Не для школы, но для жизни

На исходе февраля Артемий выяснил, что у него не закрыта практика, которую все нормальные люди проходили летом. До тех пор он выдерживал свою сумасшедшую нагрузку, каждый день глуша по несколько энергетических сборов — к счастью, в кухонном шкафу их было в достатке. Теперь, когда узнал, что к этому придется добавить настоящую работу, — всерьез забеспокоился, что до лета просто не доживет. Сперва положение вроде бы спас Стах: мол, иди ко мне в городскую, посадим тебя куда-нибудь и сильно дергать не будем. Но вслед за этим вылезло открытие еще более жуткое. — То есть как, нельзя ссылаться на свой опыт? А практическая часть это тогда что? Всклокоченный и явно спавший сегодня меньше часа Данковский одарил его уничижительным взглядом. — Систематическое исследование. Эксперименты, задокументированные наблюдения. Когда читали, что я вам в методологию предложил вписать, вас слова "эмпирический метод" ни на какие мысли не натолкнули? Натолкнули — на мысль, что ученые слишком любят называть заумными терминами то, что можно объяснить куда проще. — И как я вам все эти эмпирические штуки успеть должен? За четыре месяца повторить все то, чем я восемь лет то там, то сям занимался, и еще что мне до этого отец показывал? — Это вы меня спрашиваете? — Данковский казался опасно близок к тому, чтобы с потрохами выбросить все свое холеное самообладание в окно. Артемий его таким никогда не видел, даже когда у него колба прямо в руке треснула, и в контакт с воздухом вошло то, что, судя по лицу Данковского, входить ни в коем случае не должно было. — Когда вы говорили, что у вас материал собран, я думал, вы это говорите с ответственностью человека, у которого хоть что-то в голове есть, а тут что? Собрались потчевать комиссию байками, как в поездах своих пьяницам подорожник к расшибленной голове прикладывали и бабок пустырником отпаивали? Да у вас череп изнутри этими вашими травами зарос, если вы всерьез думали, что они это съедят. — Знаете что? — возмутился Артемий, которого уже порядком утомили выпады в сторону его методов врачевания. — Давайте я лучше вас пустырником отпою — а то что-то вы больно нервный сегодня. У меня есть, могу занести. Лицо Данковского исказила белая гримаса. — Да хоть утопите меня в нем, вам это как поможет? — На душе, глядишь, полегчает, — Артемий встряхнул головой. С досадой буркнул: — Поверить не могу, что я вам сердце тогда украл. Пора бы уже привыкнуть, что расположение Данковского работает по графику один через четырнадцать, и губу почем зря не раскатывать. Так нет же — снова и снова на одни и те же грабли наступает. — Поверить не могу, что я согласился быть вашим научным руководителем, — в тон ему парировал Данковский, — когда одного взгляда на вас достаточно, чтобы понять, что вас к серьезной науке на пушечный выстрел подпускать нельзя. Вот и делай после этого людям добро. — Да вы, когда согласились, меня даже не видели! — И очень жаль — хоть знал бы, к чему быть готовым. Вы хоть понимаете, что это всю вашу диссертацию под угрозу срыва ставит? — Так могли бы мне об этом пораньше сказать. — Так спросили бы пораньше — откуда мне было знать, что вы так от реальности оторваны? — А кто только что сказал, что одного взгляда на меня достаточно? Они замерли друг напротив друга, дыша прерывисто и зло. У Данковского подергивался глаз. Во что еще Артемий не мог поверить — что каких-то полчаса назад этот раздраженно сжатый рот ему хотелось поцеловать, а не заткнуть накрепко до востребования. Не то чтобы нельзя совместить, да только как пить дать траванешься ядом с клыков. Данковский медленно выдохнул. — Ладно. Так мы никуда не уедем. Клиника Исидора работает? — Работает, конечно. Там сейчас всем верховодит его зам, пока не... "Пока не истечет полгода и не станет ясно, что сын его место занять не сможет". Артемий не договорил — но Данковскому и не нужно было. — Рубин сказал, вам еще практику надо проходить. Вот туда и идите. И подопытных не жалко — знали, на что шли. Артемий проигнорировал очередную колкость — сужающийся черный тоннель снова раздвинулся. Сам должен был об этом подумать, но не думал, потому что... Потому что. — Хорошо, — после рычащих пререканий голос звучал глухо и шершаво. Дурацкий спор выпил из него все соки.  — Так и сделаю. Только все равно не уверен, что времени хватит. Данковский выглядел не сильно убежденнее его. — Viam supervadet vadens. Делайте, что можете, а там посмотрим. Все, ваша консультация окончена. И снова — ни "до свидания", ни "удачи". Совершенно невыносимый человек.  Раздраженно топая, Артемий вышел в коридор и в который уже раз поклялся себе, что больше в сторону Данковского даже не взглянет — пусть учится на почту отвечать. Вид знакомого угловатого здания с вывеской "клиника традиционной медицины «Уклад»" продрал до костей. В детстве казалось нечестным, что они с отцом ютятся в тесной облезлой двушке, пока тут, в клинике — высокие потолки, светлые стены и даже приличные стулья в приемной, а не покоцанные табуретки. Потом понял. Устроилось дело несложно — не могли ему тут отказать. Сложно было другое — смотреть на портрет отца на стене, первый в ряду под табличкой "наши доктора". Тот же, что на похоронах в черной рамке стоял. А может и другой, но взгляд тот же — суровый, требующий. Хоть для фотографии бы улыбнулся, чтобы пациентов не пугать... И еще сложно было, когда спросил, можно ли в отцовский кабинет зайти, и получил: нет. Сначала даже не понял, уже к ручке потянулся. А когда понял — все равно дернул. Заперто. Над головой пролетело степенное: — Это кабинет главврача. То, что там хранится, для посторонних глаз не предназначено, и кому попало туда нельзя. Артемий наградил отцовского зама хмурым взглядом. Оюн этот только временно исполнял обязанности главврача, а уже вел себя так, будто клиника сто лет как его. — Я не "кто попало". Это кабинет моего отца. Запавшие на тяжелом лице глаза остались блеклыми и безучастными. — Ты — практикант. До тех пор, пока подчиняешься правилам. Не устраивает — уходи. В гнетущей тишине коридора Артемий долго катал на языке резкий ответ. Опять это тупое болото беспомощности. Опять — камень, который злым кулаком не разбить, только точить водой. Он согнул железно-скрипящую шею. — Понял. То, что он Оюну не по душе, было ясно как день. Артемий чутье на такое здорово развил, когда бороздил страну автостопом, — надо понимать, к кому в машину залезаешь. Интуиция не подводила — иногда он по два-три раза отмахивался от затормозивших было автомобилей, просто потому что в животе что-то дергало и глаза у человека не нравились. До сих пор жив — значит, работает чуйка. К Оюну он бы в машину ни за что не сел. Спустя неделю университет встал на уши. Артемий не сразу понял, что происходит: преподаватели носились в мыле, студенты неуютно озирались, уборщица яростно натирала пол. Выцепил в гудящем потоке коридора Клару. — Это что тут? Кто-то умер? — Пока нет, — обнадежила та тонкой улыбкой. — Но скоро могут полететь головы. — Да ну? Чьи? — А всех подряд. Проверка какая-то приехала из столицы, через час тут будут. Артемий недоверчиво вытаращился. — Как? Какая еще проверка? Не может такого быть. Они у нас тут раз в десять лет случаются — да еще предупреждают всех месяца за три, чтобы уж точно поляну накрыть успели. По крайней мере, так было при отце, и Артемий не верил, что могло поменяться. Кому они нужны? Клара пожала плечами. — А вот так. Видишь же — все как ужаленные бегают, пытаются хоть что-то в порядок привести. Даже Данковского твоего выцарапали из лаборатории и отправили лекции читать. Ну точно — мир спятил. Артемий глянул на часы. Через час, значит... Вообще-то, его это все не касалось, но почему-то стало не по себе. Будто кто-то в дом вломился и вроде бы ничего не взял, а все равно невидимый муторный след оставил. — Ну, посмотрим, — буркнул он под нос. — Вряд ли что-то такое уж серьезное. Как обычно — дадут им на лапу, и отвалят. И вроде бы оказался прав. Ну появились в университете какие-то люди в костюмах, похожие на хорошую пародию на плохих злодеев из ментовских сериалов. Ну походили — даже и не лезли ни к кому особо: так, изредка что-то спрашивали и раз за разом натыкались на невнятное блеяние профессоров и угрюмое молчание студентов. Чужаков у них в городе не любили. Только Артемий все равно от паршивого чувства отделаться не мог и сидел как на иголках — и первую пару, и вторую. В конце концов не выдержал и, повернувшись к Кларе, шепотом спросил: — А где у Данковского лекция-то? Сегодня даже не разозлился на ее насмешливо-знающий взгляд. — Где-то на втором, с первокурсниками. Что, на выручку своему любезному хочешь мчаться? Я думала, вы поцапались. — Да что ты все вечно... — Артемий поморщился. — Интересно просто, и все. Ты вот хоть раз видела, чтобы он перед аудиторией выступал? Никак не ждал, что Клара рассеянно кивнет: — Да, в интернете что-то попадалось. Но я даже до конца смотреть не стала — нудноватый он. Артемий опешил, но решил, что осмыслит это позже. Бегло глянул на бубнящего что-то в исписанную доску препода. — Ладно. Если хватятся — у меня живот прихватило. И, стараясь не шуметь, шмыгнул в приоткрытую дверь. Только одна дверь на первом этаже была открыта, и Артемия повлекло к ней машинально, еще прежде, чем услышал знакомый голос. Знакомый-то знакомый, только... Он остановился, не дойдя до порога шагов пяти. Обычно Данковский говорил по-другому: спокойно, немного отстраненно, будто часть его мыслей всегда занимало что-то другое и о собеседнике он с минуты на минуту мог забыть. Тон выше необходимого не поднимал — оставался на границе звука и выдоха, и даже когда злился, от этого странного придыхания избавиться не мог. А тут — будто не произносил слова, а рубил, чеканил — железно и резко, без капли живого чувства. Артемий подошел ближе и заглянул в зал. Увидел только последние ряды: первокурсники таращились перед собой, скрипя ручками, но взгляд притянули не они, а знакомые уже проверяльщики. Стояли угрюмо у задней стены, скрестив руки на груди, и наблюдали за лектором такими глазами, что у Артемия руки в кулаки сжались. Так на него Сабуров смотрел — с усталым пренебрежением человека, для которого твоя вина уже доказана, и остается только ждать, когда же ты, собака такая, оступишься. Один из мужчин отлепился от стены, зашел в проход между столами и, наклонившись, тихо спросил что-то у подскочившего первака. Тот глянул косо и настороженно, ответил что-то и снова уткнулся в конспект. Мужчина, пожав плечами, отошел. Звучно щелкнула стрелка настенных часов. Без десяти двенадцать. Коридор заполнили голоса, шаги, скрип пола, шорох одежды. Артемий протиснулся сквозь поток ломанувшихся к выходу студентов, вошел в зал и нашел взглядом Данковского. Тот стоял перед кафедрой, сцепив руки за спиной и сжав губы в тугую черту. Бледный как смерть и с таким взглядом, что на улице Артемий бы от греха подальше обошел его десятой дорогой. Дикие псы так смотрят, когда уже не рычат и не лают, а замерли перед прыжком — за секунду до того, как зубами в глотку вцепятся. Один из проверяльщиков, заприметив в Артемии легкую добычу, которая не норовит улизнуть в коридор, подошел к нему. Туфли-то какие блестящие... Не замызганы грязью, не изъедены солью — неужто прямо до крыльца машина довезла? И часы еще сверкающие — с такими у них на улице-то показываться опасно. — Вы тоже студент? У вас тут пара? — Нет, — Артемий постарался отвечать спокойно, без вызова. Хоть чему-то разговоры с Оюном его за неделю научили. Мотнул подбородком на Данковского — тот с места так и не сдвинулся и точно не замечал, что в аудитории происходит. — Я у него диссертацию пишу. — Да? — второй скользнул по Артемию недоверчивым взглядом. Тот стиснул зубы — сам знает, что вид у него не больно ученый. Зато хоть не лоснится липкой надменностью, как эти. — И что вы можете сказать о нем как о научном руководителе? Данковский очнулся. Зашагал к ним — тоже резко и чеканно, будто по плацу маршировал, а не по проходу. Но замер на полушаге, когда один из провелярьщиков замахал руками. — А вы обождите пока, не смущайте нам молодого человека. Артемий повернул голову и столкнулся взглядом с Данковским. С того злополучного разговора они не виделись, а письмо с третьим вариантом последней написанной главы неделю как висело на почте неотвеченным. Артемий не особо и злился уже — отгорел, да и мало ли что друг другу сгоряча наговорили. Но если какая злость и оставалась — потухла, стоило заглянуть в неподвижные глаза. Никогда еще зрачки Данковского не казались ему такими бездонными. До безумия вдруг захотелось, чтобы он попер дальше, начал снова харкаться ядом и сыпать заковыристыми фразочками на латыни, глядя насмешливо и свысока, даже со своим невеликим ростом. Но хватило Данковского только на кривую улыбку. — Ах, извините. Не думал, что я такой смущающий. На плечо Артемию легла рука — до боли напряг мышцы, чтобы ее не сбросить. — Пойдемте выйдем с вами на пару слов. Артемий снова посмотрел на Данковского. Тот на него уже не глядел — скрестил руки на груди и присел на край длинного стола, постукивая носком туфли по полу. Тук. Тук. Тук. Коротко. Неспокойно. Артемий позволил вывести себя в коридор. В гомоне перерыва оба проверяльщика выглядели уже не так зловеще — а может, помогло, что перед глазами больше не маячил Данковский, на которого, в этом его беззубом состоянии, смотреть было попросту жутко. — Так, — выдохнул Артемий, стараясь ничего лицом не выдавать. — Что вы хотели? — Послушать, что вы можете сказать о своем научном руководителе, — повторил тип с неприлично дорогими часами. — Вас, кажется, Артемий Бурах зовут? Под ложечкой засосало — с какой стати его имя знают? — Ну да. В смысле — что могу сказать? Проверяльщики обменялись взглядами. Тот, что с часами чуть менее помпезными, улыбнулся скручивающей живот улыбкой. — Устраивает ли вас ваш научный руководитель? Выполняет ли свои должностные обязанности? Артемий постарался не думать о неотвеченных письмах и невозможно язвительном тоне комментариев. — Да, вполне. — Может быть, у вас есть какие-то жалобы? Не замечали ли вы с его стороны нарушений норм педагогической этики? Участия в подозрительной деятельности? Сущие мелочи — непонятные эксперименты сомнительной степени безопасности в обществе малолетнего беспризорника, да разок пожаловался, что некому для него сердце из морга украсть. — Нет, — скулы свело от напряжения. — Все с ним нормально. Разочарование на любопытных мордах отразилось до того явственное, что в других обстоятельствах это было бы смешно. — Вы уверены? Артемий мысленно досчитал до пяти. — Да, уверен. Парочка обменялась еще одним взглядом. Обладатель дорогущих часов пожал плечами. — Ладно. Если вдруг что-то вспомните... В ладонь лег белый картонный прямоугольник. Артемий вгляделся — визитка с номером. Острые края яростно впились в ладонь, но он через силу разжал кулак и сунул ее в карман. — Можно мне уже пройти? Мне про диссертацию надо спросить. Тип без часов посторонился. Артемий шагнул обратно в зал и закрыл за собой дверь, но еще минуту стоял, прислушиваясь, пока не отдалились и не растворились в бурлящем море шума шаги. Тогда только подошел к Данковскому. — Это еще что за черти? Тот сидел на прежнем месте — смотрел куда-то сквозь стену и все постук-тук-тукивал носком туфли по полу. Только от голоса Артемия вздрогнул и слегка очнулся. — Сами знаете. Проверка. — Вот именно, что знаю, — он подошел еще ближе, не давая взгляду Данковского снова уплыть. — У нас тут никаких внеплановых проверок отродясь не было. Чего творится-то? Данковский улыбнулся — опять этой своей кривой улыбкой. — Ничего не творится. Заехали проведать, как я тут обустроился, ну и суеты заодно навести. Вам тут сильно переживать не стоит — на университет им, по большому счету, плевать. — А на что не плевать тогда? — Артемию очень не хотелось думать, что он знает ответ. — На вас, что ли? Данковский не ответил. То есть — согласился. Артемий потряс головой. — Да ну? Что вы за птица такая, чтобы за вами аж из столицы проверки наведывались? В скованную позу Данковского вкралась озадаченность. — А вы что, совсем не знаете? — Что у вас там какой-то невероятный список публикаций и пробивающий небеса индекс цитирования знаю, вы мне сами этим все уши прожужжали. Только ради того, чтобы поглядеть на светил науки, в такую глушь не ездят. — А, — странное дело — Данковский не выглядел уязвленным его невежеством. Наоборот — будто даже выдохнул. — Тогда и не забивайте себе голову. У меня в столице были некоторые... недопонимания с власть имущими, так что теперь мне иногда считают нужным напоминать, что тот, кто сидит тихо, живет счастливо. Артемий только сильнее нахмурился. — Так а у вас все будет в порядке? В смысле, вы все-таки, м-м... не совсем без греха. В лаборатории там все чисто? — Из лаборатории все, что надо, Спичка вынес — вместе с собой, — Данковский покачал головой. — Должно быть в порядке. Народ у вас, к счастью, не болтливый, а отчетность свою я держу в идеальном порядке. Да и если бы за меня по-настоящему взялись — прислали бы кого посерьезнее этих олухов. Нет, это они так. Попугать. Артемий только сейчас заметил, как крепко впились в край стола худые руки — до белых ногтей и вздувшихся синеватых вен. В животе снова стало жарко-жарко, а в голове — черно и пусто, как всегда перед тем, как совершал что-то дикое. Он мотнул подбородком. — Так может это — того их? Я тут успел одному нашему криминальному авторитету подсобить — он мне в просьбе не откажет, если что. Данковский выдохнул — прерывисто-насмешливо. — Если бы не знал, что вы однажды вломились в морг и украли оттуда человеческое сердце, я бы даже спрашивать не стал, но просто на всякий случай: вы же шутите? — Да нет, не шучу, — Артемий пожал плечами. — И Гриф у нас такой парень, тоже шутить не станет. Данковский снова выдохнул — еще прерывистей. Потом и вовсе оторвал от стола руку и прижался ладонью ко рту — смех, что ли, глушил? — Да, действительно, — пробормотал, разомкнув пальцы. — Полгода живу, а никак не привыкну, что вы тут все застряли в девяностых. Нет, такого мне не надо. Новых ведь пришлют. Артемий все смотрел на его торчащие костяшки и выпирающие сухожилия. Негромко заметил: — Вам бы правда, что ли, травки какие попить. У меня дома успокаивающими сборами целый ящик забит — хотите, пойдем ко мне, заварю? В этот раз вышло без всякой робости и скрежещущих мучений, как-то совсем естественно. И на миг — на короткий миг, когда Данковский зацепился за него оценивающим взглядом, — даже почудилось, что согласится. Но нет — только головой покачал. — Спасибо за предложение, но вынужден отказаться. Думаю, сегодняшний день крайне наглядно продемонстрировал, почему мне не следует делать ничего, что могут истолковать как нарушение преподавательской этики. Артемий, у которого уже дернулась рука — то ли на плечо положить, то ли напряженную ладонь сжать и от лица отвести, — замер и дал ей обмякнуть. Ну да. Этика. Слово-то какое — кто здесь вообще его слышал и кого оно волнует? Кроме Данковского, конечно. Этот за столичные выкрутасы зубами будет цепляться. Впрочем, он уже взял себя в руки — выпрямился, встал, поправил галстук. Даже глаза не такие бездонные стали, заполыхали — мрачнее и злее прежнего. — Ну, побездельничали и хватит. Пойду узнаю, не случился ли у кого-нибудь из моих коллег инфаркт со страху.