Не для школы, но для жизни

Данковский продемонстрировал небывалое человеколюбие, позволив Артемию ухватить пару часов сна в своей кровати. Если бы не это, он, наверное, свалился бы в первой же подворотне, на потеху крысам и бомжам. Пара часов, правда, расползлась черт знает насколько, потому что разбудить Артемия, несмотря на его убедительное внушение, никто не удосужился. Когда он разлепил глаза, в окно уже заползло приглушенное облаками западное солнце. Но даже тогда он не смог соскочить с постели в панике и холодном поту. Больно тут было мягко и тепло. И — одурительно пахло Данковским. Не как обычно в университете — перебивающими все на свете медицинскими реагентами и прогорклым кофе из автомата, — а именно тем, что под всем этим скрывалось и что можно было только с очень близкого расстояния учуять: особенным запахом, который у каждого человека свой. Вот и вылезешь тут, когда достаточно снова глаза закрыть, и сразу до безумного легко вообразить, что именно так близко и лежишь. Все равно эта полуторная кровать для одного слишком широкая... В груди заныло, как представил. Ничего такого даже — просто лежать рядом и чувствовать, как еще под чьим-то весом матрац прогибается, как еще кто-то под одеялом тепло источает, как рядом чужое сердце бьется и тихое дыхание воздух щекочет. Ну иногда, разве что, вслепую тыкаться носом и торчащие позвонки на затылке и спине губами обводить. Ну может еще руку под черную футболку сунуть, ребра мозолистыми пальцами пересчитать, да поразить, наконец, в самое сердце тем, что еще помнит, как все эти cartilago costalis и processus xiphoideus называются. Нормальным людям такое в ухо не пошепчешь, а вот с Данковского станется от удовольствия задрожать, голову на плечо запрокинуть, шею под шепот подставляя, и потеснее спиной к груди прижаться, со всеми своими колкими костями и их латинскими названиями. А там уже... Артемий рыкнул в подушку и рывком сел. Нет, вылезать надо — так черт знает до чего додумается, а до ванной внизу еще топать, Еву эту травмировать. Он встал, натянул брошенные на полу джинсы со свитером. Оглядел небольшую комнатку еще разок, подмечая напоследок всякие детали, вроде нагроможденных на столе пустых кружек со следами засохшего кофе и забытого на прикроватной тумбочке журнала "Насекомые и их знакомые" с идущим в комплекте жутким зеленым жучарой в прозрачном контейнере. Про клещей еще что-то вякал... Артемий выполз на лестницу — и не страшно шею свернуть, когда среди ночи в туалет приспичит? Данковский был внизу, за столом — долбил что-то в ноутбуке: единственный звук, кроме тихого бурления на плите. — Я вроде просил меня разбудить. — Сабуров не убежит, — темные глаза даже на миг не оторвались от экрана. — Я тут ваше награбленное добро немного посортировал. Кое-что будет очень полезным, целыми кусками вставлять можно. С точки зрения научной этики, конечно, сомнительно, но не думаю, что Исидор бы возражал. Артемию сделалось неловко. — Я и сам мог бы... У вас же выходной. — Конечно, выходной. Стал бы я свое рабочее время тратить, — Данковский скосил рот и потер виски. Подавил зевок. — Считайте, я вашей диссертацией мозг разгружаю — когда ни на что серьезное сил уже нет. Специально он, что ли, таким невыносимым быть старается? Артемий сбежал по ступенькам. — А хозяйка ваша где? — Ева? К Андрею пошла — надеюсь, устраивать головомойку за то, что адреса кому попало раздает. Не очень хорошее впечатление вы на нее произвели. — Ничего, мне она тоже не особо понравилась, — Артемий мимоходом глянул на плиту. В начищенном ковшике варились яйца — потрескавшиеся и почти без воды, только на донышке и бурлило. — У вас тут выкипело уже все. — Выключите, я забыл, — Данковский любопытно глянул поверх ноутбука. — Не понравилась? Это еще почему? — Да так, — Артемий неопределенно передернул плечами. Повозился с мудреным устройством — никогда электрических плит не понимал. Сунул ковш в раковину под холодную воду и, не отрывая взгляда от шипящей струи, спросил как бы невзначай: — А вам что, сильно нравится? — Конечно. Замечательная женщина — за вычетом коммуналки, сущие копейки берет. Чудо какое-то, а не кварплата. Артемий хлопнул по ручке крана, обрубая поток воды. — Да какое ж тут чудо? Сохнет она по вам, вот и все. Негодующих возражений не последовало. Он обернулся. Данковский был сама невозмутимость — только в уголках губ непонятная насмешка притаилась. Ну конечно он знает — если даже Артемию хватило пять минут эту одухотворенную мечтательницу послушать... — Нехорошо так людьми пользоваться. Данковский фыркнул. — А вот это уже не ваше дело. Не доросли еще — мне нотации читать. В груди засвербило от раздражения, во рту — от горечи. И кто бы еще про рост говорил... Данковского его кислая мина только позабавила. Кивнул на раковину. — Вы угощайтесь, если хотите. У вас же есть нечего. Артемий мрачно покосился на ковш с яйцами. Потом еще разок на плиту — гарниром и не пахло. — Вы что их, просто так едите? — Не говорите глупостей. С хлебом. Артемий покачал головой. Может, перспектива посидеть тут за столом, жуя всухомятку яйца с хлебом и слушая, как Данковский упражняется в невыносимости, и была заманчивой, но он и так слишком задержался. — Я пойду. Домой зайду и... И пойду. Данковский, снова было прилипший глазами к экрану, глянул на него, быстро и внимательно. — Вы уверены, что не хотите хоть день подождать? Если о том, что кто-то вломился ночью в клинику, уже известно, можете с тем же успехом чистосердечное подписывать. Артемий тряхнул головой. — Пусть Сабуров сначала докажет, что я это не в пятницу на практике обнаружил. А на эту ночь у меня алиби есть. Данковский разом подобрался. Артемий чуть глаза не закатил. — Да не про вас я, не бойтесь. Со мной же дочка его была. У вас я никогда не бывал, не ночевал и вообще, знать вас не знаю. Иногда даже хотелось, чтобы так. До чего проще жилось без этих вечных качелей, когда мечтаешь то в одной постели просыпаться и засыпать, то — рот скотчем залепить. Данковский ощерился было, но передумал и махнул рукой. — Удачи. Встал закрыть за ним дверь. Артемий чувствовал себя жутко глупо — и пока ботинки надевал, и пока куртку натягивал, и особенно — когда завис на лестничной клетке, обернувшись через плечо. Казалось странным вот так просто попрощаться и уйти — после сумасшедшего утреннего признания, брошенного здесь рюкзака и самого спокойного сна, который ему за последние три месяца перепадал. Он посмотрел на Данковского — скрещенные руки, вздернутые брови. Страшная язва, конечно, а все-таки — за столько ему "спасибо" следовало бы сказать. Артемий поскреб затылок. — А вы что, жуков любите? Пауза. — Чего? — У вас там на тумбочке журнал лежал. — А, это, — нахмурился. — Это так, баловство. — Просто если что, их в степи скоро тьма будет. Могу в следующий раз вместо травы притащить. Данковский скривил губы. — Живых? Не вздумайте. И захлопнул дверь. Артемий подавил вздох. Скажешь такому "спасибо", как же. Дома встретил высунувшийся с кухни Спичка. — Ты где был? — Если спросят — то тут, весь день и всю ночь, — Артемий покрутил головой. — А где Клара? — Домой пошла вроде. Ей папа позвонил. Похоже, не ему одному приходится ежедневно на качелях качаться. — Ну ладно. У тебя тут все нормально? Спичка хлопнул глазами — обычно ему таких вопросов не задавали. — А как еще? Урожай за тебя в "Счастливом Фермере" собрал. — Ну молодец, — Артемий еще раз огляделся. Все как обычно — тихо и именно в том беспорядке, который они двое последние месяцы вокруг себя создавали. Наверное, не о чем переживать, но все-таки... — Слушай, давай ты, когда тут один, на задвижку закрываться будешь. Спичка вытаращился. — Зачем? Среди ночи подрываться дверь тебе открывать? — потом нахмурился — сам дотумкал. — Думаешь, опять кто-то влезть может? — Вряд ли, — запугивать ребенка зря тоже не хотелось. — Но просто. Мне так спокойней будет. — Ладно. Но если под утро будешь приходить — не пущу, так и знай. В подъезде заночуешь. Сразу видно — давно за уши не драли. Ну да черт с ним. Все мысли уже были о другом. Что-то подсказывало — тратить время в участке в воскресенье смысла нет, так что Артемий решил плюнуть на правила приличия — Сабуров все равно не заслужил, — и наведаться сразу к нему домой. Благо, не приезжий профессор — где живет доблестный служитель закона знали все. Тащиться, правда, далеко — когда машины нет, чтобы с собственного участка и обратно возила. Через забор, обносящий приземистый домик, Артемий сначала подумывал перемахнуть, но, услышав собачий лай, передумал — дождался, пока выйдет угрюмый хозяин. Сабуров крайне очевидно был ему не рад, но счел своим долгом прояснить это еще четче: — Катись отсюда, или я пса с цепи спущу. Артемий скрестил руки на груди. — Разговор есть. — Я тебя предупредил. Считаю до десяти. Раз... — Я знаю, кто отца моего убил. Сабуров осекся. Голубые глаза льдисто вбуравились в незванного гостя. — Ну и кто же? Артемий огляделся. Пустынно, час уже поздний, да и кто попало тут не шастает, но мало ли. Пока сюда тащился, разминулся с машиной из отцовской клиники — ничего удивительного, к богатым клиентам, чьи хоромы тут кучковались, могли и на дом выехать, а все равно — чем не повод для паранойи? — Давайте не на улице. Желваки у Сабурова на скулах заходили — загляденье. Но ничего, посторонился. Дальше прихожей, правда, не пустил — замер со скрещенными руками, перегородив дорогу. — Ну? Артемий сцепил зубы и сквозь них процедил: — Обнаружил вот, что дверь в мою квартиру и в отц... Его прервал стон — страдальческий и протяжный, откуда-то из глубины дома. Он осекся, вскинул глаза на Сабурова. Тот побледнел, но лицом не дрогнул. — Вы там что, пытаете кого-то? Голос женский, но вроде бы не Кларин, хотя черт его знает. — Что у меня дома происходит — не ваше дело. — Ну как же? Если у вас там кого-то убивают, добропорядочный гражданин в милицию должен позвонить. Сабуров шутки не оценил — посмотрел еще холоднее. Новый стон окрасил прихожую в тона совсем уж зловещие. Артемий нахмурился. — Да что у вас там? Отчетливо услышал скрип зубов, но Сабуров, кажется, понял, что отделается быстрее, просто ответив. — У жены мигрени, мучается. Так что там с вашей квартирой? Артемий заставил себя не обращать внимания на жуткие звуки. Надо сосредоточиться. Как бы дерьмово ни шел этот разговор, а так просто Сабуров от него отмахнуться не сможет — не теперь. — Дверь в нее и в отцовский кабинет одним ключом открывается, вот что. Глаза Сабурова в миг стали двумя ледяными щелками. — Да? И как же вы это узнали? Вернее — когда? — А вам до этого что? — лучшая защита — не давать ему лишнего слова вставить, а то опять все не пойми как перекрутит. — Не верите — могу показать, но важно-то не это. Помните, как вы к этим ключам прицепились? К тому, что дверь взломана не была? У нас в клинике по дубликату ключа от каждого кабинета хранится. Доступ — только у сторожа, главврача и его зама. Ничего не щелкает? Судя по лицу Сабурова, точно из железа вырезанному, не щелкало, так что Артемий удвоил напор: — Тут же прямо как в детективах паршивых: все сходится — и обстоятельства, и мотив. Главврачом, если я диссертацию летом не защищу, Оюн этот и станет — больше некому. Он знал, где отец живет, мог и про замок знать, если моему старику хватило неосторожности как-то об этом обмолвиться. Да я даже готов признать, что это не ваш патологоанатом облажался, а он ему что-нибудь в чай на работе подмешал, чтобы метаболизм перехимичить и время смерти спутать — травами и не такое можно, их для чего только не используют. — Притянуто за уши, — отрезал Сабуров. — Если ничего, кроме безумных фантазий, у вас нет... Артемий уставился на него в яростном неверии. Да не может он... — Смеетесь вы, что ли? Меня чуть за решетку не упекли из-за ключей этих, а тут отмахиваетесь? Сами себя слышите? Кулаки сжались так, что суставы заломило. Ногти остро заскоблили по ладоням.— кажется, даже кожу содрал, но боль едва почувствовал. — Не учите меня, как делать мою работу! — Сабуров возвысил голос, и Артемий в очередной раз поразился, до чего густо в его глазах плещется неприязнь. Какого черта он так на него взъелся? Какого черта не хочет помочь? — А за решетку вы еще можете улететь, даже очень скоро, так что лучше ответьте на мои вопросы. Когда вы узнали, что замок один и тот же? Артемий оскалился. Вцепился в какую-то ерунду, вместо того, чтобы... — Да какое вам дело? — А такое, что меня сегодня утром поставили в известность: ночью кто-то украл из кабинета Исидора Бураха истории болезней пациентов и еще некоторое количество конфиденциальных данных клиентов. Серьезное дело, это вам не словечки матерные на стенах гаражей малевать. Лучше сознайтесь и верните все подобру-поздорову — сотрудничая со следствием, хоть немного себе поможете. Или — мы сейчас же едем в участок, и... Их снова прервали — уже не стоны — к счастью, затихшие, — а легкие шаги. В раскинувшуюся за спиной Сабурова гостиную из полутемного коридора вынырнула Клара. Бледная, но живая-здоровая. И даже дома — в шапке. Сабуров обернулся. — Что? — Ничего, все хорошо. Я уговорила ее выпить снотворное — уснула, — Клара шмыгнула быстрым взглядом по Артемию. — Я мешаю? — Да. Будь добра, подожди в... — Нет, — перебил Артемий, в долю секунды выбрав меньшую из зол. — Вот Клара вам и скажет, что я сегодня никуда не вламывался, а тихо-мирно сидел у себя дома. В прихожей и так было не тепло — сквозняк из-под двери поддувал, — а теперь температура и вовсе улетела куда-то вниз. Сабуров впился взглядом в Артемия, потом в Клару. — Не вижу, каким образом... — Таким, что мы вместе ночью были. Клара Сабуровым была не родная, но взгляд у нее, оказывается, мог становиться совершенно отцовским — ледяным и убийственным. Артемий даже испугался, что она отрицать начнет, но нет — только уточнила быстро: — Учились. Мы учились. К контрольной сидели готовились. Мне надо было где-то переночевать, вот Артемий и пустил к себе, — улыбка ее отдавала ядом — самую малость. — Добрый он, правда? Лицо Сабурова сковало таким напряжением, что, казалось, треснет сейчас. Но не треснуло, что бы он там ни сдерживал. Не глядя больше на Клару, Сабуров взял Артемия за плечо и вышел с ним за порог. Пальцы у него были — точно крючья железные, ну прямо как тогда, давно, если за какой-то не шибко невинной шалостью ловил. Во дворе остановились. Сабуров его выпустил, точно обжегшись, и ткнул рукой за забор: — Проваливай. И снова — там, где начали. Артемий ощетинился: — И вы просто глаза закроете на все, что я вам сказал? — Скажи спасибо, что ты еще не на допросе, — скалился Сабуров по-собачьи, ну точно надрывающийся где-то за домом сторожевой пес. — А от моей дочери держись подальше, понял? "Ну так поменьше ее из дома выгоняйте." Но с языка сорвалась не ядовитая ремарка, а тряское от безысходной злости: — Да что я вам сделал, в конце-то концов? Муднем-то вы всегда были страшным, но я вас почему-то честным запомнил. Сабуров молча развернулся и с грохотом захлопнул за собой дверь.