пещера девичьих стонов

Cihangir Aslan - Reborn Aurora - Everything matters to me Daniel Pemberton – The Wolf & The hanged man — Прими мои искренние соболезнования, — Молли Уизли вытирает платком слёзы, струящиеся по щекам, и осторожно кладёт руку ей на плечо. — Она была... — Молли всхлипывает. — Чудесным человеком, — и не имея более сил сдерживать рыдания, удаляется к мужу, ожидающему её неподалёку. В крохотном доме Минервы с каждой минутой становится всё теснее и жарче: все до одного жители деревни чем-то были обязаны Федре Григ: чаще всего здоровьем или жизнью — Федра была уникальной лекаркой, не допустившей за свою практику ни одной ошибки. Гермиона запрокидывает голову к потолку, надеясь вдохнуть побольше воздуха: все эти люди выражали ей сочувствие, и от того, насколько хорошо они понимали её боль, становилось ещё больнее. — Мне жаль, дитя, — слышится знакомый голос Отца Грюма из-за спины, — Мне жаль, — повторяет зачем-то он, когда Грейнджер поворачивается к нему лицом. В глазах у неё стоят слёзы, несмотря на то, что она обещала себе не плакать. — Почему? — срывается с её губ вопрос, терзавший уже давно. Отец Грюм стискивает зубы, лицо его искажает неописуемая гримаса скорби и тоски. Он отвечает, но кажется, будто насильно выдавливает эти слова из себя. — Такова Его воля, — он кланяется ей и медленно отходит. Гермиона благодарна ему за этот уход: ей не хочется, чтобы Преподобный увидел, как она натягивается, как струна, от бессилия и злобы: если такова воля Его, то Гермиона не согласна с Ним. И вообще, — размышляет девушка, — это был не Господь, это был монстр, убивший её тётю, беспощадный, кровожадный монстр. Макгонагалл громко кашляет, привлекая всеобщее внимание, гул стихает. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы почтить память Федры Григ, — её взгляд встречается со взглядом Гермионы, они обе готовы разрыдаться, но знают: ещё не время, не время, никто не должен увидеть. Гермиона прикусывает губу, не беспокоясь о том, что может вскоре её прокусить. – Многие из нас знали Федру как прекрасную лекарку, не раз спасавшую жизни нам, нашим близким, друзьям, детям, – Минерва окидывает взглядом всех и каждого. Сделав это, она вздыхает. – Я не знала её так близко, как могла бы, и жалею об этом, потому что мисс Григ… Федра была хорошим человеком, лучшей из нас. Я не знала её близко, но у неё была семья, о которой она заботилась, – женщина поднимает кубок, наполненный вином, – Я хочу выпить за семьи, за тех, кто с нами и кого уже нет, – она говорит что-то про лучший мир, но Гермиона не слышит ни слова, пелена из слёз застилает её лицо. – Мисс Грейнджер, – звучит ледяной голос из-за спины Гермионы. Она смахивает слёзы и оборачивается. Перед ней оказывается мужчина, облачённый в чёрное, бледный, с чёрными ястребиными глазами, смотрящими вдаль. – Северус Снейп, – всё так же холодно представляется он. – Мы, – Снейп говорит нерасторопно, выговаривая каждое слово настолько чётко, насколько это возможно, – не были представлены друг другу, но я знал вашу тётю, – он делает паузу, кратко оглядев девушку с ног до головы, – Соболезную вашей утрате, – едва он успевает закончить, как его за предплечье берёт женщина. Гермиону поражают её ярко-синие глаза. – Я потеряла тебя, Северус, – шепчет она ему на ухо, – Как хорошо, что вы здесь, мисс Грейнджер. – Я как раз выразил свои соболезнования мисс Грейнджер, – он кланяется. Подолы его плаща следуют за ним чёрным шлейфом. – Скильдрих Снейп, —представляется женщина, и её голос в отличие от голоса мужа, звучит мягко. – Мне очень жаль, мисс Грейнджер, она не заслужила… этого, – Гермиона улыбается, кивая, потому что не сделай она этого, расплакалась бы. – Я тоже потеряла близких, Гермиона, – наклоняется ближе Скильдрих, – и я ненавижу монстра как никто другой, я отдала ему всё! – она сжимает кисть Грейнджер в ободряющем жесте. Гермиона замечает, что Северус с невозмутимым лицом что-то объясняет Беллатрикс, – Я оставлю вас, но в любое время вы можете навещать наше скромное жилище: никто не должен справляться с этой болью в одиночестве, – и ещё раз сжав кисть Гермионы, Скильдрих удаляется. Стены давят на Гермиону. Ей требуется срочно покинуть помещение. За стенами дома её ожидает порывистый ветер, приносящий на крыльях немного свободы и покоя, но лишь немного. Гермионе кажется, будто внутри неё вот-вот что-то схлопнется – становится тяжело дышать, несмотря на то, что дышит она часто, прерывисто глотая ртом воздух. Она закрывает глаза, вдыхает носом, её попытки успокоиться снова прерывает чей-то голос, ими тут заполнено всё. На этот раз он низкий женский, и сила, что таится в нём, должна пугать, однако для Гермионы звук этого голоса уже давно стал родным. – Это отравляет, – говорит Беллатрикс, останавливаясь прямо за спиной Грейнджер. – Быть отшельником, – никогда раньше Блэк не говорила об этом, но сейчас говорит, обнажая собственные надломы и надрывы, которые прятала всё это время. – Однажды… – обнажение даётся ей с трудом, она с радостью простояла бы множество, великое множество часов и дней нагая перед толпой, ибо легче, гораздо легче явить людям своё тело, нежели душу, искалеченную и уязвимую. – Я потеряла всё, – Гермиона оборачивается, медленно, на иной темп ей недостаёт сил. – Я замкнулась, отринула весь мир от себя, себя от всего мира – продолжает Блэк, разрезая пространство взглядом острее ножа, ледяным, треснутым и в то же время непоколебимым. – Мне казалось: так будет лучше всем; казалось, если не будет никого, ничего… близкого, дорогого – мне нечего будет терять. Что боль утихнет, надо только дать ей время. Что раны заживут, – уголки её губ, кажется, дрожат, словно в попытке улыбнуться, – Ничего из этого не помогло, – их взгляды сталкиваются. Беллатрикс являет Гермионе свою суть, позволяет увидеть, узнать, соприкоснуться. Она молчит, не подавая ни единого признака тревоги. Не двигается и молчит. И вдруг надлом становится настолько очевиден, что хочется броситься ей в объятья, защитить её от всего, что гложет её каждый день. – Это не помогло, – шепчет Беллатрикс, сжимает зубы. Ноздри её раздуваются, лицо искажается от боли. – Ничего не помогло. Я всё равно чувствую их, каждого из них, – слёзы готовы политься из её глаз, но Беллатрикс Блэк не плачет. Никогда не плачет. – Время смиряет, приглушает, боль… остаётся. Они смотрят друг на друга, без слов понимая. Разрешая друг другу чувствовать невидимые тиски, готовые в любой момент поглотить их без остатка, растерзать как падаль. – Не позволяй ей завладеть тобой, – Гермиона шумно вздыхает, сотрясаясь всем телом. – Обещай мне, – почти грозно просит Беллатрикс, – Обещай, что ты сможешь, – желваки ходят на её скулах. Гермиона кивает, не в состоянии открыть рта. Беллатрикс кивает тоже. Она хочет обнять Грейнджер, пообещать в свою очередь, что боль время от времени будет уходить, смолкать, как её прерывает Джинни. – Вот вы где, – у Блэк нет никаких сил препираться. Она резко разворачивается, не готовая держать удар, но готовая к обороне. – Ты-то мне и нужна… – Джинни медлит, подыскивая слова. К удивлению присутствующих выбирает она самое необычное для неё самой. – Блэк, – и гордо вскидывает голову, равняясь с женщиной, которую ненавидит. Долго, долго смотрит ей в глаза, выдерживая паузу, доводя внутренний диалог до конечной точки, решаясь. – Я долго думала, Блэк, – Уизли приходится держать голову задранной из-за разницы в росте. – И решила, – Джинни бросает взгляд на Гермиону, не знающую, что ожидать от этих двоих, обычно готовых наброситься друг на друга. – Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на вражду, а у нас с тобой теперь есть… нечто общее, – она улыбается Гермионе, возвращает взгляд к Беллатрикс, замершей в немом удивлении, и протягивает Блэк руку. – Я заключаю с тобой перемирие, Блэк, – и хотя фамилия Беллатрикс всё ещё звучит как оскорбление из уст Джинни, это достойная замена "суке", "шлюхе" и "дьявольскому отродью". Беллатрикс медлит, пытаясь выявить в чертах лица девушки напротив хоть что-то, говорящее о злом умысле, и, не найдя подвоха, крепко сжимает протянутую ей руку. Рукопожатие выходит долгим: между этой парой кружит недоверие и ярость, однако отсутствие кулачного боя, даже намёка на него говорит само за себя. Джинни наклоняется к Блэк и шепчет. Гермионе всё-таки удаётся различить сказанное: – Всё равно тебе не стать её лучшей подругой, ха! – и довольная своей проделкой победоносно ухмыляется прямо в ухо Беллатрикс. Та в ответ издаёт едва различимый смешок, притягивает девушку к себе так, что их тела врезаются одно в другое. – Быть может, я этого и не добиваюсь, Уизли, – Джинни закатывает глаза, не воспринимая это всерьёз, точно зная, что навсегда останется лучшей подругой Гермионы, и гордая собой направляется к Грейнджер, чтобы спасти "от зануд и стариков". Закат разноцветным полотном укрывает небосвод. Глаза Гермионы слипаются от усталости – подобные встречи лицом к лицу с собственной скорбью и пустотой забирают у неё много сил, поэтому краски трав, домов, скота и заката сливаются в единое буйство красок, и лишь закрыв за собой входную дверь, она чувствует облегчение. Живоглот, свернувшийся клубком на диване, приветствует её сонной зевотой, даже не пытаясь встать, потереться об ноги: она сама садится подле и чешет любезно подставленное пузо. В сущности она снова не думает ни о чем, изредка меняя позы; то садясь на ноги, то опуская их к полу. И в этом же положении, запустив руку к самым корням шерсти Живоглота, она дремлет. Из дымки надвигающегося сна её вырывает голос Федры. Размыкая веки, Гермиона ищет бесцветный силуэт тёти, не видя его нигде, но чётко ощущая её присутствие. – Следуй за мной, – почти шипит незримая Федра, отдаляясь от Гермионы. Живоглот не замечает этого, снова погрузившись в кошачьи сновидения. Шорох остаётся там, где только что звучал голос. На ватных ногах Грейнджер следует за ним, потирая глаза. Дом уже погружён во тьму. – Сюда, – манит её Федра. Девушка входит в комнату тёти. – Здесь, – голос замирает прямо над тумбочкой, стоящей рядом с кроватью. Слышится выдох, и одна из дверец открывается сама собой. Гермиона опускается на колени, извлекая содержимое одной из полок. Содержимым оказываются бумаги, исписанные убористым почерком тёти. Страницы наполнены рисунками, инструкциями, заметками. Гермиона находит всё новые и новые, просматривает их, пока наконец не останавливается на эскизах и записях, повествующих о животных, которых она считала вымыслами. Эту ночь Грейнджер проводит за чтением.