пещера девичьих стонов

Arcane — A Bicentennial Aurora — You ceep me crawling Cris Taylor — Bre Petrunko С утра Беллатрикс хотела собрать ягоды, однако, увидев снова занявшийся дождь, резко передумала. — Неужели ночи не хватило, дорогой? — с усмешкой спросила она у сереющего неба, словно оно могло ответить ей, после чего плюхнулась на диван, погружаясь в очередную книгу. Возвращаясь в настоящее время, ощущая яркий табачный привкус, Беллатрикс вспоминает утро и своё внезапное желание полакомиться ягодами. Безусловно, лучше бы они обернулись вином или виски, но кислые, даже неспелые ягоды, такие, от которых мышцы лица сокращаются сами собой и слёзы наворачиваются на глазах, тоже подошли бы: женщина понимает, что Гермиона ждёт от неё ответа, реакции, какой бы та ни была, но внутри неё лишь пустота; Беллатрикс просто необходимо взбодриться, прийти в себя. Она не знает как. Грейнджер растеряна. Девушка жалеет, что вот так поспешно обошлась с внезапно посетившим её осознанием: ей следовало понаблюдать за собой ещё ещё немного, хотя бы несколько дней… или даже недель. Как опрометчиво она поступила! Гермиона стискивает зубы, начинает злиться на себя: за то, что пошла на поводу собственных чувств и желаний, на Беллатрикс — за молчание, на весь мир — за несправедливость. Она размышляет о том, что многие её ровесники и ровесницы испытывают влюблённость, которые со временем проходят. Конечно, это не значит, что ни один подросток не может влюбиться, но ей стоило принять в расчёт свой возраст и необъятное любопытство, присущее в особенности ей. Она закрывает глаза. Ей не следовало, но ей так хотелось… Ей так хочется, чтобы Беллатрикс ответила хоть что-нибудь, что угодно. Пусть это будет обвинение, крик, истерика, оскорбления, но не тишина. Девушки ведь не любят девушек?! Ведь не любят же?! Гермиона пугается: она и раньше испытывала симпатии, но ей никогда не хотелось кричать об этом, делиться этим. Она никогда не теряла голову при одной мысли об одном человеке. Одном конкретном человеке, сидящем напротив неё, курящем эту чёртову трубку вместо того, чтобы занять свой рот чем-нибудь полезным. Открыв глаза, девушка убеждается в том, что Блэк не собирается отвечать, хотя и не теряет надежду на то, что женщина подбирает слова. Но чем дольше она находится в этом доме, в этой нелепой, по её мнению, ситуации, тем хуже себя чувствует: у Беллатрикс ведь был муж, — все об этом знают. Конечно, она не заинтересована в ней, в Гермионе, маленькой девочке, потерявшей всю семью. Сломанной и слабой. Её тётя тоже была влюблена в женщину, и к чему это привело? Гермиона корит себя за поспешность, бесконечно корит. Воздух становится тяжёлым. Она не может больше выносить ни своих мыслей, ни молчания. — Забудь, — говорит она прежде, чем Беллатрикс начнёт оправдываться за паузу, начнёт объяснять, что Гермиона перерастёт это, что Беллатрикс нравится дружить с ней, но не более. С чего вообще она взяла, что Беллатрикс может быть это интересно? Грейнджер выскакивает из дома как ужаленная. Ей надо отвлечься. Снова. Разговор подождёт. Блэк знает, где её найти, и найдёт, когда будет готова, а сейчас Гермионе нужен шум, чтобы хоть чем-то заглушить шквал непрошеных мыслей, стыд, захлестнувший её в одночасье, и обиду. «Глупо! Глупо! Глупо!» — повторяет она себе. «Только что ты больше всего хотела поделиться открытием с Беллатрикс, а теперь хочешь провалиться под землю! Глупая! Глупая! Глупая! Идиотка!» Приближаясь к дому Уизли, Грейнджер отдаёт себе отчёт в том, что не сможет поделиться своими переживаниями с Джинни, как бы близки они ни были: вряд ли кто-то сможет принять её чувства к Беллатрикс, будь они даже временной влюблённостью. Никто не будет жалеть и сочувствовать ей. Гермиона закатывает глаза, проклиная себя и весь мир. «Научись пользоваться мозгами!» — шепчет она себе, видя, как Джинни развешивает бельё, и, замечая подругу, машет ей. Последнее, о чём успевает подумать Гермиона, — это насколько неприятно ей описывать что-то, связанное с Беллатрикс, словом «временно». Их связь настоящая и уж точно не кратковременная, — это Гермиона знает наверняка. Если, конечно, ей не удалось разрушить всё одной фразой. — Видишь что-то, что тебе не нравится? — спрашивает Джинни, вытирая пот со лба. — Серьёзно, Миона, ты выглядишь как картошка, которую забыли на зиму в подвале, — девушка смеётся, пока Гермиона хмурится, представляя, как выглядела бы бедная картофелина. — Я купалась недавно, возможно, это была не лучшая идея, — Гермиона врёт, не зная, что ещё ей сказать о своём дне и настроении. На самом деле купание было лучшей её идей за этот день, и о нём она нисколько не жалеет. — Купалась? — брови Джинни, кажется, достигнут линии волос, так сильно она удивляется. — У нас появилась сумасшедшая! Надо рассказать Отцу Грюму, может, это нечистая сила поселилась в тебе? — она подмигивает, продолжая доставать мокрое бельё из корзины. Гермиона принимается помогать. Да, она абсолютно точно полна нечистой силы, и Джинни не представляет, как права. — Серьёзно, Миона, ты… — Я познакомилась с Гарри, — девушка решает, что подруге будет интересно это узнать, и оказывается права. — Гарри? С этим симпатичным Снейпом? Я бы познакомилась с ним тоже, хотя, погоди-ка, ах, да, мы ведь уже знакомы! — она озорно подмигивает и смеётся. — Джинни? — но Уизли отмахивается. — Ты…? — Шутница? Шалунья? Вертихвостка? У меня богатый словарный запас! — она откидывает косы за спину, упирая руки в бока. Наконец девушка замечает, что Гермиона, вероятно, не поняла её шутки. Ни одной из них. — То, что мне нравится Дин, ещё не значит, что я не могу заметить красивого парня! — Гермиона хмурится, чувствуя себя идиоткой. Снова. Если она не способна распознать простую шутку, что уж говорить о чьих-то чувствах. — Ты выглядишь растерянной, что-то не так? Гарри что-то сказал? Или, — Гермиона молчит, поэтому Джинни приходится гадать. — Сделал? Клянусь, Миона, если он обидел тебя… — Нет-нет, Джинни, — Грейнджер слабо улыбается. «Браво, Гермиона! Ты на грани того, чтобы рассказать своей лучшей подруге о чувствах к Беллатрикс! «Эй, Джинни, что думаешь об отношениях между женщиной и женщиной?» Браво!» — Он был мил, всё в порядке, — Уизли щурится, но не придаёт этому значения. В конце концов Гарри известен своим мирным нравом и исключительной вежливостью, поэтому у неё нет сомнений на счёт того, что Гермиона говорит правду. По крайней мере о нём. — В любом случае мне надо знать, с кем ты пойдёшь на танцы, потому что мне надо, очень надо, — Джинни строит щенячьи глазки, — чтобы ты отвлекла на какое-то время маму. Мы с Дином хотели… — и снова на лице Гермионы появляется недоумение. — Что? — С кем я пойду на танцы? — переспрашивает Грейнджер. — Сегодня новолуние, Миона! Не говори, что забыла! — слышится удар ладони по лбу. Тётя рассказывала Гермионе, что при новой луне танцы проходят иным образом: зажигается не один костёр, а множество вдоль береговой линии. Обычно каждая семья разжигала свой костёр, но Гермиона осталась одна, поэтому Джинни и интересовалась, с кем она пойдёт. Видя замешательство и печаль на лице подруги, Джинни кладёт руку на её плечо: она боится представить, каково остаться без семьи. Она настолько привыкла к бесконечно мелькающим головам братьев, к гомону, что не смогла бы прожить без этого ни дня. — Тебе всегда рады у нас, ты же знаешь, — не вопрос — утверждение. Гермиона кивает. — Флёр приходила в себя, — переводит тему Уизли, — Мы следовали твоим инструкциям, вернее сказать, приказам, — ухмыляется она, — И она уснула. Билл не отходит от неё ни на шаг. Гермиона, она жива благодаря тебе! — девушки смотрят друг на друга, и Грейнджер чувствует, как слёзы собираются скатиться, но сдерживает себя от неуместных эмоций. — Мы обязаны тебе… — они молчат, разделяя это прекрасное мгновение. — И ты всё равно просишь меня об одолжении? — Малю-ю-ю-сеньком одолжении… Одолженьице! — подруги смеются. Джинни подхватывает пустую корзину для белья и замирает, смотря на Гермиону. — Что? — удивляется столь пристальному вниманию девушка. — Думаю о том, что, если бы не… — ей трудно подобрать слова, ей не хочется произносить это, не хочется напоминать подруге, как и не хочется даже думать об этом самой. — Ты бы никогда не оказалась здесь, никогда бы не познакомилась со мной, не спасла Флёр, — Гермиона собирается оспорить, что имеет какое-либо отношение к спасению Флёр, но Джинни качает голову, смотря исподлобья, как-то по-доброму угрожающе. Грейнджер никогда не понять, как она может угрожать и в то же время показывать добрые намерения. — Ты веришь фактам, Миона, и ты, и я знаем это. Так вот тебе факты: никто не знает, что бы было с Флёр, если бы ты не нашла её на том чёртовом обрыве. Не знаю, как тебе это удалось, но, разрази меня гром, ты нашла её! И после… то, как ты мастерски… Ей и правда лучше, Миона, ты помогла ей! — девушка улыбается, зная, что упрямство Гермионы Грейнджер, как и её собственное, не так-то просто сломить, но оно уже даёт трещину, в чём Джинни видит исключительно свою заслугу. — Всем нам, — свободной рукой она сжимает предплечье подруги в последний раз, после чего направляется в дом. — Собираешься стоять у порога моего дома до ночи или всё-таки войдёшь? — кричит Уизли из глубины жилища. Вечер подкрадывается незаметно. Гермиона, вернувшись к себе, отдаётся записям тёти о врачевании. В памяти всплывают моменты, когда она, будучи маленькой девочкой, сопровождала мать, когда та лечила жителей их деревни. Вспоминает даже, как Федра приезжала погостить, и тогда сёстры подолгу судачили о снадобьях и травах. Гермиона тогда засыпала тётю вопросами, а та усадила её на колени, достала из котомки свитки пергамента, исписанные её рукой, и принялась рассказывать о средствах лечения простуды, дифтерии, об опасностях тифа. Воспоминания окутывали теплом, и девушка почти физически ощущала заботу, исходившую некогда от её родных. Гермиона подносит пергамент к носу и вдыхает один из чудеснейших запахов, прижимает его к груди, зная, что призраки ещё не скоро посетят её; и смотрит в окно. Внезапно она замечает закат, расплескавший краски на небосводе: на эти танцы Грейнджер приходит заранее. Жители деревни приносят ветви, охапки хвороста и складывают их. Гермиона здоровается с семейством Джонсов, замечая ехидную ухмылочку на лице Гэвины, припасшей в складках юбки бутылку виски, которое невесть откуда взяла. Её старшая сестра — Анджелина, кажется, нарочно не замечает, как хищно скалится Лаванда, как Виктор отходит, поднимая руки к груди, как краснеет Мхэри и как заливисто смеётся Льюис. — Она притащила виски? — шёпот Джинни, появившейся из ниоткуда, пугает Грейнджер. — Плохая это затея, — отвечает Рон. Гермионе приятно видеть столько знакомых лиц. Дин учтиво кивает головой. — Дети? Дети! — миссис Уизли зовёт на помощь, но её младшие отпрыски, по крайней мере самая младшая из отпрысков, хочет ненароком испить, по всей видимости, украденный напиток; и Гермиона не сомневается, что Джинни добьётся желаемого любыми правдами и неправдами. — Что стоишь? Не слышишь: матери нужна помощь! — Рональд закатывает глаза, и Гермиона знает, что он так или иначе будет втянут в аферу его сестры. Джинни отмахивается, направляясь к Гэвине, попутно приветствуя Анджелину, которая, ходят слухи, имела роман с одним из близнецов Уизли. — Топай, топай! — и Рон покорно уходит к матери, подозрительно косящейся на подростков. «Скоро, совсем скоро придёт время танцев» — размышляет Грейнджер, наслаждаясь последними отблесками заката. Ночь наступает и зажигаются костры. Костры. Повсюду костры. Гермиона останавливается, заворожённая зрелищем: ночную мглу тут и там разрезают языки пламени: разъярённые, беснующиеся, дикие. Они взвиваются ввысь, и их мерцание больше похоже на танец. Кто-то кричит и улюлюкает. Девушке хочется лечь на песок, запустить руки в эти золотые реки и смотреть на бесконечное небо под ритмичные удары барабанщиков, под звуки человеческих голосов. Этой ночью танцы наполнены не скорбью и болью, а бесчинством и весельем. Люди хаотично перемещаются, отходя от одних костров, подходя к другим. Они перекидываются парой привычных фраз, а затем смолкают, ибо слова теряют значение, когда начинают говорить души, а душам свойственно говорить при лунном свете, при запахе жжёного дерева, при безудержных танцах. Гермионе кажется, что она нашла сокровище, самое ценное из существующих. И ей очень хочется поблагодарить того, кто придумал собираться вот так, ночами, и танцевать под небом босиком, сливаясь в единое целое со своими соседями, с природой — со всем миром; но у неё не хватает сил на будничные мысли — её охватывает это исключительное ощущение, которое она испытывает всякий раз, оказываясь на ритуальных танцах в этой деревне. Раньше подобного не случалось. Ей кажется, что с прошлых танцев прошла целая вечность, и теперь ей нестерпимо хочется танцевать. Танцевать, танцевать: прыгать, дёргаться, кружиться в такт песням и мелодиям. И она кружится, и мир кружится вместе с ней. Мелькают звёзды, мелькают огни, мелькает полумесяц, отражённый в водной глади, и внутри разрастается тепло и жажда. Жажда к жизни, жажда к движению. Молли, уставшая от дневных хлопот, ищет Гермиону. Миссис Уизли и сама не заметила, как полюбила эту девочку как собственную дочь. Найдя её неподалёку, она наблюдает за тем, как та отдаётся танцу, и мысли покидают и её голову тоже. Растворяются в сказочном небытии. Сегодня ночью будет только она и море, она и пламя, пляшущее перед ней, будет она и бесконечность. Гермиона останавливается, чувствуя, как заплетаются ноги, и падает на песок. Девушка смеётся, а затем и плачет: ей хорошо, до безумия хорошо. Она восстанавливает дыхание, разглядывая созвездия сквозь пелену дыма. Приходит в себя. Музыканты сменяют друг друга, желая насладиться танцами, погрузиться в атмосферу, где нет места стыду и страху. И Гермиона бродит среди костров, взглядом скользя по одухотворённым лицам людей. Даже Отец Грюм, несмотря на ритуал, созданный, вероятнее всего, языческими предками, покачивается из стороны в сторону, опираясь на крючковатый посох. Его глаза закрыты, а лицо расслаблено. И Гермиона невольно улыбается увиденному. Этим людям необходимо забыться, раствориться в потоке, стать маленькими частицами чего-то большего, чем они все. «Они прикасаются к самому центру мироздания, к самой его сути, » — размышляет она и внезапно слышит голос в своей голове, тихий и мягкий. — Сегодня они танцуют не для тех, кто бороздит море, сегодня они танцуют не потому, что боятся: сегодня они танцуют, потому что рады жизни, — Беллатрикс не читает мысли Грейнджер, лишь позволяет слышать свои. Девушка закрывает глаза, прислушивается к мерному биению сердца. Вдали кричат чайки: ночи летом чрезвычайно коротки, и птицы словно извещают людей о приближении рассвета. Блэк шумно вдыхает. Гермиона разворачивается, и их взгляды сталкиваются. Магия зудит под кожей, и младшей ведьме так хочется выпустить её, чтобы она золотистым куполом укрыла танцующих. Дыхание сбивается. Беллатрикс не отводит взгляда.