Запах твой слаще мёда. Запах твой – алмазы и лучшие из янтарей. Я следую за тобой по пятам, волшебное существо, но не могу настигнуть. Я хотела бы выпить тебя до капли, погрузиться в тебя и вырвать все силы с корнем. А ты ускользаешь. Убегаешь, моя сладость. Дра-а-азнишь. Близость твоя сводит меня с ума и идёт мне на пользу тоже. Присутствие твоё обжигает мне внутренности, распаляет. Заставляет желать тебя всё отчаяннее и сильнее. Я хочу тебя. Тебя — в легионы своих сокровищ, потому что сама ты отдельный легион. Однако… если не останется тебя, сладость, кого же мне будет хотеть?
Тон у существа едкий, жадный. Из раскрытого рта текут прозрачные слюни, иногда скользких губ касается пепельно-синий раздвоенный язык. Мурашки покрывают кожу Гермионы, она едва-едва понимает, что слышит.Обманщица! Лгунья! – обвиняет её существо, резко наклоняя голову к неестественно вздёрнутому вверх плечу. Шея у него неприятно хрустит, но Гермиона не отрывает взгляда. – Голос у тебя человеческий, а пахнешь ты, как мерцающая звезда. И я слушаю, всё слушаю, как колотится сердце твоё – разрывающееся ядро, как оно качает соки и силы по твоим венам. Как оно успокаивается и дрожит. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… – существо широко раскрывает рот, запрокидывая голову назад, после чего клацает зубами, будто бы разрывая плоть невидимой жертвы. – О, как безумно ощущать мне его! Как хочется коснуться его языком, разорвать оковы, распороть эту клеть и освободить твои несметные богатства! Ведь тебе не спрятать своей сути от меня, прелесть, не спрятать.
Ноздри, больше похожие на щели, раздуваются, втягивая как можно больше не воздуха – запаха Гермионы. И существо медленно выдыхает, смотря ввысь. Лицо его приобретает блаженное выражение, удовлетворённое.Если бы не было силы твоей – твоего богатства, не было бы и этой жуткой вони! Я чувствую её каждый день, теряя рассудок. Если я лишу тебя силы, то прекращу эту муку, прелесть, не так ли?! Впитаю её в себя, стану ей обладать, и оттого и тобой тоже обладать стану. Как бы это было хорошо?!
В существе клокочет и режется какой-то особый вид вожделения, оно протягивает руки, и они кажутся тянущимися, как нуга. Пространство дребезжит, будто это стеклянный графин, готовый вот-вот лопнуть от давления изнутри.Ге-е-ер-ми-и-о-о-она
Тянет существо и раскрывает рот, обнажая тёмные клыки.Ге-е-ер-ми-и…
– Гермиона! – слышится чей-то встревоженный голос, доносящийся будто бы из-за горных хребтов, чьи вышины оказываются далеко внизу, под этим морем, ставшим небом, под этой магией, исказившей привычное мироустройство, изменившей порядок вещей. – Гермиона? – мягче повторяет тот же голос, совершенно не похожий на кристаллический голос существа. В нём сквозит беспокойство, но девушка так увлечена существом с кожей болотного цвета, чьи возможности не имеют границ и пределов, что не может, не хочет отводить от него взгляда. Его аура поглощает.-о-о-она
– Гермиона, – и рука, коснувшаяся её плеча, разносит по всему телу импульс, тёплый, неестественный, магический, похожий на то, что только что творило существо, но гораздо слабее: не такой интенсивный, не такой всепоглощающий. Девушка встряхивает головой: туман рассеивается, краски становятся по-прежнему яркими, а не переливающимися и сплетёнными друг с другом. Федра смотрит племяннице в глаза, пытаясь понять, куда та провалилась и почему так долго не отвечала на десяток призывов. Григ боится, как бы это не было дурным воспоминанием, но щёки у Гермионы розовые, зрачки расширены, из чего следует, что думы те не были отягощающими, скорее волнительными, хотя что-то в этом её искрящемся взгляде всё же настораживает Федру: уж слишком странные волны исходят от Гермионы. Она и раньше ощущала их, но никогда прежде они не были столь очевидны. Стоит Федре отвести взгляд, как она замечает некоторое движение невдалеке: это Дамблдор, наклонившись, разглядывает цветы. Очки его покоятся на самом кончике носа, готовые вот-вот упасть. Гермиона, окончательно пришедшая в себя, выглядывает из-за плеча тёти и также смотрит на мужчину. Он приветственно поднимает руку, но вся его доброжелательность вмиг исчезает, когда он снова смотрит на Федру. Грейнджер замечает, как Дамблдор вздыхает, перекладывая сорванный цветок между пальцами; как ходят желваки у тёти. Что-то происходит, но девушка не способна распознать знаков и остаётся в неведении. Она хочет спросить, когда спина старика удаляется, даже открывает рот, но глаза у тёти оказываются стеклянными, а воздух стекает светящимися струями подле неё. Гермиона качает головой: странные видения входят в привычку. Её давно это перестало пугать, в конце концов её мать видела то же самое. Хотя другие, уверена она, не различают всех этих причуд. Федре нужно несколько минут, чтобы выдохнуть из себя тяжкие думы. В течение этого времени брови её сходятся, ноздри раздуваются. Она будто злится, размышляет о чём-то очень важном. Гермиона забывает о существе, видя, как тётя постукивает пальцем по колену, жмурится, находясь глубоко внутри своего сознания, кивает головой, уверяя себя в чём-то, подтверждая, соглашаясь. Это не мешает ей вскоре улыбнуться и крепко обнять племянницу, сделать вид, точно и не было этих минут, наполненных внутренней борьбой. Весь день они слоняются по округе, изредка встречаясь с жителями. Большинство из них почему-то смотрят на Федру с тоской: раньше такого не случалось. Гермиона пытается отвлечь тётю. – Ты была когда-нибудь влюблена? – вопрос этот звучит донельзя невинно, по-детски. Федра смотрит на племянницу, раскрыв от изумления глаза. Ей почему-то казалось, что такие вопросы свойственны Нокки, например, но никак не племяннице. Она улыбается, не зная даже, как ответить, и пока она размышляет, девушка радуется, что её уловка удалась. – Да, – отвечает Федра и улыбка её становится шире. – Да, – повторяет она увереннее, уже не смущаясь, всматриваясь в лицо Гермионы, пока не приходит к выводу. – Не влюбилась ли ты? – Федра не удивится, если племянница ответит положительно или отведёт взор. Грейнджер действительно переводит взгляд на землю, пытаясь что-то сказать. Видимо, – думает Федра, – она ещё не разобралась в своих чувствах. Наконец племянница смотрит на тётю и они смеются. Правда, радость не длится вечно. Печаль возвращается к Федре, когда на закате они возвращаются домой. Грейнджер совершенно не понимает, почему все так вздыхают, почему хмурятся. Один мужчина, чьего имени она не помнит, крестится, а его жена рыдает и порывается обнять Федру. Девушка почему-то чувствует, будто горло её набили сажей, да такой прогорклой, что в гортани не просто щиплет, а разъедает ткани. Едва войдя в дом, Федра замирает, смотря на пол. В таком неподвижном состоянии женщины пребывают с минуту, пока Григ не наклоняется, чтобы поднять предмет, остановивший её, и пройти дальше. Гермиона распознаёт в предмете записку: Ф. Григ от А. Дамблдора. В этот вечер Федра, как-то грустно улыбаясь, говорит, что им с Дамблдором следует встретиться, и обещает вернуться как можно скорее. Гермиону тошнит, внутренности скручивает от неизвестности, она не находит себе места. Тётя не возвращается ни к полуночи, ни позже. Ожидая её, девушка засыпает на диване в гостиной. Тело у неё во время сна то горит, то болит от неудобных поз, а в сознание проникают образы мертвецов с разлагающейся кожей, из которой выползают черви и насекомые, из чьих пустых глазниц выпархивают мотыльки с потёртыми крыльями. Над трупами кружат огромные чёрные во́роны и клацает челюстями какой-то невидимый хищник. Сквозь эту фантасмагорию пробиваются люди. Два человека. Два обнажённых человека. Сначала сознание Гермионы воспринимает их как Адама и Еву, сплетённых между собой в порочном танце, окружённых воплотившимися грехами, но в этих стонах почему-то звучат знакомые голоса, и в вихре страсти слышится единственная фраза, произнесённая лихорадочно, судорожно, безнадёжно: Мне ничего не жаль.