боялся, что, стоит ему отвлечься, мать подберется ближе. Если она попытается сделать что-то Хидану, будет жутко, но он как-нибудь справится, а вот если она доберется до Какузу… Он задремал и очнулся оттого, что рука рефлекторно дернулась. Ночь продолжалась. Мать в белом кимоно стояла в углу. Какузу размеренно дышал. Хидан закрыл глаза. Ладно… Он попробует поспать. До рассвета Хидан приходил в себя еще дважды. Его мозг никак не мог успокоиться – кто-то должен был контролировать ситуацию. Когда в комнате стало светлее, он больше не пытался закрыть болезненно сухие глаза. Мертвая мать стояла в углу, будто не знала, что за окнами потихоньку начинался пасмурный зимний день. Иногда Хидану хотелось самоубийственно заорать: «Ночь прошла! Убирайся!», но он боялся – что мать проигнорирует его крик и что она все-таки покинет свой пост, раззявит рот, словно у нее и вовсе нет челюстных суставов, и бросится на него. Прозвенел будильник, проснулся Какузу. Хидан смежил веки и попытался дышать ровно. Он сам не знал, почему притворялся спящим, а Какузу, как назло, не торопился встать – замер и смотрел. Бок грело его тепло. Хидан тоскливо подумал: если бы не мать, он бы сейчас прикоснулся к Какузу. Тот был таким расслабленным, таким домашним… Хотелось ткнуться губами в его плечо, облизать ключицы, исследовать пальцами мышцы пресса, а потом проверить, получится ли сегодня протолкнуть его член себе в горло. Да, Хидан бы определенно попробовал… Какузу поднялся с кровати и пошел в ванную. Как только он встал, Хидан приоткрыл глаза. Он должен был пронаблюдать за поведением матери. Ну… Она не обратилась в изваяние. Когда Какузу прошагал мимо, так близко, что мог задеть рукой мать Хидана, та чуть-чуть отодвинулась, мелко переступая ногами. Эти микроскопические движеньица выглядели пугающе и в то же время нелепо, будто она топталась на месте. Хидан поморщился. После ухода Какузу ему и самому предстояло собираться, но он не мог спокойно натягивать одежду и завтракать в присутствии призрака. Проклятая мать стояла в углу как немой укор. Что ей надо? Предпримет ли она что-нибудь? Ко всему прочему, Хидан хотел кое-что проверить, а для этого ему пришлось бы собрать в кулак все свое мужество. Какузу поел, помыл посуду, взял дипломат и ушел на работу. Когда входная дверь захлопнулась за ним, Хидан встал. Так, теперь он один в этой квартире. Какузу на какое-то время в безопасности. Хидан заставил себя выйти в гостиную. Мать не отреагировала на его приближение. Хидан почти бегом проскочил в ванную, оглянулся – его не преследовали. Он торопливо почистил зубы и умылся, то и дело поднимая взгляд на зеркало, висящее над раковиной. Боялся, что монстр окажется за спиной. Потом, еще одной перебежкой, Хидан добрался до гардероба, куда Какузу убрал его вещи, кое-как выдернул оттуда темные штаны, белую футболку и форменную рубашку, которую выдали на работе. Руки мелко тряслись. Хидан все время чувствовал, будто позади него кто-то есть, боялся ощутить кожей на загривке колебание воздуха. Мать не покинула угол, но это ничего не значило. Он все-таки оделся. Проскочил в кухню, проглотил немного холодного риса, запил водой. Хотелось кофе – сильнее хотелось только спать, не здесь, а в хорошем, безопасном месте, − но Хидан не мог позволить себе тратить время на его приготовление. Пока он не ушел, оставалось одно… дело. Хидан открыл ящик со столовыми приборами и придирчиво изучил ножи. Он знал, для дела требовался нож. Не обязательно самый острый, главное – самый длинный. По правде сказать, лучше подошел бы кусок арматуры, витая металлическая жердь, но разве такая найдется в обычной квартире? Разумеется, нет, а вот ножи там были. Хидан взял один из них и сжал в неумолимо потеющей руке до побелевших костяшек пальцев. Ладно. Ничего. Теперь осталось самое трудное. Медленно, очень медленно Хидан стал приближаться к матери. Он почти не дышал. Собственное дыхание начало казаться чересчур громким и отвлекающим, за ним могли скрыться другие, менее заметные звуки. Хидан и сам не знал, чего именно хочет добиться. Разгадать кошмарную тайну? Узнать, что это такое, притворяющееся его мертвой матерью, и чего оно хочет? Заставить это странное существо двигаться снова? Он видел, оно может. Когда Хидан подобрался достаточно близко, чтобы заглянуть сбоку и увидеть лицо матери, та снова зашевелилась, отворачиваясь. Было бы так легко схватить ее за одежду и дернуть, заставить обернуться силой, но Хидану не хватило решимости. Он устал, его сердце отчаянно билось об ребра – давай уйдем, давай прекратим. Мы столько лет жили в Югакуре в страхе. Помнишь? Ты говорил себе, что это нормально, но ничего нормального не было, ни-че-го. Люди смеялись над тобой, но они ничего не знали. Ты и сам ничего не знаешь. До сих пор. Хидан сделал шаг назад, вытянул руку с ножом и попытался достать до матери кончиком острия. Говорят, духи боятся железа. Нож, конечно, был стальным, но Хидан втайне надеялся, что и это не придется по вкусу потусторонней гостье. Это не удар в спину, убеждал себя он. Просто маленький тычок, нет, легкое прикосновение. Он только посмотрит… Когда острие ножа оказалось в миллиметре от белого кимоно, на кухне что-то хрустнуло. Хидан на автомате перевел взгляд туда, но не увидел ничего особенного. − Ладно. Соберись, ебаный паникер, − обругал он себя, на всякий случай отодвигаясь от матери подальше. Сердце билось все быстрее и быстрее, в висках поселилась тупая боль. Но черта с два Хидан отступит, раз начал эксперимент. Он вновь вытянул руку, поднес нож к материнской спине… Звук, напоминающий микровзрыв, заставил его подскочить на месте. Хидан весь окаменел. Сейчас он как никогда жалел, что не способен одновременно смотреть в двух направлениях – на мать и в проем кухни. Пришлось повернуть голову (всякий раз, когда Хидан терял мать из виду, его страх взвивался до небес). В кухне никого не было… ничего не происходило. Хидан перевел взгляд на мать. И тут по нулям. Он опустил нож. Добрался до кухни, постоянно оглядываясь. Проверил шкафы. В одном из них сама собой разбилась тарелка. − Это ты делаешь, да? – Удивительно, но едкий ужас немного отпустил. Ему на смену пришла злость. Хидан сгреб осколки и отправил их в мусор, а после запоздало увидел, что порезался, но только слизнул с пальца кровь. – Думаешь, я буду послушно жрать дерьмо, как раньше? У меня есть для тебя новости! Иди-ка ты нахуй! Надеюсь, Джашин тебя натянет! Он вспомнил про знак на двери материнской комнаты – знак, который вывел собственными руками. Он ведь помогал! Безумие матери не покидало пределы ее комнаты все эти годы… Хидан бросился искать, чем бы нарисовать знак Джашина, затем вспомнил о кровоточащем пальце. Отлично! То, что надо. Он рухнул на колени перед матерью, стиснул палец, чтобы выдавить из подсыхающего пореза побольше крови, и принялся чертить на полу круг с треугольником внутри. Стоило только закончить, как Хидана посетило неприятное озарение. Нужно было нанести знак на мать… если это вообще возможно. Хотя и так стало немного спокойнее. Что-то заставило Хидана взглянуть на часы. Ох, он уже опаздывал. Славно, что комбини, в который он устроился, близко к дому. Но у Хидана не осталось времени даже на то, чтобы перевязать палец… Ладно, наплевать, он не умрет от крохотного пореза. Хидан бросился в прихожую. На работе он никак не мог сосредоточиться. Управляющий Мацуока сделал ему выговор: Хидан не пришел за полчаса, как положено, чтобы настроиться на продуктивный лад, не повторил вместе со всеми девиз магазина и не отработал вежливую улыбку коллегам и покупателям. Вместо этого он примчался за десять минут до смены. Неподобающе! Мацуока все повторял тоном диктора с центрального телевидения, что это форменное безобразие, и что Хидан подставляет Момоко, своего куратора. Сама Момоко мялась в углу, сложив руки за спиной. Она была неплохой – обычной, терпеливой, исполнительной. Проблемы Хидана с исполнительностью начались, как только он пошел в школу, если не раньше. После утреннего разгона Хидана поставили за кассу. Работа в рекане казалась детским лепетом по сравнению с многочасовым стоянием, бесконечной круговертью клиентов и необходимостью быть обходительным, когда умираешь от усталости. Хидану так хотелось спать… Он подолгу возился, выискивая сдачу, но еще дольше упаковывал очередному покупателю куриное филе на шпажке. На третьем часу работы, когда Хидан едва не отрубался, какой-то китаец наехал на него, что бургер плохо разогрели. − Иди нахуй, − прошипел Хидан. – Микроволновка для всех одинаково работает. Словно из воздуха рядом появился Мацуока и принялся распинаться перед китайцем, а когда тот удалился с кульком жратвы, набросился на Хидана: − Еще один подобный случай, и вылетишь отсюда! Думаешь, мало желающих занять твое место? – он едва не плевался от злости, но пытался сохранить отстраненность и профессионализм. – Да здесь куча иностранных студентов! Говорят по-японски хуже тебя, а вот толку от них побольше! У Хидана не осталось сил спорить с Мацуокой, поэтому он согласился со всем, что ему говорили. Только бы дотянуть до конца смены и отключиться… Если бы проблема с матерью сама собой рассосалась, Хидан бы заснул, как младенец. А вечером трахался бы с Какузу. Почему он вообще обязан разбираться с этой хуйней вместо того, чтобы радоваться жизни и тому, что в ней наконец есть секс? Хидан двадцать два года просидел в одиночестве. Хватит. И все-таки эта штука с ножом, кажется, работала. Мать реагировала. Не стоило Хидану отвлекаться на какие-то сраные тарелки. Ткнул бы и посмотрел, что получится… Наверно, мать бы взорвала всю квартиру целиком, да? Хидан мысленно поставил зарубку: он все равно попробует. Если ничего не делать, ничего и не изменится. Почему он решил, что нож поможет? А, да. Когда мать умерла… Когда мать умерла, Хидан нашел ее и рванул к Исигаве. Его мозг прокладывал маршрут по привычке. Хидан не видел ни дороги, ни деревьев – только лицо матери с ввалившимися щеками и бескровными губами. Она умерла несколько часов назад, в середине ночи. Человек, чья последняя минута жизни истекла недавно, так бы не выглядел. Хидан влетел в переднюю рекана… Наверное, он что-то кричал, но не помнил, что. На шум появились все, кто находился в гостинице в тот момент. Хидану потребовалось какое-то время, чтобы объяснить внятно, что случилось. Умом он понимал, торопиться уже некуда, все самое страшное случилось, но не мог успокоиться, сбивался, путался в словах. Изо рта сыпалась каша. Хидана трясло. В какой-то момент на его руку приземлилось капля, он долго разглядывал ее, прежде чем догадаться, что плачет. Ну, как плачет. Из глаз текло, с носа тоже текло, но не было рыданий. Наверное, какая-то нервная реакция. Наконец Исигава собрал воедино те куски, которые смог исторгнуть из себя Хидан. По телефону он вызвал полицию, потом сказал – пошли, и они пошли. Вдвоем. Исигава был пожилым, когда он спешил, все равно получалось медленно. Хидан злился на него, но напоминал себе: это единственный, кто взялся ему помогать, пора прекратить бухтеть и стать благодарным. Кое-как доковыляли до дома. Исигава устал на полдороги, но терпел. Войдя в комнату Хидановой матери, он позабыл о своей одышке: − Ох, Йоко… Открытые глаза матери выглядели жутко. В них будто бы что-то неуловимо менялось. Познания Хидана в области медицины были минимальными, и он почти не смотрел телешоу, поэтому не знал, должно ли так быть или нет. − Надо закрыть ей глаза. − Давай дождемся полиции, − мягко заметил Исигава. Если бы дом Хидана находился снизу, в деревне, то служители закона прибыли бы туда быстрее них. В горы они выезжали редко. Наверняка поначалу искали по навигатору проезд для автомобиля, а не найдя, вяло тащились пешком, вздрагивая от холода. Офицеры выглядели помятыми – ночная смена, утренняя не успела приступить. Их сопровождал дежурный врач из единственного в Югакуре медпункта, где могли разве что вправить вывих. Сначала опросили Хидана, а затем и Исигаву. Полицейские и врач по очереди изучили труп, тихо обменялись сделанными выводами. Взялись составлять протокол. Как причину смерти Йоко Сан указали «асфиксия из-за обтурации дыхательных путей рвотными массами». Мрачно наблюдавший за заполнением протокола Исигава подал голос: − Вы отправите тело на экспертизу? Полицейские переглянулись. На их лицах отпечаталась безмерная тоска: они предчувствовали бюрократические проволочки. Чтобы провести вскрытие, тело пришлось бы доставить в ближайший более-менее крупный город, находящийся в часе езды. Там были и патологоанатом, и гистологическая лаборатория. Вот только вряд ли оттуда выслали бы карету скорой помощи, чтобы забрать труп. Таким образом, доставка тела на экспертизу полностью ложилась на плечи офицеров. Они устали после ночной смены, но еще больше – от факта, что кто-то ждал от них действий. Югакуре – тихое, полумертвое место. Здесь никогда ничего не случается и здесь невозможно получить высокий пост. Зато внутри префектуры Югакуре на хорошем счету. Тем, кто согласился отправиться туда на службу, начисляли надбавки к зарплате – и порой закрывали глаза на мелкие промахи, несоблюдение длинных и муторных протоколов. На тумбочке у кровати Хидановой матери стояли пузырьки с таблетками. Лекарства давно пылились, забытые. Мать их не принимала, но и не убирала с глаз – ей было все равно. Тем не менее, таблетки заинтересовали одного из полицейских. − Это ее? – спросил он, взяв белую пластиковую баночку, потряс ту в воздухе. Внутри позвякивала последняя пара таблеток. − Да, но мама бросила их пить… − ответил Хидан. − Ну, тогда все понятно, − офицер покивал чему-то своему. – Приняла сразу горсть таблеток, легла спать, захлебнулась рвотой. Классическая попытка самоубийства, которая привела к смерти от других причин. − Она не пила таблетки! – воскликнул Хидан, поняв, что сказанное им игнорируют. – Блядь, вы меня слушаете или нет? − Не волнуйтесь, это очень распространенная картина, − подключился другой полицейский. – Ваша мать находилась на психиатрическом учете. Насколько нам известно, в последнее время ей стало хуже… Тот случай в рекане… − Да вам-то о нем откуда знать? – выведенный из себя Хидан повернулся к Исигаве: − Это вы им растрепали? Исигава выглядел растерянным, но не испуганным. Нет, это был не он, но в Югакуре не существовало тайн. − Госпожа Сан была больна, − гнул свое второй офицер. – Нет ничего удивительного в том, что она попыталась покончить с собой, и нет ничего подозрительного в обстоятельствах ее смерти. В патологоанатомической экспертизе нет нужды. Так ведь, господин Судзуки? – обратился он к врачу, и тот кивнул после крохотной заминки. О, никогда еще эти долбоебы в форме так не ошибались. Подозрительного в смерти Хидановой матери было масса, но Хидан не знал, как рассказать об этом. Их и так считали сумасшедшими, их обоих. И да, Хидан хотел знать, что на самом деле стало причиной смерти мамы, но… Блядь, если он начнет выспрашивать, если начнет говорить, они точно признают его чокнутым. Тут Хидан до конца осознал: полицейские не хотят браться за расследование не только из-за лени, но и потому, что в центре происходящего оказалась ИХ семья. Про мать Хидана в Югакуре знали все: и старики, и дети. Про Хидана тоже. Он был слишком узнаваем, не похож на других, его светлые волосы были как мишень. «Бедняга! О чем только думала твоя мать, когда тебя нагуляла? Хоть бы под японца легла, не под чужака», − заявила хозяйка рыбного магазина Хидану, когда тому было шесть лет. Он запомнил навсегда. − Лучше вам обратиться к господину Есиме, чтобы он поскорее провел ритуал положения в гроб, − напоследок посоветовал один из полицейских. Исигава связался с Есимой по мобильному (хорошо, он прихватил его с собой). Старик обещал быть к полудню. Хидан все-таки решился закрыть матери глаза. Ему было не по себе прикасаться к ней, кожа казалась восковой наощупь. Чтобы не трогать мать голыми руками, Хидан принес полотенце, но закрыть глаза через него не удалось. Это только в кино те смыкались сами собой, стоит провести рукой. Возможно, дело было в том, что тело матери уже окоченело, но веки не получалось опустить. Они принимали прежнее положение. − Блядь! – выкрикнул Хидан после нескольких попыток и пнул дверной косяк. − Есима все сделает, − пообещал Исигава. – Нужно решить вопрос с похоронами. Пригласить священника. Договориться о кремации. − Не надо священника, − хрипло отозвался Хидан. – Вы же помните, мама верила… − Ах да, − Исигава грустно улыбнулся и потрепал его по плечу. – Эти ваши древние боги. Не знаю, найдется ли у нас тот, кто прочитает над твоей матерью сутры, которые были бы ей угодны… Хидан склонил голову. − Ничего. Я сам помолюсь за нее. − Как скажешь… Есима приедет нескоро, лучше бы нам до полудня побыть в рекане. Там ты сможешь поесть. Хидан позволил увести себя и закрыл дверь на ключ. С одной стороны, он не хотел оставлять тело матери и чувствовал иррациональную вину, а с другой – ему было страшно находиться рядом… страшно дома. Возможность подождать в рекане стала облегчением. Хидану действительно дали позавтракать. Аппетита не было, но в желудке пустовало со вчерашнего дня. Хидан смел все подчистую. После еды его ненадолго вырубило на диванчике в подсобке – Хидан не собирался спать, поэтому пробуждение стало для него сюрпризом. Он пришел в себя, когда в комнатушку сунулся Исигава: пора. Пока под боком был телефон, позвонили в крематорий в соседний город. Никто давно не хоронил тела как есть, только прах – это, считалось, наносило меньше вреда экологии. На кладбище Югакуре была могила Хидановых предков, деда и бабки. На надгробие по традиции нанесли и имя матери, а потом закрасили красной краской. Теперь оставалось только ее стереть. Хотя бы проблема с покупкой земли на кладбище отпадала. Тем не менее, при попытке договориться с крематорием трудности все-таки возникли. Полиция обязана была сообщить муниципальным властям о Йоко Сан, а те, в свою очередь, − выдать сертификат о смерти. Сразу после получения сертификата позволялось предать тело огню… Вот только в крематории была очередь на несколько дней вперед, потому что туда свозили покойников со всех окрестных горных поселений. Исигаве, который вел переговоры по телефону, сказали ждать три дня, но время кремации все-таки назначили. Хидан в некотором шоке осознавал, что ему придется провести наедине с трупом матери трое долбанных суток. Он слышал, в некоторых городах делали специальные холодильники, где тела дожидались своей очереди на сожжение, но в их глуши такого не построили. К полудню Хидан и Исигава вернулись в дом. Около него уже мялся господин Есима, сухощавый старичок с пухлым черным саквояжем. Чуть позже двое рослых детин из похоронного агентства принесли гроб и все необходимое. Обычно на ритуал положения собирались родные и знакомые покойного, но Хидан не сомневался, найдется мало желающих проводить его мать в последний путь. В деревне ее избегали, считали черной овцой. Хидан не знал, с чего все началось. Был ли причиной его странный дед, снискавший всеобщую нелюбовь? Или причина крылась в религии? В семье Сан поклонялись древним богам, которым когда-то принадлежала эта земля. Не зря на горе воздвигли храм. Сейчас от него остались лишь руины, и никто в деревне не помнил, чье имя он призван был славить, но мать Хидана всегда говорила: «Тот, кто поддается слабости, гневит Джашина. Наше сердце для него как зеркало, и если ты не радуешься тому, что есть, он заберет тебя в Страну Мрака». После недолгих приготовлений Есима начал ритуал: тело уложили без подушки головой на север, накрыли сверху чистым кимоно (тем самым, которое мать берегла для особых случаев), раздели под ним и обтерли. Действия старого руководителя ритуального агентства напоминали пугающий спектакль. Ни одного лишнего движения – все отработано до автоматизма. Хидан и Исигава смиренно наблюдали. Есима сделал умершей макияж, после чего накрыл тело белой простыней. В конце он попросил Хидана принести нож, и тот, сбитый с толку, повиновался. Нож зачем-то положили на грудь матери поверх простыни. − Защищает от злых духов, − пояснил Есима. Тумбочку матери передвинули, на нее поставили фотографию с траурной лентой, цветы, свечи и курительницу для благовоний. Хидан не так много знал о традиционных погребальных обрядах – вроде, кто-то всю ночь или хотя бы вечером должен был находиться около тела. Еще приглашали священников читать сутры. Матери бы не понравилось, если бы Хидан вздумал позвать буддистского монаха, да и те брали за работу баснословные деньги. У Хидана не было столько, он и за ритуал положения не знал, как рассчитываться, но Исигава шепнул: «Не волнуйся, с этим мы как-нибудь разберемся». И все-таки теперь Хидан понял, зачем около покойного оставляли дежурить знакомых и незнакомых… В их присутствии не так страшно. Исигава был мировой мужик. Он сказал, что Хидан может остаться в рекане, если захочет, но тот знал – для него и без того сделали очень много. Не стоило злоупотреблять чужой добротой. Хидан отказался уходить и остался ночевать в собственном доме, разве что принес еды. Он снова не хотел есть и слишком устал, но голос разума напоминал: есть нужно. Когда стемнело, Хидану стало не по себе. Время от времени ему мерещились какие-то звуки в комнате матери. Даже разобрать, что это, толком не получалось. Не шевеление, не бубнение, не музыка. Какие-то тихие… хлопки? Хидан говорил себе: он ни за что на свете не сунется в помещение с трупом, но незнание оказалось страшнее. Воображение рисовало невиданных монстров, которых было легко убить, всего лишь открыв дверь и выяснив правду. Хидан заглянул в комнату матери. Все как было. И, через какое-то время, заглянул снова. Все как было. И еще. На глаза попался нож. К тому времени Хидан был сам не свой – дергался от любого шороха за окном и готовился увидеть, как его мертвая мать открывает глаза или рот, или двигает рукой под простыней. Вспомнилось детство. Как мать била Хидана ни за что, а потом прижимала к себе и плакала. Как расколола тарелку об его голову. Как… Хидан опять посмотрел на нож. Пусть тот и защищал от злых духов, если бы Хиданова мать захотела вернуться к жизни, она бы нашла способ. Оставлять ей оружие – плохая идея. На нетвердых ногах Хидан подобрался к телу матери, воровато огляделся по сторонам, забрал нож и едва ли не бегом ретировался, прикрыв за собой дверь. После он долго сидел у себя, молился, чтобы Джашин его защитил и забрал мать в Страну Мрака, потому что, наверное, туда она и хотела попасть, раз верила в Джашина. Нож Хидан оставил при себе. На всякий случай. Вот тогда и возникла вера в ножи. Если лезвие не способно отогнать злые силы, его всегда можно использовать по назначению. Смены у Хидана были короткие, по пять часов. Кое-как отработав положенное время, он прихватил вакуумную упаковку с запеченной куриной грудкой и поплелся к Какузу, хотя возвращаться не было никакого желания. На голову и грудь давило предчувствие, что пиздец продолжится. Хидан не хотел вновь созерцать мать в углу, нет, спасибочки. Он просто хотел быть с Какузу, вот и все. Оставалась последняя надежда – на знак Джашина. Хидан робко мечтал, что, пока он пробивал за кассой сезонные шоколадки, мать все-таки исчезла, и не до ночи, а навсегда… Напрасно. Стоило Хидану войти в квартиру, как он заметил свидетельства божественного вмешательства. Всюду, от самого порога, пол покрывали кровавые знаки Джашина разных размеров. Некоторые были выведены аккуратно, будто по трафарету, другие начерчены криво и как-то особенно страшно. Мать стояла в углу. − Какузу меня убьет, − пробормотал Хидан севшим голосом. Утром Какузу не увидел призрака, прошел мимо, будто того и не было, но вот кровавые круги на полу он не сможет не заметить. Те не призрачные, а вполне настоящие. От них исходил запах крови. − Сука! – заорал Хидан в спину мертвой матери. – Какая же ты сука! Она стояла и молчала. Хидан отыскал ведро для мытья полов, тряпку, швабру и принялся оттирать подсыхающие письмена. Начал с прихожей, максимально далеко от призрака, затем переключился на спальню и кухню. Гостиная, в которой застыл жуткий караул, осталась на потом. Вода в ведре быстро окрашивалась в омерзительный розовато-ржавый, поэтому Хидан менял ее так часто, как мог. Он не любил убираться, но годы работы в онсене научили его этому. Главное – расслабиться, очистить голову и делать, что надо. Очистить голову, правда, не получалось. Знаки говорили об одном – Джашин в курсе, и он недоволен Хиданом, очень недоволен. Это предупреждение. К матери Хидан не подходил, орудовал шваброй издалека. Порой он думал, что мог бы, наверное, привыкнуть к ее безмолвному и бессмысленному соседству, но потом отрывал взгляд от пола в кровавых разводах и внутренне содрогался. Нет, нет, даже если мертвая мать не делает ничего опасного, смириться с ее присутствием невозможно. Какузу вернулся после восьми вечера. Хидан успел все отмыть и сел в спальне. С кровати наблюдать за матерью было удобней всего. Поначалу мозг Хидана лихорадочно работал, пытаясь вспомнить, как еще избавляются от преследующего тебя неспокойного духа, затем перегрелся и погрузился в вакуум. Хидан потерял около получаса, пребывая в прострации. Он забыл приготовить ужин… Ну, хоть курятины купил. Какузу явился с пакетом из супермаркета, в котором под напором бутылки вина хрустел и мялся контейнер с небывалой клубникой. Та была абсолютно белой, не считая мелких ярко-розовых косточек. Зимой в Японии начинался сезон клубники, и в комбини, где работал Хидан, ее тоже продавали, но не такую, а обычную, красную. Хидан посмотрел на Какузу вопросительно и немножко удивленно: − Белая клубника? Какузу усмехнулся: − Напомнила мне тебя. Я взял вина, надеюсь, его Джашин пить не запрещает. – Поразительно, но в голосе не было и намека на сарказм. − Да он мне уже ничего не запрещает, − откликнулся Хидан мрачно. Он и без того напортачил, настроил богов против себя… Какая теперь разница? Хидану хотелось выпить. И попробовать невиданной клубники, которая наверняка стоила огромных денег, ему тоже хотелось. Хидан обрадовался, изумился… и напрочь забыл про мать. Выйдя в гостиную и вновь наткнувшись взглядом на ее прямую фигуру, он вздрогнул. Блядь. Как же легко он отвлекался. − Я ничего не приготовил, − признался Хидан. Ему нужно было говорить – звуки собственного голоса вселяли необъяснимую уверенность, что ничего не происходит. − В холодильнике остался рис. Если его не съесть, он засохнет. Беседы с Какузу не складывались. Было видно, ему комфортнее молчать, но треп Хидана он слушал с готовностью. Того это устраивало. Само присутствие Какузу скидывало с души часть груза − вдвоем не так страшно. Ужин собрали из того, что было. Сделали наспех суп из даси, разогрели рис, нарезали курицу, выложили в пиалы маринованные овощи цукемоно. Когда все было готово, Хидан сел за стол так, чтобы видеть вход в кухню. Какузу приподнял бровь – удивился смене дислокации, но ничего не сказал. И славно. С этой позиции матери не было видно: получалось, что она словно бы затаилась в небольшом кармане между стен. Легко было притвориться, будто ее и вовсе там нет. Нервное напряжение потихоньку отступало. Хидан немного расслабился, но параноидальные мысли о том, что мать с минуты на минуту заглянет в кухню, нет-нет да пробегали. Вино помогло их убрать. Хидан обычно не пил ничего крепче пива, поэтому быстро захмелел. В голове стало легко, на душе тоже. С каждым новым глотком Хидан все сильнее недоумевал, почему грузился. Его мертвая мать не исчезает? Да и посрать на нее. Он был в Токио! С Какузу! Пил вино и ел белую клубнику, которая на вкус мало чем отличалась от обычной, но была такой красивой! Хидана захлестнуло волной необъяснимого блаженства… Или это был жар? Он весь вспотел, уши и щеки пылали. Хидан подумал, как глупо, наверное, выглядел, весь красный, смутился и принялся молоть чушь. Вспомнил про говнюка-начальника, Момоко и китайца с бургером, взялся пересказывать эту историю, расхохотался над собственными словами, хотя ничего смешного не было. Потрогал лоб тыльной стороной ладони, схватил Какузу за руку и приложил ее к себе: − Проверь, у меня нет температуры? Я весь горю… Какузу посмотрел на него строго, но вроде как со смыслом. Его глаза казались темнее обычного, или это свет в кухне так распределялся? − Ты пьян. − Хорошо-о, − протянул Хидан. Когда они опустошили бутылку, Какузу поднялся со стула. − Ты куда? – Хидан не хотел, чтобы он уходил. − Мне нужно в душ, − объяснил Какузу. – Пойдешь со мной? Конечно, Хидан согласился. Они еще не бывали в душе вместе… Только в рекане. Сидели в воде и смотрели на снег. Если бы не старик Есима, припершийся так некстати, Хидан, наверное, оседлал бы тогда бедра Какузу. Ему было интересно, что скрывается под маской и консервативной одеждой, но реальность превзошла самые смелые его мечты. Да и в целом, все это напоминало сон. Белесый пар, поднимавшийся от ротэнбуро, неверные очертания тела в воде… Хидану хотелось дотронуться до Какузу, убедиться, что тот настоящий. Хотелось обнять, хотелось, чтобы его обняли. Порой Хидан представлял, как устроился бы на Какузу сверху и ерзал задницей, пока не почувствовал, что в нее упирается затвердевший член. Он отдавал себе отчет, что здесь, в крохотной ванне, не удастся провернуть подобное, но прямо сейчас Хиданов пьяный мозг был уверен – ему удастся придумать что-нибудь забавное. Он себя переоценил. От алкоголя Хидан размяк, тело плохо подчинялось ему. Все, что он мог, − виснуть на Какузу, стоя под струями воды, и цепляться для верности за его плечи. В голове шумело, этот ровный гул смешивался с плеском, и Хидану казалось, что он в эпицентре шторма, объятый стихией. Вокруг все летает, течет, разбивается, брызжет, но он в безопасности. Он в руках Какузу, с ним все будет хорошо. − Ты спишь? – поинтересовался Какузу, когда Хидан наклонил голову, чтобы плотнее прижаться к нему щекой. − Нет. Какузу выключил воду и прислонил Хидана к стене. Тот думал, сейчас его будут трахать, прикрыл глаза, уперся ладонями в пластиковую облицовочную панель… Но Какузу принялся обстоятельно его намыливать. Водил горячими скользкими руками по спине, размазывал гель по груди, потом аккуратно переключился на ягодицы. Хидан уперся лбом в стену и застонал, оттопырил зад куда как красноречиво. На языке крутилось «трахни меня», но в каком-то первичном, недооформленном виде… Хидан забыл слова и вообще обо всем забыл, ему просто хотелось, чтобы его трахнули и, когда он кончит, дали побыть в упоительном небытие, где не нужно ничего говорить и ничего решать, где нет ничего. Он устал. Этот огромный бездушный город утомил его. Какузу гладил Хидана все более интимно, придвинувшись сзади. Хидан выгнулся, попытался прижаться. Его вело. Весь мир состоял из духоты и пара, в руках и ногах остались последние крохи сил, а остальное приходилось на бесформенную массу из рисовой муки, созданную, чтобы ее трогали и мяли. − Хочешь в постель? – спросил Какузу на ухо. Хидан очень хотел. У него стояло почти до боли. − Если ты отнесешь меня, − пролепетал Хидан высоким и томным голосом, не слишком похожим на его обычный. Сил шевелиться не осталось. Хотелось растаять и стечь в водосток вместе с мыльной водой. Хидан покорно дождался, пока Какузу вылезет из ванны и оботрется, позволил завернуть себя в полотенце и подхватить на руки. Какузу обращался с ним, будто он ничего не весил, будто не составляло труда держать эту груду мышц и костей, с которой Хидан сейчас был не в силах совладать. Ему оставалось лишь крепче держаться – обвить руками шею Какузу и закрыть глаза, чтобы справиться с головокружением. В последний раз Хидана носили на руках в детстве… Он не помнил точно, когда, воспоминание изрядно выцвело и лишилось красочных деталей. От него осталось только ядро – впечатление, что мир проносится мимо, и покачивание от походки другого человека. И чувство защищенности. Какие-то сторонние, тревожные мысли пытались пробиться в мозг, налетали одна на другую, но Хидан не хотел возвращаться в их плен. Да-да, что-то там про мать. Да, Джашин от него отвернулся, а он, неблагодарный дурак, все усугубил, выпив вина… Кого все это ебет? Уж точно не его. Хидан зажмурился сильнее, пряча лицо в том местечке, где встречались плечо и шея Какузу. Его опустили на кровать, аккуратно, будто он был ни много ни мало наследником императора. Хидан улыбнулся, хотя ему внезапно и совершенно необъяснимо захотелось плакать. В носу засвербело, вот уж глупость… Хидан стоически принимал моменты, когда его мешали с говном, но как только кто-то проявлял к нему заботу, внутри все ломалось. Почему то, что было приятно, приносило такую боль? Хидан услышал шелест простыней. Какузу наклонился, поцеловал его в лоб, в нос, прикоснулся к губам… Сердце уже не билось, а прыгало в груди. Безумное тупое сердце. Но Хидан бы не расстроился, если бы оно остановилось прямо сейчас. Он бы умер счастливым. Да, по-прежнему с закрытыми глазами. Лицо Какузу не стало бы последним, что он увидит, но в его поле зрения не попало бы и что-то страшное, что-то неумолимое… Да Хидану и не надо было видеть Какузу. Он чувствовал его, этого достаточно. Поцелуи Какузу спускались вниз по шее к груди, его ладони пробежались по ребрам – тепло, щекотно. Хидан дернулся, захихикав, поймал одну из рук Какузу, направил к своему члену, и снова застонал, когда та обхватила его и принялась неторопливо двигаться вверх-вниз, время от времени оглаживая головку. Какузу больше не пытался заткнуть Хидана. Принял то, что Хидан не способен на безмолвие. Это многое значило… Больше, чем дурацкие спонтанные покупки, и почти столько же, сколько осторожная немногословная забота. Хидан никогда не блистал умом, поэтому ему хотелось пользоваться новыми привилегиями вовсю. Стоны и вскрики буквально рвались из него. Пусть весь мир знает, как ему хорошо, пускай исходит завистью. Рука, ласкавшая его, исчезла. Хидан заныл сквозь стиснутые губы, и руку сменил рот. Там, где только что было сухое тепло, расплывался влажный жар. Так мягко. Так непристойно. Хидан откинул голову, глотая воздух, потянулся, зарылся пальцами в волосы Какузу, и тот позволил ему это. Хидану хотелось толкнуться сильнее, проникнуть глубже, но он боялся, что тогда все кончится, и только легонько покачивал бедрами. − Приятно, − пробормотал он, потому что не мог больше молчать. – Охуенно приятно… Какузу ничего ответил. Еще бы, как бы он это сделал? Воцарившуюся в комнате тишину прерывали лишь стыдные причмокивающие звуки. Хидан отчего-то почувствовал себя польщенным: этот опасный, покрытый шрамами человек делал ему минет. Старательно вылизывал его. Заслужил ли провинившийся перед богами Хидан такую милость? Он не знал ответа и едва мог вспомнить собственное имя от возбуждения. Хидан намеревался кончить − до оргазма было рукой подать, − но Какузу прервался. Рот, так восхитительно обхватывавший Хиданов член, куда-то делся. Без него моментально стало холодно от стынущей слюны. Прогрохотал по направляющим выдвигаемый ящик тумбочки. Ах да, смазка. Хидан с наслаждением потянулся, не открывая глаз. Его мир был прекрасен и прост. − Какузу? – позвал он, чтобы убедиться, что по-прежнему не один. − М? – ответил ему голос Какузу. Хидан вновь улыбнулся, на этот раз триумфально, раздвинул ноги пошире – вот он я, готов, бери. И услышал странный звук. Эдакое бульканье. Хидан поморщился, но не придал особого смысла. Он тонул в своих фантазиях, умирал в ожидании прикосновения. Какузу дотронулся до него прохладными от смазки пальцами, покружил ими вокруг дырки очень нежно. Бульканье повторилось. На самом деле, оно не было бульканьем в привычном смысле. Звук обладал человеческой природой – словно кто-то подавился, и пена пузырилась, выходя из его горла. Хидан уже не мог отмахнуться… И, что намного хуже, он забылся, распахнув глаза. Зря. Какузу был рядом, склонялся над бедрами Хидана, как ни в чем не бывало. Но дальше, за ним, в следующей комнате… Мать больше не стояла, смотря в угол. Она развернулась, и – о, ее лицо было чудовищно. Ни следа гниения, все как всегда: алебастровая кожа, темные глаза, некрупный рот изящной формы. Но дело было не в этом. Мать СМОТРЕЛА и УЛЫБАЛАСЬ. Сам по себе ее взгляд не содержал угрозы. Глаза были широко, неправдоподобно распахнуты, застывшие, но в то же время поразительно живые. Улыбка никак не вязалась с ними, ненатуральная настолько, что казалась прилепленной. Взгляд Хидана заметался, не зная, на чем остановиться. Невозможно было смотреть на лицо матери в целом. Даже если бы его сконструировали из двух половин, принадлежащих разным людям, оно выглядело бы более гармонично. В нем не было ничего демонического или мертвецкого, но от нелепого и в то же время жуткого выражения бросало в холодный пот. А еще мать не моргала. Какузу не видел того, что происходило в соседней комнате. Для него мир не перевернулся за секунду. Он был все так же заведен и пытался просунуть пальцы в задницу Хидана. Мертвая мать Хидана раззявила улыбающийся рот. Он открылся, подобно шкатулке, выпуская наружу тот самый булькающий горловой звук… недовольства? Протеста? «Что, не нравится, что твой сын любит с мужиками?» − с яростью подумал Хидан, но обрушившиеся на него страх и замешательство ударили по чувствительному. Стояк опал. Какузу замер. Бросил на Хидана нечитаемый взгляд, вынул пальцы. − Я… − начал Хидан, не зная, что сказать. Нужно объясниться, нужно рассказать, что происходит, но как такое расскажешь?.. – Прости. Я не могу при маме… Глаза Какузу сузились, и Хидан понял: он принял все на свой счет. Решил, что Хидан больше его не хочет, потому и не смотрел на него. − Дело не в тебе! – воскликнул Хидан, вскакивая на кровати. – Я правда хочу!.. Хотел. Но мама, она… − Он мельком бросил взгляд в угол. Выполнив свое черное дело, мать отвернулась, как раньше. Мерзкая старая стерва. − Хорошо. Я тебя понял, − отозвался Какузу ровным, словно отполированный гранит, голосом и удалился в ванную.