пещера девичьих стонов

Summer 1 - Max Richter Summer 3 - Max Richter Домой Федра и Гермиона возвращаются ночью. В обычное время это посчиталось бы дурным тоном, но в день, когда прибывают моряки, подобное явление становится нормой: все хотят услышать свежие истории о безжалостном море, повидаться со старыми приятелями, узнать забавные происшествия. Едва голова Гермионы касается подушки, она понимает насколько устала за этот день: мышцы гудят, словно их набили копошащимися пчёлами, которые неустанно трудились внутри своего улья, при этом характерно жужжа. Девушка вдыхает полной грудью, восхищаясь мягкостью постели и возможностью вот так полежать и расслабиться. После смерти матери она потеряла эту возможность: чувствовать усталость, покой, наслаждение, — в ту пору все ощущения были единым комом серой пыли, ставшей частью её самой. Но сейчас ей хорошо, поэтому и блаженная улыбка озаряет её умиротворённое лицо. – До чего же противно, – вдруг раздаётся из другого конца комнаты, отчего только что расслабившаяся девушка открывает глаза, – лежать вот так, бездействовать, фу! Наконец, вглядевшись во тьму, она различает лицо Невилла, парящего над полом. Лицо его возмужало с дня последней их встречи. Девушка не придаёт никакого значению его прозрачности – за свою жизнь она видела и ощущала слишком много странного, поэтому оно её не пугает и не радует. К тому же, Гермиона и раньше встречалась с призраками: они приходили к ней во снах пару раз, а иногда и вовсе в периоды бодрствования. – Что ты здесь делаешь? – спрашивает Грейнджер, разглядывая незнакомую одежду на лучшем друге. Невилл отмахивается и облетает комнату, рассматривая её новое жилище. Юноше кажется, что комната слишком скучная для неё, необижитая. Не хватает красок и наполненности. Здесь нет ничего, что рассказывало бы о его подруге. – Как-то странно она смотрит на Оливера, да? – Гермиона сначала хмурится, не понимая, как он узнал об их совместном ужине с Вудами, о её собственных наблюдениях. Но отвлекается на то, как вырос и похудел Невилл. Эта жёсткая щетина старит его. – И почему она согласилась присматривать за Генри? Не понимаю. – У тёти большое сердце, – Гермиона хочет узнать побольше о жизни Невилла: бросил ли он поиски убийцы или уже нашёл его? Почему явился именно сейчас? И как ему удалось приобрести такой облик? Она забирается на кровать, подтягивая ноги к себе, восторженно смотрит на друга, но, к собственному сожалению, не успевает задать своих вопросов. – Думаю, их что-то связывает! Оливера и твою тётю, – Гермиона фыркает, несмотря на то, что ей и самой приходили в голову подобные мысли. Невилл замирает, вдоволь насмотревшись. – Какая скучная комната, разберись с этим! – как Гермиона скучала по ворчливому Невиллу, по смешному и сосредоточенному. Он имел привычку после долгой разлуки подмечать какие-то негативные изменения, но после всегда смеялся, обращая сказанное до этого в шутку. – Обещаю разобраться с этим, – в лунном свете ей удаётся разглядеть Невилла получше: высокий, с новым шрамом, проходящим сквозь всё лицо. Он больше не похож на мальчика-неудачника, каким знали его ровесники и соседские дети. Наверняка его красоте уже завидуют многие юноши их деревни. – Что касается тёти, – продолжает Гермиона, вспоминая предыдущую реплику друга, – Не думаю, что между ними что-то есть, – даже если и есть, даже если она и подозревает об этом, она не откажет себе в удовольствии поспорить с Невиллом. Это было их любимым развлечением: спорить понарошку. Они всегда развлекались, зная наперёд, что скорее всего сойдутся во мнениях, но до чего же забавно им было препираться, выстраивать сложные замысловатые фразы, выдумывать аргументы. К слову, Гермиона добивается желаемого: Невилл садится на другой конец кровати, устанавливая зрительный контакт. В его полупрозрачных глазах мелькает задорная искра. – Нет, думаю... – но его возражения прерывает другой голос. Мягкий и мелодичный, мечтательный: – Всё, что связывало их, осталось в прошлом, а всё, что связывает — растёт и крепнет, – конечно же, это была Полумна. Такая же прозрачная как Невилл. Она появляется около стены и сразу же вынимает из своих волос сухие листья, прикладывает к стене, мурлыча под нос очередную песенку. Гермиона так радуется её появлению. – Луна! – ей хочется обнять девушку. – Это, – теряется от восторга Гермиона, не решаясь приблизиться к видению, боясь разрушить его,– Это Невилл, мой... – Мы знакомы, – ласково отвечает Полумна. Гермиона не спит до самого рассвета, и лишь когда за шторами дребезжат первые лучи рассвета, она чувствует, насколько тяжелы её веки. Мысли сплетаются в клубок, а улыбающиеся Невилл и Луна желают ей добрых снов. Она проваливается в темноту и мягкость, и ничто не тревожит её до середины дня. Удивительно, но Федра не будит её: даёт шанс выспаться. Вечером они запланировали поход в церковь, куда Григ наведывалась не часто (за что часто была упрекаема Преподобным Грюмом). Племянница просыпается в необычайно хорошем расположении духа, и Федра думает, что не зря не тревожила её сон всё это время. Стоило Гермионе выйти из комнаты, как откуда ни возьмись, появляется Живоглот, пропадавший за пределами дома. Федра совершенно не понимает этого кота: он сторонится людей, но иногда готов контактировать с ними, он не выявляет признаков симпатии или привязанности к ней, но именно её дом выбрал, чтобы жить. Конечно, она готова простить ему все эти странности потому, как нежно он относится к её племяннице, как вьётся у ног и ничего не просит, проявляя свою ласку и, наконец, симпатию. Местная церковь не отличается ни помпезностью, ни красотой: сделанная она из камней, так плотно примкнувших друг к другу, что, кажется, монетке не протиснуться между ними. Внутри раздаётся шум собравшихся жителей. Гермионе этот шёпот напоминает шорох листвы в лесу или даже шорох набегающих волн. Федра ведёт её к холодным деревянным скамьям и садится в ожидании Преподобного. Её окликают соседи и они переговариваются о чём-то будничном. Гермиона закрывает глаза, оставаясь на ногах. Она чувствует себя чайкой, усевшейся на водную гладь. Её укачивают эти громадные синие змеи, и из горла грозится вырваться крик – истошный вопль, но, когда она вдыхает поглубже, уже готовая вытолкнуть громоздящиеся один на другой звуки, Федра мягко касается её руки, извещая о пришествии Отца Грюма. Все замолкают. Поразительно, как люди меняются в лице, едва завидев священника, направляющегося к алтарю. Гермиона дышит ровно. В воздухе кружит многовековая пыль и древние лики святых наблюдают за живыми. По коже девушки проносятся целые стаи мурашек, она чувствует, как волосы встают дыбом: в церквях всегда холодно, а она не взяла с собой никакой шали, чтобы укрыться. Она быстро привыкает к этой температуре и не пытается согреться после. Гермиона замечает рыжеволосое семейство Уизли немного впереди. Эти огненные копны покорно склонены. Девушка осматривается: древние лица с икон не пугают её. Они вообще никак на неё не воздействуют: всего лишь унылые печальные лица. Они были призваны творить чудеса и сеять добро, однако они безмолвствуют, а символы, сокрытые в этой тишине, тяжело даются обычному человеку. Получается, – размышляет Гермиона, – они не исполняют предначертанного. Если их миссией было сеять добро, то как безмолвное пребывание в церкви может исполнить её? Никак. Она давно потеряла нить, связывающую речи Преподобного. Его голос, мелодичный и отягощённый моралью и слепой верой ударяется о толстые стены и разлетается в разные стороны, прикасаясь к сердцам слушающих. Неужели не может он быть немного радостнее, ведь речь его звучит так, будто он отпевает умершего?! – вновь погружается в мысли Гермиона. Вот же они, абсолютно живые, собрались здесь, чтобы растворить бесчисленные метания в покое, прохладе и дыме кадил. Неужели им, живым, необходимо думать о смерти, всякий раз входя в Божью обитель? Неужели нельзя им праздновать жизнь, если она дана им?! Никто не осмеливается поднять взгляда, даже прикасаясь в молчаливом крещении к собственным лбам. Прихожане встают на колени, а Гермионе хочется летать: птицы внутри рвутся к небесам. Она нехотя склоняется перед безликим Богом, она не может сегодня молиться. Рядом её тётя тщетно пытается вспомнить хотя бы одну молитву, но спотыкается на каждом слове, явно забыв тексты. Девушка смотрит поверх голов и замечает у входной двери силуэт, всего лишь силуэт, сливающийся с тьмой угла, куда почти не падает свет. Беллатрикс, прислонившись к стене и сложив руки под грудью, в разгар религиозного таинства смотрит вдаль. Её обсидиановые глаза выжигают, наверное, сердце священнику, но это предположение оказывается неверным. Совсем скоро Гермиона понимает, что предметом внимания Беллатрикс стал иконостас, а именно – изображение распятого Христа. Её ноздри раздуты, брови сведены. Она пребывает не то в гневе, не то в огне, и сама она, словно немигающая змея. Словно почувствовав заинтересованный взгляд, она напрягает желваки и отрывается от лица Христова. Гермиона кажется ей по-детски невинной в своём интересе, но взгляд её имеет определённую силу и магнетизм, о которых, возможно, она и не догадывается. Беллатрикс замирает, смотря прямо на девушку. Даже если бы она хотела, то ничего бы не могла произнести. Но Грейнджер видит все сотни, тысячи слов, умершие на кончике её языка, так и не покинувших рта. В этот самый момент ей удаётся проникнуть под кожу женщины и выпытать какой-то страшный секрет: на лице той не двигается ни один мускул, но Гермиона различает и гримасу боли, и судороги, и агонию, и пламя, коим охвачена Беллатрикс. Не сейчас, нет, но всю свою жизнь. Люди начинают шевелиться и встают с колен. Гермиона хотела бы сказать "восстают из пепла", но пепла здесь нет, и прихожане вовсе не похожи на фениксов. Фениксы – это птицы, а что для птицы дороже свободы? Разве может птица добровольно прилететь в клетку? Не может. А люди могут. Гермионе почему-то хочется улыбаться этой внезапно родившейся мысли, но улыбка в разгар религиозного таинства – признак дурного тона. А ей очень не хочется, чтобы о её тёте судачили, о ней и так перешептываются чаще, чем об остальных. Обычно упрекают в отсутствии мужа, но ей прощают, потому что она не раз спасала и жителей, и их детей от болезней. Самые смелые иногда заводят речь о её отношении к Богу, но Федра делает вид, что не замечает этих сплетен. Да и какой вред могут ей нанести эти сплетни, если жизнь самих сплетников не раз оказывается потом в её руках?! Её могут осуждать или обсуждать, но на деле её уважают, побаиваются, ей восхищаются и, как правило, в ней нуждаются. Федра никогда не умела, да и не могла лгать, – так говорила о своей сестре мама Гермионы, и она видела, что это правда: тётя пришла на службу, но она не доставляла ей никакого удовольствия. Об этом говорили то и дело подталкивающие пальцы, нахмуренный лоб, ссутуленные плечи, будто она хотела от чего-то защититься, от чего-то или кого-то. В повседневной жизни она никогда не упоминает Господа, даже всуе. Никогда не заставляет Гермиону посещать службы, не упрекает и тогда, когда племянница сомневается в нём или пытается отрицать. Сама Гермиона очень хочет верить, что есть некто, уделяющий внимание каждому, следящий за каждым шагом, никогда не покидающим его, однако методы его заботы ввергают Гермиону в недоумение: она слишком часто видела и видит, как страдают ни в чём не повинные люди. Разве не должен каждый получать по заслугам? Разве не должны быть наказаны преступники, а жертвы – вознаграждены? Параллельно с этими мыслями она взглядом следит за Беллатрикс, неспешно перемещающейся по тёмным местам церкви. Девушка пытается контролировать свои движения, чтобы они не стали очень резкими: Беллатрикс не разрывает зрительный контакт, увлекая девичьи глаза вслед за собой. И если себя Гермиона сравнивает с крикливой чайкой, то Блэк похожа на чёрного лебедя. Чёрный всегда таит в себе что-то мистическое, как и Беллатрикс. Сбоку Федра тоже поднимает голову. На её лице печатью лежит печаль. Глаза её закрыты, а зубы крепко стиснуты. В ней бушуют моря, и реки выходят из берегов, отчего она сцепляет пальцы в замок и сжимает до того, что кисти белеют, а пальцы наливаются кровью. Внутри неё всё ходит ходуном, она готова разорваться на тысячи кусков в любую секунду, часто и рвано дышит. Гермиона не может не обратить на это внимание и возвращает ей прикосновение, слегка сжимая тонкое запястье. Федра подаёт корпус вперёд, словно срываясь с обрыва, и открывает глаза. Одному Богу известно, о чём она только что думала, но постепенно её дыхание выравнивается, она разжимает пальцы и накрывает своей ладонью руку племянницы, успокаивая её и благодаря. В какой-то момент служба подходит к концу, и Гермиона, потеряв из виду Беллатрикс, чувствует похлопывание по плечу: за ней стоит рыжеволосая бестия, жестом призывающая её выйти. Федра, заметив появление младшей Уизли, кивает, зная наперёд, что девушки пренепременно ускользнут из церкви. Им удаётся остаться незамеченными. Ветер, едва девушки оказываются снаружи, тут же накидывается на юную плоть, терзая своими порывами и хлёсткими ударами. Гермиона чувствует себя свободной и все её чайки улетают парить к звёздам на сизый небосвод. Джинни тащит её за собой. – Он был на службе, – держа подругу за плечи, сообщает ей Джинни. На её щеках бутонами роз расцветает розовый румянец. Гермиона не сразу понимает, о ком идёт речь, но после вспоминает приветливое лицо юноши, который беседовал с её тётей незадолго до того, как они с Джинни скрылись. – Дин!– напоминает Джинни, будто Гермиона могла забыть его имя. Она снова хватает девушку за руку, отводит подальше от церкви и громко шепчет: — Мы договорились о встрече! – но тут же уводит в сторону, заметив что-то во тьме, за спиной подруги. Обернувшись, Гермиона тоже различает чёрный силуэт, направляющийся за церковь. Джинни первая устремляется за загадочным ночным странником. Им оказывается не кто иной, как Беллатрикс Блэк. Девушки осторожно подбираются ближе, держа расстояние, чтобы быть незамеченными. Уизли плохо различает очертания деревьев и людей, но Гермиона отчётливо видит мужчину в изумрудно-серебряном килте и, к её удивлению, чёрной рубашке и длинном плаще того же цвета. Его волосы достигают плеч, лицо не выражает ничего, в то время как Беллатрикс отчитывает его. Женщина всё-таки принимает какой-то свёрток из его рук и выдахает, говоря: "Может, в этот раз сработает", и удаляется. Девушки спешат покинуть своё укрытие, боясь быть застуканными. Они успевают вернуться как раз к тому моменту, когда миссис Уизли выходит из церкви. Подругам снова приходится отложить беседу, так как Джинни журят за внезапное и абсолютно бестактное исчезновение, а Федра предлагает Гермионе посетить с ней её знакомую – миловидную женщину. Гермиона отказывается, зная, что тётя поймёт её желание поскорее очутиться дома и забыться сном: всё-таки это её первое посещение церкви после смерти матери. На самом же деле домой Гермиона не спешит. Точнее, она в который раз замечает невдалеке местное кладбище, и в этот момент её планы, конечно же, изменяются. Пользуясь случаем, девушка решает посетить его.