пещера девичьих стонов

Aquilo - Silhouette Son Lux – Easy Aquilo – Just asking – Сосредоточься, – голос звучит близко, но исходит будто бы издалека. – Сосредоточься на своих мыслях, – голос мягкий, уверенный, не требующий великих свершений – голос наставника. Гермиона глубже вдыхает, – Замедли их, – ей нужен покой, нужно очистить разум от шума и впустить в себя потоки чистого воздуха. – Ощути свою магию! – девушка чувствует дуновение тёплого ветра, слышит, как где-то пробегает заяц. Ей кажется: она может видеть его длинные уши. В груди назревает ощущение лёгкости, света и свободы. Шелестят листья, солнечный свет греет кожу, тепло сливается со свободой. Беллатрикс внимательно следит за состоянием подопечной, за состоянием своей ученицы. Она почувствовала её магию ещё тогда, когда они впервые встретились взглядами. В этой девочке было много магии, дикой, неуёмной, всеобъемлющей, поэтому выводить её на поверхность надо было чрезвычайно осторожно: нельзя было допустить, чтобы Гермиона будучи, например, в подавленном состоянии или же в состоянии аффекта неумышленно воспользовалась ею: неконтролируемая магия могла нанести вред как самой Гермионе, так и окружающим её людям; и если за окружающих Блэк беспокоилась в последнюю очередь, о Гермионе она беспокоилась достаточно, чтобы не желать ей зла, чтобы желать уберечь её от собственной силы, если понадобится. Они сидят на опушке, залитой светом, преломляющимся о кроны. Пахнет землёй, пахнет листьями, деревьями – лесом. Беллатрикс следит: за тем, как расслабляются мышцы на лице Гермионы, как она обмякает в неудобной позе, привыкая к ней, как выражение её лица становится блаженным. Блэк не знает, чего ожидать: её магию воспитывали с младенчества, – неизвестно, чему Беллатрикс Блэк научилась сначала: колдовать или говорить, поэтому в своих силах она уверена, однако как выйдет сила Гермионы, она не знает, потому и беспокоится. Самым главным во всём колдовстве Беллатрикс считает момент осознания, так как поняв, чем именно являются сны, в случае Гермионы, или необъяснимые мгновенные перемещения, как часто бывает у юных магов, или левитирование предметов – можно осторожно попытаться достать это; ухватиться, поймать на крючок свою магию и обуздать её. Беллатрикс видит, как Гермиона наполняется дыханием леса, как оно смешивается внутри неё с её собственной силой, и этот союз сиянием выходит из-под её кожи. Поначалу это ощущение походит на нечто незримое, едва ощущаемое, но по мере того, как Гермиона погружается в состояние транса, уходит вглубь себя, изменяется и всё вокруг неё: волосы на её теле мерцают, словно светлячки, обесцвеченные проводники магии. Девушка корнями уходит в землю, и листья, иголки, ветки, камни дребезжат, как водная гладь. Они медленно поднимаются в воздух, а Гермиона дышит, дышит и ничего больше. Беллатрикс следит. Предметы, поднятые в воздух, стали принимать обтекаемые формы, изменять структуры – превращаться в немыслимые самоцветы. Напряжение возрастает. Всё обрывается в тот миг, когда Блэк касается руки Гермионы. Открыв глаза, Гермиона выглядит умиротворённой. Она улыбается. Она не знает о том, что сделала, пока её сознание было поглощено покоем, это значит, что Беллатрикс всё сделала правильно. – Очень хорошо, пташка, очень, – Блэк контролирует интонации, даже тембр голоса, чтобы выход из состояния проходил для Гермионы плавно. – Правда? – девушка не замечает поблескивающих камней вокруг: всего лишь песчинки. Беллатрикс незаметно сглатывает и улыбается тоже. – Правда, – одними губами произносит она и крепче сжимает руку Грейнджер. Первый раз ощутив свою магию, никому не удавалось сразу приступить к таким сложным процессам, как трансфигурация предметов. Гермионе удалось это без специальной подготовки, без особых усилий. Поколения алхимиков, гнавшихся за секретом обращения свинца в золото, возликовали бы, увидев обычную девчушку, сидящую посреди лесной опушки, изменяющую опавшие листья и иголки в пусть и несуразные, кривые, но всё же самоцветы. Беллатрикс закрывает глаза и глубоко вдыхает – десятки запахов обволакивают её: она не помнит самое первое присутствие магии внутри неё самой, но помнит, каково это было; ощутить силу на кончиках пальцев, помнит, как впервые увидела целительские возможности магии, как впервые увидела губительные. Ей рано пришлось узнать, что у силы есть две стороны, и если одной можно исправлять, использовать во благо, то вторая способна сеять лишь хаос и боль. Они сидят на прогретой земле, разделяя молчание и умиротворение, пока Блэк не говорит: – Идём, – и они идут плечом к плечу: наставница и ученица, хранящие одну тайну о магии, бурлящей в их венах. Такой Морского Дьявола не видел ещё никто: перевозбуждённая, как подросток, Минерва Макгонагалл тараторила. – Минерва, у меня лопнут барабанные перепонки, если ты продолжишь трещать как сорока, – хмурится Блэк. Макгонагалл замолкает, осознавая, что действительно всё это время не умолкала, и смеётся. Она хлопает Беллатрикс по плечу и стискивает в крепких объятиях. – Ты права, чертовка, мне надо выдохнуть, – Макгонагалл качает головой: – Я впервые видела такое скопление альбатросов, Белла, ими было усеяно всё небо. И рыба… столько рыбы… Как будто море отдавало нам всё, лишь бы мы брали, – неожиданно Минерва наклоняется ближе к Блэк, шепчет, чтобы никто не услышал, шепчет одно слово: – Кто? – ответ следует незамедлительно. – Федра, – желваки ходят, Макгонагалл напрягается, как натянутая струна. Её лицо на мгновение искажает гримаса боли. – Как она? – кивает она в сторону Гермионы, стоящую невдалеке, смотрящую в небо с совершенно детской невинной улыбкой на губах. – С ней всё будет в порядке, – заверяет её Беллатрикс. Минерва поджимает губы. Она уважала старшую Григ, уважала и симпатизировала ей. Это была единственная девушка, к которой Макгонагалл испытывала материнскую любовь. Её внимание привлекает Оливер, стоящий на коленях рядом с сыном. Мальчишка вытирает слёзы рукавом, пока его отец цепенеет. Мертвецкая бледность покрывает его лицо. Он смотрит на Гермиону. Они встречаются взглядами: его, лишённый жизни, лишённый сути, и её, мягкий, прощающий, тёплый. А после Вуд смотрит на Минерву, и она уже знает, что больше Оливер никогда не выйдет в море. По негласной традиции приближённые Макгонагалл следуют за ней в её дом, пока Тельма и Льюис навещают старика Джонса. На этот раз однако Минерва не спешит сесть и закинуть ноги на стол. Она стоит, словно выжидает чего-то, а потом наконец произносит: – Я хочу устроить ей поминки, которых она заслужила, каждая из них, – Морской Дьявол спрашивает разрешения у Гермионы. Гермиона, смахивая последние волны транса, медленно кивает. – Хорошо. Хорошо, – зачем-то добавляет Минерва и садится наконец за стол. Беллатрикс советует Гермионе не задерживаться и отправиться спать прямо посреди дня: этот совет приходится как нельзя кстати, потому что, едва коснувшись головой подушки, девушка чувствует, как её мгновенно накрывает одеяло крепкого сна, несмотря на то, что до этого момента она даже не подозревала, что медитативное упражнение, которое она выполнила под руководством Блэк, требовало от неё таких усилий. Поначалу Гермиона не чувствует и не видит ничего: тьма поглощает её, восстанавливая потраченное ранее, однако через несколько часов она будто всплывает наружу и приходят сновидения. Очертания не имеют даже чётких форм, голоса звучат так отрывисто, что невозможно разобрать слова, однако эти поблёскивающие духи, тени обретают контуры, а обрывки и звуки складываются в слова и фразы. Перед Гермионой впервые за долгое время возникает лицо матери. Оно совершенно не изменилось, оказалось в точности до мелочей таким, каким она его помнила: персиковая кожа и густые ресницы, родинка на правой щеке, бровь, разделённая надвое мелким шрамом. Губы её матери складываются в тёплую улыбку. Гермионе хочется обнять её, почувствовать магию человеческих объятий. Она уже готова броситься к ней, как женщина качает головой, изменяет позу, но глаза… глаза остаются таким же добрыми и лучезарными. Она смотрит на дочь с бесконечной любовью. – Не верь ей, – воздух вокруг Грейнджер начинает мерцать, словно населён песчинками-алмазами, – Не верь ей, – повторяет просьбу старшая Грейнджер и протягивает руку, предлагая следовать за ней – так думает Гермиона, протягивая к ней свою руку в ответном жесте, но замирает, скорее даже цепенеет, видя, как золотистое, почти прозрачное пламя, так похожее на то, что показала ей Беллатрикс, впервые демонстрируя магию, – Не верь ей, – умоляет девушку мать, призывая не соприкасаться с силой, таящейся в них обеих. – Ты… знала? – пульс у Гермионы учащается, но видит она только улыбку… такую нежную, что и забывает думать о том, что её мама что-то скрывала от неё, прятала, возможно, даже врала. – Знала ли я, как ты талантлива? – слышит Гермиона, голос её матери звучит у неё в голове. Такое бывало раньше, – вспоминает девушка, но она не замечала этого. Фигура гладит её по щеке, прикосновение выходит невесомым. – Не верь ей, – повторяет старшая Грейнджер, растворяясь в солнечном свете, в пламени, охватывающем пространство; позволяя ему поглотить себя; повторяет и становится непонятно, говорит она о наставнице дочери или о силе. Гермиона остаётся одна. В непонимании. Картина снова меняется, плавно, точно боясь навредить девушке: издалека Гермиона замечает Федру, идущую ей навстречу, и бросается к ней в объятия. Впервые Гермиона замечает, насколько сёстры были похожи. Она плачет. Плачет, потому что они её семья, её утерянная навсегда семья. Федра прижимает её к груди, как маленькую, и от неё тоже исходит аура защиты. Федра берёт лицо Гермионы в свои руки и впервые девушка вполне осознаёт, как тётя старалась стать для неё опорой, хотя и сама нуждалась в поддержке после потери сестры, к которой была чрезвычайно сильно привязана. – Следуй за ней, – говорит она, и магия разливается вокруг неё точно так же, как вокруг её сестры, как и вокруг Беллатрикс. – Я не понимаю, – растерянно шепчет Гермиона: если все они знали о её силе, если все они владели той же силой, почему ни словом не обмолвились, не рассказали? Тётя качает головой и улыбается, и эта улыбка хоть и похожа на сестринскую, но наполнена чем-то иным, не материнской любовью, но болью, будто ею пропитано само нутро Федры. – Не понимай – только следуй, – она сжимает плечи племянницы, – И за тьмой, и за светом. Пусть она ведёт тебя, лишь следуй, – и Федра исчезает тоже, и непонятно, говорит она о Беллатрикс или силе, что просыпается внутри Гермионы. Открыв глаза, Гермиона не чувствует одиночества – она точно знает, что вся её семья живёт и продолжается в ней. Чувствует, как сильно колотится сердце, чувствует жар, оставшийся после сна, чувствует, как капля пота стекает по её виску и плачет от радости, замечая, что её кровать, пол и мебель вокруг неё покрыты распускающимися цветами.