…
— Блядское солнце, — именно с такими словами просыпается Беллатрикс. Блэк хмурится — лучи слепят глаза, а она отчаянно нуждается проспать этот злобный день и следующий, пожалуй, тоже. Беллатрикс поворачивается на спину, кряхтя и постанывая, как древняя старуха, прикрывает глаза рукой: первыми её посещают мысли о Гермионе. Девочка делает успехи и с каждым днём становится всё более достойным соперником в дуэлях, в трансфигурации, чего уж говорить о гербологии, в мастерстве владения магией. Вспоминается тут же и то, как маленькая дьяволица покусывает губы, заглядываясь на неё, иногда даже подносит левую руку ко рту и прикусывает кожу указательного пальца: не надо быть ведьмой, чтобы догадаться, какие именно мысли Гермиона пытается прогнать такими тривиальными способами. Гермиона наверняка полагает, что Блэк не обращает внимания на подобные мелочи, но Беллатрикс замечает: замечает и застывает от того, что горесть водами всех морей разливается по её нутру. Беллатрикс нелегко в такие моменты. Беллатрикс прекращает шутить, даже язвить, хотя язык сарказма для неё привычен в равной степени с дыханием. Беллатрикс замирает всем телом, останавливаясь на полуслове, Беллатрикс не хочет продолжать каскад непрошеных и совершенно понятных мыслей, не хочет добавлять свои собственные фантазии к фантазиям Гермионы, не хочет, чтобы они сливались в единый поток, поэтому остаётся стоять и смотреть, позволяя взгляду наполняться невозможностью и грустью, грустью и невозможностью. Блэк рывком, практически прыжком, переворачивается на другой бок: солнце донимает её. Проклятое солнце! Или это вовсе не солнце проклято, а она сама: жалеет себя, раскисает, как ребёнок, не получивший обещанный кусок пирога, когда надо бросать все силы на сдерживание собственных желаний. Блэк усмехается: она, могущественная ведьма, не знающая ни морали, ни сожалений, отказывает себе в удовольствии. В удовольствии получить то, что с лёгкостью могла бы присвоить себе уже давно. Беллатрикс, какой она себя помнит, не гнушается ни манипуляций, ни лжи, ни коварства, а что теперь?! Теперь она бережёт девочку, собственноручно обучает себе соперницу-ведьму, печётся о чьей-то репутации, запрещает себе даже мечтать о том единственном, о чём ей по-настоящему хочется мечтать. — Ёбаное солнце! — повторяет Беллатрикс: ей следует уснуть на час, ещё на пару часов, чтобы продлить забвение, чтобы не чувствовать… не чувствовать ничего: не думать, не представлять, не рассуждать — лишь спать, мирно посапывая. Вся эта эмоциональная волокита делает её чрезмерно раздражённой. — Ещё раз ты разбудишь меня, — она тычет пальцем в солнце, не двигаясь, а дёргаясь в своей кровати, угрожает пылающему шару, словно тот способен слышать её, реагировать на её оскорбления и ультиматумы, которые, впрочем, окончить ей не удаётся. Рука безвольно падает на кровать, после чего обе взлетают в воздух, а их обладательница садится. — Ладно, ладно, будь по-твоему! Ладно! — почти кричит Блэк, поднимаясь, направляясь на кухню, где находит лишь пустеющие полки и тарелку яблок. Беллатрикс выпускает воронов: «мальчики» уже достаточно взрослые, чтобы прокормить себя, а Бергамот… Бергамот, кажется, уже нашёл себе какое-то пропитание в виде мыши, притащенной в дом, при том явно не первой за день, если судить по тому, как лениво он играет с полудохлой тварью. Блэк сидит на кухне, залитой утренним солнцем, обхватив себя за плечи, раскачиваясь на стуле. Ей не хочется выходить из дома, но сам дом будто напоминает ей обо всём, о чём она не хочет вспоминать. Решение приходит само собой, и подсказывает его всё то же светило, что и пробудило её: виски в наполовину пустой бутылке переливается всеми оттенкам жёлтого. — Что ж… — только и заключает Беллатрикс, прежде чем дать этому дню второй шанс.…
— Твоя подруга грустит, — хмыкая, замечает Джинни. Гермиона смотрит туда, куда кивком указала Уизли: Беллатрикс сидит на упавшем дереве, разглядывая Хугина и Мунина, парящих в облаках. Гермиона видит эту картину не впервые: Беллатрикс нравится, что её птицы свободны. Блэк никогда не заставляла воронов жить с ней, даже пыталась выпустить, однако они всегда возвращались, признав Беллатрикс — членов семьи, возможно, даже матерью, а её дом — своим. — Она хочет летать, — почти шёпотом говорит Гермиона, не переводя взгляда, вызывая лишь повторное хмыканье у Уизли. — А я хочу найти сундук с сокровищами: мечтать не вредно! Выше нос, Миона, иначе я посчитаю, что Блэк заразна упадническим духом! Эй, Миона? Её надо будет изолировать! — Джинни вглядывается в лицо подруги, но та полностью поглощена разглядыванием птиц и Беллатрикс, поэтому, чертыхнувшись, останавливается подле и некоторое время не нарушает тишину. Беллатрикс, крепко держа бутылку, занятая разглядыванием птиц, не сразу понимает, что за ней наблюдают, а заметив, продолжает ругаться, как сапожник: видимо, у этого дня никогда не было шансов, потому что, пока она пыталась сбежать от мыслей о Гермионе, Гермиона возникла… не перед ней, но неподалёку от неё. — Класс! — сквозь зубы выпаливает она, разглядывая замерших девушек. Первая начинает двигаться Уизли. Без сомнения Грейнджер проводит время с рыжеволосой бестией. Беллатрикс отворачивается: ей надо либо ввязаться в драку, либо напиться до чёртиков. — Что с ней? — понижая тон, интересуется Джинни, удивляя Гермиону беспокойством за кого-то, кого ещё совсем недавно Джинни на дух не переносила. — Что? — уловив ход мыслей Гермионы, Джинни ретируется. — Может, я надеялась, что она… Ай, неважно! — Джинни не хочет ранить Гермиону, поэтому не желает Блэк смерти. — Она… — предполагает Гермиона, — тоскует, — Джинни не устраивает такой ответ, хотя она изрядно удивляется, что Беллатрикс Блэк вообще умеет тосковать. — И по кому же? — любопытствует Уизли, складывая руки под грудью, и разглядывает Беллатрикс с тем же усердием, что и Гермиона. — Не знаю, — пожимает плечами Гермиона. Джинни чешет макушку, делая заметку пошутить над Беллатрикс о её меланхоличном настроении, когда выпадет шанс и Гермионы не будет рядом: Блэк не из тех, кто жалуется и стучит — это Джинни знает наверняка. — Ну надо же, сама Гермиона Грейнджер чего-то не знает! О чём вы вообще с ней говорите? Обо мне сплетничаете? — усмешка сползает с лица Уизли, когда Беллатрикс поворачивает голову, будто бы порыв ветра донёс до неё звуки чьих-то голосов. Необязательно видеть её глаза, чтобы почувствовать холод и грусть, пронизывающие до костей, такой силой обладает её неразличимый взгляд. — Ого! — Джинни встряхивается. — Нехило её пробрало. Гермиона машет, Беллатрикс едва различимо кивает, снова устремляя взор на птиц. — Сдались ей эти вороны, душу мучить. Ха! Я бы тоже не отказалась полетать. Миона? — Джинни дёргает подругу за рукав. — Пойдём, она явно не жаждет общества, — и Гермиона соглашается, следуя за Джинни, зная, что Блэк будет смотреть им вслед. — Нам многое надо обсудить! Уизли берёт подругу под руку, как бы шепча на ухо. — Не знаю, что за мыслишки лезут в голову твоей подруги, но надеюсь она не планирует убийство чьего-нибудь мужа, — девушка заливается смехом. — Нет, серьёзно, я не хочу, чтобы Дин пострадал! — Гермиона силится сдержать улыбку. — Вы не женаты, — восклицает Грейнджер, Джинни отмахивается. — Это вопрос времени, Миона! Пока Блэк будет планировать убийства, а ты зарываться в книги, я выйду замуж за Дина и у нас родится много маленьких Уизли! Интересно у наших детей будут такие же прекрасные волосы, как у меня, или эти жидкие пакли Дина? — Грейнджер смеётся над размышлениями подруги: кажется, даже такое важное событие, как рождение детей, Джинни вполне может обращать в шутку. — Ты на самом деле думаешь о… об этом? — Джинни смотрит на Гермиону почти грозно, но не сдерживается и хохочет. — Думаю ли я о том, что я и парень, с которым мы нарушаем все Божьи законы и заповеди, станем чем-то большим? Конечно, мисс Грейнджер, — Уизли складывает руки под грудью и обращает взор к небесам. — Всякий раз, когда его руки касаются моей кожи, я вспоминаю, что Отец говорил нам возлюбить ближних своих… Так ты себе это представляешь? — Джинни убегает вперёд. — Они будут Томасами, а не Уизли, — кричит ей вслед Гермиона. Джинни подпрыгивает, как ребёнок, размахивая руками, ей не хватает двух косичек, чтобы действительно походить на маленькую. — Эй, знаешь что?! — Джинни возвращается вприпрыжку. — Если мои дети будут Томасами, кто станет твоим избранником, а? Спутник жизни перед лицом Бога, ну, вот это всё… — Джинни давно выжидала момент, и Гермиона понимала, что рано или поздно ей придётся придумать оправдание. — Виктор всё ещё ждёт твоего ответа, — Гермиона закатывает глаза: конечно, величайшая сплетница уже знает и это. — Да брось, он хороший парень, — замечая волнение подруги, успокаивает её Уизли. — Да, да, он милый, но… — Гермиона смотрит на небо, как будто оно способно помочь ей придумать очередную отговорку. Джинни цокает. — Нет, так не пойдёт: скажи правду! — девушка останавливается, упираясь руками в бока. Гермиона разводит руками. — Он… мне не нравится, — Джинни кивает, ожидая продолжения, которого не следует. — Ладно! Ладно! — Уизли останавливается. — Мне надо домой, до вечера ещё много дел! — Гермиона кивает, обнимая подругу на прощание. — Мама очень надеется, что ты присоединишься к нам, пока Отец Грюм будет толковать о святом, — Джинни вздрагивает, как будто стряхивая с себя святость, коей не обладала уже давно. — Я буду, — обещает Гермиона, посмеиваясь с рожиц, которые корчит Джинни. — Очень на это надеюсь! — Гермионе тоже пора домой: заметки тёти ещё не изучены досконально, а жители часто нуждаются в её помощи.