пещера девичьих стонов

Ramin Djawadi - Light of the Seven Темнота укрывает сознание Гермионы плотным слоем. Девушка словно проваливается в сон, не закрывая глаз: её действия перестают принадлежать её воле, она становится куклой в чьих-то не то чарах, не то руках. Бесцельно она слоняется у подножия гор, забредает в лес, наполненная невесомостью и блаженной бесчувственностью; и нет для неё в эту ночь ни усталости, ни боли, ни пустоты – всё заволакивает темнотой и теплом. К рассвету пелена из заклятий спадает и сознание возвращается к ней. События по крупицам выстраиваются в ряд. Тепло, скользившее по её венам не так давно, сменяется на холод, будто бы он и не отступал с того самого момента, как Федра оставила её в развалинах башни. Чары, наложенные ламией, лишь отступают и отступают, обнажая утрату. Гермионе хочется кричать и кричать, надрывая горло. Она задыхается, сгибается пополам, потому что не остаётся внутри силы – одна лишь пустота, ставшая последствием проснувшейся боли. Девушка не может выдохнуть из себя хотя частицу этой звенящей пустоты, не может ни заплакать, ни закричать. Зачем ей такая пустота? Зачем она поселилась прямо посреди груди? Какой от неё прок? Ветер разбрасывает непослушные кудри в стороны, словно бушуя вместе с её изливающейся на землю тоской. Скоро задрожит земля, полыхнёт яркая молния, разверзнутся небеса и окропят эту деревню. Дождь утопит страдания Грейнджер, похоронит под своей ледяной массой и уйдёт. Он уйдёт, а она останется. И пустота останется, ведь пустота никогда не уходит. Она вгрызется в кости, вплетается в ткани мышц, пронизывает всё тело, медленно-медленно вытесняя умение радоваться, умение удивляться, умение рисковать, превращая их в сажу и пепел. Потому что пустота среди остальных ощущений – королева, а королевам нужны владения, и из раза в раз Гермиона становится её излюбленным владением, лакомым куском. Гермиона мечется, не ощущая ни влажности, ни сгущающейся духоты. Она мечется, как муха, пойманная в банку, как сумасшедшая, как поверженная. Перед её глазами уже не деревья, луга и травы, а серая дымка, пропитанная одной лишь мыслью: Федра умерла, Федра умерла, Федры больше нет. Начинается изморось, ноги несут девушку одному богу известно куда. Она видит огромный дуб и опускается к корням, поджимая колени к подбородку. Капли, касающиеся её макушки, становятся всё тяжелее, но широкие старые ветви укрывают её от них. Гермиона дрожит. Чьи-то сильные пальцы впиваются в девичье плечо. Грейнджер не сразу это чувствует, глубоко провалившись вглубь себя. Она встаёт, пытаясь ухватиться за бороздчатую кору, словно испещрённую глубокими шрамами, также не осознавая вполне своих действий, двигаясь скорее по привычке; и, едва держась на ногах, бросается в объятия к незнакомцу. Не имеет значения, кто это, пусть даже сам Дамблдор: сейчас ей нужны эти чёртовы объятия, иначе она рассыплется на тысячи безликих песчинок. Ветер ревёт, угрожая с корнями вырвать подрост, гнущийся, кажется, почти до земли. Гермиона утыкается носом в чьи-то костлявые, но мускулистые плечи. Чужие руки обвивают её, прижимая, не давая упасть. Девушка вздрагивает не столько от холода, сколько от тепла и участия незнакомца. Слёзы наконец вырываются, обращаясь в безудержные рыдания. Её буквально держат на руках. – Скоро начнётся буря, – разрезает молчание мягкий голос, и чьё-то тело отстраняется от Гермионы. Девушка покачивается, то и дело вздрагивая и всхлипывая. Её крепко хватают за руку, пожалуй, даже слишком сильно. – Ну же, девочка, пойдём! - Гермиона не узнаёт голоса, не видит лица напротив из-за полной расфокусировки зрения. Слёзы, помимо прочего, заставляют мир вокруг расплываться, как если бы она открыла глаза под водой. Человек пытается спасти её от стихийного бедствия, но ей нет дела ни до стихии, ни до незнакомца. Её тянут вперёд, и она неохотно делает шаг, скорее даже выпад – это позволяет бледной руке увлечь её за собой. Беллатрикс куда-то ведёт спотыкающуюся Гермиону. Выведя же её из-под крон деревьев, словно нарочно подставляя под отрезвляющие капли, Блэк встряхивает её. – Что ты видела? – Грейнджер безразлично смотрит ей через плечо. Уши всё также слышат звуки, однако где-то в черепной коробке эти слова схлопываются и гаснут, отчего она не воспринимает их частью мира: мир теперь сосредоточен между рёбрами, там, где пульсирует разрывающийся сгусток горечи и боли, давящий на кости. – Что ты видела, Гермиона? – от звучания собственного имени Гермиона сжимается. Кажется, на секунду, всего одну секунду она выбирается на поверхность и снова проваливается в мир, окутанный дымкой. Происходит это лишь потому, что девушка не хочет ассоциировать себя с некой Гермионой, ведь если перестать ощущать себя самой собой, то и свинец, сковавший конечности, и крошечная дребезжащая звезда в груди останутся в какой-то Гермионе, которой, наверное, просто не повезло. – Н-нич-чего, – запинаясь, отвечает она и совершенно обречённо добавляет: – Н-ничего, – В ответе этом нет Гермионы, и впоследствии она даже не вспомнит этот разговор. В ушах у неё раздаётся монотонный тихий звон. Беллатрикс вновь берёт девушку за руку и тянет безвольное тело за собой. Грейнджер не перестаёт дрожать в доме Блэк, всё также ничего перед собой не видя. За пределами прогретого жилища разыгрывается беспощадная буря. Беллатрикс не знает, как помочь этой распадающейся на части девочке в её гостиной, и, не придумав ничего лучше, накидывает плед на плечи продрогшей гостьи. Одного его и полыхающего камина оказывается недостаточно: губы девушки синеют, поэтому хозяйка дома приносит ещё три шали, образую вокруг гостьи кокон. Она уже начала думать о согревающих напитках, когда едва различимо, жалобно звучит откуда-то из задворков уходящей осознанности мольба, указывающая на то, что внутри этого тела не просто разбивающийся хрусталь и тьма, но и осколки Гермионы: – Обн-н-ни-нять... – Блэк замирает, не веря своим ушам. Несмотря на развернувшуюся внутреннюю катастрофу, раздаётся голос, похожий на живой, похожий на тот, принадлежавший некогда Гермионе. Опешив, она разворачивается осмотреть девушку: взгляд у той стеклянный и с каждым мгновением он стремительно проникает вглубь её естества, захватывая саму личность, ускользающую в небытие. Видя этот процесс, она незамедлительно опускается возле ледяного тела, обвивает плечи и сжимает их. Не как прежде, на этот раз осторожно, боясь разрушить и в то же время желая передать тепло, если оно вообще может помочь в удерживании Гермионы внутри неё самой. Мертвецкая хватка ложится на предплечья Блэк. За окнами сверкают молнии, перебивая одна другую. Гермиона закрывает глаза и перед ней проносятся воспоминания: острый выступ, о который она поранила ладонь, саднящую до сих пор. Кромешную мглу, сырость, запах солёной воды. – Кто же это здесь?!– спрашивает её металлический сипящий, свистящий голос, какой угодно, только не человеческий. Спрашивает, будто бы знает, что она будет прокручивать эту фразу снова и снова. За ним следует хохот, заполняющий пространство, точно жар. – Гермиона! – зовёт её кто-то светлый и тёплый, как тот безликий незнакомец, обнимающий её в настоящий момент. Федра расстроена, обеспокоена. Она ужасается: Гермиона не могла покинуть камеры, не должно была! Не должна была быть и здесь. Зачем она пришла. Воздух становится им врагом. – Я спасу тебя! – Грейнджер слышит собственный страх в каждом произнесённом вчерашней ночью слове, чувствует, как её знобит, то ли тогда, то ли сейчас. – Я не боюсь тебя! – очередная ложь, вызванная желанием не показывать монстру свой ужас. Поверх этих сцен накладываются другие, появляющиеся на несколько секунд: гниющие трупы обесцвеченных рыб проплывают мимо неё, клацающие челюсти, сводимые голодом, и мертвенно-бледная рука, тянущаяся к её лицу. – Уходи, – Федра, ослеплённая Федра точно знает, где находится её племянница, что ламия хищно смотрит на неё, готовая напасть в любое мгновение. Она говорит тихо, словно это эхо, тысячи раз отражённое от стен, залитых лунным светом. – Уходи, – и в этой мольбе стоят слёзы и бессильное отчаяние. И вдруг шёпот становится криком, призывающим кличем, приказом, командой. – Уходи! Уходи! Уходи! Гермиона не в силах второй раз пережить события минувшего дня, поэтому карабкается из сновидений в реальность. Девушке тяжело дышится. Она ощущает тяжёлые ткани, согревающие её. – Я позволила тебе переждать грозу, – раздаётся из противоположного угла. Беллатрикс, заметив, что гостья перестала кричать и плакать, подходит ближе: девушку не занимают посторонние вещи, взгляд остаётся стеклянным: Грейнджер безразлично, кто помог ей, зачем и от чего спас, но, повинуясь какой-то старой привычке, засевшей ей под кожу, ровным голос отчеканивает: – Спасибо, – в висках у неё неприятно пульсирует, будто под черепом оказались две огромные мухи, которые теперь бьются о кости. Её сон был непродолжительным и тревожным, она постоянно дёргалась и шептала невразумительные обрывки фраз, а иногда и слов. – Выпей это, – Беллатрикс протягивает ей самую обычную кружку, правда, и это Гермиона не в силах распознать: она принимает сосуд, даже не смотря на него, и осушает. В гортани жжёт. – Выпей всё, – добавляет Блэк. Эффект от виски приходит не сразу: даже в затуманенном взгляде Гермионы изменяется что-то, хотя не вполне понятно, что. Беллатрикс не отходит от неподвижно лежащей гостьи. – Я привела тебя утром, – помолчав, не оставляет попыток переключить внимание девушки. Руки её сложены под грудью, брови нахмурены: она обеспокоена состоянием Грейнджер, которая никак не реагирует. – Ты можешь оставаться здесь сколько понадобится, – она наклоняется, разглядывая выражение лица Гермионы. Не моргая, не шевелясь, та отвечает совершенно механически: – Спасибо, – постояв с минуту в абсолютной тишине, Беллатрикс вытягивается, выпрямляется и властным тоном приказывает: – Сядь! – Гермиона, не раздумывая повинуется: в таком состоянии её можно ударить, и она даже не осознает случившегося. Блэк опускается рядом и сжимает ладонь девушки, надеясь пробудить в ней хоть какие-то чувства. Взгляд остаётся рассеянным, вдохи – почти незаметными. На деле же из пустоты к Грейнджер снова и снова возвращается "Уходи", сказанное Федрой. В тот момент что-то в её душе оборвалось, рассыпалось, наверное, потому что именно тогда она поняла неизбежную кончину тёти. С каждым умершим членом семьи от неё, Гермионы, откалывается кусок, оставляя прореху. Куски неизменно застревают меж рёбрами, проталкиваясь в структуру костей. Оказавшись внутри скелета, они или вернее то, что от них остаётся, сжимаются, как догорающие звёзды, отдающие последнее тепло и последний свет, покрываются трещинами и взрываются разноцветными искрами, раня всё вокруг, после чего исчезают навсегда, оставляя, правда, после себя шрамы. Процесс болезнен, поэтому разум закрывается, отказываясь воспринимать боль своей. Внутри у Гермионы бурлит, кипит и надламывается: над ней, помимо прочего, нависает неизбежное одиночество. "Уходи" проносится у неё в голове и она закрывает глаза. Руки её рефлекторно напрягаются, она опускает голову к груди. Блэк видит жилы, покрывшие тонкую шею. Она надеется, что девушка сможет преодолеть это и не будет оставаться на границе собственного сознания слишком долго. Ночью Беллатрикс помогает Гермионе добраться до её дома. Возможно, понимает она, это не лучшая идея: оставлять девушку в пустующем доме, но и избегать его вечно Грейнджер не сможет. Она обещает вернуться утром. Гермиона не различает цветов, и без того утопающих в ночном мраке, запахов, звуков. Безразличная ко всему, она находит диван и обессилено опускается на него, поджимая ноги к животу. Долго лежит, рассматривая тьму. В это время заскорузлый слой, которым затянулись её душевные надрывы, оказывается снят. Из-под него обнажается розовое мясо, пронизанное болью. Боль эта похожа на крупные кристаллы соли – переливающиеся алмазы, и невидимая сила вдавливает их в Гермиону. Сон нескоро приходит к ней.