Не для школы, но для жизни

У Артемия, как у практиканта, были ключи от черного хода клиники, так что внутрь они, минуя ночного сторожа, залезли без проблем. Дело было за малым, но Клара, несмотря на бахвальство, возилась как-то долго. — Ну чего там? — Артемий напряженно вглядывался в пустой темный коридор — иррационально боялся, что вот-вот из-за угла покажется колоссальный силуэт Оюна. — Ничего, замок сложный. Ох. Это "ох" ему очень не понравилось. — Что? — Ничего, я... Замок как-то не так сдвинулся, отмычка не пролезает, — Клара с досадой щелкнула языком. Скважина и впрямь провернулась — самую малость, но теперь стояла криво. — Дай-ка свой ключ от квартиры, он по размеру такой же, я поправлю. А то отмычка сломаться может. Артемий со вздохом полез в карман. Опять искать... — А точно подцепится? В смысле, он же... Клара молча сунула ключ в дверь. Тот вошел до конца — легко и со щелчком. Они переглянулись. — А не может такого быть, что... Артемий не дослушал — протянул руку в перчатке и повернул ключ вправо. Провернулся. И на еще один оборот — тоже. Дверь была открыта. — Ну вот, мог бы и без меня обойтись. Это что же, твой отец решил не заморачиваться и поставить на обе двери один замок? Артемий не ответил. В висках гулко колотилось. Взгляд Клары сделался осторожным и внимательным. — Что с тобой? — Я... Надо взять себя в руки. Надо. Артемий потряс головой. Надо помнить, зачем он тут. Остальное — потом. — Ничего, пойдем. Он толкнул дверь и оказался в небольшом квадратном помещении. Освещал комнату только пробивающий сквозь жалюзи свет фонаря, но знакомые очертания и формы сразу резанули сердце болезненным узнаванием. Кабинет его отца. Снова заколотило в висках. Артемий силой выдрал себя из бурлящих мыслей. — Смотри, чтобы не шел никто, — бросил он Кларе и наклонился к первому шкафу. В рюкзак летело все, что казалось мало-мальски полезным: истории болезней, подшитые файлы с медицинскими заключениями, записные книжки из ящиков стола... Поколебавшись, Артемий ткнул пальцем в кнопку включения на процессоре. Компьютер ожил и загудел — оглушительно громко в темной тишине. Вылезло "введите пароль". Артемий покусал губу и на удачу вбил: "artemy1983". Чуть не рассмеялся, когда увидел "Добро Пожаловать!". На секунду в груди потеплело. С компьютера на флешку он выгребал все подряд почти без разбора — все-таки побольше места, чем в рюкзаке. Но и оно кончилось. Больше тут делать было нечего. Он выключил компьютер, махнул рукой Кларе: — Пошли. Заперли дверь — все тем же ключом, и снова Артемию пришлось кусать себе губы, чтобы не думать — не сейчас, пока еще нет. Вернулись тем же путем. Зашагали по темным сырым улицам. — Уверен, что тебя за это не прищучат? — Пусть сначала докажут, что это я. За ночное проникновение в клинику и кражу данных пациентов могло прилететь что похуже незачтенной практики — зная, как любит его Сабуров. Но отпечатков он не оставил, а если его снова попробуют обвинить на основании того, что ключ от квартиры и от отцовского кабинета один и тот же, это должно будет работать в обе стороны. Это... "Потом." Значит, из вещественных доказательств только оттягивающий плечи рюкзак да флэшка в кармане. Клара подумала о том же. — Я бы на твоем месте это дома пока не держала. Завалятся с обыском — поминай как звали. — Ну да, — Артемий яростно потер затылок. — Только куда я это все дену? Важные, все-таки, вещи, по складам такое хоронить нельзя. — Оставь у кого-нибудь, кому доверить можешь. Он покосился на Клару. Ну нет. Может, конечно, лучший способ спрятать что-то от Сабурова действительно — захоронить у него же дома, но... Нет. Стах? Тоже не подходит, только недавно перестал считать его за уголовника, а тут снова — веру в людей разбивать. Выходило, только один человек и оставался. Артемий глянул в темное небо. Вдалеке сиял желтым неоном Многогранник. Ну, самое время. — До дома одна дойдешь? Спичка тебе откроет — ты главное колотись погромче. — Дойду, конечно. А ты куда? Артемий провел дрожащей ладонью по лицу. — По барам шляться. Адресок один добыть надо. Интерьер в баре "Разбитое Сердце" был мрачноватым, да и музыка играла какая-то странная, но Артемий и не развлекаться пришел. Народа почти не было — субботне-воскресная ночь подходила к концу, и о жарком веселье напоминали только пятна разлитого алкоголя на полу, пара бессознательных тел, которые тащил к выходу вышибала, да вяло, точно игрушка с кончавшимся заводом, крутящаяся танцовщица. Игнорируя недобрый взгляд вышибалы, Артемий подошел к барной стойке. Там гостей тоже почти не осталось: кто-то дрых лицом в столешницу, утопив голову в облаке темных волос, да еще один тип, широко расставив ноги, восседал от этого облака в паре сантиметров. Завидев Артемия, замахал рукой: — Опоздал, парень — мы уже закрываемся! На следующей неделе приходи. Прикид у него был бешеный — интересно, как он по улицам в таких штанах ходил, не нарываясь на каждом углу на драку? — но не такой бешеный, как взгляд. У бродячих собак похожие морды — резкие, острые, в одном щелчке от оскала. — Я не посетитель, — Артемий сам невольно набычился. — Разговор есть. Ты — хозяин? — Ну я, — ощерился парень. — Разговор? На языках или на кулаках? А может, так и ходил от угла к углу — от драки к драке. — Не на кулаках, — Артемий еще надеялся обойтись без этого, хотя иногда — по-другому невозможно. Таких ребят он еще в школе отличать научился — с ними говори-не говори, а пока лица друг дружке не поплющите, диалога не выйдет. — Данковского знаешь? Лицо у хозяина бара в миг сделалось не просто жестким, а режущим каждой гранью. — А как же. Проблемы у тебя с ним какие-то? Ситуация грозила очень быстро выйти из-под контроля. Артемий сделал глубокий вдох и заставил себя вытащить руки из карманов, даже приподнял в подобии примирительного жеста. — Я его студент, Артемий Бурах. Диссертацию у него пишу. Мне его срочно найти надо. Неприкрытой агрессии на лице хозяина поубавилось — зажегся интерес. Он нащупал рукой плечо валявшегося в забытии пьянчуги и потряс. — Эй. Подъем, все интересное сейчас проспишь. Редко его в "интересное" записывают... Пьянчуга кое-как перевернул голову набок, и сквозь завесу волос блеснул мутный глаз. — Ну чего? — Данькин мальчик притопал — вот чего. Вон, полюбуйся. Артемий от такого определения чуть воздухом не поперхнулся. А вот длинноволосый тип почти ожил — по крайней мере, перетек в полусидячее положение и поглядел уже самую малость осмысленно. Скулы и глаза на его землистом лице западали так глубоко и жутко, что впору звать моделью в социальные ролики о вреде алкоголя и наркотиков, но сходство в чертах у этих двух угадывалось более чем. — Какой еще... — Артемий кое-как совладал с булькающим горлом. — Я не... То есть, мы не... Губы у бешеного типа разъехались в широченной ухмылке. Он хлопнул себя в голую грудь меж створок белого плаща. — Я — Андрей Стаматин, а это Петр, мой брат. Давай, колись, что тебе от Данковского нужно в пять утра в воскресенье? — Адрес мне его нужен, — Артемий смутно догадывался, что только глубже себе могилу копает. — Это я понял. А он сам-то знает, что ты к нему собрался? Или это такой приятный сюрприз? А то я боюсь, Ева не поймет, если ты вот так среди ночи к ним нагрянешь. Какая еще... А, точно — хозяйка квартиры. — Не знает. У меня номера его нет, да у него и выключен, наверное, телефон — в такой час-то. Но мне нужно его увидеть, это важно. Самое время придумать какую-нибудь убедительную ложь, но в голове было мучительно пусто. Андрей толкнул брата коленом. — Ну ты посмотри на него, а? Вот теперь мне все понятно. Петр прищурился, точно что-то сквозь мутное стекло разглядеть пытался. — А чего смотреть? Это ж этот, как его... Который ворчал все. — Да нет, ну ты чего? То-то сто лет назад было. А это студент его, ну помнишь, он рассказывал? Блин, ты еще пьянее, что ли, был? Сегодняшних потрясений Артемию уже хватило бы на пару лет — и это до того, как он узнал, что Данковский хоть кому-то хоть что-то о нем говорил. Язык свой он удержать, конечно, не смог: — Рассказывал? Про меня? Что? От ухмылки Андрея его бросило в жар. — Да так, кое-что. Не по-дружески это — пересказывать, кто что спьяну болтает. Так чего ты все-таки его ищешь? Нет, так просто от него не отделаешься. Артемий медленно выдохнул. Правду, что ли, сказать? А почему бы и не правду, если умная ложь не придумывается? — Проблема у меня, — проговорил он мрачно. — Какая — не могу сказать. А больше вот не к кому обратиться. Петр потянулся к бутылке и задумчиво покачал ее перед носом. На донышке еще что-то плескалось. — Не хочешь? Нет такой проблемы, которую твирь не решит. Да уж. И такого мозга, который не разъест. — Нет, спасибо. Мне бы все-таки адрес узнать. — Да все, убери ты эту бутылку, видишь же, ему Данковского его подавай, — несколько секунд Андрей увлеченно помогал брату вернуть бутылку в устойчивое положение на столе — та все норовила выскользнуть из вялой руки не тем боком. Потом снова повернулся к Артемию, который отчаянно пытался убедить себя, что это в баре чертовски жарко и душно, а не ему от идиотской ситуации щеки спекло. — Ладно, дам я тебе адрес. Только смотри, Еву не обижай. А то сгрызете еще друг друга. Артемий благоразумно промолчал — мозг уже отказывался воспринимать хоть что-то. Кроме заветного адреса, конечно. — Привет Дане передавай! — уже на ступенях настиг его зычный голос. — Задрал работать, пусть пить приходит! Разумеется, Данковский жил на другом конце города — уже светало, когда Артемий, с ноющей под тяжелым рюкзаком спиной, ступил на непривычно широкие улицы. И разумеется, в самом пафосном районе. В следующий раз, когда заикнется про мизерную зарплату, надо будет поинтересоваться, сколько стоит аренда в таком доме, как этот. Артемий-то к сверкающим кнопкам домофона тянуться заробел, да на его счастье две девчонки, сильно подвыпившие и разодетые черти как, протолкнулись вперед него и даже не стали грозиться милицией, когда он молча прошел в подъезд за ними. На чистой, не заплеванной и не засыпанной окурками лестнице, он, в своих грязных ботинках и потрепанной куртке, чувствовал себя еретиком, ввалившимся в храм. Но делать нечего — потопал на второй этаж. У двери в нужную квартиру замер. Проверил время: половина седьмого. Утешил себя тем, что Данковский иногда ему правки и в пять утра присылал — авось еще не ложился. И ткнул в дверной звонок. Ответа не было так долго, что Артемий засомневался: услышали вообще? Но тут с другой стороны двери раздались легкие шаги, и мягкий, почти шепчущий женский голос спросил: — Кто там? Артемий постарался не думать, какое зрелище из себя представляет в дверной глазок. — Я к Данковскому, из университета. Мне Андрей Стаматин адрес дал. После небольшой паузы задвижка щелкнула. Артемий молча уставился на субтильную блондинку, скорее раздетую, чем одетую — сговорились они, что ли? Конец марта на дворе, снег не стаял. А потом валяются по больницам с воспалением легких, койки занимают. — Я Ева, — смотрела хозяйка квартиры все еще опасливо. — А ты... коллега? — Студент, — Артемий протиснулся в прихожую, пока она не передумала. — Артемием звать. Извиняюсь за время, я ненадолго, — стараясь не коситься на ряды явно недешевых туфлей и сапог, стянул истекающие бурой жижей ботинки. — Э-э, я куртку тут брошу? Ева медленно кивнула на торчащий из стены медный крючок. — Туда можешь повесить. Только Даниил спит еще, не надо его будить. Артемий решил не испытывать судьбу. — Ладно, подожду. Когда они прошли в огромную то ли кухню, то ли столовую, то ли гостиную, напряжение никуда не делось, но Ева, кажется, чувствовала себя обязанной продемонстрировать хоть какое-то гостеприимство: — Чаю, может, хочешь? Или кофе? Или... — От кофе не откажусь, — несмотря на долгую прогулку по промозглым улицам и все, что ей предшествовало, спать хотелось страшно, а уж тут — в перетопленном помещении, — как бы в минуты не сморило. Ева кивнула и завозилась с кофемашиной. Кофемашина дома — с ума сойти. Тут вообще много от чего можно было сойти с ума — от высоченных потолков, от мягких диванов перед плоским телевизором, от красных бархатных драпировок на стенах, и уж тем более — от белой деревянной лестницы, ведущей на второй ярус с еще одной дверью. Двухэтажная квартира — дичь какая-то. На прозрачный стеклянный стол, звякнув, опустилась чашка, и Артемий, наконец, сообразил, что может перестать пялиться вокруг, как остолоп, и сесть. Пах кофе одурительно. Пришлось вытолкнуть: — Спасибо. Потом на миг даже о кофе забыл: в глаза бросилась вазочка с подозрительно знакомыми степными цветами. Да ладно! — А, — Ева проследила за его взглядом, и ее лицо смягчилось. — Это Даниилу какой-то студент принес. А он цветы как будто не любит, так что мне сюда передал. Немного странно в этом интерьере смотрится, да? Вот уж точно — странно. Прямо как он сам. — В смысле "какой-то"? Я и принес, — буркнул Артемий в свой кофе. Потом в памяти всплыли все фразочки Стаматина, и он поспешил уточнить: — То есть, научникам же дарят цветы, вот это все. — Ну да, — глаза у Евы остались мечтательными. — У вас в университете, наверное, Даниила все очень любят, да? "У нас в университете его никто особо-то и не видел." — Ага, вроде того. Артемий поерзал. Попытался придумать, чем еще заполнить неловкое молчание, но не смог и плюнул. За него с этим справилась запиликавшая где-то в другой комнате мелодия. Не сразу понял, что сверху. Потом мелодия оборвалась, сменившись какой-то возней и размазанным стенами в глуховатую кашу голосом. — Это был будильник? — спросил Артемий с надеждой. — Нет, это ему позвонили, — Ева удивленно смотрела на второй ярус. — Странно — обычно так рано не звонят, он по утрам немного... — Бешеный, — подсказал Артемий. Ева неодобрительно поджала губы. —...Резкий. А в другое время что — мягкий и ласковый, что ли? Артемий прислушался — и правда странно: воскресные звонки в семь утра кого угодно из себя выведут, а Данковский ничего — не орал, не грозился адскими карами, и даже трубку не бросил — правда, больше молчал, но время от времени что-то отвечал. Шаги то замирали, то начинались снова — медленные, но какие-то... не такие. Вспомнился день, когда приезжала проверка, и он сидел стучал туфлей по полу, в странном, вроде бы ровном, а вроде бы и щербатом от напряженных изломов ритме. — Я пойду гляну, что там, — не слушая возражений Евы, Артемий соскочил со стула и резво взобрался по лестнице на небольшой деревянный балкончик. Голос Данковского стал слышен отчетливее: —...уверен. Но кто угодно мог напеть. Сам знаешь, из меня плохой притворщик. Артемий нажал на дверную ручку. В широкое окно било утро, заливая небольшую комнату ранним солнечным светом. Тут было куда прохладнее, чем внизу, — из приоткрытых створок сквозил свежий весенний ветер. Данковский стоял, привалившись к подоконнику, с телефоном у уха: в простой черной футболке с закатанными до середины предплечья рукавами и клетчатых пижамных штанах. Лохматые волосы были смешаны в воронном беспорядке, глаза — красные и припухшие со сна, пальцы босых ног — зябко поджаты. Выглядел до того домашним, что в груди екнуло и засвербило совершенно необъяснимой нежностью. Пока Данковский не заметил на пороге его и не подавился вдохом. Ни радости, ни злости — только чистейшая оторопь. Телефон, вещавший что-то сухим мужским голосом, на миг замолк. Потом что-то спросил. — Да, да, — надтреснуто выговорил Данковский. Кое-как согнав с лица смятение, сделал страшные глаза и замахал рукой. — Окно просто открыл — тут воздух хуже, чем у нас в центре. Артемий истолковал его жест по-своему: закрыл за собой дверь и привалился к ней спиной, бросив рюкзак у ног. Данковский молча показал ему кулак. — Про воздух — нет. Ко мне студент пришел. Да. Знаю, конечно. Понедельник начинается в субботу. Да, я... Мне надо это обдумать. Спасибо, что позвонил. И, нажав кнопку сброса, опустил телефон. — Какого черта вы тут делаете?! — В гости решил зайти, — отозвался Артемий с невозмутимостью, на которую способен только трое суток не спавший человек, уже ни на что вменяемо реагировать не могущий. — А уютно у вас тут на чердаке. Многогранник ваш любимый видно... Не Эйфелева башня, конечно, но тоже неплохо. — Сами вы чердак! Откуда у вас мой адрес? Артемий покачал головой. — Что у вас случилось? Вы бледный такой. Данковский и впрямь был белее обычного. А может, так из-за черной футболки казалось: она его и белила, и еще мельче делала — велика была на пару размеров. Но нет, не казалось. Больно зрачки огромные. — Не ваше дело, — отчеканил Данковский. Ярость у него на губах так и пенилась. — Ну ладно, — Артемий сполз спиной по двери, даря отдых измученным ногам. — Давайте так: вы ответите мне, а я отвечу вам. Данковский снова задохнулся — как бы не взорвался клубом муки и вороньих перьев. — Вы вламываетесь ко мне домой в мой выходной, и еще имеете наглость о чем-то со мной торговаться? — Да ладно вам, — Артемий устроил подбородок на подогнутых к груди коленях. — Поделитесь — полегчает. Данковский, казалось, был готов его убить — даже глазами по комнате зашарил, точно искал что-нибудь тяжелое или острое. Но запал из него потихоньку вытекал, как жидкость из дырявой колбы. Худые плечи под футболкой опустились, синяки под глазами затемнели еще гуще. Он прикрыл иссеченные лиловыми сосудами веки и устало потер лицо. — Ничего не случилось. Пока. Но кажется, на меня опять стали поглядывать. Больше не скажу — не просите. Артемий слишком вымотался, чтобы пугаться. — Ну пусть поглядывают. Приедут — мы им зенки повыкалываем. Данковский сухо усмехнулся. — Как у вас все просто. Ну хорошо, адрес мой у вас откуда? — Андрей Стаматин дал. Изможденный выдох. — Я его когда-нибудь... Чего вы смотрите? Артемий и правда слишком прочно завис на нем взглядом. В водоворотистой каше сознания мелькали и гасли мысли, и он, не успевая ни за одну из них ухватиться, все равно улыбнулся — светло и рассеянно. — Да так, вспомнилось. Он сказал, вы обо мне говорили. Секунду назад это было бы трудно вообразить, но Данковского запечатало в такой напряженной позе, что все предыдущее ерундой показалось. Плечи — острые стрелы, пальцы — закостеневшие крючья, лицо — белая маска. Только глаза и двигались — впились в Артемия колко, темно и жутко. — Что он вам сказал? Артемий снова покачал головой. — Да ничего, только это. А что? Что вы обо мне говорили? Натянутую струну отпустило — Данковский шумно выдохнул, отвернулся и процедил: — Да чтоб я помнил. Вероятнее всего, напился и жаловался, что вы криворукий болван, который даже отступы в ворде регулировать не умеет. Артемий не мог понять, навоображал он себе расползшийся по щекам Данковского бледный румянец, или это от злости, или вообще — рассвет в окна заливается. Да нет, уже ведь рассвело... — Ну? У меня дома вы что забыли? Артемий покосился на свой набитый рюкзак. Голова была такой тяжелой, что того гляди отвалится, но все-таки он смог задрать чугунный подбородок и пластилиновыми губами сложить: — Я, может быть, знаю, кто моего отца убил.