«Когда я просыпаюсь, мне приходится себя убеждать, что мои сны не реальность, а моя реальность не сон». — Сесилия Ахерн, «Люблю твои воспоминания»
— Да ну, как так то? Пятый раз подряд! Я откидываюсь на спинку кровати. Лорд довольно тасует карты. Конечно, это же не он проиграл пять раз подряд в дурака, когда за каждый проигрыш надо снимать один предмет одежды. Рыжий посмеивается в углу общей кровати. Красным ежиком волос и зелеными стеклами очков. — А ты не смейся, — я кидаю в него подушкой. Сам Рыжий проиграл всего один раз, и теперь красуется в нашей комнате голым торсом. — Прости, Безликий, это слишком смешно, — Рыжий невозмутимо подминает подушку под себя. — Оборжаться можно, — ворчу я, пока расстегиваю брюки. На спинке кровати уже красуется моя майка, рубашка, носки и ремень. — Только напоминаю, Лорд, если я еще раз проиграю, то я больше ничего не снимаю. Договор был до трусов. Лорд зло усмехается, раздавая карты. Сам еще ничего не снявший. Мухлюет? Замок на брюках заедает. Я минуты две мучаюсь сидя, пока не решаюсь встать и дергать его уже в более удобном положении. Благо кроме нас троих в комнате никого нет. Пока вожусь с замком, успеваю повернуться к окну и поразглядывать почки на деревьях. С каждым днем становится все теплее. Апрель. Замок наконец поддается. Дергаю брюки вниз. — Это что за стриптиз вы тут устроили? — слышится удивленный голос за моей спиной. Вздрагиваю от неожиданности и поворачиваюсь с брюками в руках. В дверях стоит Сфинкс, вздернутой бровью по лысому черепу. Его взгляд проходится по мне снизу вверх и останавливается на глазах. Теперь выражение его лица трудно прочитать. Оно стало совсем непонятным. На меня словно вылили ушат холодной воды. — Дурак на раздевание. Безликий пять раз проиграл, — добродушно просвещает состайника Лорд. Бросаю брюки к остальной одежде и сажусь обратно. Черт меня вообще побрал соглашаться на это. В комнате как-то необычно прохладно. Или это потому, что на мне просто не осталось одежды? Шею обдувает ветер, когда Сфинкс проходит мимо. Я ежусь и проглядываю свои карты. Да вы издеваетесь. Матрас рядом прогибается. Я кошусь на Сфинкса и ловлю такой же косой взгляд. Мы продолжаем играть. Наверное, это просто самовнушение, но после прихода Сфинкса играть становится сложнее. То ли отвлекает прогнутый рядом матрас, то ли чужое тепло, которое я чувствую холодной кожей, то ли этот неприятный зуд, наверняка от того, что Сфинкс косится на меня уже с десяток минут. Я выкладываю карты неожиданно холодными пальцами. — Ну, что ж, — я вздыхаю после того, как Лорд опять тасует карты. Я опять проиграл. — Рыжий, если не уделаешь его хотя бы раз… Рыжий криво улыбается. Играет он не лучше меня. Может, только если немножко. Просто мне ни разу не попались козырные в начале игры… Лорд невозмутимо раздает карты на них двоих. Я наконец-то не играю. Но на этом мои мучения не заканчиваются. Пока кто-то из них не разденется полностью, мне придется тоже сидеть без одежды. Учитывая умения Лорда, можно предполагать, что произойдет это в ближайшие двадцать минут. Если Рыжий пару раз выиграет, то через полчаса. Роюсь в складках одеял и выуживаю оттуда пепельницу. Из кармана брюк достаю пачку сигарет. — Будешь? — к Сфинксу. — Я подержу. Сфинкс пожимает плечами. Вид у него при этом какой-то странный. То ли он смущен моим предложением, то ли недоволен, что я считаю его беспомощным. Хотя это не так. Не один раз я видел, как они со Слепым устраивались на подоконнике и курили, Слепой держал две сигареты в своих руках. Пока на Сфинксе нет граблей, не очень-то сподручно курить с заженной сигаретой в зубах. Я хочу оправдаться, но прикусываю себе язык. Для удобства придвигаюсь ближе. Так, что мы соприкасаемся плечами. Плечо Сфинкса горячее. Зажимаю в пальцах две сигареты и чиркаю зажигалкой. Правая рука отправляется к Сфинксу, пока левая уже нашла путь к моему рту. Я медленно затягиваюсь, наблюдая, как Сфинкс немного наклоняет голову. Его губы почти касаются моих пальцев. Ловлю себя на этой мысли и еле сдерживаюсь, чтобы не отдернуть от Сфинкса руку. Беспредел какой-то. С чего это у меня такие мысли? Невольно кошусь обратно и наблюдаю, как Сфинкс откидывает голову, и из его рта вырывается дым. Качаю головой и стряхиваю пепел с двух сигарет. Мы курим почти синхронно, наблюдая за тем, как на Рыжем исчезаем одежда. Сначала дурацкая бабочка с шеи, потом ремень со штанов. Меня прошибает холодный пот, когда я чувствую прикосновение чего-то теплого к пальцам. Рука непроизвольно вздрагивает. Мелко, совсем незаметно, но Сфинкс явно почувствовал этот жест, хоть виду и не подал. Мне настолько непривычно, что волосы на голове встают дыбом. Не будь они сейчас туго завязаны в пучок, то я был бы похож на какого-то черта с волосами в разные стороны. В животе стягивается тугой узел. А сердце стучит, как подстреленное. Как будто у меня тахикардия. Магнитофон извергает из себя какой-то затертый джаз. Пытаюсь увести мысли в русло музыки, пока еще что-нибудь не всплыло в голове. Мужской тенор завывает под саксофон. Даже я мог бы лучше спеть. Усмехаюсь собственным мыслям и машинально затягиваюсь. Шея опять начинает зудеть. Чешу ее плечом. Сигареты заканчиваются ровно с тем, как проигрывает в последний раз Рыжий. Тушу окурки со смешанными чувствами. Почему-то хочется предложить Сфинксу выкурить еще одну сигарету. Одну на двоих. Гоню эти мысли прочь и спрашиваю Рыжего: — Ну как же так? Хотя бы раз. Рыжий виновато поднимает брови, а Лорд складывает карты с легкой улыбкой на губах.***
Кафель в туалете весь покрыт надписями. И даже умывальники не обошла участь стен. Как будто больше писать не на чем. Я умываюсь. Вытираюсь полотенцем, поднимаю взгляд и смотрю в зеркало. Давно я в него не смотрелся. Наверное, с самого приезда в Дом. Уже три недели прошло… Уродливые шрамы, из-за которых меня так возненавидела родная мать. Красивая, черт возьми, не смогла вытерпеть того, что сын, так походивший на нее, стал уродом. Грубые, темно-красные, местами фиолетовые рубцы, бугристые и кое-где слишком толстые, покрывают практически все лицо. Я не ненавижу себя. Совсем нет. Но и любить себя тяжело. Зная, каким я мог быть, это становится еще сложнее. Скрипит дверь. — Ты чего тут застрял, Безликий? Знакомый голос. Его всегда приятно слышать. С этими непонятными интонациями, которые каждый раз подкидывают какую-то загадку а-ля «догадаешься ли ты на этот раз, что я имел в виду и имел ли в виду что-нибудь в принципе». В зеркале вижу Сфинкса. Он без протезов, в выстиранной до белых пятен футболке, шортах и кедах с примятыми задниками. — Да так, ничего, — закидываю себе на плечо полотенце и отворачиваюсь от зеркала. В ближайшие несколько недель я смотреть туда точно не собираюсь. Собственное отражение выглядит жалким, хоть я себя таковым и не считаю. — Уверен? — Сфинкс неожиданно совсем близко от меня. Его дыхание опаляет мне щеку. Я поднимаю на него взгляд. Зеленые лужицы глаз смотрят прямо на меня. — Да, — на выдохе. Тело стянула дрожь. От Сфинкса пахнет сигаретами и, очень слабо, мятной жвачкой. Наши лица совсем близко. Я не позволяю себе опустить взгляд немного ниже, потому что наверняка он поймет все слишком быстро. Жмурюсь, пытаясь сбросить с себя оцепенение. Сердце больно бьется о ребра, как будто пытается выскочить из груди. Безликий, не веди себя как маленькая девчонка. Кран подтекает, и вода мерно капает в раковину. За окном ночь. В комнате шумно, и если кто-то зайдет, то будет много вопросов. А зайти могут в любой момент. Я не успеваю ничего придумать. Сфинкс наклоняется, совсем немного, и касается моих губ своими. Тело прошибает током. Это не нежные ласки. Он сминает мои губы ожесточенно, словно давно этого хотел. Я не могу устоять на месте и пячусь назад, упираясь затылком в холодный кафель. Сжимаю кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони, чтобы совсем не потерять связь с миром. В низу живота приятно тянет. А от Сфинкса тянет теплом, его губы и рот намного горячее кожи. Я не могу себе в этом отказать. Если так сильно хочется чего-то, то почему бы и нет, если оно пришло само? После той сигареты, выкуренной в ожидании Рыжего, все пошло наперекосяк. Сфинкс напирает. Его тело прижимает мое к стене сильнее, и я легко чувствую, как стучит его сердце. Он не отстраняется даже когда становится нечем дышать. Я хватаю воздух маленькими порциями, и этого недостаточно, от этого кружится голова и становится еще лучше. Прикусывает мою губу и сверху заглаживает поцелуем. Мне жарко, очень, и стыдно, и нервно от того, что в любой момент кто-то может зайти и увидеть, увидеть и что тогда? Упираюсь Сфинксу в плечи и сжимаю их, впиваясь ногтями в футболку. Пытаюсь отстранить от себя. Наши силы равны, но у меня все же получается с трудом. От моих губ к его тянется ниточка слюны. Мы оба тяжело дышим. Я слышу шум крови в висках. И смотрю в глаза, в которых зрачок собой заполнил практически все. Перед глазами мигает вспышка, и я упираюсь взглядом в темноту потолка. Рядом мирно сопят. Футболка взмокла и прилипла к спине, на лбу выступила испарина, словно я проснулся от кошмара. Но то, что это был не кошмар, говорит приподнятое одеяло. Чертыхаюсь в мыслях и вылажу из кровати. Все уже спят. Кроме Сфинкса. Потому что его место рядом с моим пустует. Не решаюсь оглядывать комнату, пока не разберусь со своими проблемами. Бреду в ванную, босыми ногами по полу. Тут никогда ничего не разбросано. Особо не побросаешь, когда у тебя вожак — слепой во всех смыслах. Свет слепит глаза. Щеки горят, и мне тепло, даже очень, как никогда не бывает. Майка неприятно липнет к спине. Холодная вода немного отрезвляет. Я опираюсь руками на раковину и закрываю глаза. Какая-то напасть… стоило Сфинксу просто покурить из моих рук, как все, пиши — пропало. А ведь раньше такого не наблюдалось. То есть, конечно, мне нравились девочки — но пол на самом деле не важен — но все это не происходило так быстро. Но ещё рано о чем-либо говорить. Я вздыхаю и еще раз тру лицо холодной водой, как будто это поможет выкинуть навязчивые мысли из головы. Возбуждение неприятно давит, а проблема нескромно выпирает, и ее видно даже в шортах. Быстро иду к кабинкам и закрываюсь в самой дальней. Спускаю шорты с трусами на бедра и обхватываю член пальцами. От контраста горячей плоти и холодных пальцев по телу пробегает дрожь. Головка блестит смазкой, я растираю ее по всей длине и начинаю надрачивать себе настолько быстро, насколько могу, сжимая головку, когда пальцы проходятся по ней. Перед глазами всплыло лицо Сфинкса. Грубая линия челюсти, острый кадык, зеленые глаза-колючки. И нитка слюны между нашими губами. Стоит только представить его лицо, как облегчение не заставляет себя долго ждать. Тело сводит судорога, и ноги подкашиваются, я еле успеваю накрыть член ладонью, чтобы не запачкать стенки кабинки. Я еще несколько минут стою, прислонившись спиной к дверце, и пытаюсь отдышаться. После чего вытираю руку туалетной бумагой и смываю ее в унитаз, вместе со сном, виновником всей этой истории. Натягиваю шорты обратно и выхожу к умывальникам, параллельно одергивая майку. Наверное, пока я удрачивался в туалете, я не слышал, как в ванную вошли. Поэтому для меня стало полной неожиданностью увидеть Сфинкса, сидящего на раковине и смотрящего не меня. Слышал ли он…? — Чего не спишь? — стараясь звучать безмятежно, словно две минуты назад я не кончил он того, что просто представил его лицо, а во сне не этот парень бездушно выцеловывал из меня весь воздух. От этой мысли стало совсем погано. Я подошел к умывальнику и начал с остервенением мылить руки. Пытаясь смыть с них ночное безобразие. — У меня к тебе такой же вопрос, — Сфинкс усмехнулся, и этот смешок, бархатный, на грани слышимости, прошиб меня до костей. Я начал с двойным усердием мылить руки, впериваясь взглядом с мелькающие в мыльной пене пальцы. — Кошмар приснился, — сквозь зубы проговорил я, подставляя руки под ледяную воду. Да, кошмар. Кошмар, доведший до стояка. — А ты? — Просто, — тот пожимает плечами и отворачивается, открывая обозрению свой профиль. — Иногда не спится. Значит ли это…что он мог видеть, как я улепетывал в ванную? За мной привычка разговаривать во сне не наблюдается, но мало ли… Я вздрагиваю и закрываю кран. Руки отнимаются от холода, и это помогает несравненно лучше, чем полоскание лица прохладной водой. Чем больше боли, тем легче отвлечься от мыслей. Взгляд невольно поднимается от пальцев выше. На запястья к локтю, где кожа усеяна шрамами. Их я тоже никогда не скрывал. Сфинкс отслеживает мой взгляд, и его глаза тоже упираются в шрамы. Выражение лица его при этом меняется с расслабленного на напряженное. Побуравив взглядом мои руки, он опять смотрит мне в глаза. — Почему? Я устало вздыхаю. Ночные происшествия вытянули из меня абсолютно все силы. Но Сфинкс не отстанет, пока я ему не отвечу, я понимаю это по его взгляду. — Хочешь, чтобы я тебе исповедался? Сфинкс удивлен. Он не это имел в виду. Я знаю, но не могу сдержаться и не упрекнуть, хоть и завуалированно. Потому что в чужие личные дела не лезут. Особенно в шрамы. Но живущие тут другие. Для них понятие осмотрительности в диалоге либо чуждо, либо настолько расплывчато, что лучше вообще не знать, что это за понятие. — Я резался всего месяц, — неохотно начинаю. Говорить об этом тяжело, но тяжелее вспоминать кровь в ванной и лезвие, которое я прятал в прикроватной тумбочке, рядом с перекисью и бинтами. Прятал, словно боялся, что кто-то его найдет, хотя матери было абсолютно все равно. Я думаю, если она узнала бы тогда, то только была бы «за». — После того, как вышел из больницы и понял, что моя мать меня ненавидит, а все друзья отвернулись. Чтобы не утонуть в мыслях о ненависти к себе. Я тогда думал, что я урод. И резал себя. Так было легче не думать. На лице Сфинкса мешанина из эмоций. Отрицание, непонимание, раздражение. — Ты не урод. Я смеюсь. Не люблю бередить застарелые раны. Особенно при других. Есть высокая вероятность уплыть в чувства. — Называй вещи своими именами, Сфинкс. Это, — я дотронулся до своего лица рукой. Не смотрясь в зеркало. Во сне мне было достаточно. — Нельзя назвать красивым. Даже симпатичным. Это ужасно. Сфинкс выглядит так, как будто он явно не согласен с моими словами. Почему-то. И почему-то для меня это становится важным. Приятно думать, что человек не считает тебя уродом, даже если ты урод. — На самом деле люблю слово «урод», — вторю Сфинксу и опираюсь на соседнюю раковину. — Ведь изначально слово вообще значило другое. «В семье не без урода», знаешь? Сфинкс кивает. Взгляд его плавает, словно он не здесь, но он смотрит на меня. Такое ощущение, что рядом открыли форточку, и на меня безбожно дует сквозняк. — Так вот, «урод» значит «первый в роду», типо стоит «у рода», — хочется курить, но у меня с собой сигарет нет. — Уродом первенца называли. А в наше время перекаверкали много слов, и теперь у них совсем другое значение. Замолкаю. На пять минут я отвлекся от мыслей о сне, но как только поток слов иссяк, ночь навалилась, зашептала в уши. Я передернул плечами. — В каком-то смысле я точно урод, — смеюсь и поднимаюсь с раковины. Смотрю на Сфинкса, и такое ощущение, что вся его фигура погрязла в задумчивости. — Не забивай голову. Ты спросил — я ответил. Лучше бы не отвечал, правда? — хлопаю его по плечу. Интересно, почему он всегда такой теплый? Или это у меня проблемы с теплообменом. — Хочешь покурить? Или пойдем спать? Сфинкс тоже встает. С моей рукой на своем плече, которую я эгоистично не хочу убирать. Думает несколько секунд, после чего кивает: — Пошли покурим. За окном уже задаётся рассвет. Небо начинает сереть где-то далеко, солнца еще даже не видно. Одна сигарета на двоих. Последняя в моей пачке, а рыться и искать новую — перебудить всех. Поэтому садимся плечом к плечу. Холодное окно в спину. Огонек сигареты дымится в темноте комнату. Я делаю затяжку и отвожу руку в сторону, к лицу Сфинкса. Отголоски сна все еще роятся в голове. Я пытаюсь их игнорировать, но это тяжело, сидя рядом с главным персонажем твоего сна. Тяжело держать сигарету у его губ и вспоминать, как он меня целовал. Это все не взаправду. Просто сон. В реальности ничего такого нет. И вряд-ли появится. Я стряхиваю пепел в пепельницу. Медленно светает. Небо окрашивается багряным. Когда я подвожу сигарету к губам Сфинкса, то стараюсь не смотреть. Искушение слишком велико.