пещера девичьих стонов

Dadooka — Герой Bear McCreary — Where the shadows lie Беллатрикс закрывает глаза, брови её сползают вниз, будто сказанное причиняет ей физическую боль. Дыхание её становится глубоким. Видно, что у неё много ответов, серьёзных и ироничных, и она отчаянно пытается выбрать один из них. — Скажи мне, — и слова звучат как мольба, призыв: нужда в чистом виде соскальзывает с губ Гермионы. — Нет ничего, что тебе надо знать, — Беллатрикс прикасается ко лбу, то сводя пальцы вместе, то разводя их. От неё должно бы веять холодом, но она запирает весь холод в себе, сжимая свои рёбра, впиваясь пальцами в собственный скелет. — Скажи мне, — упорствует Гермиона без сожалений — об этом она никогда не будет сожалеть. — Не надо, — звучит почти что надломленно. Беллатрикс говорит, не поднимая склонённой к груди головы. — Позволь мне решить самой, — Гермиона будто бы зажимает Беллатрикс между собой и стеной так, что Блэк не может даже пошевелиться: бежать некуда, молчание кажется теперь непозволительной роскошью. Гермиона знает, что дала себе обещание ждать сколько понадобится, но Беллатрикс словно бы и думать забыла об этом, даже сейчас Блэк хотела забыть, очутиться в другом месте, лишь бы не отвечать, не говорить правды. Гермиона нуждается в правде в этот самый момент. — Я, — мучительно медленно начинает Беллатрикс, — не хочу, — Блэк кажется, что большего выдавить она из себя не сможет. Никогда не сможет. Даже если бы и хотела отвечать на этот вопрос. Она не хочет. Не хочет, чтобы Гермиона знала. Гермиона закрывает глаза. Пожар постепенно стихает. Она знает, что фраза не закончена, что смысл можно трактовать двояко. Пожар становится морем. Алой плёнкой, застывшей перед глазами. Гермиона не собирается открывать глаза. Она блуждает по этим водам в ожидании. — Чтобы ты думала об этом, — всполохи синего подёргивают алое полотно, оставляя россыпь мелких точек. — Чтобы ты знала, — ярко-жёлтые всполохи рассыпаются точно так же. — Почему? — бывшее алым становится разноцветным песком, ссыпающимся на плечи Гермионы. Теперь жар располагается не внутри неё — снаружи. Пустыня, развернувшаяся вокруг неё, вытягивает из неё все соки. Песок пытается поглотить её, утопить в своих раскалённых песчинках. Гермиона стоит, но чувствует, как мышца под коленкой начинает дрожать от напряжения. Беллатрикс понимает, что Гермиона ушла слишком глубоко в себя, Беллатрикс не понимает, как Гермионе удаётся даже в этом состоянии, когда любой другой бы уже развалился, говорить, осознавая два мира: реальный и тот, в который она попала. Беллатрикс чувствует, что Гермиона поймана в капкан, точно в такой же, как и она сама, разница заключается лишь в том, что Гермиона отчаянно жаждет выбраться из него, а Беллатрикс ожидает, когда он вспорет ей артерии. — Гермиона, — имя. Её имя мгновенно выдёргивает её из прежнего состояния. Пропадает и пустыня, и жар, остаётся только Беллатрикс — пучок оголённых нервов под слоями чёрных одежд: сорви их, нервы начнутся искриться. — Не надо, — голос Беллатрикс ломается. Они ходят по одному кругу, оставаясь на одинаковом расстоянии друг от друга. Этот сценарий Гермиона знает: Беллатрикс откажется ответить, ей придётся уйти. Они вернутся к обычной жизни, к игнорированию. Вороны каркают в один голос, будто бы чувствуя нарастающее напряжение. Гермиона кивает. Лицо её каменеет, становится пустым. Беллатрикс видела это раньше: в день, когда Федра была убита. Не произнося ни слова, Гермиона делает шаг назад. Беллатрикс выпрямляется, натянутая, как струна. Эта девочка может ненавидеть её, хотеть убить, но она не должна навредить себе. Беллатрикс боится, что Гермиона споткнётся, упадёт, ушибётся. Оцепенение, сковавшее Гермиону ранее, передаётся и Беллатрикс. Вороны беснуются, летая под потолком. Гермиона разворачивается спиной к Беллатрикс, проводит рукой по вылизанной шерсти Бергамота, прощаясь, и уходит. Совершенно беззвучно, как призрак. Когда закрывается дверь, Беллатрикс осознаёт, что ноги не держат её, подгибаются, и она оседает на пол. Лучше бы Гермиона закричала, заплакала, что угодно, только не молчание. «Молчание», — Беллатрикс жмурится: именно это она и сделала с Гермионой. — Чёрт! — Блэк бьёт по двери, и её кисть попадает на ручку. Женщина шипит от боли. — Блять! — кричит она, когда неугомонные птицы носятся туда-сюда, а от сковороды валит дым. Она рычит, размахивает руками. Все объекты замирают, даже дым. Ей нужно что-то уничтожить. Беллатрикс ищет подходящую вещицу. Она чувствует себя размазнёй, пообещавшей дать ответы, но так и не нашедшей в себе силы дать их. Закрывает глаза, всё ещё надеясь, что всего произошедшего не было: не было вопросов, не было Гермионы, ожидающей ответа, не было, ничего не было.

…

Стук обращает внимание Гермионы на дверь. Ей совершенно не хочется иметь сегодня гостей, и, если это снова Джинни с Роном, решившие спрятаться от гнева матери после очередной попойки, она не встанет, не откроет дверь, сделает вид, что её нет. Это получится правдоподобно: дом погружён во мрак, озаряемый лишь тусклым светом луны. Гермиона сидит на полу, рядом с диваном: какое-то время назад там раскинулся Живоглот, но после ушёл, видимо, гулять по окрестностям, а Гермиона осталась сидеть. Девушка удивлена тем, что кот не вернулся, ведь на улице развернулся ливень, а в такую погоду Живоглот предпочитал находиться дома. Она сидит безмолвно, не шевелясь, зная, что, возможно, ей будет совестно перед Джинни, но сейчас ей лучше быть одной: принять случившееся, не впутывая посторонних, даже если этот посторонний — её лучшая подруга. Стук повторяется снова и снова, и снова. Гермиона не реагирует никак, хотя гости уже могли понять, что её нет. Без предупреждения дверь открывается, и на пороге оказывается совсем не Джинни и не Рон: Беллатрикс, промокшая до нитки. Аккуратно, не производя лишних звуков, закрывает за собой дверь. Замечает Гермиону, сидящую на полу. В тишине Блэк опускается рядом, но не слишком близко. Гермиона не смотрит на неё. Гермиона не говорит с ней: ей нечего говорить. Даже если ранее она нарушила данное себе обещание ждать столько, сколько придётся, у неё не осталось сил винить себя. С волос Беллатрикс падают капли. От неё веет холодом и запахом дождя. — Я сглупила, — наконец начинает Беллатрикс, смотря на пол. Гермиона утыкается подбородком в колени: она не может заплакать тоже. Эмоции, кажется, покинули её. — Я… не хотела причинять тебе боль, — и снова этот надломленный тон. Гермиона не реагирует, Беллатрикс продолжает, не останавливаясь, беспокоясь, что, когда она закончит, Гермиона попросит её уйти. — Мне казалось: если я буду молчать, ты забудешь это, это пройдёт, тебе понравится… кто-то другой, кто-то, кроме меня. К чёрту! Последнее, чего я хочу: сломать тебе жизнь! Гермиона, ты же знаешь, какой была жизнь твоей тёти. Я того не стою! Но ты смотрела так, будто нет ничего чище меня, а я… Я не… Я худший человек, чтобы его любить! — Беллатрикс передёргивает от собственной искренности: ей не нравится быть честной. Честность означает уязвимость. Ей не нравится быть уязвимой. Она ненавидит это. Никто не должен знать, что она уязвима. — Если люди узнают о твоих чувствах, они скорее подумают, что ты одержима дьяволом… Или обвинят меня в колдовстве, — она улыбается: при таком раскладе она сама сдалась бы с поличным, не позволив никому навредить Гермионе. — Они будут сплетничать, судачить, перестанут с тобой общаться, будут плевать тебе под ноги, закидывать дом камнями. Вмиг забудут о том, что ты сделала для них, кого спасла, кого вылечила. Это поставит крест на твоей жизни. Тебе придётся либо жить здесь в вечном осуждении, либо уезжать, бросать всех, кто тебе… дорог, — Беллатрикс ненавидит исповеди, но Гермионе она исповедуется. Гермиона слушает, не перебивая. — Если ты думаешь, что они забудут: они никогда не забудут. Они всегда перешептывались за спиной Федры… Вуда. Спустя столько лет! Всегда! Каждый раз! Когда вы не слышали и не видели. Всюду за вами следовали шепотки! Беллатрикс напрягается всем телом. — Я не хочу, чтобы это случилось с тобой. Когда ты просишь меня ответить тебе, — спокойнее говорит Блэк. — Я вижу, как шёпот следует и за тобой, — она морщится при этой мысли. — Я хочу спасти тебя, Гермиона, — она признаётся. Признаётся в том, что знала с самого начала. — Но ты настаиваешь, и моё молчание не приносит ничего, кроме боли… нам обеим, — Беллатрикс имеет достаточно сил, чтобы вызвать грозу, чтобы спалить деревню, чтобы убить двумя взмахами руки, но всё это кажется таким простым, когда возникает необходимость объяснять Гермионе что-то, что она считает очевидным. И она с новым упорством повторяет одни и те же слова, словно они способны что-то изменить. — Я не хочу причинять тебе боль, — молитва, которую Беллатрикс повторяет себе, а теперь передаёт Гермионе. Беллатрикс готова спрыгнуть с обрыва навстречу морю и камням, только бы не испортить жизнь хотя бы этой девочке. Блэк слышит мелкие выдохи Гермионы: у человека, которого она называет «девочка» — стальная выдержка. В то время как Беллатрикс готова кричать, швырять вещи, взрывать их, она знает, Гермиона хочет лишь справиться с чувствами, прожить их. Знает также, что Гермиона хочет не такого ответа, но молчит, предпочитая дать Беллатрикс выговориться. — Я не отвечала тебе, — Беллатрикс бесшумно вдыхает как можно больше воздуха, — потому что ты не заслуживаешь лжи, но и правды, которая не принесёт ничего, кроме проблем, не заслуживаешь. Гермиона поворачивает голову, впивается взглядом в Беллатрикс: в этом взгляде нет требований или просьб — удивление. Она удивлена тем, что понимает, что услышит. — Я не отвечала тебе, — Беллатрикс успокаивает себя, теребя юбку. — Потому что чувствую то же самое и не хочу ничего менять, — что-то пузырится внутри Гермионы, что-то расцветает, что-то взрывается. Глаза её округляются. — Не хочу, чтобы тебя поносили… — Всё это время, — перебивает её Гермиона, устав от оправданий. — Ты молчала, потому что боялась, что меня будут «поносить»? — Беллатрикс отворачивается, пропадая в воспоминаниях. — Ты не знаешь, что это такое, — Гермиона фыркает, обретая способность чувствовать. — Всё это время? — повторяет она. — Да, — подтверждает Беллатрикс. — Всё это время. Гермиона не знает, что ей делать. Ей вмиг становится неспокойно, неловко, непривычно. Она хочет так много спросить, сделать. Хочется броситься в объятия и дать Беллатрикс пощёчину. За то, что всё это время она решала за неё: что лучше, что хуже, как следует поступить. Лишала её возможности выбрать самой. Лишала возможности обсудить. Гермиона похожа на щенка, впервые увидевшего снег. — В следующий раз, когда поймёшь что-то, что касается нас обеих, дай мне участвовать в этом, — недовольно бурчит Гермиона. — Следующего раза не будет, Гермиона, — твёрдо отрезает Беллатрикс. — Ничего, — с нажимом произносит она. — Не будет. Во всяком случае не со мной. Гермиона хмурится: ей следует принять решение Беллатрикс, в конце концов она не сделала бы ничего без её на то воли, но в то же время она хочет, чтобы то, что скрывается за этим выразительным «ничего», произошло. Она размышляет. — Хорошо, — наконец озвучивает она. — В этом «ничего» у меня сохраняется право обнимать тебя? — Беллатрикс усмехается невинности этой девушки. — Сохраняется, — Гермиона улыбается и кладёт голову Беллатрикс на плечо. — Но не наслаждайся этим слишком сильно, и, боги, почему мы сидим на этом мерзком полу, а не на мягком диване? — Блэк ещё надеется, что Гермиона не захочет подробнее расспросить её: сегодня она и так сказала слишком много. Гермиона хихикает и устраивается поудобнее. — Старые кости не дают покоя? — Беллатрикс закатывает глаза, одновременно с этим благодаря небеса, что Гермиона, эта маленькая девочка, умеет принимать ответы, которые идут в раскос её собственным желаниям. — Мой старый зад предназначен для более комфортабельных условий, — Блэк пытается усесться поудобней, покряхтывая. — Стоит нам пересесть? — ехидно спрашивает Гермиона, угадывая реакцию Беллатрикс безошибочно: им обеим нравится положение, в котором они оказались. — И не думай, — Гермиона расплывается в коварной улыбке, которую Беллатрикс может не видеть, но не может не чувствовать, поэтому фыркает. — Не надейся, что я не спрошу. Позже, — обещает Гермиона, обхватывая холодную руку Беллатрикс, расположив одну из её ладоней в своих, чтобы согреть. — Другого я и не ожидала.