Быть Есенину угасшим чёрным покойником, молиться ли ему богу, любить ли ему или разочароваться. Решает безумие и тепло возле плеча. Возле правого плеча. Кто-то кажется опёрся о него. Кто-то кажется случайно на него смотрит. В этих глазах он видит смерть, солнце и склоненную свою голову. Сквозь эти глаза он услышит: "Дурачок, ты Серёжа".

Бригадир счёл нас за обычных каторжных - нас селили в бараке со всеми, на допросы не водили. С утра, когда тучи шаркали своими болезненными тушами по небу, когда они мёртвые и ленивые разрывались перед рассветным маленьким ребёнком солнцем, всё ещё бедным новорождённым, нас вывозили в ельник. Я рубил, задыхаясь от сосущего, липкого крика и запаха испуганных деревьев, редко встречая Есенина. Он заставил думать, что в этом есть моя вина, что я забрал его с собой.

Тело его уже давно лежало здесь. Он как будто с укором смотрел на меня мёртвыми глазами и усмехался Я подполз на коленях. Было невыносимо сидеть напротив. Почувствовал холодную его шею. Есенин продолжал сидеть, неопределённо уставившись на меня. – Лазарь, иди вон... В бога я не верил. – Лазарь, иди вон...– я вцепился в его пальцы разминая их. Пальцы его дрогнули.

— Это как святая вода… — глотает демон сухость и страх внутри себя, — Понимаешь, я боюсь. И что ты на это скажешь? Пути Господни неисповедимы, верно?

Сновидения ему заменяла молитва, когда он отбивал себе колени и полоумно дышал, стирая кровавые пятна с рук и вымазывая бледную шею свою. Раны появлялись сами и всегда мучительно долго гнили, пульсировали, затягивались.