— Разве мы ещё не говорили о фиолетовом?
— Нет, ещё нет, но я бы очень хотел!
— Мне кажется, ты дурачишь меня, — Луи уложил его ладошку к себе на коленку, и он не пошевелил ею. — Мы давно уже поговорили обо всем.
— Нет, неправда. Есть ещё тысяча и одна вещь, которые мы не успели рассказать, но обязательно сделаем это.
— Наверное, ты прав. Фиолетовый — это цвет равенства. Он нейтрален, понимаешь? Считается, что красный — женский, а синий — мужской, ну так вот в фиолетовом — все. Космос рисуют на картинках фиолетовым. Это целый мир, он глубокий и непредвзятый. Его мало где встретишь в природе, но это седьмой цвет радуги. Я думаю, фиолетовый — это цвет Ларри.
— Ларри?
— Да, это Луи и Гарри вместе.
— О, так мило. А почему это цвет Ларри?
— В колорит свежих фиалок и млечного пути, который я разглядел в твоих глазах.
— Боже, Луи, ты смущаешь. Я бы сказал, что твои глаза пленили и очаровали, но я их не видел.
— Гарри?
— М?
— Твоя жилетка изумрудная, и это подчеркивает вежды. Можешь надевать ее чаще?
— Конечно. А какого цвета пальто?
— Темно-фиолетовое.
— А тёмный это как бы… ближе к синему?
— Нет, это другое. Чем ближе цвет к синему, тем холоднее, чем ближе к красному и жёлтому, тем теплее, это называется теплохолодность. А темнее это в сторону черного.
— А светлее в сторону белого, да? Тёмный это как бемоль, а светлый как диез, да? А бекар? Есть бекар?
— Нет, не думаю. Если в цвет добавить другой он никогда не станет таким же, как до.
— Вау… а Млечный Путь правда фиолетовый или только на картинках?
— Не знаю, Гарри. Я родился на периферии страны, там небо скрыто дымом заводов.
— О, а расскажи больше!
— Там всем плевать на проблемы других и срать на себя. Люди там живут в одиночку и имеют лишь один пропуск в свободную жизнь — средний палец, как знак протеста.
— Я никогда не любил людей, — Гарри кладёт голову на его плечо, как в старые добрые. — Другое дело дети и животные. Но ты показал мне, как и люди хорошие встречаются. Хотя, в любой ситуации человеку важно не быть хорошим или плохим, а попросту оставаться человеком и не утратить лицо.
— Да, должно быть, это верно, верный ход мыслей. Но вы, Стайлсы, тоже хорошие люди, особенно ты, Гарри. Ты мягкосердечный и безвинный, вечно будто извиняешься за чужие грехи, и мне нравится это в тебе. Ты верен — ты чист. Как белый.
— А ты, Луи… золотой.*
— Мы обсуждали его? Не помню.
— Нет, мы не обсуждали, но я представляю его.
— Расскажешь?
— С радостью! Смотри, — Гарри убрал ладошку с бедра и водил руками в воздухе, будто изображая предметы и чувства, о которых говорит. — Золото очень мягкое и дорогое. Солнце тоже золотое, я читал об этом у Брэдбери. Роджер Вотер же посчитал, что солнце мудрое, а сам я знаю, что оно тёплое и доброе. Закатное небо тоже золотое — об этом ты сам мне говорил — это потому что солнце растворяет в нем лучи, как краску в баночке с водой — мне Джемма говорила, когда в детском саду рисовали. Солнце не боится отдать всего себя ради цели. Золото блестящее — папа, глядя на подаренную дядей Стэном цепочку для карманных часов, когда та резала ему глаза, обронил: «Ох, черт, а как блестит!». Золотой — это цвет победы — выпускников и спортсменов награждают золотыми медалями. Цвет конца — того, что характера нового начала — закатное солнце значит наступление ночи, а за ночью следует утро. Тон свободы и чести, колорит храбрости и открытости, дорогой цвет сбруи на крепкой лошади богача. Это цвет Луи, того, которым он предстал передо мной, его наряда, когда он вошёл в мою жизнь. И этим заплыл мой взор, когда решил остаться больше, чем на один пятничный вечер. И это летало в воздухе тогда.
— Ты молодец… серьезно, Гарри, это очень хорошо. Очень.
— Я хотел быть как ты. Сам уметь объяснять цвет.
— И у тебя отлично выходит, так держать, малыш.
— Рад, что смог тебя впечатлить. Ну так что, я прав? Ты золотой?
— Я? Да, может быть, я золотой.
— Очень золотой, Луи. Очень золотой. Кстати, помнишь, мы говорили об операции?
— А ты уже решил?
— Да, я думаю, что согласен. Не знаю, какова вероятность успеха и сколько времени мне потребуется, чтобы свыкнуться, но ты же будешь со мной, правда?
— Мое сердце всегда будет с тобой. Неважно, что ты делаешь.
— Это тоже звучит очаровательно, Луи. Но мне придётся уехать в столицу и…
— Не думаю, что я смогу быть там, с тобой, по крайней мере, первые пару дней, пока не знаю, кому сплавить Дейзи. Мама сейчас на лечении, а сестры раскиданы по миру, у Лотти плотный график, да и, к тому же, нужно будет взять машину на прокат, оформление документов тоже займёт время. Не обижаешься?
— Окстись! Это было бы страшно неблагодарно с моей стороны. Знаешь, Луи, я думаю…
Реплику прервал телефонный звонок из кармана косухи Луи, он, конечно, отвлёкся на него, в то время как Гарри передумал продолжать. Не та пора. Успеется.
— Миссис Стайлс? Да? О, конечно, да. Да-да, без проблем. Нет, нет, что Вы, я только рад! Да, хорошего дня!
— Что? — Гарри поглядел чаянно в точку над левым ухом Луи.
— Родители и Джемма уезжают сегодня в ночь на море, с ночёвкой, но тебя брать опасаются.
Гарри понимающе кивает. Бедняга.
— Просят, чтобы я тебя взял на ночь, ты же не против?
— Нет конечно, я всегда за, ты очень добр и заботлив… — он выдерживает паузу. — Я хочу посмотреть на голубой.
— Почему именно на него?
— Твои глаза голубые, ты сам сказал. Кстати, а кожа тоже имеет цвет?
— Да, конечно! У всего есть цвет.
— И что, у всех разная?
— Да-да, это зависит от уровня загара и расы в основном. У азиатов жёлтая, у индейцев красная.
— А у тебя?
— Ну… золотая, быть может?
— Я был прав. Ты золотой.
Луи усмехается:
— Возможно.
— А у меня?
— М… белая?
— Ты тоже был прав! Не хочешь пойти домой? Я замёрз.
— Да, конечно! — он вскакивает с места.
— Локоть, Луи…
— Ой, извини, забыл. Теперь идём?
— А какого цвета море? Я люблю море.
— Да?
— Да, оно холодное, но ласковое, шумное правда очень.
— И очень голубое, Гарри.
— Наверное, голубой — это мой любимый цвет. А что ещё голубое?
— Небо голубое, иконка твиттера, платье твоей матери, жидкое мыло в моей ванной. А какой цвет тебе ещё нравится?
— Ну… серый наверное. Он такой… спокойный.
— Серый… альбом Queen «The Works», старые фотографии, передачи по ящику у меня в гостиной** и посудный сервиз из IKEA. Вообще, есть много вещей любого цвета, и ты скоро обязательно обо всем узнаешь. Хочу видеть выражение твоего лица, когда впервые откроешь глазки.
***
— То есть, строчка или две — это буква?
— Верно, например, вот это, — он поставил три точки в ряд скрипучей ручкой, чуть продавив ветхую бумагу. — «Л».
— Так… а буквы складываются в слова?
— Именно! Вот так, — Гарри дорисовал рядом:
⠥⠊
— Это Луи.
— А Гарри?
— Попробуй сам, — он укладывает ручку на стол, взывая к действию.
— «Г» это… две строчки, верно?
Он кивает.
— Две сверху и на следующей также?
Рисует, нажимая на ручку с силой:
⠛
— Посмотри пожалуйста, — Луи едва касается предплечья Гарри, и тот разыскивает краешком перста точки.
— Да, верно. Молодец, продолжай.
⠁⠗⠗⠑
— Гарри?
— М… ошибка в последней букве.
Луи поднимает глаза на аккуратно очерченные слова выше, зарисовывает плотно и чиркает рядом:
⠛⠁⠗⠗⠊
— Так?
— Да, все правильно. Очень хорошо, Луи.
— Спасибо… это сложно!
— Да уж, согласен, но ко всему ведь можно привыкнуть? Я тоже вечно путал «а» и «е» по началу, теперь привык.
— Я всю начальную школу не мог запомнить в какую сторону «b» пишется, а в какую «d». Знаешь, это… — Луи продавил силуэты буков на истерзанной бумажке. — Вот, — он взял запястье Гарри и направил четко, тот вытянул указательный палец. — Понимаешь?
— Да-да, действительно похожи.
— Мне иногда кажется, что мы в разных галактиках живем. Алфавит
другой, зато на язык единый. Но ты очень классный.
— Ты тоже классный, Луи. Как светло-оранжевый.
— А какой светло-оранжевый?
— Легкий и нежный. Как ты.
— Метко. Хочешь подняться на карниз? Там свежо и, наверное, очень красиво.
***
— А какого цвета звёзды, Луи?
— Звёзды? Звёзды разные, Гарольд. Белые, жёлтые, голубые, красные даже. Но их не всегда видно — то облака, то солнце, то туман, но сегодня, как по волшебству, все чисто.
А Гарри и сам чувствовал себя звездой в его компании, а ещё он чувствовал, что Гарольд — не его имя, но звучит чертовски величаво.
— Звёзды — это как маленькие лампочки, да?
— Скорее как игривые огоньки.
— А кто зажигает звезды?
Луи выдыхает тяжко и двумя пальцами студёными сжимает переносицу. Гарри укладывает голову на его коленочки фарфоровые и руки складывает на груди, как щенок, выпрашивающий лакомство.
— Все хорошо?
Луи кивает, быстро, впрочем, себя одернув.
— Да, я в порядке.
— Луи, что случилось?
— Помнишь, ты спрашивал про Элеонор? Ее не стало несколько лет назад, — Гарри лишь приоткрыл уста, Луи опередил. — Я не жду сожалений. Я поднимался сюда часто, пересказывал ей книжки, оповещал о самых свежих новостях и все спрашивал, сколько воды нужно ее цветкам. Она ни разу не ответила, но я был уверен, что это она зажигает звезды для меня. Корю себя — не сразу понял, что она, должно быть, даже не слушала, и долго не мог принять и оправдать, но… я думаю, она никогда не любила меня. Она всегда лишь смеялась. И никогда не любила меня по-настоящему, ловко и непослушно, с тем упорством, — она никогда не любила так, как стоило бы. Растения, к слову, погибли — одни утопли, другие засохли, а те, что остались, я выбросил сам.
Луи не услышал ни слова утешения в ответ. Он ненавидел эти жалеющие взгляды и шёпот за спиной, что преследуют повсюду, поэтому и не распространялся о своём «горе», но Гарри был таким же. Он умел поддержать, не вызывая раздражения — только ладонью осторожно скулу обхватил, большим пальцем вдоль острой линии челюсти поглаживая, в знак понимания и близости.
— Хочешь пересказать книжку? Не для неё. Для меня.
— Да, конечно, сейчас… я недавно перечитывал одну, люблю с детства. Она про Чарли — уборщика в пекарне, он умственно-отсталый, зато очень честный и непорочный, — Луи запускает руку в его волосы и играет с кудрями блестящими. — И как-то ему предложили шанс на выздоровление — операция, которая может сделать его умным — это то, о чем он мечтал. В лаборатории Чарли мышку встречает подопытную — Элджернон зовут, смышлёная очень. После операции Чарли стремительно умнеет, его по выставкам возят и восхищаются, но не об этом он грезил. Чарли хватает клетку с мышкой и сбегает — он не алчет быть подопытной крысой. Пока отыскивают дом, Элджернон и Чарли встречают много всего на пути — хорошего и плохого, розового и чёрного. Но Смерть все же забирает мышку, а эффект от операции Чарли иссякает, он глупеет вновь. Завидя это, мужчина просит передать цветы на могилу Элджернона и это — его последнее здравое желание. Главная мысль в том, что людей отличных в обществе не принимают. Как ты говорил, людей раздражает необходимость идти на уступки.
— Грустная очень. Жалко бывает порой обделённых — они ведь не виноваты ни в чем… из моих уст иронично, должно быть.
— Это всего лишь сказка, Гарри.
— В сказке есть маленькая правда, а внутри каждой маленькой правды — большая жизнь и Большие Надежды.
