— Как настроение сегодня? — радостно прощебетал Луи. — Не хочешь сегодня сходить в кафе, например? Моя сестра работает в Коффи и… — заметная пауза встала перед козырной картой, которой он хотел подловить Гарри, не думая, будто это будет так уж просто, — в их меню как раз недавно включили шрифт Брайля. Что думаешь?
— Настроение очень розовое… — тихо, медленно уплывая в свои мечты, но тут же возвращаясь обратно, ответил, — насчет кафе даже не знаю, — он рассеянно пожимает плечами. — Я был в кафе всего два раза, один из которых я бы не назвал очень уж успешным.
— Серьезно? А что случилось?
— Официант принёс три меню на трёх человек, и когда я сказал, что в нем не нуждаюсь, он процедил сквозь зубы какое-то ругательство и отказался забирать его. Я сказал, что непременно прочту это треклятое меню, когда буду видеть чуть больше, и он всё-таки отложил его обратно, но до конца вечера в воздухе витал очень неприятный осадок.
— О… это, в самом деле, нелепо с его стороны. И почему он так поступил?
— Я часто стал отмечать, что людей нервирует надобность идти на уступки, — с еле заметным вздохом ответил Гарри, даже немного отвернув голову.
— Да уж, это как-то очень глупо и самовлюбленно.
— Согласен. Так что, идём в Коффи? — Гарри поспешил вернуться к старой теме, чувствуя беспричинную вину в голосе Луи.
— Если ты не против. Наслушавшись рассказов Лотти, я не припомню в них особо жутких официантов, так что об этом можешь не тревожиться.
— Ловлю тебя на слове, — усмехнулся в ответ, чуть поправив спадающие на лицо кудряшки.
Гарри по обыкновению держал его за локоть, будто за единственный в океане тьмы спасательный круг, и Луи вёл его осторожно, прислушиваясь, всматриваясь, заботливо оповещая о каждом мелком выступе и приземистом бордюре, за что Гарри был, конечно, безгранично ему благодарен.
Луи стреляет взглядом в столик, самый дальний, у окна, зацепивший своим… просто существованием, и, лавируя среди сидящих, уже уходивших или только присаживавшихся людей, ловко провожает и бережно усаживает, будто самый настоящий джентельмен пред высокопочтенной дамой.
Тучный мужчина в тщательно выглаженной с утра его матерью рубашечке с чёрным галстуком-бабочкой положил пару меню на их стол и растворился в толпе.
Гарри медленно и заинтересованно водит пальцами по рельефной бумаге с выражением высочайшей сосредоточенности, пока на его губах не появляется вопрос.
— Эм, Луи? Что такое лазанья?
— Ты никогда не ел лазанью? Тебе стоит отведать!
— А какая она по цвету?
— Вкусы с цветами я ещё не связывал, но… думаю какая-то больше… Фуксия и оранжевый?
— Мы ещё о них не говорили.
— Точно… Фуксия — это между розовым и голубым, а оранжевый — смесь красного и желтого. Хочешь обсудить их потом?
— Было бы круто. А что будешь ты?
— Не знаю, может, — он неуверенно перевернул страницу, чуть не порезавшись об острый край бумаги. — Крем-суп или какой-нибудь салат?
— Привет, — приятно слаженная девушка с разбросанными по всему лицу веснушками, в которых витали фальшиво нарисованные созвездия, с хрустальных уст которой сорвались эти слова. Если бы Гарри видел ее, ему наверняка снесло бы крышу. Настоящая разбивательница сердец.
— Хей, Лотти, — совершенно не глядя в сторону обворожительной девушки, бросает Луи. Да и зачем интересоваться ей, когда напротив — целый мир в полосатой рубашке? — Это Гарри, и он хочет лазанью, — она кивает и записывает что-то в блокнот с забавными котятами на обложке. — Я буду омлет с помидорами и, будь добра, два клубничных мохито.
— Я не пью, — Гарри потёр запястья друг о друга, словно бы кости в них ныли, рвясь от пламени, струящегося по венам.
— Да брось, тебе понравится, — уверил Луи, а Гарри, словно ребёнок, поверил.
Он не стал возражать.
— Хорошо, лазанья, омлет с помидорами и два клубничных мохито, все правильно? — переспросила официантка, чуть наклонившись к парням. Из-за удобства или заигрывая? Конечно первое. Она-то давно знает, керосином пахнет это дело или клубничной смазкой…
— Да, верно, — улыбнулся в ответ парень, протягивая ей меню.
Она улыбается и кренится к уху Луи, будто бы лишь забрать бумажки, но за чем-то чуть важнее.
— Он очень милый, и, кажется, ты ему нравишься, так что, пожалуйста, не натвори ерунды, — добро посоветовала она, но не сдержала смешка.
— Лотти!
— Ваш заказ скоро будет готов, — она умчалась долой, чуть ли не сверкая пятками вдали от чуть вспыхнувшего злостью и смущением Луи.
Луи судорожно вздохнул, чуть прикрыв смутившееся лицо длинными пальцами. Что за несносная девчонка?..
Но она вскоре, впрочем, возвратилась с подносом. — Лазанья, омлет и мохито. Удачного вечера! — и она дематеарелизовалась в небытие вселенной с загадочной улыбкой всеведущего.
Луи отхлебнул глоток, ненавязчиво пиная под зад уснувшую уверенность, но она, как перепуганный олень, только удрала и забилась в угол собственного сознания.
— Это у тебя с рождения? — осторожно, словно делая укол — пытаясь не задеть за болящую рану, но прекрасно осознавая причиняемую боль.
— Ты имеешь в виду слепоту или анекдотичность? И то, и другое врожденное, — он хихикнул, давая Луи взять в прок, что эта тема нисколько не задевает его.
— Я как раз читал в «The Guardian» о команде французских врачей, проводящих экспериментальные операции по возращению зрения у слепорождённых. Слышал об этом?
— Я не верю в это. Даже если они и смогут что-то сделать… даже если я и смогу увидеть, что маловероятно, как мне кажется, что это повлечёт за собой? Я прочитал первую книгу в пятнадцать лет, она называлась «Пещеры Платона». Знаешь о чем там? — приняв отрицательный кивок, он продолжает. — Это о людях, которые всю жизнь сидели и смотрели лишь на танцующие на стене, в отблесках костра тени, и они никогда, никогда не видели ничего прочего. И когда, наконец, их отпустили на волю, недолго они радовались: все поголовно сошли с ума.
— Но ведь другие люди, бывшие слепые, обретаются со зрением? Глухие со слухом? Инвалидам делают протезы, и они снова могут жить полноценной жизнью. Я думаю, тебе не стоит так просто отбрасывать это, нужно хотя бы подумать.
— Ладно, я подумаю насчет этого, но позже. Сейчас оранжевый и Фуксия, если ты готов.
— Хорошо. Фуксия — это сочный розовый с каплей голубого. Это горящая страсть красного, разбавленная хладностью и апатией синего. Он безмятежный и даже королевский. Да, очень высокопарный, ассоциируется с барроко и ренессансом. Это цвет доблести — английские офицеры долго носили мундиры схожей окраски. Он пластичный и в меру плавный, как изгибы тела, — он закрывает глаза и воображает что-то крайне бесстыдное, в чем участвует сидящий рядом, поэтому одергивает себя, хотя самому хотелось бы продолжать. — Приятный, как серебряный звон и мягкий, как самое пушистое одеяло. Ярчайшие отливы небосвода, расцветающие в самую последнюю секунду жизни пестрого заката, когда сапфировая мгла почти впитала их — это фуксия.
— Вау… это очень красиво… — Гарри задумчиво жевал лазанью, словно пытался совместить ее вкус с цветом. — Но что насчет оранжевого?
— Оранжевый — приключения, веселье и легкость. Это цвет неги, внутреннего просветления, вовлекающего в заоблачные дали бытия. Это цвет солнца, огня, пряностей. Это оттенок плодородия, это цвет венка французской невесты. Это троица на иконах, как символ высшего. Это тяга к славе, защита почета, величие, несокрушимость, но, в то же время, надменность, инфантильность и притворство. В любом случае, — сильный и эмоциональный колорит. Сферы и страны украшают им свои стяги, с ним прокладываются революции. Это цвет грусти, вместе с серым — тон осени. А еще это цвет зимних праздников. Он витает в воздухе, дух пропитан оранжевым колером и искренним смехом, блестящими гирляндами и мерклым небом. Это цвет свежих мандаринов на по-рождественски сервированном столе, цвет пламени от свечи на елке. Цвет предвкушения чуда.
— Я восхищен. Нет, серьезно. Мне нравится оранжевый. А тебе какой? А, да, ты говорил. Зеленый, да? А какой зеленый?
— Малыш, может, хватит цветов на сегодня? Давай поговорим об этом в следующий раз?
— Я запомнил, ты должен мне цвет!
— Обязательно, в следующий раз, ты только напомни.
— Слушай, не хочешь ещё по мохито? — тихо лепечет Луи, глядя на почти пустой стакан Гарри. — Или, может, чего покрепче?
— Я не пью, — он повторяет, но радушно, без тени раздражения в голосе.
— А какой они здесь делают глинтвейн — ну просто сказка! А здешний кальвадос — это чудо.
— Луи, — Гарри был твёрд, но не зол. — Я не пью.
— Пожалуйста, — он заскулил. — Я расскажу тебе зеленый!
Он открыл рот, чтобы возразить, но замер. Луи и сам уже жалел о сказанном, но, как говорят, — слово не воробей, но если бы он не знал, что Гарри это так нравится…
— Хорошо, что там? Кальвадос?
— Эйч, ты… вовсе не обязан, правда, я итак расскажу…
— Нет, за все должна быть плата. Я сделаю, что ты хочешь, потому что ты сделал много.
— Ну… — Луи не успел договорить и замолк на полуслове, когда назойливая сестрица решила подойти, дабы, как бы невзначай, забрать грязную посуду и проверить, не нуждаются ли в чем посетители.
— Я могу забрать? — Лотти слегка дотронулась до тарелки, стоящей перед Гарри. Она смотрела на него в упор, но он не словил ее взгляда, лишь глядя каждый раз в пустоту.
— Да, конечно! И ещё, по рюмочке Кальвадоса, пожалуйста.
— О, — она нагнулась к щеке Луи и чмокнула, да с таким видом, будто они семь лет как брачная пара, а их маленькие детки носятся во дворе неподалёку. — Решили перейти на что-то посерьезней? Неплохо.
Луи съёжился на диване, скованный чувством, что вечер бесповоротно испорчен. Гарри же, как обычно, искренне улыбался ему, хотя, черт знает, кому он там улыбается, потому что взор его упирается в воображаемую точку на столе.
— Вот, ваш заказ. Что-то ещё?
— Пока нет, спасибо!
Луи сжимает в пальцах прозрачную резную ручку графина и осторожно, чтобы не расплескать, наливает Гарри, а после себе. Он не мелочится — льёт по самые края, потому что хуже уже не будет.
Тихий вздох спадает с графитовых губ Гарри, и он опустошает рюмочку, и алкоголь теплом разливается по крови. О да.
***
— Гарри, — он облокотился на спинку дивана, даже не скрывая того, что во время безобидной посиделки в кафе вдруг нажрался в хлам. — Я рассказывал тебе, что недавно начал снимать квартиру в Кенсингтоне?
Гарри тоже, похоже, не был слишком трезв, но держал себя куда сдержанней.
— Да, ты говорил.
— Хочешь…
— Да.
Сил Луи хватило лишь на то, чтобы с горем пополам вызвать такси, а оставленный счёт, к слову, перешел на Лотти, которая была, скажем, не очень этим обрадована.
Дверь с тихим скрипом открылась, и Луи тут же живо изгибается и кладёт ладошки Гарри на грудки, плавно толкает в спальню и валит на кровать. Тот покорен, но лишь до тех пор, пока студёные пальцы не начинают пластично оттягивать резинку спортивок. Гарри сжимает в кольцо оскользлое запястье и отводит руку от себя. Он лишь нащупывает полы сторонней футболки и кое-как снимает через голову, а после проходится по телу пальцами.
Оно тёплое, даже горячее, плавное, но вместе с тем достаточно рельефное и милый маленький животик. Гарри ощупывает выступающие ключицы, их точеный разлет, кладёт большой палец в лунку между и ощущает биение сердца, оно стремительно. Кожа на шее упругая, не то, что у мамы, кадык не слишком выпирает, но бегает вверх-вниз очень быстро. Плечи не узкие и не широкие, напряженные предплечья гладкие, изгибы тонкие. Грудь вздымается резко и тяжко, чуть выглядывающие из-за джинс бёдра — до боли в кистях острые, а дальше Луи ложится рядом и просто дышит.
А Гарри так смешон — он даже не знает, заснул тот или нет. Он судит по дыханию — медленное, значит да. Гарри закрывает глаза и подаётся чуть вверх, где, по его соображениям, должно находится лицо Луи. Он отыскивает линию челюсти и, слегка трогая, укладывает на угол ладошку. Гарри касается носом его, даже едва-едва трется — эскимосский поцелуй, кажется. Он вытягивает шею, как чертов фламинго, и их губы соприкасаются. Гарри нетороплив — он застопорился на секунду, тщась, как обычно, вытянуть больше. Сквозь сомкнутые уста — от него разит кальвадосом, перегаром и совсем на миг клубникой и мятой. Гарри приоткрывает рот, обхватывая всю нижнюю губу, но после вновь затворяет. Он никогда не был тем, кто выкуривает моменты, как Луи дешевые сигареты — Гарри умел пропустить через себя, он исследовал и открывал все новые и новые созвездия в одних и тех же горьких губах. Оставив звонкий ‘чмок’, Гарри оттиснулся и прилёг на плечо Луи.
— Извини, что не ответил, я был очарован, — он простонал в полусне.
***
Наутро, Луи, по обыкновению, первым делом решил проверить телефон и, увидев семьдесят три пропущенных, сначала был в смятении, но после опустил взгляд на утонувшую в одеяле хрупкую фигурку рядом с собой. Нет, это было отвратительным поступком с его стороны, определенно. Подумать только — семья Стайлсов всю ночь не ведала: их младший ребёнок, единственный сын, к тому же, не будем приукрашивать, откровенно несамостоятельный сын — где он, с кем он, что с ним? Это паршиво — на их месте, Луи бы себя пристрелил и сбросил бы тело в болото, потыкал бы палочкой, пожалуй, — ну, чтобы быстрее затерялось на дне.
Он поджимает губы и перезванивает, а гудки громогласным эхом раздаются и в без того трещащей голове.
— Эм… миссис Стайлс? Да, это Луи, парень в красных штанах. Мне… мне очень жаль, Гарри ночевал у меня сегодня… да… я… да, с ним все в порядке, он ещё спит… да-да, конечно, да… обязательно, миссис Стайлс! Спасибо Вам большое, сегодня же привезу его назад, клянусь!
Что ж, особого презрения в ее голосе не было — она не злилась, не кричала, спокойно отреагировала на ситуацию и только немного упрекнула Луи — и ведь есть за что. Она дала указания по поводу обычного утра Гарри — что он любит на завтрак, когда просыпается, как разбудить и ещё длиннющий список после, ни пункта из которого Луи, разумеется, не запомнил.
— Малыш, — он несильно пихнул его в низ бедра. — Просыпайся.
Гарри отреагировал неслышным стоном и повернул голову в сторону Луи, не открывая глаз.
— У меня очень сильно болит голова, — он захныкал, и Луи погладил его по волосам. У одной знакомой — с короткой стрижкой — тоже кудри, но жесткие, а эти — как пушок; глядя на них, Луи хочется сказать «молочные», и он сам не знает почему.
— Знаю-знаю. Ничего. Тебе принести воды?
— Нет, спасибо. Стой, а мама знает, что я у тебя? — его брови слились на переносице — Гарри встревожен.
— Да-да, я сказал ей.
— Фух… нам бы влетело.
Луи улыбнулся, а ладошка все ещё шарилась по кучеряшкам. Он оттягивал их и отпускал, просто теребил и утюжил. Мягкие, как небеса рассветные.
Сделав все по указаниям миссис Стайлс (включая даже тосты с бобами на завтрак), Луи, как в старые добрые, проводил Гарри до дома и вручил сестре.
На самом деле, они никогда не говорили о том вечере ни слова боле, но, кажется, это вечер, когда одиночки превратились в целое.
