Девичьи пальчики робко потянулись к чёрным пуговкам на вороте мишиной рубашки. Горшенёв шумно выдохнул. Всё происходящее было таким желанным, но таким странным и абсурдным. Ей снова 21, а ему 49. Она даже не помнит ничего, что с ними было, не помнит, как умерла у него на руках.

Шёл 1994 год, она не знала, что делать и как поступать. Есть ли хоть малейший шанс спастись самой, спасти близких? Конечно есть, только вот всё равно в конце лета про неё напишут в газете. Один маленький абзац, заставивший чьё-то сердце пропустить удар.

Страх начал настойчиво пробираться под кожу, он вдыхался вместе с ароматом перегара, источаемого незнакомцем, который стоял над Сашей. Страх был удушающим и с каждым новым движением чужой руки он всё сильнее обвивался вокруг шеи, лишая возможности дышать.

Фортуна любит дураков, но он был не дурак. Последний день Михаила Горшенёва.

—Так все смертны, и, эт самое, неожиданно смертны. Вон, продолжишь в вену долбить и скоро со своим котиком увидишься, я тебе отвечаю. Девушка на диване обижено шмыгнула и пробурчала себе под нос что-то невразумительное про то, что на зло всем продолжит, что подохнет молодой и счастливой. Очевидно, что ни о каком счастье речи не шло. Нет счастливых наркоманов, это знали все находящиеся в комнатке. —Чаю? —Кислого.