пещера девичьих стонов

Quok - Heart Ramin Djawadi - Jenny of Oldstones Когда Федра входит в дом, то, как и в прошлый раз, замирает на пороге. Она с тоской осматривает своё жилище: стены, мебель, посуду; поглубже вдыхает воздух и не чувствует запах собственного дома, насколько привычным он стал за время её проживания здесь; а потом видит спящую племянницу. Её смешит, как та причудливо изгибается во сне, и одновременно умиляет, что девушка ждала её. Будить Гермиону не имеет смысла: она и сама проснётся через пару часов, к тому же сегодня уплывают моряки, а значит, ей точно придётся проснуться, чтобы засвидетельствовать это событие. Федра решает приготовить завтрак. Пища выглядит какой-то далёкой, несуществующей. Женщина не замечает, что именно делает: движения выходят сами собой, словно она часовой механизм, заведённый на определённую последовательность действий. Федра погружена в размышления, почему-то ей представляются горные хребты и перевалы, где ветер ревёт как раненый зверь. Где он терзает плоть, заставляя кожу гореть от холода. Будучи детьми они с сестрой любили разыскивать узкие, едва заметные горные тропы и карабкаться выше, выше, выше. Это была их маленькая тайна, сокровище, которое они делили на двоих. Иногда их друзья тоже забирались с ними, но ни один из них не знал эти места так, как знали они. Конечно, родители не позволяли им уходить так далеко одним и наказывали за непослушание – это никогда не останавливало юных Григ на пути к высотам. Федра вспоминает: многое изменилось с тех пор. Многое уже не изменить. Она с горечью вздыхает, осознавая, что может видеть большую часть своей семьи лишь в собственных воспоминаниях. Ей становится тяжело. Когда Гермиона просыпается, видит тётю за готовкой. Она стоит спиной, нарезая зелень невероятно мелко, бросает её в кипящий бульон. Девушка хочет спросить, почему та не вернулась ночью, однако Федра вздрагивает, почувствовав намерения племянницы, и тихо говорит: – Не надо, – после чего, всё так же не оборачиваясь, завершает начатое и уходит в сад, надеясь побыть одной. Хотя, подозревает Гермиона, Федра сбегает не от неё, а от самой себя. Пытается, по крайне мере, невзирая на то, что попытки её не увенчиваются раз за разом успехом. Пахнет божественно вкусно, и от этого у Грейнджер урчит в животе: вчера она опять забыла поужинать или даже пообедать. Но, смотря на еду, ей становится тошно: как она может думать о пище, когда внутри неё зудит, почти физически чешется до изнеможения несколько важных, чрезвычайно важных вопросов?! Она встаёт, разминая шею и плечи, они нестерпимо ноют, суставы хрустят. После этого, правда, девушка не чувствует себя лучше: с тётей что-то точно не так, поэтому она направляется к ней, чтобы если не выяснить причину этого странного поведения, то хотя бы не оставлять её в одиночестве, в этом состоянии, которое, она полагает, ужасно. Федра стоит в тени сада, смотря на диковинные цветы, обхватив себя руками, не обхватив даже, а обняв, вцепившись в рёбра. Пальцы у неё подрагивают. Она напряжена. Гермиона чувствует эмоции тёти, среди них есть: подавленность, тяжесть, отрицание, горечь, скорбь, сожаление, вина. Внутри Григ что-то клокочет, вспенивается, бурлит и мечется, и всё утопает в боли. Боли в ней сосредоточено столько, сколько, кажется, не вынести обычному человеку. У Гермионы в животе образуется неприятный узел, клубок, состоящий из чёрных, полностью чёрных нитей, похожих на склизких дождевых червей. Она обнимает тётю прямо со спины, сжимая, надеясь теплом собственного тела доказать ей, что есть в этом мире хотя бы один человек, которому она не безразлична; готовый разделить с ней этот ужас, таящийся внутри неё. И этот человек рядом, обнимает её. И Федра чувствует это. Она плачет, задыхаясь и захлёбываясь слезами. Ей хочется всё рассказать племяннице: раскрыть тайны, хранящиеся в ней годами. Ей и самой станет проще, если только она позволит себе озвучить то, о чём молчит. – Я т-так... – всхлипывая, силится выговорить Федра, – люблю этот сад. Гермиона разглядывает цветник, но цветы молчат с ней. Обычно их присутствие рождает потоки мыслей, придаёт ей сил, окрыляет, сегодня же это всего лишь растения, яркие и молчаливые. Тётя резко поворачивается к ней лицом и смотрит прямо в глаза. Слёзы всё текут по её щекам, оставляя влажные дорожки после себя. Она обхватывает лицо племянницы мягкими ладонями. Взгляд у неё напряжённый и очень тяжёлый. Желваки ходят на её скулах, слова снова не покидают её рта: слишком долго она безмолвствовала, и теперь тишина не отдаёт присвоенного. Федра прижимает Гермиону к себе в разрывающейся тишине, кладя руку на затылок, легко поглаживая непослушные кудри. Замирает на мгновение, очевидно, закрыв глаза, и снова оставляет её в одиночестве. Моряки уже готовы уплыть. Звучный голос Макгонагалл разносится по воздуху. Грейнджер с интересом наблюдает, как все эти люди копошатся, суетятся, передвигаются оттуда сюда. Лица у моряков сосредоточенные и в то же время спокойные. Море ждёт их. Даже маленькая Тельма выглядит повзрослевшей. Удивительно, как водная гладь становится ей роднее суши. На берегу стоят близкие уплывающих. Они не плачут, как предполагала Гермиона, но улыбаются и говорят привычные напутствия. Чуть поодаль мелькает чей-то силуэт, в нём Грейнджер отличает старика Джонса. Всякий раз, когда моряки уходят в море, он стоит где-нибудь в стороне и молчаливо наблюдает, прижимая руку к груди. Наверное, там у него ухает и трепещет сердце, просясь к знакомой синеве. Джонс не подходит, не приближается ни к людям, ни к линии, где море соприкасается с землёй. Боится, что не сможет сдержаться, боится, что воспоминания, угнетающие его, во всех деталях всплывут перед ним, поглотят, как беспощадные демоны, и он не сможет вынести их. Точно знает, что не сможет. И, несмотря на то, что в море уходит и его старшая дочь, в нём нет силы подойти к воде. Федра сидит на корточках рядом с всхлипывающим Генри, на Оливера она не обращает никакого внимания. Мальчик ещё не привык к продолжительным отлучкам отца. Конечно, ему хочется, чтобы тот оставался с ним, проводил как можно больше времени на суше. Водная гладь не влечёт младшего Вуда, хотя и не отталкивает. Когда-то он злился на неё, очевидно, считая соперницей, ведь Оливер, безусловно, любил и свою стихию тоже. Генри всё понимает, но ему нужно ещё немного времени, чтобы свыкнуться. Минерва ни на кого из остающихся на берегу не обращает внимания, но перед тем, как отчалить, поворачивается к присутствующим лицом и обещает вернуться с хорошим уловом. Крики слышатся ей вслед. За ней в море выходят и остальные. Ждать, когда лодки станут пятнами на горизонте, остаются немногие. Гермиона уже держит Генри за руку. Почему-то они очень мало пробыли на суше: обычно промежуток между выходами в море длится вдвое больше. Макгонагалл оправдывает подобную спешку уникальным обилием рыбы и тем фактом, что гроза, на протяжении которой, как заметила Гермиона, снова появилась розовая молния и прозвучал этот странный гром, недавно прошла, и погода обещала быть благоприятной. Грейнджер долго думает над странным поведением тёти: та, поднявшись на ноги после утешений младшего Вуда, долго смотрела Оливеру в глаза, будто передавая ему что-то по невидимой связи, имеющейся, точно имеющейся у них. Конечно, ещё дольше она смотрела на его судно, исчезающее вдали, и какое-то время стояла на берегу, сохраняя безмолвие, которое даже маленький мальчик не желал нарушать, будучи достаточно чувствительным к женщине, заменившей ему мать. Гермиона не знает, стоит ли ей оставить тётю в одиночестве или же, напротив, быть рядом. На помощь ей, к удивлению, приходит Генри, требующий объятий. Федра тут же смягчается в лице и улыбается. Этот мальчик заменяет ей если не весь, то полмира. А ещё он с лёгкостью увлекает её к своим друзьям, крепко хватая за руку. Женщина только и успевает, что обернуться, жестом сказав племяннице, чтобы та не беспокоилась о ней. Гермионе кажется этот вариант развития событий донельзя правильным, поэтому она, тревожась, но уже чуточку меньше, теряется в толпе, надеясь встретить кого-то из знакомых. Девушка возвращается домой под вечер. Федра сосредоточена, кое-где на руках виднеются пятна, оставленные взрыхлённой землёй. Она пыталась их смыть после долгих часов, проведённых в саду, но, в конце концов, устала и бросила эту затею. Гермиона открывает рот, не желая более ожидать объяснений, однако тётя улыбается, берёт её за руку и ведёт к выходу. Там их ожидают сложенные заранее тёплые вещи и фонарь. Девушка удивлена, ведь никогда прежде Федра не предлагала ей ночных прогулок. Гермиона пытается выведать, куда её ведут, но тётя загадочно улыбается и обещает сюрприз. В темноте деревня выглядит совершенно иначе: все знакомые тропы и дома будто бы меняются местами, отчего Грейнджер запутывается. Порой ей всё же удаётся выхватить редкий знакомый силуэт или даже очертания причудливого дерева, приметы которого она отметила ранее. Отойдя от деревни, Федра наконец-то зажигает фонарь: даже несмотря на то, что свет от него исходит тусклый, Гермионе требуется несколько минут, чтобы глаза, совсем недавно адаптировавшиеся к мраку, привыкли к дополнительному источнику света. Как забавно, – думает девушка: что весь свет луны помещается в этом фонаре. В детстве ей часто рассказывали о луне, и, признаться честно, маленькой девочке луна нравилась больше солнца: когда она смотрела на солнце, оно будто бы пыталось выжечь её глаза. Луна же не заставляла её плакать, поэтому смотреть на неё было приятнее. Сейчас и луна, и солнце помещались в одном фонаре. Правильно, что его назвали фонарём, а не маленьким солнцем или луной: фонарь есть фонарь, и свет его не сравнится с тем, что источают те далёкие фигуры-пятна, подвешенные на небосводе, как ягоды на ветвях. Гермиона улыбается собственным мыслям, абсолютно не обращая внимания ни на отдалённые вскрики ночных птиц, ни на путь, которым ведёт её Федра. Когда же девушка оглядывается по сторонам, то сразу же вспоминает: здесь несколько дней назад они проходили с Беллатрикс. Та рассказывала что-то о старом местоположении деревни: её разрушили или сожгли в ходе битвы, произошедшей здесь несколько веков назад, после чего жителями было принято решение не восстанавливать руины, а отстроить новую деревню немного дальше от обрывов и утёсов, где зачастую бушевали неумолимые ветра. Федра тоже рассказывает о старой деревне и указывает куда-то между сосен. Гермиона не понимает ценность этого места, пока они не поворачивают. Перед ними, прямо между деревьями, красуются остатки некогда величественной постройки. Девушка не может понять – была это оборонительная башня или замок. – Камни давно уже растащили, – улыбаясь, говорит Федра, Гермионе кажется: тёте становится легче вдали от дома. – Идём! Раньше постройка наверняка была приземистой, с небольшими окошками наверху и винтовой лестницей до самой крыши. Сейчас же крыши и западной стены почти не осталось: лишь груда обломков, некий поломанный скелет. Внутри темно и холодно. Девушка чувствует непривычный запах, вероятно, каменной пыли. Федра зовёт её к себе. Оказывается, что они стоят у спуска в подвал, оставшийся почти нетронутым. Под землёй царит кромешная тьма, и только слабый свет фонаря помогает ориентироваться в пространстве. Гермиона вздрагивает, но не только от холода: привыкнув к полумраку, она различает ряд камер. Тяжёлые решётчатые двери в некоторых местах сорваны с петель, где-то и вовсе отсутствуют. – Смотри, – Федра указывает на одну камеру. Она отличается от остальных: здесь есть нечто наподобие каменной скамьи, на которой расстелено несколько потёртых тряпок. – Её восстановили, – задумчиво говорит Григ, ставя фонарь на пол. Комната очень маленькая, однако раньше в ней теснилось по несколько пленников сразу. На стене Гермиона замечает какие-то нацарапанные слова. За её спиной скрипит дверь. Федра оказывается по другую сторону камеры. Девушка не понимает, зачем тётя демонстрирует ей это, ведь петли ужасно скрипят. Тем временем та извлекает массивный ключ из складок юбки и поворачивает его в старом замке. Шутка перестаёт быть смешной, хотя Гермиона не слишком боится, что тётя оставит её здесь, да и к тому же эти неповоротливые механизмы вызывают у неё интерес. – Я думала, ключей к таким старым замкам не осталось, – девушка берётся за решётку и видит, что Федра кладёт ключ на выступ в стене напротив камеры. – Да, не осталось. Сделали новый. Один, – голос её подрагивает. Видно, что женщине неловко, что она волнуется, из-за чего слова не складываются в фразы. Она набирает побольше воздуха в попытке успокоиться. – Я сожалею, Миона, – Федра прижимается к решётке и накрывает кисти племянницы своими. – Я знаю: ты бы пошла вместо меня в пещеру, что сделала бы что угодно, чтобы уберечь меня, но, пойми, Миона, лучше, если это буду я, – Гермиона не понимает, зачем тётя так жестоко шутит. – Тебе придётся, – Григ закрывает глаза после этих слов, делает паузу, нервно сглатывает, – провести эту ночь здесь, но Дамблдор прав: никто не должен мешать жертве случится. Она необходима, – сталь, вызревающая в груди, – тяжелая ноша для Гермионы. Она знает эти ощущения: как начинают пробиваться колосья, разрывая внутренности. Как к горлу подступает прогорклый ком и пульсирует, разбрасывая пепел. Федра вжимается в решётки, кладя руку на щёку племянницы. – Я бы ни за что не оставила тебя… – Гермиона изо всех сил пытается не обращать внимания на скрежет внутри и силится не дать оцепенению и ужасу охватить её, парализовать. – Что это значит? Что… – Я была выбрана, Миона… – всё встаёт на свои места. – Мне очень жаль, – в ушах у девушки звенит. Гермиона как рыба, выброшенная на берег, открывает рот, пытаясь то ли сказать что-то, то ли вдохнуть: ничего из этого у неё не получается. Федра не хочет видеть, как мир племянницы трещит по швам: она не вынесет этого. Только не это. Когда Федра узнала, что её имя выпало, она испугалась не за себя, нет: ей не хотелось, чтобы Гермионе, только начавшей восстанавливаться после потери матери, пришлось испытать то же самое снова. Конечно, местные жители не оставят её в одиночестве и непременно помогут, ведь каждый из них знает, каково это: терять. – Я люблю тебя, – шепчет Григ, не зная, что следует говорить в таких ситуациях. Слёзы грозятся вырваться на свободу, она не позволит себе этого. Не сейчас. Минутой позже. – Утром тебя освободит Дамблдор. Он позаботится о тебе, – сейчас Федра даже не думает о личной неприязни к Альбусу: ей нужен кто-то, кто будет подле племянницы в момент, когда она осознает новую утрату, когда поймёт, что она осталась последней представительницей своей семьи. Федра не вынесет больше. Она знает, что это молчание и последующий побег будет ей прощён: Гермиона поймёт и обязательно простит. Ей придётся смириться и с этой потерей тоже. Федра уходит, оставляя Гермиону одну в тёмных подвалах полуразрушенной башни.