пещера девичьих стонов

Wardruna — Viseveiding Murknorr — Sol Geakdryn — Yggdrasill Она идёт, не догадываясь о том, что движется, что под ступнями её земля, нагретая заходящим солнцем, а сама она босая. Не чувствует и того, как почва под её ногами замерла, вероятно, тысячелетия назад, сохранив свои изгибы, колдобины и неровности; как сучки и камушки впиваются в её ноги, застревают меж пальцев. Вокруг неё целый мир, полыхающий и прекрасный, рядом с ней поля диких цветов и трав и плодородные земли, таящие в себе силы неисчислимых веков, внутри неё обнажённые нити, и все как одна порваны. Внутри неё нет ничего, кроме оголённых нервов, искрящихся от перенапряжения. Нет ни запахов, ни красок — лишь пустота, множащиеся пустоты; испепелённые горем равнины, пепелища, и повсюду огонь, огонь и кровь, и нет ничего, кроме огня и крови. К горлу тянутся чьи-то невидимые руки, сдавливают. Флёр кашляет, задыхается, падает, держа в одной руке детское одеялко, измазывая его в пыли. Отовсюду раздаётся шипение змей, и вскоре они показывают свои чешуйчатые тела, надвигаясь со всех сторон разом. Она дёргается, ползёт, не чувствуя боли и усталости, которые укутали её. Встаёт на ноги, снова падает, спотыкается об острый камень, царапая лодыжку, кричит, бормочет что-то несвязное, невразумительное. А змеи следуют за ней, готовые вонзить свои клыки в её кожу. Флёр хочет бежать, озирается, переводя невидящий, затуманенный взор с одной твари на другую, и глаза у змей полыхают огнём. Они неторопливо приближаются и шипят, приближаются и шипят, и у Флёр голова трещит по швам. Шум в ушах нарастает, наполняя череп тяжестью и давлением, кажется, он вот-вот треснет от звуков, вместившихся в него. Шум перерастает в протяжный высокий звон, она перестаёт слышать свой крик, давится воздухом и дрожанием голосовых связок. Глохнет. Змеи обступают её, извиваясь подобно клубам дыма, и в их отвратительных телах она видит свой грех. Змеи колеблются, мерцают. Флёр засыпает и, прикрыв глаза в очередной раз, чувствует, как в грудь её бьёт ударная волна небывалой силы. Она катится по дороге, переворачиваясь через собственную шею. А потом вскакивает на ноги и бежит, не разбирая пути. Слух возвращается, змеи исчезают, и лишь протяжный крик младенца наполняет пространство, делая его плотным, взвивается в небо. Кричат ведьмы, кричат птицы, шелестят крылья чёрных птиц — предвестников скорой смерти. Дети кричат и гибнут у неё на глазах, слышится хруст сворачиваемых шей. — Вот, что ты сделала со мной, — говорит малютка, а рот у неё переполнен чёрной вязкой кровью. Она берёт свою голову, одним движением выворачивая её неестественным образом. Флёр вновь кричит, останавливаясь, разворачиваясь, намереваясь убежать от неё, но её встречает другой призрачный младенец: — Вот, что ты сделала со мной, — он хватает себя за едва различимые рёбра и проталкивает пальцы в самую плоть, разрывая кожу. Пальцы вязнут во внутренностях, а он лишь проталкивает их глубже, пока не разрывает, разводя кожу в разные стороны, обнажая: внутренности, скелет, мышцы, связки, и повсюду чёрная кровь и глаза. Флёр трясущимися руками берёт его, опускается на колени, кладёт на бёдра, пытаясь остановить кровотечение, но перед ней возникает следующий, ужаснее предыдущего: — Вот, что ты сделала со мной, — и из его рта и носа вытекает вода, а тело разбухает, превращаясь в бесформенный посеревший мешок, набитый мёртвыми органами. — Вот, что ты сделала со мной, мама, — и младенец начинает царапать себя, раз за разом оставляя на теле царапины, не останавливаясь, продолжая, пока кожа не поддаётся. А под кожей что-то белеет. Она забывает про маленького мертвеца, измазавшего её юбку чёрной кровью, бросается к этому, подставляя свои руки вместо его, и его пальцы, больше похожие на хрустальные ножки бокалов, наносят ей ранения звериной силы, словно кровожадный хищник это, а не младенец вовсе. Они терзают себя, пока не перестают дышать, содрогаются в её руках, хрипят и стонут, умирая у неё на руках. — Вот, что ты сделала со мной! Вот, что ты сделала со мной, мама! — повторяют они из раза в раз, и она не может остановить их, помочь хотя бы одному из них, и всё это серое, чёрно-белое кровавое действо продолжается: нескончаемое детоубийство. Легионы детей страдают, бьются в предсмертных муках, пока наконец не погибают, все как один. Флёр плачет, мечась от одного к другому. — Мама, — неожиданно прорезает шквал стальных голосов тоненький девичий, — мамочка? — Флёр оборачивается, смотря на девочку со светлыми волосами сквозь пелену нескончаемых слёз. Девочка улыбается, тянет к ней руки. — Я умерла, мамочка? — Флёр мотает головой, отрицая, слова получаются скомканными, убеждения рассыпаются в небыль. — Это ты со мной сделала, мамочка? — лопочет невинный детский голосок, а Флёр понимает, что ей никогда не остановить этого вихря, этого цикла, где умирают дети. — Мама, — девочка бледнеет, распухает, ссыхается, её тело оказывается охвачено толщей земли. Девочка зовёт её, пока земля не забивает ей рот и она не оказывается погребена заживо под тоннами земной тверди. Она ещё дышит! Флёр раскапывает землю, как собака, по локоть уходя в яму. И наконец видит руку девочки, в которой копошатся черви и жуки. Хлопают крылья беркутов, и величественные птицы кружат над падалью. — Мамочка, — слышится из-под земли, и Флёр продолжает копать, вгрызаясь зубами в землю, выплёвывая куски. Беркуты парят над её головой, готовые растерзать и девочку, и её мать. Флёр тянет девочку за руку, осознавая, как ничтожно мало у неё остаётся времени, чтобы вытащить свою дочь, но рука отрывается с омерзительным звуком, и черви рассыпаются по одеждам Флёр, застревая в складках. Она держит ледяную конечность дочери в своей, падает в сырую землю, и беркуты набрасываются на тело малютки, вытаскивая его по кускам. Флёр бросается в бой, но птицы царапают ей лицо, плечи, голову, вырывают клочья волос. Она кричит, так громко и пронзительно, что барабанные перепонки звенят, как натянутые струны. Беркуты вонзают свои острые клювы в разлагающееся тело девочки, пока часть её лица всё ещё присыпана землёй, а ноги уже отделены от бездыханного туловища. — Это ты со мной сделала, мамочка, — девочке вырывают нижнюю челюсть, но она продолжает говорить, в то время как птицы выклёвывают её язык, а затем и глаза по одному достают когтями и клювами из глазниц — Это ты меня убила… Мышцы Флёр напряжены настолько, что она каменеет, не может даже моргнуть, но не чувствует ничего, кроме ужаса. Она обливается потом, но ей не холодно, не жарко. Неведомая сила позволяет ей подняться на ноги и бежать, бежать, выкрикивая дикие звуки. Мелькают лица, мелькают тени, и смерть вьётся всюду, где ступает её нога. От смерти не скрыться, от смерти не убежать. Флёр начинает смеяться, кружиться, чувствуя, как гром сокрушает её замкнутый мирок, погружённый в безумие. И снова срывается на крик: рвёт себе волосы, царапает себя, бьёт до синяков и кровоподтеков, бьётся головой о землю, напрыгивает на неё. Она оказывается в такой глуши, так далеко от деревни, что никто не сможет её найти, никто, кроме Гермионы. Покинув Джинни, Грейнджер направляется в неизвестную даль, ведомая лишь чувствами. Незримая нить петляет, и Гермиона следует за ней. Виднеется яма, разрытая словно оголодавшим животным, капли крови, расцветающие на земле, как маки. Наконец она слышит нечеловеческие звуки, ничем не похожие на мелодичный голос Флёр. Она спешит на зов и замирает, осознавая, где очутилась. Это место жители назвали утёсом Кайли, но историю Гермиона не помнила да и не смогла бы вспомнить после сцены, развернувшейся перед ней: Флёр стоит на краю отвесной скалы, а там, внизу, под то и дело набегающими волнами торчат камни. Одно неверное её движение — думает Гермиона, — и она упадёт, разобьётся, а её тело обглодают рыбы, птицы, морские воды. Одно неверное движение, и Билл останется вдовцом, а их малютка — сиротой, потерявшим мать, не успев даже запомнить тепла её объятий. Грейнджер стоит, как статуя, не зная, что делать, как спасти эту искалеченную душу, а Флёр кружится, пока не замирает у кромки скалистой тверди. Гермиона закрывает глаза и видит то, что видит Флёр: гладь, усеянную изувеченными трупами младенцев, но в отличие от Флёр ей удаётся сохранять рассудок. — Флёр, — начинает Гермиона, медленно подходя, но Флёр уже ничего не понимает и не слышит, и не откликается. — Они так прекрасны, — и улыбается, протягивая к ним руки. — Флёр! — голос Гермионы повелевает, связывая женщину по рукам и ногам, чтобы она не смела шелохнуться. От силы её голоса ветер расходится в разные стороны: шелестит листва деревьев, растущих чуть поодаль от утёса, гнутся травы. — Отойди от края! — ноги Флёр, подверженные, как и всё тело, магии Гермионы, подчиняются, делая два шага назад, но сердцем Флёр всё ещё там — у воды и камней. По одному лишь желанию Гермионы Флёр разворачивается; её голова зажимается в тисках, и она оказывается вынуждена смотреть на девушку, стоящую перед ней, не узнавая её. Никакие слова, сказанные без магии, не действуют. До сознания Флёр невозможно достучаться, поэтому Гермиона ещё раз вдыхает поглубже и использует магию, не зная толком, как та работает: из её горла вырываются раскаты грома. — Ты невиновна в смерти дочери! — Гермиона врёт, и ей горько от этого, однако иного пути нет, и от её отчаяния магия крепчает. — Ты не убивала её! — Флёр выпрямляется до хруста позвонков, как натянутый до предела канат. Глаза её светятся, она перестаёт дышать. — Она погибла в утробе и родилась мёртвой, — Флёр трясётся, изо рта её идёт пена: она не выдерживает воздействия такой силы, и вот-вот, кажется, рассыплется, разорвётся на тысячи кусков. Гермионе следует прекратить это, но она не знает как, ведь её эмоции не перестают бушевать. Высоко в небе, из-за перистых облаков, раздаётся карканье двух воронов, и Гермиону отбрасывает назад, а Флёр — в сторону. Магия осыпается на землю, растворяясь в воздухе. Флёр лежит без чувств, едва дыша. Грейнджер подползает к ней, проверяя пульс: сердце бьётся, но слабо. Ей не донести её. Гермиона закрывает глаза, надеясь, что не навредит Флёр, голову которой держит на своих коленях. Сосредотачивается на дыхании, замедляет удары собственного сердца и, открывая глаза, выбрасывает в пространство поток магии, зовущей на помощь. Слышится треск деревьев, камней, земли, исходящей трещинами подле эпицентра магии — подле молодой колдуньи. Их и находят в таком положении: Гермиону, держащую беспамятствующую Флёр, отныне убеждённую, что её дочь родилась мёртвой; поющую колыбельные, одну за другой, по кругу, заливающую лицо женщины слезами. Флёр несут на руках, Гермиона, едва ступая, плетётся за ними. Её с трудом удаётся увести от кровати, когда всё ещё спящую Флёр раздевают и промывают раны. Она стоит в центре просторной комнаты, залитой последними лучами заката, а на руках её грязь и кровь. — Давай смоем это, — предлагает миссис Уизли тихо и мягко, подводя девушку к умывальнику, но Грейнджер вырывается, распахивая дверь в комнату Флёр. Билл всё также моет её тощее тело, в углу стоит Джинни, а по щекам её катятся слёзы. Она дрожит.