Fen'Harel enansal

Велик был город Арлатан и огромен. Башни высились в воздухе и парили над землей. Украшенные витражами окна так ярко блестели в свете вечного солнца. Великолепные висячие сады, на рост которых отводились столетия, наполняли город природной свежей зеленью… И ничего этого не осталось. Лес, темный и древний, и это единственные руины, что остались от величия империи. Лавеллан уже и не знает, что же они хотели найти здесь. Чего ожидали, когда шли сюда. — Как же так? — спрашивает Лавеллан растеряно. Он поворачивается к Соласу, и на щеках того слезы. Текут-текут, льются печальным дождем. Он выглядит разбитым, уничтоженным, и губы его дрожат от боли и разрывающей сердце тоски. — Emma lath? — зовет Лавеллан тихо, но Солас на него не смотрит. Он окидывает взглядом лес, возросший на пепелище великого города, от которого ничего не осталось, лишь воспоминания, лишь отпечатки Тени, до того далекие, что они размыты и их так сложно уловить. Солас бормочет что-то на эльфийском, на древнем языке, который не помнит и не знает больше никто, кроме них. Они — два реликта, оставшиеся от давних времен, и современному миру они не нужны. Они не вписываются, они здесь чужие, и даже дышать им здесь по-прежнему тяжело, ведь воздух совсем иной. Лавеллан подходит к нему ближе. — Ir abelas, — шепчет Солас дрожаще, опускаясь коленями в траву. — Ir abelas… Лавеллан опускается возле него, касается худых дрожащих плеч и прижимается лбом к его виску. Их общее душное горе наваливается сверху всей силой долгих лет утенеры, когда их не было рядом со своим народом. И народа больше не осталось, и те эльфы, их потомки, лишь жалкая тень былого величия элвен. Лавеллан обнимает его крепче, прижимает к себе и пытается не захлебнуться. Ведь их скорби так много, и даже если разделить ее на двоих — меньше не станет. Солас шепчет еще что-то, заполошно, так, что слова едва можно различить, но Лавеллан все равно внимает, понимая, как много осталось позади. Там, в старой мертвой империи осталась его семья, остались друзья и подруги, остались все те, что были Лавеллану так дороги. Они все мертвы, они уподобились shemlen. Не по своей вине, как они считали. Солас давится словами и рыданиями и прячет лицо в ладонях. Лавеллан прижимается щекой к его щеке и длинно ноюще стонет, чувствуя необходимость рыдать вместе с ним, ведь иначе сердце вот-вот разорвется, лопнет, как переспелое яблоко, не сдержав всего того, что спрятано внутри.