Цвет глубокого американо

— Привет, Хаз! — Луи по старинке обнимает и опускается рядом на лавочку. — Привет. Месяц назад они перенесли место встреч с ненавистной для Гарри детской площадки в место безмятежнее. В окрестности есть пара горок, на удачу железных, и колоритное побережье книзу. Луи часто было правда жаль, что Гарри никогда в абсолютной мере не сможет оценить немыслимой красоты местных ландшафтов. На самом деле, Луи предложил перейти сюда оттого, что это куда ближе к дому Гарри. С тех пор, как сбежала Блекси, Луи был весьма встревожен. Провожая Гарри до дома, чтобы поутру, как по волшебству, появиться на пороге вновь, он вручал его напрямик в руки сестры, так что поспел уже недурно сродниться с семейством Стайлсов. Мать была изнеженной чуткой натурой, как и Гарри, но в отличие — предпочитала всегда ждать содействия со стороны. Сын же ее неизменно пытался делать все сам, пусть даже и нередко в ущерб себе. Отчим также не отличался властолюбием, однако трудолюбие и ответственность, видимо, просто жили в нем с начала времён, чем Гарри тоже не был обижен. Джемма походила на Гарри, должно быть, непомерным даром к лести всех разновидностей и форм, обворожительно-чистой улыбкой. Единственное, что Луи никак не решался спросить, так это то, что затрагивает стержневую проблему Гарри. Ведь он не может просто пренебрегать ей или вовсе отвергать. Она существует, и время бы сознаться в этом. Это до жути занятно, но столь же чрезвычайно неловко. Он, черт возьми, ненаглядно улыбается в ту минуту, как у Луи сносит крышу от мятного запаха его воздушных кудрей, но он ни в жизнь, ни в жизнь, даже близко, не сможет оправдать этого. Он подходит к зеркалу и никогда не видит там ничего, он усаживается на сиротливую скамейку перед спуском к морю, никогда не зная, как она выглядит и смотрит на закат, никогда не зная, какие цвета разливаются акварелью по своду небес. Он ведь даже не разглядит, что наступила зима, как полыхает небо, как чайки плутают над головой, как уплывают лебеди и как клубятся трубы. Он никогда не знает, как сгущается ночь и как на горизонте зреет буря, как ютятся звезды среди глухих войдов возле шелковой луны, и как Луи не насмотрится на него. С какими чувствами. С каким трепетом. Он будто танцор-любитель на проволоке, без шеста и страховочной сети. Не может понять, что это. Что это за чувство, чтобы быть прямо здесь, рядом, сейчас и хранить с трепетом беглое касание локтя. И, кажется, легкие выжигает отсутствие воздуха, и небеса будто падают на раскрытые ладони. Но солнце, солнце. Крошечное солнце, и оно в его глазах. А Луи словно космонавт, но Гарри даёт возможность ощутить себя кем-то большим. Большим, чем просто человеком. Луи выкурил последнюю сигарету в стопке и нечаянно влюбился. И потолок в комнате словно разрушился, но он никогда не был один. Никогда не был один, когда погасал свет, а когда загорался, все сразу знали, кто он такой… А знает ли он… кто он такой? Всякую ночь, когда Луи точно убежден, что весь дом спит, он спускается вниз и берет в руки один из подарков Гарри. Ежедневник. В жестком переплете с кожаной обложкой кофейного цвета и крошечной радужной закладочкой внутри. Он не был чересчур дорогим или слишком удобным. После одного раскрытия уже потрепался. Луи так ни разу и не осмелился ничего нацарапать здесь. На шафранных страницах гадкого качества. На титульном развороте Гарри оставил надпись шрифтом Брайля. Луи неустанно искал значение каждой точки. Он рисовал пальцами по ветхой бумаге и прощупывал любую шероховатость, пытаясь почувствовать, сколько Гарри вкладывает в одно прикосновение. Он учил в касании переживать больше. Он твердил: «тронуть, но не сразу нырять, а исследовать поверхность, обжигаясь об острые кромки краеугольной глыбы, почувствовать, как от тишины разрываются барабанные перепонки, и мозг кувыркается в черепной коробке трижды, а после глотнуть глубокой грудью наточенный одинокой звездой воздух и улыбаться все шире с каждой каплей дождя». — Какой цвет на сегодня? — Как насчет… — Луи пробегается глазами по окрестности. Небо сегодня особенное. Алое, наливное рдяно-пунцовое, словно тучная клякса свежей крови, и солнце, как пульсирующая в ране ладья. Но стоит отстранить взгляд от горизонта — на милю округ небосвод усеян гематомами, темно-васильковыми прогалинами. — Красный? — Начинай. — Он самый насыщенный, тяжелый, гневный, сочный, дерзкий, изящный, элегантный. Это страсть, любовь, — он медлит миг. — Пламя, война, власть и воля. Он великий, но очень грубый. Это цвет ее губ, цвет ее касания, вино в ваших бокалах, тон ее платья-футляра и теней на веках. Это то, что ты чувствуешь, когда закат, выходя из русла, разливается по горизонту, и это окраска твоей злости. Это цвет сна, как самые спелые маки и цвет, не приносящий веждам покоя. Думаю, это цвет свободы. — А розовый похож на красный? — И да, и нет. А почему ты спросил? — Розовый — это цвет влюбленности. Красный — это любовь и страсть. Ведь это похожие чувства? — Влюбленность — это о чужом. Любят только родное, понимаешь? Любовь — это искусство. Искусство — сложный предмет, который не каждому суждено постичь. Живопись, литература, музыка сравнимы с любовью. Ведь как человек учится понимать великие симфонии и произведения, так и учится любить себя и окружающих. Влюбиться не значит любить. Влюбиться можно и ненавидя. — Ты веришь в любовь? — Да, но… взращивать и оправдывать в себе такие чувства видится как нарушение целостности для меня, смекаешь? — Я понимаю. Ты, не боясь, повернулся спиной, и из крыльев повыдергали все перья. Поначалу это казалось синим, но теперь оно такое серое… — Ты думаешь, серый — это цвет безразличия? — Нет, это спокойствие. Неоправданное чувство неоправданной безопасности перед неоправданно-громадными тенями. Он похож на синий, но не такой минорный, похож на черный, но с палатальными краями, как белый, но не столь совершенный. — Вау, — Луи уставился на носы кедов. — Вау. Я восхищен. Ты не видишь цвета, — он стушевывается и следит за реакцией Гарри на эти слова. Луи не знал, что могут задеть его. — Но ты чувствуешь их. — У меня был хороший учитель, — Гарри спрятал покрасневшие ладошки в свободные рукава ворсистого пальто колорита покоя. Он приложил голову на плечо Луи и неслышно улыбнулся, точно чувствуя, как буря уносит их души в вечном токсичном вихре слез.